1. Гунны

Во второй половине IV в. на Крым обрушивается один за другим ряд ударов из степей Средней Азии. Это были гунны (хунну), центральноазиатские племена с сильной примесью восточной, монголо-тунгусской крови, ранее кочевавшие в северных областях нынешних Монголии и Китая. Под ударами войск китайского императора в начале нашей эры их объединение распалось на две части, южную и северную. Южане постепенно покорились китайцам, а северные племена двинулись на запад. Во II в. н. э. они уже находились в Центральной и Средней Азии, откуда часть их поднялась в Приуралье, а впоследствии — в Поволжье. В ходе этого переселения гунны смешивались с местными сарматскими и угорскими племенами, приобретая отчасти новый физический облик и усваивая их культуру. По-видимому, при этом подвергся переменам гуннский язык, который, как утверждают некоторые историки, принадлежал к тюркской языковой семье¹. Но здесь необходимо остановиться на тюркской проблеме в целом и истории тюрков Крыма в частности.

К этой теме имеет прямое отношение спорный вопрос о времени появления тюрков в Северном Причерноморье. Тюркские топонимы в Крыму отмечались ещё до нашей эры (см. ниже), хотя ныне принято считать, что первые тюрки — культурно-языковая общность сравнительно недавнего (чуть ли не X в. н. э.) происхождения. Однако уже сделаны попытки выяснить самое начало тюрков. В дотюркский или палеотюркский период (III—IV вв. до н. э.) в степях Западной Монголии и Джунгарии, то есть по обе стороны Монгольского Алтая, сложилось единство гянгунско-гаочанских племён. Очевидно, там же с течением времени возник древний пласт сако-хотанского этнолингвистического общества. Позже оно ощутило на себе давление со стороны хуннской империи, отчего и началось многовековое миграционное движение гянгунских племён на север и в основном на восток, по направлению к нынешним Минусинску, Верхнему Пообью, Алтаю, Казахстану и Приаралью.

Потомки этих мигрантов в V—VI вв. н. э. составили приаральское обособленное, уже тюркское объединение, члены которого получили родовое имя ашины (или ашашины). Вот они-то и составили основу будущего Западнотюркского каганата, то есть едва ли не первого тюркского государства. Указанное этнолингвистическое пятно к тому времени расширилось, тюрки расселились на территории от Восточного Туркестана на востоке до Причерноморья на западе (Боталов, 2009. С. 358). Другие, не менее авторитетные востоковеды, утверждают, что 10 коренных тюркских кочевых родов ашина зародились в горах Восточного Тянь-Шаня в III или IV в. н. э. (Кляшторный, Султанов, 2004. С. 75; Жумагамбетов, 2006. С. 120).

Перейдя на Алтай, где преобладало иранское (согдийское) и тохарское (индоевропейское) население, они испытали на себе влияние местных языков и культур (сам этноним «ашина», видимо, тогда же появившийся, имеет иранское происхождения и означает «синий). Здесь ашина консолидировали вокруг себя местные племена. Расширение территории обитания древних тюрков продолжалось и позднее. Так, рунические тюркские надписи, относящиеся к VII в. и более поздним (до IX) векам, обнаружены на огромном пространстве от р. Лена на востоке до р. Дунай на западе. При этом базой формирования общетюркского языка как междиалектального средства общения (или койне) стал язык огузских племён (Тенишев Э.Р. Древнетюркские языки // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. редактор В.Н. Ярцева. М., 1990. С. 143).

Процесс этногенеза шёл в русле культа единого верховного божества Тенгри, общего для всех алтайских народов. В этот культ (и, соответственно, в единое мировоззрение) вплетались верования самобытных этносов — угро-самодийцев, тюркютов и телэ. Позже, уже в 732—735 гг., в так называемых больших Орхонских надписях, этот народ зовётся кёк тюрк («синие тюрки»). Однако точнее было бы называть их «кёки и тюрки», то есть ашина и тюрки. Другими словами, два века до этого параллельно с ашина существовали тюрки-алтайцы, чьё имя позже приняли первые. И наконец, осталось одно наименование — тюрк, уже применявшееся к племенному союзу. Что касается его этимологии, то есть мнение, что этим словом местные племена называли Алтайские горы, но в складывавшемся тюркском языке оно получило новое значение — «сила, власть» (Фасмер, 1964. Т. IV. С. 83).

