2. Начало обороны Севастополя

С объявлением англо-французами войны с Россией и входом их флотов в Черное море с каждым днем нарастала грозная туча над Севастополем, с каждым месяцем становилось все более ясно, что именно на юге, в Крыму, а не в каком-либо другом месте произойдет решающая схватка между Россией и враждебной ей коалицией Франции, Англии, Турции.

Утром 1(13) сентября 1854 г. было сообщено Меншикову, что огромный флот направляется непосредственно к Севастополю. Сосчитать суда издали в точности было невозможно. В действительности их оказалось 389 вымпелов.

Это были как военные суда (парусные и паровые), так и транспорты с армией, артиллерией и обозом.

Десанты всегда считались и считаются одними из самых сложных и опасных военных предприятий. Меншиков, до последних дней баюкавший себя иллюзиями, узнал о проведенной маршалом Сент-Арно 2—4(14—16) сентября высадке в Крыму, когда уже почти ничего не мог поделать. Он, впрочем, и вообще не думал трогаться с места, где стояла его армия, т. е. от реки Альмы. Офицеры просто понять не могли этой инертности: «...Со 2 сентября началась... высадка неприятелей без всякой помехи с нашей стороны!

Два-три полка с артиллерией могли бы порядочно поколотить высаживавшегося — закачанного на море — неприятеля!.. Но наши равнодушно смотрели на эту высадку, даже не сделали никакого распоряжения о прекращении перевозки товаров по Крыму! Зато неприятель на другой же день после высадки отбил 400 пар волов, везших в Севастополь муку и спирт!.. 7 сентября было маленькое артиллерийское дело, ничем, впрочем, не окончившееся, но неприятель уже успел подойти к нам верст на 10 или даже ближе, потому что вечером и ночью лагерь его был виден с нашей позиции»¹. В сентябрьские дни союзники высадили 62 233 человека. Русских же войск в непосредственном распоряжении у Меншикова было 37½ тыс., да в восточной части Крыма у генерала Хомутова около 13 тыс.; было, правда, еще около 20 тыс. в составе флотских экипажей, но из них пока лишь около 5 тыс. находилось в Севастополе на берегу².

Закончив к 6(18) сентября высадку близ Евпатории, союзники двинулись на Севастополь. Русская армия пошла навстречу, загораживая этим самым дорогу неприятелю. 8(20) сентября произошла первая боевая встреча у деревни Бурлюк, на реке Альме. У союзников было около 55 тыс. солдат и офицеров, у русских около 33 тыс., из них 42 батальона пехоты, 16 эскадронов конницы и 84 крупных и мелких артиллерийских орудия.

Преградить неприятелю дальнейшее продвижение к Севастополю не удалось.

Завязавшееся под Альмой сражение окончилось неудачно для русских. План его не был разработан командованием, а командиры отдельных частей, вроде генерала Кирьякова, оказались решительно неспособными исправить просчеты главного командования. Если кто, несмотря на самое критическое положение, поддержал воинскую честь, то это были солдаты и матросы. Поведение таких полков, как Владимирский или Московский, в день Альмы было выше похвал.

Долго русские войска здесь выбивались артиллерией и особенно нарезными ружьями англичан. Бородинский полк тем не менее отбросил англичан за Бурлюк и отступил, только потеряв половину состава.

Блистательная атака четырех батальонов Владимирского полка опрокинула английских гвардейцев, поддержав Казанский полк, начавший атаку, но подоспевшая французская помощь замедлила русский натиск. Владимирский пехотный полк, потерявший большую часть состава, трижды ходил в атаку, трижды отбрасывал англичан и отбил захваченные неприятелем знамена.

Ошибка генерала Кирьякова, без борьбы отдавшего лучшие позиции, непоправимо погубила все. Нужно сказать, что французы и англичане сами были так ослаблены и утомлены, что не использовали свою победу до конца.

Русские не потеряли ни одного знамени, лишь три подбитых орудия достались неприятелю.

По одним показаниям, союзники потеряли в день Альмы 4300, по другим — 4500 человек. По позднейшим подсчетам, русские войска потеряли в битве на Альме 145 офицеров и 5600 нижних чинов. На месте русскими было оставлено несколько орудий и зарядных ящиков и несколько фургонов.

