а) Выселение южнобережных татар

Какую же позицию по отношению к воюющим сторонам заняло основное население Крыма? Задавшись этим вопросом, сразу же можно обнаружить вполне недвусмысленный и чёткий ответ в капитальном труде П. Надинского: «Крымские татары оказались изменниками и тысячами перебегали в лагерь врага» (1951. Т. I. С. 131). Правда, автор никак не объясняет, каким образом командованию десантных групп союзников удалось прокормить и обеспечить жильём (хотя бы палатками) эту неожиданно свалившуюся ему на голову огромную массу крестьян с женами, малыми детьми, скотом и прочим...

Встречаются и более развернутые откровения того же плана, например о том, что союзникам «всеми силами» помогало «местное татарское население, восторженно встретившее турок и их покровителей. Разжигаемая турецкими и английскими агентами и собственными муллами ненависть татар к русским широко разливается грабежами и насилием вокруг Евпатории, достигает Перекопа и Армянского Базара, терроризирует русское население» (Горев, 1955. С. 237). Примеры можно множить до бесконечности, но нового это даст немного: в них будет всё то же стремление любой ценой заклеймить народ и, увы, всё та же голословность бездоказательность однообразных «убойных» выводов. Оставим их на совести авторов, писавших после 18 мая 1944 г., и обратимся к источникам и фактам.

Несмотря на абсолютно пророссийскую позицию, занятую крымскими татарами в годы войны 1806—1812 и Отечественной войне 1812 гг., царские власти не могли представить себе, что коренной народ завоёванного империей Крыма искренне не желает вмешиваться в политику и никогда не поддержит противника России, кем бы он ни был. Поэтому серьёзные опасения в возможности перехода крымскотатарских масс на сторону неприятеля, конечно, были. Причина проста: учитывая, какие бедствия и издевательства вытерпел коренной народ на протяжении 70 лет после аннексии, это было бы только закономерным. Поэтому ещё осенью 1854 г. было проведено — в который раз! — выселение крымских татар с прибрежной полосы вглубь полуострова на расстояние минимум 25 вёрст (операцией руководил князь А.С. Меньшиков).

Не говоря уже о моральной стороне этой акции, она была столь же жестокой, сколь ничем не спровоцированной и бессмысленной. Более того, она была пагубной, в частности, и для обороны Крыма, причём настолько очевидно, что об этом говорили и простые армейские офицеры: «Нельзя не опасаться, что переселение в глубокую осень на голые степи и неправосудное отобрание рабочего скота... приведёт их (то есть татар. — В.В.) в отчаяние и превратит в злейших и даже опасных врагов нам, особливо при неблагоприятной перемене военных обстоятельств» (РГИА. Ф. 1286. Оп. 15. Д. 15. Л. 16). Тем не менее депортация, в том числе и за пределы Крыма, вплоть до Курска, была проведена с беспощадной доскональностью, столь характерной для стиля административного режима Николая I.

Не будучи в силах осуществить полную депортацию, российские власти, тем не менее по мере сил высылали крымские семьи в различные губернии (только в Курск попало более 100 семей). Были попытки подвергать отдельных мурз суду по подозрению в сотрудничестве с неприятелем. Так, Халиль-мурза Мансурский был судим в Екатеринославе, но оправдан, и вновь занял должность в Евпаторийском земстве (Маркевич, 1905. С. 30). Но случаи «оправдания» невинных буквально тонут в процессе массового выселения крымских татар за Перекоп и дальше. Через много лет после окончания войны было отмечено, что «в губерниях: орловской, курской, полтавской, екатеринославской и херсонской [оказалось] множество несчастных татар, преимущественно из числа вполне невинных... заброшенных вдали от своих семейств и родных в положении, которому едва ли позавидует и ссыльный в Сибири» (Левицкий, 1882. С. 606).

Естественно, крымцам, высылаемым за пределы полуострова, никто не предоставил возможности перевоза всего домашнего скарба, сельскохозяйственного инвентаря и даже домашних животных. Людей сгоняли с насиженных мест, сбивали если не в колонны (колоннами их будут гнать к эшелонам через сто лет), то в группы, в которых, естественно, не было места ни овечьим отарам, ни даже кормилицам-коровам. Скот остался в опустевших деревнях, брошенный на произвол судьбы. Сбылось мрачное пророчество русского поэта, писавшего за три десятка лет до того:

По пажитям заглохнувшим блуждали
Без пастырей безумные стада;
С людьми для них исчезло пропитанье;
Мне слышалось их гладное блеянье

(Е. Баратынский. Последняя смерть, 1927)

Депортация сопровождалась и более жестокими репрессиями. Так, совершенно безвинных даже с точки зрения русской администрации, но авторитетных среди населения граждан (прежде всего мулл) подвергали тюремному заключению. Приведём один пример. Известного сакского муллу Кемаля-эфенди бросили в темницу несмотря на то, что «общие отзывы христиан и татар [о нём] очень хороши, — сообщал современник, — а выпустить его не могут под предлогом, что при арестовании взяли у него много бумаг, которые не разбирая отослали гражданскому губернатору, в канцелярии которого оне вероятно пролежат ещё долго без рассмотрения» (РГИА. Ф. 1286. Оп. 15. Д. 1560. Л. 8 об.).