Итак, где-то на рубеже V и VI вв. образовалось мощное государство, которое называли Тюрк бодун (Тюркский союз племён), а позднее — Тюрк эль (Тюркское государство). Причём именно так именовали его и сами тюрки, и другие народы, например, современные им иранцы и византийцы. Следующее государственное образование — первый Тюркский каганат, существовавший в 551—630 гг. Его правитель Муган-каган (553—572) утвердил господство своего народа в Центральной Азии и Южной Сибири. Для этого ему пришлось покорить монгольские племена киданей (юго-западная Маньчжурия) и кыргызов в ареале р. Енисей. К тому же оба северо-китайских государства Северное Ци и Северное Чжоу стали тюркскими данниками (Кляшторный, Султанов. 2004. С. 95). А затем ему подчинились племена и народы огромного пространства от Сыр-Дарьи до Приамурья; он включил в свою державу и всё Семиречье. Затем молодой этнос (точнее, пока этнический конгломерат или суперэтнос) продолжил движение на Запад, где в середине VI в. достиг Северного Причерноморья, а в 568 г. — Дуная.

Таким образом, тюрки проявили устойчивую черту своей этнической психологии — страсть к перемещению и заселению всё новых мест, скорее всего, первоначально вызванную скудостью пищевой базы. Эту черту, свойственную и более поздним тюркским кочевникам, точно подметил багдадский учёный ал-Джахиз (IX в.): «Тюрки — народ, для которого оседлая жизнь, неподвижное состояние, длительность пребывания на одном месте, малочисленность передвижений и перемен непереносимы. Сущность их сложения основана на движении, и нет у них предназначения к покою» (цит по: Кляшторный, Султанов, 2004. С. 108). Этот же арабский эрудит, не скрывая восхищения, писал о воинских талантах и наездническом искусстве тюрков: «Тюрк стреляет по диким животным, птицам, мишеням, людям... Он стреляет, гоня во весь опор, назад и вперёд, вправо и влево, вверх и вниз. Он выпускает десять стрел, прежде чем [араб-]хариджит положит одну стрелу на тетиву. И он скачет на своей лошади, спускаясь с горы, или в долине с большей скоростью, чем хариджит может скакать на ровной местности. У тюрка четыре глаза — два на лице, два на затылке» (там же).

Позже, в результате развития союзных отношений, из тюркских племён сложилось новое государство — Великий тюркский каганат (630—745), чьими владениями стали Южная Сибирь, Средняя Азия, Приуралье, Поволжье, прикаспийские и причерноморские степи, северная и восточная части Крыма. Вершины своего влияния могущественный каганат достигает в первой половине VII в., когда границы его владений простираются от Балкан и Боспора Киммерийского до Маньчжурии. Основной, доминирующей идеологией этой державы остаётся культ единого бога Тенгри. Это был бог, «олицетворённый и растворённый в голубом бесконечном небе. Тенгри — везде, но основное местопребывание его — гора Хан-Тенгри» (Жумагамбетов, 2006. С. 122).

В последнее время рядом тюркологов выработана периодизация истории тюркского этнополитического преобладания в Крыму и прилегающих областях отдельных племенных сообществ, затем народностей и народов. Поскольку все они относились к тюркским культурам, то уместно привести их периодизацию именно здесь, в разделе, посвящённом первому массовому вторжению тюрков в Крым.

Гуннский период (посл. четв. IV — 30-е гг. VI в.). Это период первого контакта тюркоязычных племён с нетюркским или частично тюркским населением Крыма.

Тюрко-булгарский период (540-е гг. — первая пол. VII в.). Характеризуется продолжавшейся интеграцией тюркских племён в аборигенную среду Крыма.

Хазарский период (вт. пол. VII в. — вт. пол. X в.). Отмечен процессом слияния тюркских и нетюркских племён и формированием европеоидного средневекового этноса полуострова.

Золотоордынский период (вт. пол. VIII — пер. пол. XVII вв.). В то время происходит исламизация крымских тюрков и формирование южнобережной, горной и степной этногрупп крымских татар.

Крымское ханство (пер. пол. XV в. — 1783 г.). Это период развитой государственности крымских татар, когда происходит массовое вхождение в степную часть полуострова восточных купчако-мангытов и окончательное заполнение кочевыми тюркскими племенами степей Северного Причерноморья (XVI—XVII вв.).