Многие даже и отдаленно не догадывались, что Альма вовсе не конец, а только начало дела и что неприятель прольет потоки своей крови и схоронит целые армии раньше, чем приблизится к осуществлению своей цели.

Тотчас после отступления русской армии от Альмы встал вопрос об участи Севастополя. Неприятель, сам очень потерпевший в некоторых частях, от немедленного преследования отступающих принужден был воздержаться, но что он двинется через два-три дня прямо к городу, сомнений никаких не было. Начальник штаба Черноморского флота и войск Северной стороны, а вскоре фактический начальник всех войск, находившихся в Севастополе, вице-адмирал В.А. Корнилов в эти первые дни после Альмы естественно и просто выдвинулся на первое место в предстоявших событиях.

Корнилов, так же как и Нахимов, был учеником Лазарева, человеком нового типа, совсем не похожим на николаевских адмиралов и генералов. Административных способностей для управления большим флотом, для правильной организации хозяйства флота и порта у Корнилова было больше, чем у Нахимова, и Нахимов это вполне сознавал и хотя имел служебное старшинство, но без малейших колебаний предложил в роковые сентябрьские дни в Севастополе, чтобы начальствовал не он, а Корнилов.

Корнилов был из тех, кто настаивал уже давно, особенно с 1852 г., на необходимости заводить паровые (и именно винтовые) военные суда, настаивал на необходимости укреплять в самом спешном порядке почти беззащитный Севастополь.

За шесть месяцев до высадки союзников в Крыму Корнилов представил Меншикову проект укреплений, которые нужно было немедленно возвести в Севастополе. Так как известно было, что Меншиков не хочет этого делать, то под проектом были подписи «офицеров Черноморского флота и некоторых жителей г. Севастополя», которые предлагали на собственный счет, — «по подписке», возвести эти укрепления. «Князь Александр Сергеевич (Меншиков) с негодованием отверг предложение генерал-адъютанта Корнилова»³. Корнилов настоял на том, чтобы подрядчику Волохову было «разрешено выстроить на собственный его счет» (!) башню для защиты рейда со стороны моря. Эту башню Волохов закончил за два дня до высадки союзников, а в первый день бомбардировки именно эта башня спасла рейд от подхода вплотную неприятельского флота к берегу⁴.

9(21) и 10(22) сентября Меншиков с армией пребывал в Севастополе. 11 сентября он велел армии выступить из города по направлению к Мекензиевой даче, а 12 он и сам выехал из Севастополя. Судьбы города перешли в руки Корнилова и Нахимова. Нахимов и Корнилов, узнав о печальных результатах битвы при Альме и учитывая последовавшее за нею движение главнокомандующего Меншикова прочь от Севастополя, ждали немедленного нападения союзников на беззащитный с Северной стороны город.

Перед высадкой союзников стоявший на рейде флот состоял из 14 кораблей, 7 фрегатов, 1 корвета, 2 бригов, а кроме всех этих парусных судов, налицо было 11 пароходов. Этот флот обладал хорошей артиллерией, которая оказала бы должное сопротивление всякому нападению на Севастополь с моря. А кроме этой артиллерии, город с моря был защищен 13 батареями, на которых находилось 611 орудий. Северная же сторона была фактически почти беззащитна.

Неминуемую катастрофу предупредила совсем неожиданная, чреватая неисчислимыми последствиями ошибка союзного командования: его отказ от атаки Северной стороны.

Работа Корнилова, Нахимова, Истомина после ухода Меншикова с армией была самой кипучей. Неизвестно было, когда спали, когда ели эти люди. Чрезвычайно трудны были условия, в которых им приходилось работать. В сентябре 1854 г. в Севастополе были и саперные батальоны, и самоотверженные рабочие-землекопы, работавшие в самых отчаянных условиях. В осажденном городе не оказалось железных лопат и кирок. Как это случилось, т. е. кто именно систематически, годами расхищал суммы, отпускаемые на шанцевый инструмент, — этого мы в документах не нашли. Но это и не существенно. Итак, нужно было откуда угодно достать лопаты. Бросились в Одессу, но оказалось, что «кирок здесь вовсе нет в продаже, лопат же отыскано у торговцев, за исключением брака, 4246 штук, весом в 404 пуда 15 фунтов». Эти железные лопаты отправлены были из Одессы 3 октября «на 12 конных подводах», а прибыли в Севастополь 17 октября⁵. До той поры рабочие копали землю, поправляя ежедневно и еженощно вновь и вновь разрушаемые неприятелем брустверы, при помощи деревянных лопат. Инженеры возводили укрепления. Корнилов и Нахимов руководили строительством оборонительных укреплений.

