«И зажгутся созвездья в ночи...» Избранные стихотворения участников Первого Международного Волошинского конкурса. Авторы: Ирина Машинская, Лев Болдов, Глеб Бардодым, Андрей Дмитриев, Владимир Сергеев, Мила Кузьмина, Юлия Каспарова, Алексей Остудин, Елена Зейферт, Алексей Бусс, Татьяна Шипошина, Владимир Гутковский, Олеся Ольгерд, Владимир Мавродиев, Николай Переяслов, Анатолий Ларионов, Андрей Стебелев, Владимир Каганов, Вир Вариус, Мария Соловьёва, Станислав Минаков, Имануил Глейзер, Андрей Рассказов, Татьяна Мухаметшина, Василий Пригодич, Андрей Карпов, Юлия Бродская, Михаил Молчанов, Евгения Баранова, Сергей Ростовцев, Сергей Соколов, Елена Громова, Сергей Ткаченко, Владимир Ашурко, Ольга Андреева, Дмитрий Мурашов, Валерий Брайнин-Пассек, Илья Недосеков, Святослав Михня, Ирина Бганцова
Желая подробнее ознакомить любителей поэзии с произведениями участников конкурса, редакция альманаха печатает в нынешнем выпуске подборку стихов. (Впрочем, о непременной публикации в «Крымском альбоме» лучших стихотворений объявлялось еще в условиях самого конкурса.)
Понятно, что из девяти десятков авторов Первого Международного литературного Волошинского конкурса было сложно назвать победителей. Поверьте, нелегко было определиться и с текстами итоговой подборки альманаха. Мы сочли важным представить читателю не только все тексты лауреатов конкурса и некоторые произведения дипломантов, но и поэтические строки, никак не отмеченные жюри. В результате, в подборку вошло 51 стихотворение сорока авторов.
Продолжая внимательно следить за новейшими событиями вокруг конкурса и участвуя в его судьбе, «Крымский альбом» и впредь будет представлять своим читателям поэтические тексты будущих конкурсантов. Волошинский конкурс состоялся, у него есть будущее. А значит, есть будущее и для русской поэзии в Крыму.
Дмитрий Лосев,
член жюри
Ирина Машинская (Нью-Йорк), лауреат конкурса в номинации «Стихотворение на крымскую тематику»
СУДАК
1. Ночь
После ночного моря, после прибоя в полночь,
юркнув во двор винограда, калитку попридержать
— пёс подымает голову, — крадучись мимо полных
ведер, вспугнуть рукомойник — и света не зажигать.
Всей темнотою сад ложится на подоконник.
Постою еще у распахнутого окна.
Стая отстала волн — ну, отдыхай от погони,
с косточками внутри, с кожицей тонкой луна!
Светлые виноградины катятся по нёбу,
нежную форму косточки язык заучил наизусть.
И сколько всего было сегодня в небе:
слабый фонарь фиолетовый, помнишь, мыши летучие,
влажная галька звезд...
2. Утро. Перед разлукой
...Листва твердит, что тень — и громкою посудой
ей вторит дом, покуда не жара.
Всего лишь семь часов, и веет со двора
покоем движущимся, тенью изумрудной.
Входи скорей, с калиткою пропой
мое любимое: «Скучал я за тобой!..»
И я соскучилась по узкому лицу,
на смуглом пальце смуглому кольцу,
по мягким «ч», по странным сочетаньям
нерусской этой речи, этих щек
нерусской удлиненности — еще
по странному себя неузнаванью.
Входи скорее! Вымыт виноград
при помощи ковша с кривою ручкой.
К тебе кидаются Малыш, Цыган и Жучка;
в беспамятстве гостеприимства сад —
в немом восторге — твердою листвою
тебе гремит, и ведрами, и мною.
С какой свободою ты в это утро вхож,
пригож по-утреннему, в майке бирюзовой.
Тебя не узнаю — какой ты снова новый!
Смотри, вот этот ковшик — он похож
на то, что на небе вчера... Он тоже
запутался в существованьях схожих.
И не узнать себя в почти что невесомом
соленом существе, а этот, прямо к дому —
чуть шатко, как по палубе — и в тень
глубокую — такой чужой — шагрень
дворовую... Дай руку мне, пора
— бежим, бежим, покуда не жара.
Лев Болдов (Москва), лауреат конкурса в номинации «Стихотворение, посвященное Коктебелю и Киммерии»
* * *
Этот странный мотив — я приеду сюда умирать.
Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи.
Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет,
И горячее время проворно завертится вспять.
Я приеду сюда — где когда-то, мне кажется, жил.
И вдыхал эту соль, эту смесь волхованья и лени.
И полуденный жар обжигал мне ступни и колени,
И полуденный ангел, как чайка, над пирсом кружил.
Я приеду сюда, где шашлычный языческий дух
Пропитал черноусых жрецов, раздувающих угли,
Где, карабкаясь вверх, извиваются улочки-угри,
И угрюмый шарманщик от горького пьянства опух.
Этот странный мотив... Я, должно быть, и не уезжал.
Всё вернулось, как встарь, на глаза навернувшись слезами.
Вот возницы лихие с тяжелыми едут возами,
Чтоб приморский базар как встревоженный улей жужжал.
Вот стоит в долгополом пальто, чуть ссутулившись, Грин.
Это осень уже, треплет ветер на тумбах афиши.
Остывающим солнцем горят черепичные крыши,
К покосившимся ставням склоняются ветви маслин.
Этот странный мотив... Ты забыл, мой шарманщик, слова.
Я приеду сюда умирать. Будет май или август:
И зажгутся созвездья в ночи, как недремлющий Аргус,
И горячие звезды посыплются мне в рукава!
Глеб Бардодым (Андрей Баранов, Москва), дипломант конкурса в номинации «Стихотворение, посвященное Феодосии»
ФЕОДОСИЯ, 1990
В гостинице текла вода со скрипом
и вовсе исчезала по утрам,
когда, проклюнув скорлупу ночную,
на подоконник вскакивало солнце
оранжевым, ещё в пуху цыпленком.