Подчеркну — здесь речь идёт лишь о массовых переселениях. Этой стройной и обоснованной хронологизации не противоречит гипотеза о гораздо более раннем проникновении носителей тюркских языков в Северное Причерноморье: великим переселениям всегда предшествуют необычайно активные и мобильные первопроходцы или пионеры. Кем они были — неведомо (возможно, отдельные племена, покинувшие основную прототюркскую массу ещё до того, как тюрки двинулись на запад), но память о них сохранилась в древних топонимах Крыма. Согласно выводам современных исследователей, отдельные племена, говорившие на древних тюркских языках, населяли центральную часть Крыма ещё в эпоху поздней бронзы, где-то в VIII—VII вв. до н. э. Материальные следы их наиболее явственны в урочище Кизил-Коба, в 3 км от современного Перевального (Ядыкин, 1993. С. 116).

Инкрустированные диадемы из гуннских погребений в Крыму IV—VI вв. Илл. из: Пиоро, 1990

Возможно, и те племена были не первыми тюрками в этноистории полуострова. Но и далеко, конечно, не последними (до прихода алтайских тюрков): об этом свидетельствуют такие объективные исторические источники, как географические наименования. Так, Плиний Старший (23/24—79) отмечал, что позади Каркинитского залива находится озеро Бугес (так называли тогда Сиваш), соединённое с морем глубоким рвом. Но «бугес» (бугаз) как раз и означает «проток» по-тюркски. И существовал такой гидроним задолго до прихода алтайских тюрков: том IV «Естественной истории» Плиния, откуда взяты эти сведения, был закончен и стал известен читающей публике Рима пятью—шестью веками ранее.

Принимая во внимание приведённые датировки, можно сделать важный вывод: будучи одним из самых молодых народов Европы, крымские татары имели на исторической родине гораздо более древние языковые корни, чем, к примеру, славяне на севере, в своём собственном пятне этнического расселения². Причём разница здесь огромна, для крымцев это VIII—VII вв. до нашей эры, тогда как славяне осели в Среднем Поднепровье лишь во II в. нашей эры (Киевская археологическая культура). Что же касается не славян, а этнических русских или носителей так называемых восточных среднерусских говоров, то они появились на исторической арене гораздо позднее, вХ—XI вв. (Загоровский, 1922. С. 27; Русские, 1999. С. 15, 94)³.

Чисто внешне «первые» тюрки Северного Причерноморья и Крыма, с которыми европейцам, в том числе крымским, приходилось иметь дело раньше, за несколько веков до прихода гуннов, резко отличались от более поздних кочевых иммигрантов, антропологически приближаясь к европеоидному типу. Это видно уже из того, что современники-римляне, относившиеся к ним как варварам, отнюдь не поражались внешности этих крымчан. В то же время пришлые гунны, среди которых преобладали монголоиды, произвели на римского историка Аммиана Марцеллина (330—390), служившего в армии и повидавшего свет, неизгладимое впечатление, запечатленное в его главном труде:

«Племя гуннов, о которых древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом (Азовским морем. — В.В.)... и превосходит в своей дикости всякую меру. Они доживают свой век без бороды, безобразные, похожие на скопцов... Члены у них мускулистые и крепкие, шеи толстые, чудовищный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зверей или уподобить тем грубо обтесанным наподобие человека чурбанам, какие ставят на концах мостов» (Аммиан Марцеллин, 1908. С. 236—237).

Это, между прочим, пример пристрастной и необъективной характеризации, один из ранних образцов евроцентристского шовинизма, согласно которому все племена, не принадлежавшие к европейским, являлись сборищами то ли варваров, то ли разбойников. На самом деле «гунны и созданный ими огромный племенной союз не были разбойничьим отрядом. Они стояли несравненно выше многих европейских племён и по своему социальному строю, и по своей культуре. Культурное влияние гуннов на западноевропейские племена отмечалось даже... на основании археологических материалов» (Бернштам, 1951. С. 54). Причём влияние это было всесторонним и глубоким, включавшим в себя и материальную культуру: «хуннская одежда — кафтан и широкие штаны — перенимались китайцами и римлянами, а в V в. хуннские причёски в Константинополе стали последним криком моды» (Гумилёв, 1966. С. 56).

В 70-е гг. ГУ в. гунны уже подошли к Дону, где разбили местные сармато-аланские племена. Далее они столкнулись с остготами южного Приднестровья и Крыма. Силы были неравны не только потому, что восточные кочевники были более многочисленны, но и из-за рыхлости остготской державы короля Германариха, тогда как гунны были спаяны трудностями и сражениями долгого переселения из Южной Сибири и подчинялись строгой дисциплине своих вождей. Остготская держава рассыпалась на составные части, приморские степи и Крым были обречены на оккупацию.

