II. На могилахъ

I

Въ ясный и тихій сентябрьскій вечеръ я взбирался на Малаховъ курганъ. Отрывки изъ разсказовъ Л.Н. Толстого и другихъ очевидцевъ, многое изъ давно читаннаго и слышаннаго о различныхъ эпизодахъ упорной, жестокой борьбы, происходившей здесь полвека тому назадъ, пришли мне на память.

Множество разнообразныхъ предметовъ, относящихся къ той эпохе, только что утромъ виденныхъ мною въ «музее обороны Севастополя» — планы, картины битвъ, портреты, бюсты, вещи, принадлежавшія защитникамъ Севастополя, ружья тогдашняго образца — тяжелыя, неповоротливыя, пики, сабли, пистолеты, — все это помогло пробудившимся воспоминаніямъ облечься, такъ сказать, въ плоть и кровь, придало имъ цветъ и краски жизни.

Да и на самомъ Малаховомъ кургане сохранилось не мало памятниковъ минувшихъ боевъ — памятниковъ немыхъ, безмолвныхъ, но и въ своемъ безмолвіи поучительно красноречивыхъ — для техъ, кто не только следитъ изъ любопытства за ходомъ историческихъ событій, но и задумывается надъ ихъ тайнымъ смысломъ, скрывающимся иногда подъ грубой или незначительной оболочкой.

Вотъ памятникъ Корнилова, поставленный на томъ месте, где Корниловъ былъ раненъ насмерть. Но тутъ не одинъ вице-адмиралъ Корниловъ; рядомъ съ нимъ, немного пониже, — матросъ Кошка. Корниловъ, падая, протягиваетъ руку, какъ бы еще отдавая приказанія, а матросъ заряжаетъ орудіе. Когда я шелъ по вершине кургана, эти две темныя бронзовыя фигуры еще издали отчетливо, резко обрисовывались на голубомъ фоне вечерняго неба... Вотъ мраморная доска — на томъ месте, где былъ смертельно раненъ Нахимовъ. Пуля попала ему въ високъ. Его белая фуражка съ потертой кокардой и съ палевымъ козырькомъ, разорванная съ левой стороны — на виске, хранится въ музее. Тутъ же, вместе съ нею, лежитъ крестикъ, по краямъ оправленный въ золото, сделанный изъ осколка черепной кости Нахимова, вынутой при операціи... Вотъ башня, где лежалъ умирающій Истоминъ съ разможженной головой... Вотъ тамъ и сямъ каменныя пирамидки, указывающія, где во время осады были устроены батареи... Вотъ еще уцелевшіе рвы и траншеи, но они мало-по-малу обсыпаются и заростаютъ травой... Вотъ небольшой памятникъ изъ белаго мрамора и на немъ надписи: съ одной стороны — «Памяти воиновъ русскихъ и французскихъ, павшихъ на Малаховомъ кургане при защите и нападеніи 27 августа 1855 г.»; а на другой стороне — «Воздвигнутъ на месте деревяннаго креста, поставленнаго французами съ надписью:

8 septembre
1855
Unis pour la victoire,
Reunis par la mort,
Du soldat c'est la gloire¹.
Des braves c'est le sort».

Французы, какъ известно, несколько разъ нападали на Малаховъ курганъ, пытаясь овладеть имъ, но отступали съ большимъ урономъ. Особенно былъ силенъ штурмъ на разсвете 5 іюня, когда 33 тысячи французовъ и англичанъ бросились было уже съ лестницами на Малаховъ курганъ, но были отбиты. Наконецъ, 27 августа (на 348 день отъ начала осады) Макъ-Магонъ взялъ штурмомъ Малаховъ курганъ.

За время осады, по расчету Тотлебена, непріятель выпустилъ 1.356.000 артиллерійскихъ снарядовъ и более 28.500.000 ружейныхъ пуль, а осажденные выпустили 1.027.000 снарядовъ и до 17.000.000 пуль. Пороху съ обеихъ сторонъ сожжено до 500 тыс. пудовъ.