Ты спрыгивала на пол, одевалась.
Летела в шкаф рубашка... а вода,
хоть ржавая — никак не проливалась!
И мы опять плевали на нее!
И шли на рынок по пустынным скверам,
еще хранящим влагу прошлой ночи,
и, стукнув кулаком по автомату,
за две копейки пили как за три.
Абреки нам кричали: Генацвале! —
и мандарины с грушами совали,
а крымчаки нахваливали сливу,
мохнатый персик, потный виноград...
Мы пробовали вдумчиво и важно,
мы цокали и головой кивали,
мы о сортах серьёзно рассуждали —
а уходили, семечек купив!
За рынком были улочки кривые,
мощенные булыжником неровным.
Они петляли и терялись скоро
в заброшенных садах...
Но, сделав шаг,
мы увидали: горы, горы, горы...
трава сухая, пыльный известняк.
Округлы, словно старцев череп лысый,
блестя росой, бесплодные скопцы,
они смотрели на бесстрашный вызов —
на юные и твёрдые сосцы!
А ты смущалась, оправляла платье...
Я брал ладонь твою и вел вперед!
А горы насылали ветер с Понта,
лозой цепляли, зноем обжигали...
Но мы скакали по камням, что козы —
те, греческие... Лезли на карачках,
щипали травку вместо перекура...
А вот поди спроси: зачем мы лезли? —
тогда и не ответили бы. Но
когда упали на вершине мира —
ну, то есть Крыма... это ль не одно? —
сказала ты: «Я б стала птицей, если
все повторить...»
И плыли звезды мимо, невидимые в солнечном панно.
Андрей Дмитриев (Харьков), лауреат конкурса в номинации «Стихотворение, посвященное Феодосии»
Из цикла «АПОЛОГИЯ ЮЖНОГО ДВОРА»
Соседка в саду, как в гримёрной,
наводит такой марафет,
что каждый цветок поименно
мы помним, наверно, с тех лет,
когда черенки ножевые
дрожали в древесных стволах,
и двор, обретенный впервые,
участливым ливнем пропах...
Немотствует южная флора —
взирает, себя обновив,
на мир, избежавший повтора,
хрустящий, как белый налив.
Соседка усердствует рядом,
а впору бы руки умыть.
Весь август — под стать конокрадам.
Он ценит врожденную прыть.
Стемнеет — цикада стрекочет.
Ведро под ногами звенит.
Мой друг, искуситель, средь ночи
заводит курортниц в цветник.
Я сдамся: «Гуляем, дружище», —
поскольку чутье вне игры —
цыганским ножом в голенище —
таится пока. До поры.
Я тоже скрипел бы усердно,
но август мне свечку задул.
Мы вечно чреваты ущербом
в ухоженном этом саду.
Так меньшее зло выбирают:
пошарит в потемках рука —
и вырвет в горшочке с геранью
змеиное жало цветка.
Андрей Дмитриев (Харьков), дипломант конкурса в номинации «Стихотворение на крымскую тематику»
ЗАВОД ГОЛИЦЫНА — ГРОТ ШАЛЯПИНА
Полусухое — на все, что осталось в бумажнике,
чтоб заливаться в шаляпинском гроте вальяжно...
Чтоб вдоль тропы кипарисы, как римские стражники,
сопровождали. А что за спиною — неважно.
Экая невидаль — целый поселок реликтовый.
Вровень с ладонью к тропе примыкает ограда.
И горизонт словно выскоблен, выправлен бритвою
до синевы: аккуратней и лучше не надо.
Дело серьезное — следовать царскими тропами.
Должные почести отданы всем кипарисам.
Прошлое — побоку, пусть пропадает все пропадом...
Жаль, что не пропасть за каменным этим карнизом.
Если же судьбы вершатся позорною урною,
если бобы подвизаются черные к белым, —
лучше смотри, корефан, в эту чашу лазурную...
Мы одиноки настолько, что счастливы в целом.
Лучше не надо — шаляпинский грот и шампанское.
Так бы и дальше — взахлеб, нараспашку, по-детски.
Из глубины, как в грядущее, глянем с опаскою:
наши напасти пока остаются в подтексте,
там, где эпохой финал уготован заведомый, —
будешь с одышкой, а я все такой же очкастый...
Мы отобьемся, осилим подъём к можжевеловой
роще, в которой, дай Бог, — умереть в одночасье.
Владимир Сергеев (Москва)
ПРОФИЛЬ ВОЛОШИНА
Мир Карадага очеловечен
Закономерно-странно, —
В скалы и в небо врезан навечно
Профиль Максимилиана.
Смотрит Волошин вдаль, в бесконечность
Неукрощённым самым, —
Будто неслышно, будто предтечно
Шепчет стихи упрямо.
Мила Кузьмина (Ростов-на-Дону)
* * *
Спросонья гудит
раскаленный
иссушенный
камень,
И горы
соленое жаждут
пригубить
питье.
А море
все гладит и лечит
своими
руками
На взлете
навылет
пробитое
сердце мое.
Юлия Каспарова
НОВОСВЕТСКИЕ ЗАРИСОВКИ
Луна встает у Меганома,
На море тишь...
Мне это все давно знакомо...
Ты тихо спишь.
Весь день с азартом покоряла
Огромный мир.
И плотный воздух покрывалом
Тебя укрыл.
Звенят, баюкая, цикады,
Костер горит.
И Сокол — черною громадой
Твой сон хранит.
Волна у берега плеснула
И на бегу,
Как крошка-доченька, уснула
На берегу...
Алексей Остудин (Казань) дипломант конкурса в номинации «Стихотворение на крымскую тематику»
* * *
Опять насочинял какой-то гой,
орудуя пером, как дамской шпилькой:
У лукоморья дуб не в зуб ногой,
Русалка на ветвях пропахла килькой!