Обычно события эпохи гуннского завоевания рисуются крайне мрачными красками: «С беспредельной жестокостью орды номадов прошли по процветавшим землям, истребляя всё местное население, встречавшееся на их пути. Кочевники не щадили никого, и через несколько лет обширные земледельческие области Крыма и Приднепровья превратились в безлюдные пастбища с руинами сожжённых и разграбленных городов и селений» (Михайлова, 2006. С. 13). Это, конечно, преувеличение, имеющее источником, скорее всего, записки древних авторов.

Нужно учесть, что последние не были непосредственными свидетелями гуннского нашествия, а, в свою очередь, основывались на сообщениях немногих жителей Северного Причерноморья, сумевших достичь тогдашних центров Средиземноморской цивилизации и всячески раздувавших ужасы недавних событий. На самом деле множество оседлых жителей Крыма уцелело, так как гунны могли кочевать лишь в степных областях, а наиболее плотно были заселены как раз горные, лесные и приморские регионы полуострова. Так, к примеру, горные и прибрежные готы Крыма почти полностью сохранились в годы нашествия, к тому же, как видно из предыдущего очерка, ничего не утратив из своей культуры.

Судя по источникам, пришлые степняки избегали селиться в городах, но свободно кочевали по просторам Тавриды, причиняя экономике её многоязычного, в том числе местного тюркского населения немалый вред. Ведь гунны не просто пасли свои стада, но и тогда, и гораздо позже они «разгоняли и разоряли тавро-скифов и мирных готов и... грабили караваны с товарами» (Иванов, 1912. С. 63—64). Противостоять этим азиатским наездникам было невозможно уже в силу их многочисленности. Единственная непреодолимая для них преграда — горы Крыма — стали самой надёжной защитой для мирного населения полуострова. И, конечно же, в полной безопасности чувствовали себя тавры, обитавшие в своих неприступных каменных гнёздах, затерянных в зарослях горного леса.

Гуннам понадобился почти век, чтобы полностью овладеть Боспорским царством. Но, как свидетельствует Прокопий Кесарийский, произошло это уже на закате истории гуннского владычества на значительной части Крыма и через два десятка лет после смерти самого выдающегося из их вождей — Аттилы (454 г.). Как только огромная, но внутренне уже довольно рыхлая империя стала быстро распадаться, развернулось широкое освободительное движение среди племён и народов, порабощённых этим великим завоевателем. Кочевники медленно оставляли европейские степи; основная часть их покинула и Крым. Однако какое-то количество этих тюрков-пришельцев осталось в степной части полуострова. Сколько их было хотя бы приблизительно — науке неизвестно (Якобсон, 1973. С. 9).

Закономерен вопрос: а все-таки, может быть, оставшихся в Крыму гуннов было достаточно, чтобы повлиять на культуру местного населения после V в.? Ответ, очевидно, должен быть отрицательным. Ни один из исследователей нигде не упоминает о каких-либо изменениях в готском, скифском, таврском и других художественных стилях, которые можно было бы приписать гуннскому влиянию. Оно если и имело место, то на протяжении слишком краткого времени. Да и сами гунны стояли в сравнении с крымским населением своей эпохи не на столь уж высоком культурном уровне.

Что же касается чисто антропологического смешения, то здесь вопрос сложнее хотя бы потому, что решён он может быть лишь на основе материала, относящегося к эпохе, предшествующей очередному нашествию восточных, азиатских завоевателей-монголоидов. Кроме того, материал этот должен быть достаточно широким, репрезентативным, чтобы делать из него какие-то уверенные выводы. Пока же такого рода анализ наследия, относящегося к VI—VIII вв., проведён лишь по одному региону. Правда, регион этот весьма показателен, поскольку это была территория гуннского расселения на Южном берегу; речь идет о местности у Суук-Су и Алушты, а также в горной части полуострова близ Мангупа и Эски-Кермена.

Наиболее доказательны результаты анализа краниологического материала — семидесяти черепов из могильника близ Алушты. Впрочем, выводы аналогичных исследований и в других местах оказались сходными, а именно: во всех четырех группах захоронений основная масса местного населения типологически наиболее близка таврам или, возможно, сарматам поволжского происхождения. Другими словами, и на Южном берегу, и в глубине Главной гряды в эти века по-прежнему проживало население европеоидного типа, ничего общего с гуннами не имевшее.