Корнилов, Нахимов и Истомин перестали в эти дни считаться с ушедшим и уведшим свою армию главнокомандующим. По предложению Нахимова, высшую власть по обороне города в эти дни они решили вручить Корнилову. Корнилов, как и все жители Севастополя, узнал об уходе Меншикова с армией к Бахчисараю только после того, как это событие совершилось. Корнилов настойчиво требовал приказаний насчет флота, а приказание было Меншиковым отдано: «Вход в бухту загородить, корабли просверлить и изготовить их к затоплению, морские орудия снять, а моряков отправить на защиту Севастополя».

Что было делать? На совете, который 9 сентября, на другой день после Альмы, Корнилов собрал в Севастополь, он предложил флоту выйти в море и атаковать неприятельские суда. Гибель была почти неизбежна, но, погибая, русский флот все же нанес бы серьезный вред неприятелю «и уже во всяком случае избег бы постыдного плена». Он указал при этом на большой видимый беспорядок в диспозиции неприятельских судов. Этот отважный план одними из присутствующих был одобрен, другими отвергнут. Большинство было против предложения Корнилова.

С рассветом 11 сентября началось потопление судов. Было затоплено пять линейных кораблей и два фрегата. Корнилов обратился к матросам с приказом: «Товарищи! Войска наши, после кровавой битвы с превосходным неприятелем, отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его. Вы пробовали неприятельские пароходы и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах? Он привел двойное количество таких, чтобы наступать на нас с моря. Нам надо отказаться от любимой мысли — разразить врага на воде! К тому же мы нужны для защиты города, где наши дома и у многих семейства. Главнокомандующий решил затопить пять старых кораблей на фарватере: они временно преградят вход на рейд и вместе с тем... усилят войска. Грустно уничтожить свой труд! Много было употреблено нами усилий, чтобы держать корабли, обреченные жертве, в завидном свету порядке. Но надо покориться необходимости. Москва горела, а Русь от этого не погибла!..»⁶.

Корнилов был назначен на Северную сторону, а командование Южной стороной перешло к Нахимову.

14 сентября Нахимов подписал свой знаменитый приказ: «Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона; я в необходимости нахожусь затопить суда вверенной мне эскадры и оставшиеся на них команды с абордажным оружием присоединить к гарнизону. Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться, как герой; нас соберется до трех тысяч, сборный пункт на Театральной площади».

Но потопление оставшихся судов было приостановлено, как только стало известно, что неприятель отказался атаковать Северную сторону, и Корнилов стал перебрасывать находившиеся там батальоны на Южную сторону. Появилась надежда на то, что врагу не удастся так быстро взять Севастополь, как это могло быть раньше. Тотчас же из команд судов стали формироваться батальоны под начальством командиров кораблей для действий на берегу.

Нахимов все эти дни — 12, 13, 14 сентября и следующие — непрерывно перевозил орудия с кораблей на береговые бастионы, формировал команды, следил за вооружением батарей Северной стороны.

Оставшиеся незатопленными корабли были выведены из Южной бухты и расставлены так, что до последнего дня своего существования они могли оказывать максимально возможную помощь обороне Севастополя.

Адмирал В.А. Корнилов

Артиллерийская перестрелка между Севастополем и неприятелем стала усиливаться. Русские старались мешать работе англичан и французов по устройству насыпей в их параллелях, французы и англичане прощупывали слабые места оборонительной линии и стремились помешать кипучей деятельности саперов и рабочих, которые проявляли неслыханную энергию и спокойствие духа, когда им приходилось местами работать под неприятельским огнем. Этот огонь то замирал, то усиливался. Выпадали сравнительно даже спокойные дни. Приготовления с обеих сторон принимали все больший размах. Близилось страшное 5 октября.