Камыш в пруду, как взвод богатырей,
забывших плавки, не спешит на сушу.
Стоит изба без окон, без дверей —
собачья конура на ножках Буша...
Нет окончанья сказки до сих пор.
Давно смежил глаза ревнивый гений.
Но что-то лепо бяшет Черномор!
И Змей Горыныч ботает по фене!
И я сюда когда-нибудь вернусь,
где, брошена детьми и мужем бита,
на побережье Крыма чахнет
Русь старухой у разбитого корыта.
Елена Зейферт (Караганда, Казахстан), дипломант в номинации «Стихотворение, посвященное М.А. Волошину и Дому Поэта»
ИЗ «ПОЛЫННОГО ВЕНКА (СОНЕТОВ) МАКСИМИЛИАНУ ВОЛОШИНУ»
XV
...И стала сила Слова серебром
седой полыни на кудрях у Пана.
Киммериянину Максимилиану
со дна морского вышел Крым как Дом.
Суровый Коктебель спит добрым сном,
земля нагая стала легче манны.
Волошин нежно пестовал титанов,
рисуя сердцем, кистью и пером.
В хитоне, босоногий, всевлюбленный,
Макс сочинял извечные законы,
объединяя всех в своем раю.
И Русь — неопалимая купина —
дышала жарко в спину исполину,
живущему у мира на краю.
Алексей Бусс (Саратов)
МАКСИМИЛИАНУ ВОЛОШИНУ
Мне снилось море. Море снилось мне
В той стороне, где лишь ковыль и степи,
Где жалили стада жара, камча и слепни,
Дельфины мне пригрезились во сне.
И чудился приморский городок,
Что с бризом и волной веками в споре,
Дома из туфа. Золото садов,
И за домами знаешь точно — море.
И я там был, конечно, просто гость,
Все было необычно, незнакомо,
Но нить Волошина прошла чрез сон насквозь
И понял я — я здесь навеки дома.
Земля легенд, ты, полуостров Крым!
Где цитадель морская — Севастополь,
Я шел к тебе сквозь прорву лет и зим,
Туда, где вечер в волнах солнце топит.
Я шел к тебе, почти не видя цель,
И как маяк, смирявший боль и ярость,
Был цитаделью духа Коктебель,
И божья длань над бухтой простиралась.
Война ль, беда — снесем мы, дайте срок,
И ропот давних битв в нас нынче не стихает,
Как хорошо, что был у нас пророк,
Спасавший Русь молитвой и стихами!
Певец терпения, любви и тишины!
За свет в окне, за колыханье шторы,
Благодарю. Пусть реют чайки — сны,
Пусть также пенится и снится, снится море.
Татьяна Шипошина (Балашиха, Московская обл.)
КТО В МАЕ ЕДЕТ В КРЫМ
Помилуй, Господи!
Кто в мае едет в Крым,
Оденет сердце светлою печалью
Пустых кафе, почти пустых причалов,
Пустынных бухт и призрачной горы.
Помилуй, Господи!
Зачем меня призвал
Ты снова в край неломаной сирени,
И в этот край нектаром пьяных пчел
И вечно оживающих кореньев.
Помилуй, Господи!
Душа, за слоем слой,
За столько лет почти что отстоялась —
И снова, снова все перемешалось:
И муть, и весь песочек золотой.
Помилуй, Господи!
И разреши понять,
Зачем опять, как будто против воли,
Детишки этой радости и боли —
Стихи — рождаются и просятся в тетрадь?
Помилуй, Господи!
Зачем они нужны?
Кто их прочтет, кто их перелистает?
Никто?
Но вот они сквозь пальцы протекают
Слагаются — как почки, зелены.
Помилуй, Господи!
Кто в мае едет в Крым —
Стихами подметает побережье,
Едва касаясь этих волн прибрежных
Пустынных бухт и призрачной горы.
<р3>Владимир Гутковский (Киев)
ИЗ ЦИКЛА СТИХОТВОРЕНИЙ «ЮЖНЫЙ БЕРЕГ»
Не так уж много нынче на кону.
За прошлое тепло себе воздам.
Настолько хороша весна в Крыму,
что стоит притерпеться к холодам.
И эта гроздь, что все-таки цветет,
готова разделить со мной весну.
Я знаю, как зовут тебя, экзот.
Но имя всуе — не упомяну.
Хотя оно, конечно, не секрет.
Так пряно обозначив вечера,
сейчас цветет, потом сойдет на нет,
когда навалит летняя жара.
Олеся Ольгерд (Москва)
ИЗ ВЕНКА СОНЕТОВ «КИММЕРИЙСКИЙ ВЕНОК»
14
Спиралью уходящий в море света,
Вечерний ветер прян и беспокоен.
Я трогаю холодною ладонью
Старинный камень, временем согретый.
Я давнюю предчувствую печаль
С какой-то нежной горечью полыни,
Я говорю вам, словно вы живые,
Мои потомки, крестники меча:
Вы будете красивы и мудры,
Не разжигайте же свои костры
В чужой земле, забыв о Киммерии.
А я отправлюсь в странствия иные,
Сказав пароль пред облачной заставой:
«Звенит земля, своё ли шепчут травы...»
Владимир Мавродиев (Волгоград)
ДЕРЕВЬЯ ДЕДА
Дождь внезапный прохладою стелется,
в Доме творчества тихо шурша.
Те деревья, которым за семьдесят,
дед Степан мой когда-то сажал.
Мял сухую он землю в ладонях,
полегоньку на корни крошил.
Молчаливый болгарин-садовник,
киммерийских краев старожил.
Недоверчивым был от природы:
сыновей помогать не просил.
Из колодца неблизкого воду
в мятых ведрах подолгу носил.
Дело сделав, раскуривал долго
самодельную трубку свою.
И стоял между деревцев тонких,
здесь, быть может, где я вот стою.
Где мой сын, мой пострел большеглазый,
загорелый сорви-голова,
все деревья давно уж облазил,
все орехи давно оборвал!