Почти уже полвека прошло после того, какъ Малаховъ курганъ и его окрестности заволакивались облаками порохового дыма — когда въ этихъ, нависшихъ надъ нимъ — облакахъ дыма, какъ молніи, сверкалъ огонь, когда-то слышался на кургане сухой трескъ ружейной перестрелки, то со свистомъ пролетали надъ нимъ ядра, то разрывались бомбы, и люди падали мертвыми или изувеченными, и Малаховъ курганъ обагрялся кровью... Слышались крики, стоны раненыхъ, предсмертное хрипенье...

Курганъ уже давно заросъ деревьями, густымъ кустарникомъ, сочная травка зеленеетъ, видны кое-где цветы. Теперь на Малаховомъ кургане тихо, только птички чирикаютъ въ кустахъ...

...«Смолкли бои!
Тихи Ксанфъ и Симонсъ»...

Бродя по кургану, я встретилъ лишь молоденькаго офицера съ путеводителемъ въ рукахъ; съ нимъ были две барышни, которымъ онъ вполголоса и прочитывалъ изъ книги места, относящіяся къ достопримечательностямъ Малахова кургана. Да еще, когда я стоялъ передъ маленькимъ мраморнымъ памятникомъ, посвященнымъ памяти «русскихъ и французскихъ воиновъ», умертвившихъ другъ друга на Малаховомъ кургане 27 авг., — къ тому же памятнику подошелъ какой-то мещанинъ съ ребенкомъ на рукахъ, очевидно, местный обыватель; за нимъ шелъ мальчуганъ летъ пяти-шести, надо полагать, его же сынишка. Я вслухъ перевелъ французское четверостишіе, начертанное на памятнике.

— Да! Много русской крови здесь пролито! — промолвилъ мещанинъ, поправляя на ребенке чепчикъ изъ разноцветныхъ лоскутьевъ, на ту пору сбившійся на сторону.

— И французской крови немало! — заметилъ я.

— Такь-то такъ! — согласился мой случайный собеседникъ.

Мальчуганъ, услыхавъ отцовскія слова, широко раскрылъ свои голубые глазенки и сталъ пристально озираться по сторонамъ, смотря то на песокъ, то на траву и на кусты. Онъ, казалось, былъ въ большомъ недоуменіи по поводу того, что если здесь кто то много крови пролилъ, то отчего же нигде не видать ея, нигде пятенъ нетъ — ни на земле, ни на кустахъ...

«Подожди, дитя! — подумалъ я, мысленно обратившись къ мальчугану. — Не торопись! Вырастешь — и, быть можетъ, не разъ увидишь людскую кровь, проливаемую въ жестокой, братоубійственной бойне... Выростешь — и узнаешь все ужасное, что теперь для тебя еще таинственно и непонятно»...

— Только... какъ же это?.. Неужели господинъ, нельзя было столковаться, чтобы, значить, какъ-нибудь по хорошему? — вопросительнымъ тономъ проговорилъ мой собеседникъ, поглаживая ребенка по голове.

Онъ, по-видимому, былъ человекъ добрый, чувствительный и неглупый.

— Видно, было нельзя... Въ такихъ делахъ иногда трудно столковаться! — сказалъ я, съ горечью улыбнувшись про себя при такомъ наивномъ замечаніи почтеннаго мещанина.

Еще долго при разрешеніи международнымъ споровъ будутъ говорить и убеждать не люди, но пушечныя жерла. Еще долго-долго человечество не будетъ «по хорошему», разумно, решать возникающія въ среде его недоразуменіи... да! недоразуменія... ибо нетъ никакихъ достаточно основательныхъ причинъ для возникновенія войнъ, какъ и для совершенія всякихъ другихъ злодействъ, кроме огульныхъ, повальныхъ роковыхъ недоразуменій, происходящихъ отъ невежества, отъ звериныхъ инстинктовъ, еще живущихъ въ человеке — даже культурномъ, даже въ среде цивилизованной, по нашимъ современнымъ понятіямъ...