Все усиливалась и грандиозно развивалась в самых разнообразных направлениях неутомимая деятельность Нахимова по обороне. Они с Корниловым соперничали, выказывая неслыханную отвагу (этим в Севастополе было трудно удивить, но оба все-таки удивляли и матросов и солдат), а также проявляли быструю находчивость и распорядительность. Инженеры уже начали возводить укрепления, — и Корнилов с Нахимовым мечтали об одном: чтобы штурм последовал как можно позже, когда успеют произвести хоть часть работ.

Корнилов и Нахимов ждали бомбардировки, но не думали, что неприятель решится на штурм. Кроме трех полков, которые Меншиков отправил в Севастополь еще 18(30) сентября после свидания с Корниловым (Тарутинского, Бородинского и Московского), прибыли еще два батальона черноморских пластунов, на которые оба адмирала больше всего полагались.

Корнилов и Нахимов очень довольны были духом моряков и солдат на бастионах. Подошел еще Бутырский полк. Происходила уже перестрелка с неприятелем. Но движение транспортных судов неприятеля все усиливалось. Корнилов устраивал небольшие разведывательные экспедиции.

Вот картина самых последних дней перед бомбардировкой, рисуемая в письме И.М. Дебу:

«Неприятель стоит на прежнем месте; ночью строит батареи, а днем наши пушки разбивают их... Иногда... наши охотники подползают к англо-французским батареям... Все пленные единогласно показывают, что в их войске большая смертность, продовольствие скудно и что С.-Арно умер... Наконец, у неприятеля отбили 1700 или 1800 быков, кроме того, баранов и телят; это достоверно, ибо раздали войску отбитых животных»⁷.

Росли работы французов против 4 и 5-го бастионов и англичан — далеко против Малахова кургана. К 28 сентября севастопольский гарнизон был уже равен 35 тысячам, укрепления все увеличивались в числе и размерах.

5(17) октября 1854 г., на рассвете, неприятель открыл первую бомбардировку Севастополя.

Гарнизон помнил появление Корнилова перед войсками 15 сентября, которое нам так живо описывают свидетели:

«Явился Корнилов, и все с благоговейным любопытством смотрели на любимца Лазарева, создавшего Черноморский флот. Настала мертвая тишина, когда раздался голос Корнилова: «Товарищи, на нас лежит честь защиты Севастополя, защиты родного нам флота! Будем драться до последнее! Отступать нам некуда, сзади нас море. Всем начальникам частей я запрещаю бить отбой, барабанщики должны забыть этот бой! Если кто из начальников прикажет бить отбой, заколите, братцы, такого начальника, заколите и барабанщика, который осмелится бить позорный отбой! Товарищи, если бы я приказал ударить отбой, не слушайте, и тот из вас будет подлец, кто не убьет меня!..». Порывом восторга отвечали моряки на речь начальника, и стоило взглянуть на эти лица, чтобы убедиться, что меж ними не было малодушных», — говорит очевидец⁸.

Когда в половине седьмого утра 5(17) октября 1854 г. раздался грохот с французских батарей, то под первый огонь попал именно этот четвертый бастион, которому суждено было получить великую славу в дальнейшем. Корнилов сейчас же помчался туда, свита еле поспевала за ним. «Когда мы взошли на банкет левого фаса бастиона, канонада была уже в полном разгаре, — пишет стоявший рядом с Корниловым на насыпи бастиона капитан Жандр, — воздух сгустился, сквозь дым солнце казалось бледным месяцем, и Севастополь был опоясан двумя огненными линиями: одну составляли наши укрепления, другая посылала нам смерть. На четвертом бастионе французские ядра и бомбы встречались с. английскими». Неприятелю отвечал не только четвертый бастион, но и две русские батареи, расположенные позади него, так что русские бомбы с этих батарей перелетали через бастион и били по траншеям французов. Корнилов проходил по бастиону от орудия к орудию, ободряя солдат и матросов. Его наблюдал в эти последние часы жизни И.Ф. Лихачев: «Покойно и строго было выражение его лица; легкая улыбка едва заметно играла на устах; глаза, эти удивительные, умные и проницательные глаза, светились ярче обыкновенного, щеки пылали. Высоко держал он голову; сухощавый и несколько согнутый стан его выпрямился: он весь как будто сделался выше ростом... Я никогда не видел человека прекраснее его в эти минуты»⁹.