Впрочем, обнаружены и черепа смешанного, монголоидно-европеоидного типа, правда, лишь у Херсонеса и Каламиты. Но этот феномен легко объясняется близостью главных крымских портов. Ведь в портовых центрах и близ них смешение местных и пришлых рас идет, как известно, с многократно большей активностью. Мелкие же порты, а именно те, которыми пользуются лишь местные моряки, такого влияния на тип населения не оказывают. Поэтому в могильниках Судака и Коктебеля, относящихся к рассматриваемому периоду, «черепов с признаками монголоидности не обнаружено» (Соколова, 1958 «а». С. 70).

Спорным остаётся вопрос и о таком виде гуннского культурного наследия, как якобы оставшиеся после них топонимы и особенно гидронимы бесспорно тюркского происхождения. Действительно, средневековые авторы десятками приводят тюркские имена гор, озёр, рек и селений по обе стороны от Перекопа. Тюркские наименования той эпохи сохранились вплоть до аннексии Крыма Россией⁴ и начала топонимической русификации, в результате которой почти бесследно исчезло это ценнейшее историческое и культурное наследие наших далёких предков. Но пока не доказано, что тюрки, оставившие по себе эту ономатиску, были именно гуннами...

Таким образом, очевиден общий вывод о видимом отсутствии ощутимого культурного влияния гуннских завоевателей на прибрежное и горное население Крыма, а также следов сколько-нибудь заметного смешения между ними. Вопрос же об антропологическом взаимовлиянии гуннов и степного населения полуострова пока остается открытым.

Примечания

1. Филологи располагают всего лишь десятком сохранившихся с той эпохи слов, которые можно считать принадлежащими к гуннскому языку (или группе языков). Все остальные следы гуннского языкового наследия безвозвратно стёрлись. Согласно выводам специалистов, есть веские предположения тому, что «ни язык сюнну, ни язык европейских гуннов (то есть вторгшихся в Европу и осевших там. — В.В.) не принадлежит к какой-нибудь известной или ныне существующей языковой семье, более того (как в случае с шумерским, угаритским) речь идёт о вымерших языковых группах» (Дёрфер Г. О языке гуннов // Зарубежная тюркология. Вып. I. Древние тюркские языки и литературы. М., 1986. С. 72, 113).

2. В отличие от истории происхождения тюрков, единой точки зрения на место и время этногенеза славян пока мировой наукой не выработано. Известно лишь, что ещё в начале нашей эры славяне как отдельный этнос (группа племён) не выделялись. Отдельные племена антов, склавинов, венедов, которых относят к славянам, были разбросаны на обширной территории Восточной Европы, не образуя какого-то единства. Географически наиболее близкая к будущему ареалу расселения русских Колочинская культура (V в. н. э., центр — слияние рек Десны и Сейма) была ещё смешанной, балто-славянской. При этом вся обширная территория от верховьев Дона и Волги до Балтийского моря (включая земли будущих Московского и Новгородского княжеств) была заселена финно-угорскими племенами. Лишь в IX в. в летописях упоминается Русский каганат — очевидно, первое государственное объединение восточных славян во главе с каганом (от тюрк. «правитель»). Каганат в том же веке сменяет Киевская Русь, возникшая в результате его территориального расширения под властью князей норманнской династии Рюриковичей.

3. В дальнейшем эти говоры слились в древнерусский язык, общий для будущих украинцев, белорусов и русских. И, наконец, в ходе упомянутого этнического разделения только в XIV—XV вв. образовался русский язык, точнее, практически нормативный московский говор современного русского языка (Филин АП. Русский язык // ЛЭС, 1990. С. 429—430).

4. Назовём только некоторые названия заперекопского региона, приведённые всего лишь одним автором, к тому же неместным (профессором университета в немецком Галле, в Крыму никогда не бывавшим, то есть знавшим географию Дикого Поля далеко не исчерпывающе). Вот имена некоторых речек от Днепра до Азова: Каялы-Берта, Сут-Су, Шилки-Су, Ак-Чокрак, Кара-Чокрак, Конлы, Аджи-Су, Юхары-Каирка, Кесенды-Илга, Суват, Канылчак, Чокрак, Гюгюнлы-Айри, Бурак, Таше-Чекен, Жалинжис-Агадже, Этманлы, Вилюджик, Отали-Бёрт, Жалинжис-Бёрт, Кючук-Барда, Токмак, Сиври-Оба, Бузуллы, Бирлы-Илга, Чюнгюл, Сут-Ютлюги, Отлуджик и так далее (Тунманн, 1936. С. 48).