Здесь должно сделать примечаніе, — впрочемъ, совершенно частнаго характера и ни мало не противоречащее высказанному въ последнихъ строкахъ.

Одинъ греческій мудрецъ сказалъ, что зло есть недоразвившееся добро. А народъ нашъ говоритъ, что нетъ худа безъ добра. Такъ ли это, или не такъ, разбирать здесь не место, но фактъ тотъ, что громъ севастопольскихъ орудій заставилъ пробудиться Россію отъ 30-летней спячки, и мы, побежденные на поле битвы, оказались победителями надъ нашимъ внутреннимъ врагомъ, несравненно более грознымъ и более опаснымъ, чемъ коалиція западно-европейскихъ государствъ. Мы, побежденные подъ Севастополемъ, оказались темъ не менее въ выигрыше: мы выиграли эпоху реформъ, которую стереть со страницъ нашей исторіи и следы которой вытравить изъ сознанія и жизни народа уже никому не подъ силу.

II

На следующій день я посетилъ другую могилу, еще более замечательную, более грандіозную, — могилу целаго города, очень большого города, существовавшаго задолго до Р. Х., некогда очень богатаго, цветущаго и пользовавшагося большою известностью въ современномъ ему цивилизованномъ міре.

Это — древне-греческій республиканскій городъ Херсонесъ-Таврическій — тотъ знаменитый Корсунь, где принялъ крещеніе и женился князь Владиміръ Красное солнышко. Этотъ городъ уже давно былъ глубоко погребенъ; целыя столетія онъ оставался подъ землей и лишь съ половины XIX века стали его понемногу отрывать. Первый, кажется, графъ А.С. Уваровъ произвелъ значительныя раскопки, но систематически раскопки стали вестись лишь съ начала 90-хъ годовъ, когда наведывающимъ этимъ деломъ явился г. К. Косцюшко-Валюжничъ, человекъ съ большой эрудиціей и труженикъ неутомимый на пользу науки.

Херсонесъ былъ сильно укрепленъ и съ суши и съ моря, въ чемъ насъ убеждаютъ ныне местами уже отрытыя толстыя стены и башни, сложенныя изъ громадныхъ каменьевъ, скрепленныхъ какимъ-то цементомъ, въ который въ виде составной части, очевидно, входилъ морской песокъ. И теперь еще изъ этого цемента можно выколупывать ножомъ морскія раковинки, окаменевшіе куски дерева, обломки морскихъ водорослей, кости мелкихъ животныхъ и проч.

Херсонесъ былъ построенъ за несколько столетій до Р. Х. греками-переселенцами изъ Гераклеи Понтійской. Дома очень маленькіе улицы — узки, уже многихъ московскихъ переулковъ и тупиковъ.

При раскопкахъ найдены остатки пристани, товарныхъ складовъ, кучи зерна — ржи, пшеницы, проса, найденъ хлебъ испеченный несколько вековъ тому назадъ; этотъ хлебъ, совершенно черный, словно обуглившійся; форма его такая же, какъ и у нашихъ хлебовъ. Вообще здесь найдено не мало интересныхъ предметовъ — различной домашней утвари, посуды, женскихъ украшеній и, между прочимъ, очень много флаконовъ для духовъ — чрезвычайно разнообразной формы и величины: очевидно, древнія херсонесски не уступали по части кокетства нашимъ современнымъ дамамъ. Выкопана масса амфоръ, вазъ, урнъ съ пепломъ, жжеными костями, множество мелкихъ вещицъ — стеклянныхъ, металлическихъ и изъ кости, несколько художественно исполненныхъ ожерелій, перстней, бусъ, бляхъ, медальоновъ.