Вскоре Корнилов поехал на пятый бастион. Там действовал Нахимов. Корнилов подошел к Нахимову, и оба стали руководить стрельбой из орудий.

Артиллерийскую прислугу русских батарей нещадно било и бомбами и картечью.

Вот картина, рисуемая очевидцем. «На пятом бастионе мы нашли Павла Степановича Нахимова, который распоряжался на батареях, как на корабле: здесь, как и там, он был в сюртуке с эполетами, отличавшими его от других во время осады, — пишет сопровождавший Корнилова Жандр. — Разговаривая с Павлом Степановичем, Корнилов взошел на банкет у исходящего угла бастиона, и оттуда они долго следили за повреждениями, наносимыми врагам нашей артиллерией. Ядра свистели около, обдавая нас землей и кровью убитых; бомбы лопались вокруг, поражая прислугу орудий»¹⁰. Один из офицеров пятого бастиона решился, наконец, указать Корнилову на отчаянную опасность и на то, что его подчиненные, т. е. все защитники бастионов, даже обижены тем, что он лично явился сюда и этим показывает свое недоверие к ним, исполняющим свой долг. «Долг? А зачем же вы хотите мне мешать исполнить мой долг?» — спросил Корнилов.

Бомбардировка усиливалась с каждым получасом.

Выбравшись с пятого бастиона, Корнилов, забрызганный кровью и глиной, поехал на шестой бастион. Оттуда вернулся на минуту домой отдать приказы и выслушать донесения с других бастионов. Сам же он опять сел на лошадь и объявил, что теперь снова поедет на Малахов курган. Тогда флаг-офицер Крюднер, только что побывавший на кургане, подошел к Корнилову и передал, что командующий на Малаховом кургане Истомин просит его не приезжать туда ни в коем случае. Рассылая во все стороны приказы о доставке питьевой воды на бастионы, о доставке снарядов, об эвакуации раненых с бастионов, Корнилов медленно ехал на четвертый бастион. Оглушительный грохот стоял над городом.

Дым от страшной канонады до такой степени был густ, что бастионы не были видны, пока к ним не подъезжали вплотную. Огонь усиливался с каждой четвертью часа все больше и больше. Корнилову, объезжавшему батареи, доложили, что на третьем бастионе уже в третий раз меняют полностью перебитую артиллерийскую прислугу. Он поспешил на бастион. «Ребята, — обратился Корнилов к солдатам, — товарищи ваши заставили замолчать французскую батарею, постарайтесь сделать то же».

Осмотрев третий бастион, Корнилов вдруг снова заявил, что желает проехать сейчас на Малахов курган. Около 11 часов утра Корнилов верхом стал подыматься от оврага на Малахов курган. Впереди, на кургане, выстроился во фронт 44-й флотский экипаж. Моряки закричали «ура», увидя подходившего к ним адмирала. Он остановил их. «Будем кричать «ура» тогда... когда собьем английские батареи», — сказал он, обращаясь к фронту. И, показав на прекратившие огонь французские батареи, прибавил: «А теперь, покамест только эти замолчали» Сойдя с лошади, Корнилов пошел к башне. Истомин, тут командовавший, доложил приехавшему против его воли начальнику, что верхняя часть Малаховой башни уже разрушена англичанами, все артиллеристы перебиты и что решительно незачем Корнилову туда идти, потому что там уже никого нет. Тогда Корнилов стал торопиться проехать к Ушаковой балке, чтобы осмотреть стоявшие там Бутырский и Бородинский полки. Канонада со стороны английских батарей усиливалась с минуты на минуту.