Вот опять он по крыше беседки
лезет вверх в голубом ветерке
и качается, жмурясь, на ветке,
как на прадеда сильной руке.
Михаил Горшков (1951—2003). Волошинские берега. Фото 1998 г.
Николай Переяслов (Москва)
МОРЕ (из «Крымского триптиха»)
Ах, как нас влекла сквозь вокзалы и слухи
той влажной полоски незримая власть,
где жили когда-то Старик со Старухой,
над ветхим корытом прощально бранясь!
Мы грезили морем. Мы слышали ветер,
в ночах приносящий соленую боль
извечного счастья, во всех краях света
известного под псевдонимом — прибой...
И вот она — синь, растворенная белым!
И вот оно — в вечную сказку окно,
где смыты все смыслы границ и пределов
и все измерения слиты в одно.
Долой башмаки! Здравствуй, миг долгожданный!..
...Мы к морю бежим. Мы орем во всю мощь,
а голос — фальцетит. (Мы дети тумана
и в нас — еще стынет вчерашняя ночь...)
А море — шумит! Пена вызревшим хлопком
вскипает и гаснет у волн на плечах,
и бьется у берега грузная лодка,
намокшим канатом стуча о причал.
За скользкой добычей пикируют чайки.
Как перышко, парус парит в далеке.
А мы — мчимся к морю. И море — встречает.
И след наш — теряется в вечном песке...
Анатолий Ларионов (Москва)
ВОСТОЧНЫЙ КРЫМ
На твоих курганах мятных
есть седые острова.
Степь.
Курганы.
Необъятен
край полыни и чобра.
Не выводит время пятен
с киммерийского ковра.
И не вспомнить даже полю,
чья истлевшая рука
посыпала землю солью
и пускала с молотка.
Четырёх тысячелетий
изнуряющая боль
сторожила земли эти,
лишь отбеливая соль,
имена давая скупо
избранным курганам,
рвам...
Памяти старинный купол
расползается по швам.
Но лежат в степи горбатой
камни,
глыбы,
валуны,
как упрямые солдаты,
не ушедшие с войны.
Андрей Стебелев (Винница)
ЯЛТА
Как из детской небылицы Сновиденье на заре...
Темень... Только золотится Свечка церкви на горе.
И повернута так ловко (Как лицом, так и спиной!)
Православная головка Над исламскою стеной.
Владимир Каганов (Кемерово)
ГОРОД АЛЕКСАНДРА ГРИНА
1
Крым, Феодосия, дом Александра Грина.
Жаркое лето, июль девяностого года.
Не Зурбаган и не Лисе меня встретили утром —
Тихий безлюдный вокзал и залив прохладный.
Я осмотрелся вокруг, ожидания полный,
Вышел к заливу, лицо сполоснул водою.
Два корабля одиноко стояли на рейде,
В небе безоблачном тихо кружили чайки.
Ветер морской освежил мне лицо и мысли.
Вот и достиг я своей сокровенной цели.
Я улыбался нелепо, смотрел на море,
Душу готовя для музыки или для встречи.
Может, ко мне подойдет босоногий Санди
Или обветренный грек в полинявшей матроске,
Скажет заветное слово, в глаза посмотрит,
И распахнется тогда страна без названья...
Около часа прошло, засияло солнце,
Все оживилось вокруг, появились люди.
Город проснулся — южный приморский город,
Где я не знал никого, а меня — тем более.
В гору поднявшись, я улицей вышел к базару,
Перекусил и побрел без всякого плана...
Город приморский смотрел на меня по-советски
И ненавязчиво так посылал меня дальше.
Я, устыдившись, подумал: «Какого черта!
Я ведь приехал в дом Александра Грина!
Может, успею зайти к Айвазовскому в гости.
Вечером надо уехать до Казантипа».
Так я подумал — но музыка где-то звучала,
И ожиданье плело свои небылицы...
Где-то незримый корабль меня ждал у причала,
Над Зурбаганом кружили тревожные птицы.
2
По переулку я вышел к музею Грина.
Домик, как парусник белый, взгляду открылся.
Женщина-экскурсовод — конечно, Марина,
Встретила нас — меня и десяток туристов.
В доме прохладно и чисто, стоят экспонаты.
Трогать руками нельзя, — поясняет Марина.
Мерно звучит ее голос — события, даты...
Все хорошо здесь — но нет Александра Грина!
Я улыбаюсь едва заметно портрету,
Трогаю тихо штурвал, отстаю немного...
Нет, я не так представлял себе встречу эту!
Мне уже хочется выйти из дома, ей-богу!
Чувством шестым я включаю тайное зренье.
Вот и Марина уже мне в глаза взглянула.
Грусть, удивленье, вниманье, благоговенье —
Что-то такое мне душу перевернуло.
Это уж точно, что я здесь такой — не первый.
И не последний, конечно, могу поклясться.
Тайные дети Гринландии общей верой
Накрепко связаны в мире в незримое братство.
Ладно, оставим романтику — это к слову.
«Я тороплюсь, я бегу!» — доносится с моря.
И до конца моей жизни хватит улова,
Хватит любви и печали и тайного горя.
Я тороплюсь, я бегу — мне скоро на поезд.
Ждет меня мыс Казантип, летняя школа...
Но не напрасным, друзья, был этот поиск.
И не напрасно звучит арфа Эола.
Если мне даже судьба больше не светит
Вновь оказаться в Крыму, в городе Грина,
Знаю я точно, что есть на этой планете
Город волшебной мечты... Счастливо, Марина!
Вир Вариус (Москва)
* * *
Гривастый крымский лев, заложник Коктебеля,
Уснул мертвецким сном над морем на холме.
Еще мокры листы закатных акварелей,
Но утопает свет в чернильно-синей мгле.
Не вечна эта ночь, горит в огне бумага,
И время не щадит гранит могильных плит.