Найдены, напримеръ, золотыя серьги съ подвесками, съ цветами и разными фигурками; медальонъ, изображающій бабочку изъ камней, золотой перстень съ массивной печатью, изображающей вооруженную Палладу; серебряное кольцо съ рельефнымъ изображеніемъ Афродиты съ двумя Амурами; костяная булавка съ птичкой наверху; золотое ожерелье съ пряжкой ажурной работы, усыпанной листками, розетками; браслеты; золотая бляха съ изображеніемъ головы Пана; лампы съ изображеніемъ Эрота верхомъ на дельфине; золотая бляха съ изображеніемъ женщины между двумя морскими чудовищами (превосходной ажурной работы); изображеніе голаго воина съ копьемъ и щитомъ, съ длинными и перевязанными волосами, какъ у индейцевъ; золотой рожокъ; монеты различныхъ эпохъ; детскія игрушки изъ терракоты; гребни, рыболовные крючки, костяные кубики для игры и т. д.

Для перечисленія всехъ находокъ при раскопкахъ нашей крымской Помпеи пришлось бы написать целую книгу. Впрочемъ, должно еще упомянуть о томъ, что за две тысячи летъ до нашихъ дней въ Херсонесе былъ уже водопроводъ (чемъ и поныне еще не пользуется большинство нашихъ губернскихъ городовъ); затемъ въ Херсонесе было общественное отхожее место, сложенное изъ отесанныхъ камней, очень прочно и старательно, съ сиденьемъ, вырубленнымъ изъ камня, и съ желобомъ для стока нечистотъ, (а наши — даже весьма значительные — провинціальные города все еще не додумались до устройства подобныхъ помещеній).

Херсонесъ въ періодъ своего процветанія, вероятно, представлялъ очень оживленную картину. Въ гавани его толпились корабли, на пристани шла разгрузка и нагрузка товаровъ, на площади ораторы обращались къ народу съ речью по поводу различныхъ общественныхъ вопросовъ, ученые читали лекціи херсонесскому юношеству, въ мастерскихъ шла работа, всюду кипела деятельность, жизнь била ключемъ, шумъ, гулъ стоялъ надъ городомъ. А ныне: ныне передъ нами — вместо этого деятельнаго, бойкаго торговаго города — лишь одне развалины, съ трудомъ вырываемыя изъ-подъ земли, груды мусора и камней, песчаные бугры, пустыня... Уже несколько столетій тому назадъ замерла здесь жизнь, некогда бившая ключемъ. Тихо ныне на херсонесскомъ мысу, — лишь ветеръ здесь проносится порой, да слышенъ шумъ морского прибоя.

Иностранецъ, получавшій права гражданства въ Херсонесской республике, принося присягу, клялся Зевсомъ, Землею, Солнцемъ, Девою, богами и богинями олимпійскими, что онъ будетъ «единомысленъ относительно благосостоянія и свободы города», и гражданъ Херсонеса не предастъ, ни владеній ихъ, но будетъ охранять ихъ для народа; что онъ «не нарушитъ демократіи» и желающему предать — не дозволитъ, и заговора не утаитъ, но заявитъ о томъ «городскимъ деміургамъ»; что «врагомъ будетъ злоумышляющему, и предающему, и склоняющемуся»... И присягавшій заканчивалъ следующимъ заявленіемъ: «Зевсъ и Земля, и Солнце и Дева, и боги олимпійскіе, пребывающему мне въ этомъ, да будетъ благо и самому, и роду и моимъ, а не пребывающеіму — зло и самому, и роду, и моимъ, и да не приносить мне плода ни земля, ни море, ни женщины»...

Въ этой присяге, приведенной здесь лишь отрывками, заключаются, между прочимъ, три строки — весьма знаменательный, бросающія светъ на экономическое положеніе Херсонесской республики, на общій характеръ ея деятельности. Вотъ эти три строчки: «и хлеба вывознаго съ равнины — не буду продавать и вывозитъ въ другое место съ равнины, но только въ Херсонесъ».