Флаг-офицер Жандр подошел к Корнилову и стал убеждать его возвратиться, наконец, домой. «Постойте, поедем еще к тем полкам, а уж потом домой». — «Ну, поедем». И он направился к своей лошади, стоявшей за бруствером. Но только он сделал пять-шесть шагов, как несколько ядер перелетело через его голову, а одно ударило его в нижнюю часть живота и в верхнюю часть ноги и раздробило ногу. «Отстаивайте же Севастополь!» — сказал он подбежавшим поднимать его. «Ни крика, ни стона его никто не слыхал»¹¹. Он потерял сознание, только успев произнести эти слова. На перевязочном пункте в госпитале он пришел в себя. Прибежал Истомин и стал говорить, что рана, может быть, не смертельна, разрыдался, поцеловал умирающего и побежал обратно на Малахов курган. Но вдруг за дверью послышался шум. Адмирал открыл глаза и спросил, что там такое. Ему ответили, что пришел лейтенант Львов с известием, что английские батареи сбиты и всего только два орудия у англичан обстреливают Малахов курган. Выслушав это, Корнилов, собрав последние силы, дважды прошептал: «Ура, ура». Через несколько мгновений его не стало.

Нахимов узнал роковую весть не скоро и отлучиться с бастиона не мог, пока шла канонада. Капитан Асланбегов рассказывает, как, поехав, вечером поклониться праху убитого, он, войдя в комнату, увидел Нахимова, который плакал и целовал мертвого товарища.

Когда в 12-м часу дня погиб Корнилов, сражение было в полном разгаре.

Уже до полудня союзные главнокомандующие могли удостовериться, что они очень серьезно просчитались и что Севастополь этой бомбардировкой одолеть ни в коем случае не удастся. Неожиданность за неожиданностью поражала осаждающих. Откуда-то выросшие за три-четыре недели укрепления, дальнобойные орудия, меткая стрельба, доходящая до дерзости смелость гарнизона — все это обнаружилось явственно к вечеру, но уже и утром особенно радостных впечатлений ни у Канробера, ставшего главнокомандующим французской армией, после того как умирающий Сент-Арно был увезен из Крыма, ни у лорда Раглана не было.

Уже в восемь часов французские батареи на правом фланге союзников были сильно подавлены русским огнем. Когда в 8 часов 40 минут взлетел на воздух французский пороховой склад, с русской батареи раздалось «ура», и русские принялись (говорит корреспондент «Таймса») стрелять с такой силой, «что заставили совершенно замолчать французский огонь, так что французы могли делать выстрелы только время от времени, через значительные промежутки, а в 10 часов почти совсем замолкли на этой стороне». В 11 часов огонь ослабел, но вскоре возобновился с необычайной силой. В 12 часов 45 минут в дело вступил французский флот.

«Картина была поразительна. Русские сильно отвечали на нападения с суши и с моря». В 1 час 25 минут взорвался другой пороховой склад у французов, а в четвертом часу такая же участь постигла и английский пороховой склад¹². С 4 до 5½ часов дня усилилась бомбардировка и со стороны английского флота. Но русские отвечали, ничуть не ослабляя огня и с прежней меткостью.

Когда смеркло, союзники прекратили канонаду. Русские смолкли лишь после союзников.

После бомбардировки 5(17) октября французские офицеры писали, что «русские далеко превзошли то понятие, которое о них было составлено. Их огонь был убийственен и меток, их пушки бьют на большое расстояние, и если русские принуждены были на минуту прекратить огонь под градом метательных снарядов, осыпавших их амбразуры, то они тотчас же возвращались опять на свои места и возобновляли бой с удвоенным жаром. Неутомимость и упорное сопротивление русских доказали, что восторжествовать над ними не так легко, как предсказывали нам некоторые газетчики»¹³. Нечего и говорить, что эти строки могли появиться в свет не во французской, а в бельгийской прессе.

«Таймс» посвятил довольно пессимистическую статью этой первой бомбардировке. Русские необычайно быстро и успешно исправляют все повреждения, наносимые их веркам; отстреливаются очень хорошо; из поврежденных союзниками фортов русские почему-то «стреляют сильнее, чем когда-либо. Севастополь гораздо более сильная крепость, чем думали. Запас орудий (у русских) кажется неистощим. Севастопольские укрепления огромны». Сотни пушек без перерыва продолжали извергать ядра. Сила гарнизона удивила англичан.