Производились аресты и простых крестьян, также не замеченных в какой-либо враждебной деятельности. Так, только в осаждавшем Евпаторию отряде генерал-адъютанта В.С. Корфа, в полевых условиях томилось 75 местных татар, забитых в колодки: они показались кому-то из офицеров подозрительными. Около полутора сот таких же узников находилось и в других частях, стоявших в уезде. Их дела разбирала полковая комиссия «под председательством армейского капитана, [которая], не имея [ни] порядочного переводчика, ни канцелярских средств», не могла успешно действовать, сообщал офицер — свидетель этих беззаконий (РГИА. Ук. дело. Л. 8).

Тогда же на большей части Крыма, от Альмы до Перекопа, были проведены сплошные обыски для изъятия оружия. «Земская полиция притесняла татар обысками, отбирала у них даже старинное оружие, представлявшее исключительно антикварный или фамильный интерес...» (Сергеев, 1913. С. 198). Да и откуда у мирных крестьян могло взяться оружие современное? Всего «было отобрано ружей 142, пистолетов 7, сабель 2». Между прочим, когда всё это грозное оружие по окончании войны было освидетельствовано, то оно «оказалось негодным и, вследствие затруднений узнать, кому оно принадлежало, уничтожено» (Маркевич, 1905. С. 32). Сколько крымскотатарских крестьян пострадало за хранение этого оружия — неизвестно, как не подсчитано до сих пор количество жертв депортации периода Крымской войны. Факты ненужной жестокости, злоупотреблений военного времени и просто бездушия судебных и армейских властей стали проясняться лишь через несколько лет после депортации 1854 г.

В 1858 г. в канцелярии генерал-губернатора Новороссийского и Бессарабского была составлена «Записка о неправильно высланных из Крыма татарах». Согласно этому документу крымским властям дозволялось (не предписывалось!) «возвратить в Крым неправильно высланных во время миновавшей войны в Курскую губернию пять человек Татар д. Алушты: Умера Мурат-оглу, Ибрагима Мурат-оглу, Асана Абдурамана-оглу, Аджи-Умера Мустафа-оглу и Амет-Асана-оглу». Записка гласила: «Во время минувшей войны по политическим обстоятельствам были высланы из Крыма в Курскую губернию помещики Феодосийского уезда Аметчи-мурза Кокуватский, Султан Мубарак-Гирей, и Феодосийского уезда кадий Сеит Смаил-эфенди, которые по заключении мира в Крым не возвращены, а оставлены на жительство в Мелитопольском уезде. По общественному мнению, за ними нет вины, заслуживающей удаления их из Крыма, от семейств и от имений, подвергающихся разорению по отсутствии владельцев». Тут же приводились данные о тщетности ходатайства по поводу репрессированных мурз, отправленного Таврическим предводителем дворянства (РГИА, Ф. 651. Оп. 1. Д. 474. Л. 1—2).

Понятно, что такая забота генерал-губернатора о судьбе нескольких безвинных крымских татар не то что не снимала проблему, она её даже не обозначала как следует. Прежде всего это касается основной массы высланных в 1850-х гг. крымцев, так никогда и не вернувшихся на родину, людей, о которых постепенно забыли все. Во-вторых, их число многократно превышало затронутых в «Записке» феодосийцев и алуштинцев. Полный перечень всех репрессированных таким образом семейств отыскать не удалось, но сохранился так называемый «Общий список высланным из Крымского полуострова Татарам» по пяти уездам, откуда были отправлены из Карасубазарского 11 семей, Бахчисарайского — 33, Феодосийского — 51 и так далее, всего 167 семей (РГИА. Ук. дело. Л. 4—12 об.). Дополнительные сведения предоставляет датированный 1856 годом «Список крымских татар, высланных Следственною комиссиею бывшего в Перекопе над Татарами суда», согласно которому по этапу ушло ещё 85 человек (РГИА. Ук. дело. Л. 14—20). Очевидно, за ними вскоре последовали и их семьи.

Но, повторяем, ни полным списком депортированных, ни даже приблизительным числом их наука пока не располагает.

И последнее замечание по теме. Некоторые современные историки Крыма (а чаще политики) утверждают, что южнобережные города, опустевшие после депортации коренного населения в 1850-х гг. были заселены сплошь русскими, которые с тех пор и являлись основным населением Южного берега вплоть до 1940-х гг. На самом деле жители побережья не могли смириться со степным или горным бытом и, как только представилась такая возможность, вновь плотно заселили родные места. Поэтому уже в конце 1880-х гг. в Ялте насчитывалось 3000, а Алупке 4000 татар (Rugard, 1891. S. 115). Напомним, что в ту пору и первая, и вторая были всего лишь сёлами, причём не самыми крупными на Южном берегу Крыма.