Но силуэт холма в предгорьях Карадага
Твой благородный лик незыблемо хранит.
Художник и Поэт! Прощай, покойся с миром.
История вершит крутые виражи.
Мы продолжаем жить с напутственным призывом:
«Все видеть, все понять, все знать, все пережить!»
Анатолий Ларионов (Москва)
УТРО В ФЕОДОСИИ
Раньше птиц просыпаясь, дворники
не для мудрой своей работы
торопились в глухие дворики,
а чтоб выбрать из сора ноты.
И от каждой метлы озвученной
становились короче тени.
И носилось над кучей мусорной
обретённое вновь терпенье.
И хотелось из нот разрозненных,
под ногами лежащих часто, извлекать —
вопреки прогнозам — голубые сонаты счастья.
Владимир Мавродиев (Волгоград)
* * *
Из моря выбросит звезду
волна упругая, ночная,
то черная, то золотая.
И снова канет в темноту.
Средь остывающих камней
звезда живая заблистает,
и огоньков прибрежных стая
потянется невольно к ней.
Перо оставив на листе,
где Карадаг рисуют строки,
по растворяющейся тропке
спущусь к мерцающей звезде.
Но там, где грезилась она,
простую капельку увижу.
Она дрожит, вздыхает, дышит,
вся лунным серебром полна.
Июля медленный нектар
струит по Коктебелю ровно...
В заливе облаком огромным
лежит, синея, немота.
И передам всё это как я?
О, море, беден голос мой,
когда твоя любая капля
горит таинственной звездой.
Мария Соловьёва (Новосибирск)
КРЫМ (отрывок)
Листая рисунки кисти моих друзей,
Где ты навек — в расплывчатой акварели,
Я думаю, что от жизни (почти от всей!)
Остались: сны и засушенный можжевельник...
Там ночь так черна, что не в силах светить ни одна звезда.
И пенье лягушек в пруду оглушило долину.
В заросших садах пасутся огромных улиток стада,
И в море медузы мерцают аквамарином...
А днем я плыву над опасно большой глубиной,
Но вижу внизу каждый камешек, каждого краба!
И волны идут на меня и пляшут потом за спиной,
И в танце застыл разъярённый огонь Карадага...
Мой край незабвенный, приснись мне в последний раз,
Дай в контуры скал, подёрнутых дымкой, вглядеться.
Я не отведу от тебя очарованных глаз,
Уже просыпаясь, возвращаясь из сна и из детства.
Станислав Минаков (Харьков)
КАРАДАГ (отрывок)
I
Черна ль живой горы изломанная лава,
И немы ли уста, душа горы — нема ль?
За то ль в словах долин ей похвала и слава,
Что слаще пахлавы — ее небес эмаль?
Тот знает цирк цикад и зрак кривого гада,
Тот стал и сам давно премудр, как древний гад,
Забыв о городах, к отрогам Карадага
Кто грудью припадал, смуглее, чем агат.
Мы — родичи горы, мы — соль, гранит и глина,
Мы — сколы этих скул, и здесь взойдем стеной,
Где млечным буруном играет афалина
И дышит черный сфинкс над алчною волной.
Имануил Глейзер (Сан-Франциско, США)
КОКТЕБЕЛЬ
Василию Пригодичу
Эти складки земли
я запомнил ещё с Коктебеля.
Эти волны холмов,
словно давнего бунта следы.
Четверть века назад первый раз
в день последний апреля
этот подвиг природы
сквозь призму отдельной судьбы
я увидел воочью,
поднявшись к могиле поэта,
Ханаанский пейзаж
мне открылся с горы Енишар.
Не вчера ли вот здесь
завершилось строительство Света,
первозданной красы
допроявлен божественный дар?
Я промчался один
на своём драндулетике старом
сквозь чужую страну,
сквозь толпу крутолобых холмов.
Так похожи они,
только нет среди них Енишара
и волошинский профиль единожды
без двойников
был изваян навек
из чернеющих скал Кара-дага,
И навряд ли ещё раз
свиданья с поэтом дождусь...
Я живу у холма,
где к стихам не привыкла бумага
и не знает никто
ни единой строфы наизусть.
Но с утра небесами
такие плывут акварели,
и стихией морской
так насыщены воздух и свет,
что развяжется в памяти сам
узелок Коктебеля,
где Господь наяву
перед нами
предстал как Поэт.
Андрей Рассказов (Киев)
КРЫМ. МРАМОРНЫЕ ПЕЩЕРЫ
Ты не устал ли, столбик-сталагмит,
Расти навстречу брату-сталактиту?
Жизнь наверху забавами гремит,
Ну а внизу другие аппетиты:
За десять тысяч промелькнувших лет
Стать на шажок ещё друг другу ближе
И наблюдать, как медленный стилет —
Простая капля — вслух уступы лижет...
Нет, всё не так, здесь время ни при чём,
И случаю то чудо не под силу!
Здесь молотком стучал искусный гном
И здесь тупил без счёта он зубила.
Все эти чаши, портики, ларцы,
Скульптуры, барельефы, водопады —
Шедевры, что подземные дворцы
Собою украшали для услады
Великих бородатых мастеров —
Затворников, скупцов и рудознатцев.
И раз уж существам других миров
Сюда всё ж посчастливилось забраться,
То не резвиться с грацией моржа,
Как щуку заарканивший Емеля,
И ручки шаловливые сдержать,
Чтоб не гневить Хозяев подземелий.
Татьяна Мухаметшина (Балаково, Саратовская обл.)
ЖЕНЫ БАХЧИСАРАЯ
Здесь веет негой и покоем,
Дремотой воздух напоён,
Наложниц лёгкою толпою
Здесь хан Гирей был окружён.
Судьбе изменчивой покорны,
Смиряли мужа дикий нрав,
У ног журчал фонтан проворный
Свидетель сладостных забав.
Мелькали тонкие запястья
Над заунывною зурной,
Поющей жалобно о счастье,
Известном только ей одной.