Очевидно, Херсонесъ былъ городъ почти исключительно промышленный и торговый, городъ цивилизованный, богатый и могущественный по своему положенію и богатству, но въ области, принадлежавшей ему, сельское земледельческое населеніе, по-видимому, было малочисленно, или земледельческая культура оставалась въ пренебреженіи и сельское населеніе было поставлено въ весьма невыгодныя условія. Богатый Херсонесъ, деятельно занимавшійся обрабатывающей промышленностью и торговлей, испытывалъ сильный недостатокъ въ хлебе, постоянно нуждался въ ввозе его съ равнины, очевидно, населенной племенами земледельческими, и, такимъ образомъ, Херсонесъ въ отношеніи продовольствія находился въ некоторой зависимости отъ равнины. До чего жгучъ и серьезенъ былъ этотъ вопросъ (о продовольствіи хлебомъ), до чего онъ озабочивалъ правительство и гражданъ Херсонесской республики, можно заключать уже по тому, что гражданинъ, присягая на верность республике, долженъ былъ спеціально клясться въ томъ, что хлеба на сторону онъ не будетъ продавать, что хлебъ съ равнины онъ не повезетъ никуда, кроме Херсонеса...

Несмотря на все свое богатство и могущество, Херсонесъ палъ: богатство его оказалось непрочно, могущество его было лишь внешнимъ, кажущимся и блескъ его цивилизаціи эфемернымъ — такъ же, какъ могущество и блескъ многихъ другихъ государствъ, ранее и позже Херсонеса прогремевшихъ въ міре и почти безследно исчезнувшихъ съ лица земли. Херсонесъ палъ потому же, почему пали и великія монархіи Востока — Ассиро-Вавилонская, Персидская, позже — Египетъ, Греція, Карѳагенъ, Римъ, Мексика, государство Инковъ... Все эти республики и монархіи неминуемо должны были пасть и пали потому, что были основаны на антисоціальныхъ началахъ рабства и угнетенія массъ.

Не римляне и вообще не внешніе враги были виновниками паденія Херсонеса, Персидская монархія пала не оттого, что Дарій проигралъ сраженіе при Иссе и при Арбеллахъ; не римскіе орлы заклевали Грецію, Египетъ, Карѳагенъ — и не орды северныхъ варваровъ сломили Римъ. Конечно, неть!.. Начала, на которыхъ были основаны и существовали все эти государства древности, уже въ самихъ себе носили задатки разложенія и смерти. Эллада въ нравственномъ и соціальномъ отношеніи была уже мертвецомъ, когда нахлынули на нее сначала македоняне, а потомъ римляне. Германцы стали наступать на Римъ, когда тотъ былъ уже при последнемъ издыханіи.

Непріятельскія нашествія, полагавшія — по-видимому — конецъ существованію того или другого государства, въ действительности были лишь последнимъ ударомъ, нанесеннымъ историческою Немезидой безнадежно больному, минуты котораго и безъ того были уже сочтены. И все государства, основанныя на принципахъ рабства и угнетенія, должны рано или поздно придти неминуемо къ тому же, къ чему пришли все монархіи и республики древности: логика историческихъ событій не знаетъ уступокъ и компромиссовъ.

Съ древнейшихъ временъ Таврическій полуостровъ обильно орошался человеческою кровью. Изъ-за этого благодатнаго уголка земли народы ожесточенно боролись. Скиѳы, тавры, греки, римляне, гунны, авары, татары, генуэзцы, турки — поочередно сменяли другъ друга. Наконецъ, русскіе въ конце XVIII века завладели Крымомъ...

Возвращаясь изъ Херсонеса въ Севастополь, я невольно подумалъ: какой же народъ въ отдаленномъ будущемъ сменитъ на Таврическомъ полуострове славянскую расу? Ведь ничто не вечно подъ луною... Что рождается, то и умираетъ; что расцветаетъ, — увядаетъ. И мне пришли на память слова шекспировскаго Просперо:

«Когда-нибудь, поверь, настанетъ день,
И все эти блестящія виденья,
И храмы, и роскошные дворцы,
И тучами увенчанныя башни,
И самый нашъ великій шаръ земной
Со всемъ, что въ немъ находится по ныне,
Исчезнетъ все, следовъ не оставляя».

КОНЕЦЪ

Примечания

1. По ошибке мастера вместо «gloire» вырезано «cloire».