Союзники, которые до первой бомбардировки имели в виду продолжать ее в течение нескольких дней и этим принудить город к сдаче или, во всяком случае, подготовить штурм, после 5(17) октября должны были отказаться от своего намерения.

Канонада, перемежаясь с долгими и короткими паузами, грохотала целыми неделями и после 5(17) октября, то днем, то ночью, то круглые сутки. 24 октября 1854 г. вице-адмирал Новосильский доложил по начальству, что приказ о том, чтобы нижним чинам была предоставлена возможность сменяться и. отдыхать, не выполняется: его матросы не желают уходить от пушек, изъявляя готовность защищаться и умереть на своих местах. Таких примеров героизма было много.

В этот самый день, когда Новосильским доносил о решении матросов не уходить на отдых и отказаться от смены, 24 октября, участник боя, севастополец Г. Славони, писал из Севастополя: «Сегодня уже двадцатый день, как неприятель громит нас день и ночь, бросает в город бомбы, каленые ядра и конгревовы ракеты... мы существуем, хотя англо-французы и употребляют все свои силы и все возможные средства, чтобы нас уничтожить»¹⁴. Вот пример, почему всегда будет искусственным сосредоточивать все внимание на матросе Кошке и на других прославившихся отдельных матросах и солдатах: чем же не равны матросу Кошке все полтораста-двести матросов Новосильского, не пожелавших никому уступить своей первой очереди — быть в полном составе перебитыми на четвертом бастионе? А ни одного имени этих людей не дошло до истории.

С 5(17) октября Севастополь был днем и ночью буквально под дождем бомб и ядер. «...Город страшно бомбардируют шестой день, бомбардируют с 6 часов утра до 6 часов вечера, а ночью е разных пунктов каждые четверть часа посылают в город бомбы...»¹⁵.

Ядра и гранаты в 68 фунтов весом, начиненные пулями по 130 штук в каждой, — все это было еще внове для русских защитников Севастополя в эти первые дни осады.

Вообще после первой бомбардировки установился какой-то новый порядок в городе, новый «быт», как бы новое мироощущение у защитников Севастополя. Каждый день можно было ждать повой бомбардировки, а весьма вероятно и штурма. Каждый день возникали и планы организации разведок. В первые же десять дней изменился и внешний вид Севастополя. Внутри города появились новые батареи, баррикады, в окнах, домов — бойницы для ружейной обороны. Город и флот, слившись воедино, жили напряженной жизнью. Каждый из них был теперь защитником Севастополя, славы флота и престижа России.

Примечания

1. Центральный государственный архив древних актов (дальше — ЦГАДА), ф. Строгановых, д. 175, л. 46—47, 11 октября 1854 г., Севастополь.

2. Государственная публичная библиотека им. М.Е. Салтыкова-Щедрина (дальше — ГПБ), Рукописное отделение, архив Шильдера, 11, 3, № 2..

3. ГПБ, Рукописное отделение — Q. IV, № 365.

4. Там же.

5. ГПБ, Рукописное отделение, архив Шильдера. Князю Меншикову — и. д. новороссийского и бессарабского генерал-губернатора Анненкова 2-го рапорт. Одесса, 11 октября 1854 г. Там же, приписка Анненкова от 22 октября.

6. «Материалы для истории обороны Севастополя и для биографии В.А. Корнилова...» Текст приказа на стр. 204. Корнилов именно начал словом: «Товарищи».

7. Архив Ленинградского отделения Института истории Академии наук СССР, Письмо И М. Дебу, № 4, 4 октября 1854 г.

8. ГПБ, Рукописное отделение — Q. IV., № 365.

9. «Вице-адмирал Корнилов. Материалы для истории русского флота», М., 1947, стр. 304.

10. Там же.

11. «Морской сборник», 1854, № 12, стр. 442—443.

12. «Сборник известий, относящихся до настоящей войны», изд. Н. Путиловым. кн. 22, стр. 492—493.

13. «Indépendance Belge» от 5 ноября 1854 г. Перепечатано в «Сборнике известий...», кн. 22, стр. 490.

14. «Сборник известий...», кн. 22, стр. 496—497.

15. Архив Ленинградского отделения Института истории Академии наук СССР, Письма И.М. Дебу, № 5, 11 октября 1854 г.