Дворца прохладные ступени
В одну лишь сторону вели:
Невольниц призрачные тени
Его покинуть не смогли.
Они остались здесь навечно,
Чтоб сквозь густой и тихий мрак
Толпе, глазеющей беспечно,
Подать порой чудесный знак.
То задрожать густым монистом,
То повернуть в двери ключом,
То одинокого туриста
Задеть легонечко плечом.
А ночью шумно предаваться
Последней из своих утех:
С великим ханом разбираться,
Кого любил сильнее всех?
Василий Пригодич (Санкт-Петербург)
КАРАДАГ
А.В.Л.
Смири гордыню. Помолись. Судьба слепа.
Доверься инстинктивному уменью.
Уходит в небо горная тропа.
Ступай, держась за ветви и каменья.
Три тысячи шагов в палящий зной.
Неверная щебенка колет ноги.
Из-под надбровных дуг смахни рукой
Слепящий пот, упав на полдороге.
Тропа теряется в камнях, ползи туда.
Зажмурь глаза на круче перевала:
Внизу, в полуверсте, кипящая вода
Бесшумно бьет в обугленные скалы.
Запомни диво это. Поиграй,
Побалансируй на ветру над миром...
Невероятен первобытный рай,
Расчерченный парящих птиц пунктиром.
Не выбирай проторенных дорог,
Спускайся вниз по горному распаду...
Колючки терна. Сухо пахнет дрок.
И под тобой поют в траве цикады.
Андрей Карпов (Москва)
СУДАК — КОКТЕБЕЛЬ (отрывок)
Найдя себя на выжженной траве,
Ты вдруг увидишь: солнце там огромно.
Волошин пустит шляпу вниз по склону,
И та взлетит навстречу синеве.
Анатолий Ларионов (Москва)
КЕРЧЬ
Медленный, слоистый,
между двух морей,
город неказистый,
городок скорей.
Заперты засовы
в домовитый рай.
Памяти свинцовой
непочатый край.
Соль курганов гонит
злое вороньё.
То, что город стонет,
сущее враньё.
Двадцать пять столетий
тянется тяжба.
В золотой карете —
чёрная судьба,
как истец, как фуга...
Но попробуй, вскрой
замкнутого круга
глиняный раскрой!
Юлия Бродская (США)
КРЫМ
И каждая весна меня вела
Старинными дорогами скитаний
И тени, с камня прыгая на камень,
И вишня низкорослая цвела
Татарская мне плакалась вода,
Ловя своих коней по всей округе,
И расцветали запахи и звуки,
И примула вставала изо льда.
И каждому, явившемуся здесь,
Дарило солнце до его кончины,
Как свой чекан — улыбку без причины
И бытия загадочную смесь.
Михаил Молчанов (Москва)
КРЫМСКАЯ СТАРУШКА
Всю жизнь любой работе рада,
а жизнь — в сто верст уже длиной.
Лицо — не цвета шоколада,
оно черно, как хлеб ржаной.
Вся жизнь, как тропы здесь, — терниста.
В земле лишь сможет всласть поспать.
А тут будильника-садиста
треск ежедневный ровно в пять.
Иди вразвалку, словно утка,
жди — не совать же в рот силком!
когда озвучит зов желудка
курортник с толстым кошельком.
Тут, как локатор, станешь чуткой.
За жизнь цепляйся, как осот!
Вдоль моря с шуткой, прибауткой
Нехитрый свой товар несет.
Обходит берег, пляжный рынок.
Под пяткой камни горячи.
А возле синих глаз — морщинок
Незагоревшие лучи.
Евгения Баранова (Ялта)
ЕВПАТОРИЯ-2003 (НА ПЛЯЖЕ)
Помощь на фланги! Слева и справа
жмутся, потеют и обгорают.
Здесь на меня ведется облава:
мясо прорвалось — и наступает.
Туши и тушки, щеки и бедра.
Студнем дрожит рыхлое тесто.
Жир на мозгах измеряется в ведрах,
не оставляя живого места...
Нет, я не против — что вы! — я просто
слишком люблю сытых людей,
тех, у которых в сердце — короста,
совесть изгрызена до костей.
Не обижайтесь! Я-то при чем тут?
Это все солнце, полдень и давка.
Это сидит в глубине печенок
пляж — продовольственная лавка.
Андрей Стебелев (Винница)
БАХЧИСАРАЙ
Вновь подарен мне дремотой Золотой Бахчисарай.
А. Ахматова
Там по колено травостой.
И валунами небо выткав,
Он никакой не золотой —
Седой и выгнивший, как тыква.
Воспетый Пушкиным фонтан,
Ахматовой — веков дремота.
Сменяет хана новый хан,
И облетает позолота
С арабской вязи на коврах
И с мрамора кривых фронтонов.
Опять на всем — татарский прах
И эхо будущих погромов.
Как козы с троп Чуфут-Кале
Бегут к загончику в пещеру,
Так мы, приникшие к скале,
Приходим от неверья к вере.
И в пасти солнца-упыря,
В его лучей хитросплетеньи —
Успенского монастыря
Неуловимое виденье.
Сергей Ростовцев (Израиль)
* * *
А мне, в мои пятнадцать лет,
Была награда —
Прозрачная, как лед на свет —
Гроздь винограда.
И я унес через забор
Чужого сада,
Пусть небольшую, но зато —
Гроздь винограда.
А после, схоронясь в траве,
Ел воровато Прозрачную,
как лед на свет,
Гроздь винограда.
Сергей Соколов (Москва)
ГРИН PEACE (В ДОМЕ-МУЗЕЕ)
Так печален на фото взор,
Лик суров и упряма прядь.
Вы умчались под чаек хор,
Позабыв на столе тетрадь.
Сколь сюжетов незримых в ней?
Сколь неведомо мыслей нам?
И плывут караваны дней
Вслед бегущему по волнам.
И под щеточкою усов —
Напряжённые нити губ.
Ждали алых Вы парусов
На земном своём берегу?
Вы не пели толпе на бис.
Море — новое каждый миг.
Зурбаган и весёлый Лисс
Выплывают из светлых книг.
Полумрак и покой, и тишь.
Тени прошлого — на полу:
Вздрогнешь сердцем и загрустишь,
Уловив чей-то вздох в углу.
Феодосия. Карантин. Фото Михаила Горшкова, 1998 г.
Елена Громова (Московская обл.)
ФЕОДОСИЯ
Богом Данная, величавая, —
На морских стоишь берегах,
Чуть веселая, чуть печальная,
Не стареющая в веках!
С виду скромная и неброская —
Город многих столетий, — ты
Подарила нам Айвазовского
И пришла на его холсты.
Ты белела и в зорях таяла
Для бессмертных его картин.
А еще — здесь была Цветаева,
Здесь творил Гринландию Грин...
Средь морской и небесной просини,
Облаченная в древний хитон,
Ты стоишь у волн, Феодосия,
Победительница времен!
Сергей Ткаченко (Самара)
* * *
М. Цветаевой
Иду вдоль Генуэзских стен,
внизу блестит ладошка моря,
гуляет ветер на просторе,
а в жизни всё без перемен.
Всё так же, как давным-давно,
любви есть место и печали,
и чайки так же тут кричали,
как эти... Определено
судьбы моей предначертанье.
Её зигзагов не боюсь.
С благоговеньем наклонюсь
к фиалкам на холодом камне.
Феодосия 1914—2003
Андрей Стебелев (Винница)
АХМАТОВА В ЕВПАТОРИИ
Анне Горенко
Здесь в глуши, у самого моря,
Как свернуть налево у почты, —
Дом — свидетель первого горя
И стихов беспомощных строчек.
Прочь от дома с улицы Дачной.
Он отстал уже дом-застенок.
Вот и море. Свежо и мрачно.
Эта гладь — твоих глаз оттенок.
И, наверное, неслучайно,
И, пожалуй, совсем нестранно,
Что мне слышится в криках чаек
Сиротливое: «Анна! Анна!»
Владимир Ашурко (Минск)
***
В Коктебеле зима
небо затянуто облаками
над холмами
над домами поселка
над облетевшими садами
над опустевшими пляжами
над морем кружа
опускается снег
Зажав в руке поломанную зажигалку
я тихо брожу по улочкам
вспоминая прошлое
и все ищу знакомые лица
Сколько лет прошло с той поры
когда я познакомился здесь
со своей первой любовью
стройной девушкой
с длинными ногами
и изящными лодыжками
наши встречи
снова встают предо мной
слезы прощания теснятся в груди
как жаль
как все-таки жаль
что мы потеряли друг друга
Спускаясь к набережной
я думаю о том
как сложилась бы моя жизнь
если бы мы так и не встретились
и не нахожу ответа
Я чувствую грусть
стоя на набережной
смотрю на холодные волны
и чиркаю кремнем пустой зажигалки
словно пытаясь разжечь
давно погасший огонь
Ольга Андреева (Ростов-на-Дону)
* * *
Вытянув тонкие шейки, бакланы
Тянутся к камню над лёгкой волной.
К мысу Айя подошли великаны,
Их по-татарски окликнул прибой.
Что им неверие наше и косность?
Мир их прекрасен, и ясен, и прост.
Утром — рассветы. Вечером — звёзды.
А кипарисам — парить в полный рост.
Вовремя с гор низвергаются ливни,
Сыплются глыбы, бегут родники.
Здесь каждой чайке легко быть счастливой —
Скалы надёжны, а гнёзда — крепки.
Кто я? Зачем я? Не слишком ли много
Перед моими глазами дорог?
Мне бы, как чайке, одну лишь дорогу,
Но без сомнений, что дал её Бог.
Море, прими мою душу, как якорь,
В белую чайку её обрати,
Выбрось на скалы на Карадаге,
Сверху солёной водой окати...
Дмитрий Мурашов
* * *
Нет ни единого пятнышка
в небе Киммерии.
Можно присесть с вами рядышком?
Взглядом измерила:
— Что же, садитесь,.. и камешек
в воду закинула.
В серых глазах виден краешек
города Киева.
Здесь в Коктебеле всё смешано.
Что значит: замужем?
Родина отзанавешена
брошенным камушком.
— Вы не читали Волошина?
— Даже не слышала:
(Как хорошо она сложена.
Было что лишнего,
перед сезоном расправлено
модной гимнастикой)
Если не думать, как правильно,
крепость под натиском
не устоит. Разрушения
выглядят лёгкими.
Так, непонятное жжение
где-то над лёгкими.
Светлая горечь, как в тонике.
Боль перочинная.
И над цветаевским томиком
грусть беспричинная.
Валерий Брайнин-Пассек (Ганновер, Германия)
ПО ДОРОГЕ В ТИХУЮ БУХТУ (отрывок)
Голубая с блёстками парча
дышит, тяжела и горяча,
сохнут в жёлтом обмороке травы,
смотрит из-за правого плеча
Карадага профиль величавый.
Строгие изысканные краски
старой основательной закваски
на спаленных августом холмах,
из под ног ныряют без опаски
ящерицы в придорожный прах.
В каменистом выжженном краю
я печаль глухую затаю,
алого боярышника пламя
пусть украсит комнату мою
вместе с коктебельскими камнями.
Сердолики, родственники ягод,
на столе освобождённом лягут,
халцедонов млечные лучи
отстоят меня хотя бы на год
в городской удушливой ночи.
Илья Недосеков (Москва)
МАКСИМИЛИАНУ ВОЛОШИНУ
Скорбящая и плачущая сила,
Прижав к земле увядшие цветы,
Раскаянье потомка уронила
У одинокой гробовой плиты.
Тот вечный путь к святым воротам рая
В опале неба скрылся без следа.
И только Киммерийская Звезда
Цветёт, неповторимостью сверкая.
Прислушайтесь к дыханию морскому:
В нём ветра стон, качающий полынь,
И нежных глаз разбрызганная синь —
Стремление к рассвету неземному.
Смиряя боль спокойствием всезрящим,
Вы будущему вверили простор.
Мы будущее скрыли настоящим,
Подняв над ним прошедшего топор.
Простите нам ничтожность нашей веры,
Растления и богохульства грань.
С покорностью внимая лицемерам,
Мы верим в торжествующую дрянь!..
Но сквозь неблагодарность человека
Вы смотрите с холста своих картин,
Как жемчуг неизведанных глубин,
Как золото Серебряного века!
Сергей Ростовцев (Израиль)
БЕРЕГ И МОРЕ
Берег и море осколки бутылочные
Терли камешками в пенных ладонях.
И было светло и лениво было
Даже валяться на этом раздолье.
Тогда я взглядом
По пенным гребням
Качаясь,
Допрыгал до горизонта
И соскользнул в голубое небо,
Иглою войдя в черноту над озоном.
И спикировал между галактиками,
Пролетая вселенных тысячи...
А она мне сказала:
— Валяться хватит.
Пошли, ракушки какие-нибудь поищем.
Олеся Ольгерд (Москва)
ВЕНОК ПОЛЫНИ
Не зря венок полыни сплел вчера,
И пальцы горьки так, что не до хлеба.
Из Петербурга гости до утра
В ночные окна вглядывались слепо.
Кадриль постановлений и суды,
Мгновенные, военно-полевые...
Дрожали от предчувствия беды
Акации соцветья восковые.
С болезненным сарказмом хохотал
Один, когда спросил ты, что же будет.
И город за холмами мирно спал,
А в нём уже сплетались чьи-то судьбы.
А через месяц ты из новостей
Узнаешь, как необъяснимой силой
Твоих ночных, неведомых гостей
На лагери врагов разъединило.
И, не спеша спускаясь по скале
К прибою, будешь думать о потом,
Которое настанет на Земле,
Когда с неё друг друга мы сживём.
Ни белых яблок, ни акаций трепет...
Глухая недосказанность времён.
Звезда Полынь всё выжжет. Лишь над степью
Расти продолжит неумолчный звон.
Святослав Михня (Тверь)
* * *
Не раз мы вспомним в дни
зимы и непогоды
Крым, тридцать три в тени
и молодые годы.
И море в Судаке,
что, как везде, просторно,
разлегшись на песке,
выплескивает волны.
Вверху был виден нам
обратный образ некий:
что ни гора — волна,
застывшая навеки.
Слышней там щебет птиц,
чем человечий голос.
Из крепостных бойниц
угрюмо смотрит Хронос.
Он помнит, как ни стар,
о каждом человеке:
как мчались тьмы татар,
о чем шумели греки.
И что душа была,
привитая от горя,
как прочная скала
в людском бескрайнем море.
Сергей Ростовцев (Израиль)
ОГНИ РЕСТОРАНОВ
Огни ресторанов
Розгами хлещут.
Хватит буханок —
И вот вам зрелища.
Палуба моря
Огнями скована,
Балуя, вздорит
Лентой рисковой.
И кипарисной
На палубу тенью
Падают риска
Переплетенья
Море дотошно
Тень эту точит
Этой и прошлой,
И будущей ночью.
Елена Громова (Московская обл.)
ПРОЩАНИЕ С КРЫМОМ
Золотая Таврида!.. Прощай!
Царство смелой, мятежной стихии!
Безвозвратно потерянный край,
Бастион первозданной России...
Не сумели тебя удержать...
А сейчас — покидая высоты —
Мы отсюда должны уезжать,
Возвращаться — от Моря к болоту...
Для чего я ждала столько лет?
Для чего вообще приезжала?
Чтоб, мусоля обратный билет,
Задыхаться от слез у вокзала?!
Но зато — я сумела познать —
Средь платанов, средь пальм и акаций —
Эту светлую радость — бывать!
Эту смертную муку — прощаться!
Здесь могла бы я счастье найти
И покров твоего небосклона.
Но расходятся наши пути,
И состав подогнали к перрону...
О спасибо, Таврида, тебе —
За вершины, за счастье, за волю,
Что назло властелинше-судьбе
Я чуть-чуть отдохнула от боли...
Сергей Ткаченко (Самара)
ВОКЗАЛЬНОЕ
Южный вокзал. Абрикосы и персики.
Запах лаванды и сладость вина.
Из репродуктора бойкая песенка,
Что ты уже не в меня влюблена.
Девочки с мамами строгими-строгими
Глазками зырк, ну а вдруг повезет.
Счастливы, кто родились длинноногими,
Те, кого молодость только лишь ждет.
Ялта, Алушта, Гурзуф и Морское:
Трепет плаката на самом виду —
В пансионатах и частных покоях
Вас, господа, с нетерпением ждут.
Мы господа? Представляете, с тросточкой,
В белом костюме и белых туфлях:
Господи! Не подавиться бы косточкой
Нынче от мысли такой в головах.
Гулко стучат чемоданные ролики,
Поезд подали уже на перрон.
Невозмутим только вид алкоголика,
Опустошившего одеколон.
Всё. Собирайтесь скорее, поехали.
Море, до скорого! Ялта, пока!
Крым и в душе, и в кармане прорехою,
Снова далек, как вон те облака.
Ирина Бганцова (Москва)
* * *
Бах!
Разбит пузырек из-под масла!
И запахло
Мускатным шалфеем,
И поплыл
По застывшей Москве
Запах душного летнего Крыма.
Дух нагретых камней
Кара-Дага
И волошинского Коктебеля,
Острый воздух полдневного моря,
Опрокинутой кратером бухты.
И душа отзовется со страстью;
Что не помню
Приснится под утро:
Стук колес,
Разделяющий город и море.
Феодосия тайно хранит
Теплый пляж золотой
Для меня.
