и) Ана-бийым и другие дамы двора

В административный аппарат мусульманского ханства входили и женщины — положение не вполне обычное для почти всех европейских государств той эпохи. Выше говорилось о том, что они, как правило, были из представительниц знатнейших бейских или мурзинских родов. У ханов случались, конечно, браки на дочерях простых мурз и даже мелких чиновников или ремесленников (так, самой любимой женой великого Крым-Гирея была дочь дворцового переводчика), но это было скорее исключением, чем правилом. Главной же чертой брачной практики хан-сарая было то, что в подавляющем большинстве невесты великих ханов были из Крыма и что они обладали основательными познаниями в этнической культуре и традициях. Кроме того, это были добрые мусульманки и прекрасные воспитательницы будущих ханов. Не стоит и повторять, что такой порядок был несравненно ближе шариатскому благочестию, чем турецкий обычай вводить в дом предков наряду с турчанками и чужеверных, непонятно как воспитанных за морем девиц¹.

Здесь нужно затронуть тему, к которой придётся неоднократно возвращаться впоследствии. Речь пойдёт о положении женщины в крымскотатарском обществе вообще. Считается, что оно было неравноправным по сравнению с мужским, чуть ли не унизительным. Такая оценка скорее применима к турецкой действительности, которая сложилась несколько по-иному, чем в период Крымского ханства. Причина этому проста: крымский народ испытал мощное влияние двух великих цивилизаций — Степи и Средиземноморья, которое, если и до доходило османов, то воспринималось народной культурой весьма слабо (причин этого культурного неприятия здесь касаться не будем). Крымское же общество буквально впитало в себя традиции степных «пережитков» матриархата Орды, где женщина как хранительница очага и главная воспитательница будущих воинов стояла на одной из высших ступеней социально-политической иерархии.

Поэтому женщины ханской семьи отнюдь не замыкались в герметичном мире гарема. Они ощущали себя личностями, свободными в мыслях и действиях. «Они принимали активное участие в жизни Ханства, и именно от политических настроений представительниц прекрасной половины правящей династии зависели отношения Крымского Ханства с соседними державами. Ссылаясь на имеющиеся источники (Кадиаскерские книги, документы и письма русско-крымских отношений, посольские документы Литовской Метрики и другие), где фигурируют исключительно женщины ханского рода, можно воссоздать картину тех далёких лет и сделать вывод, что сегодня они незаслуженно отодвинуты на второй план» (Абдулаева, 2007. С. 8). Если это и преувеличение, то незначительное.

И в этом их отличие от большинства женщин Европы и Московии. Причём и в современности нередок тип женщины, которая «позволяет себе ничего не мочь, ничего не уметь»², с юности мечтая о мужчине, который способен её целиком обеспечить, гарантировав стабильное, безбедное существование до последнего часа земной жизни. В Крыму, по крайней мере исламском, такого никогда не было. Женщины небогатых семей брали на себя все заботы, касавшиеся и дома в целом, и семьи как таковой. Ещё менее были склонны к безмятежному ничегонеделанию женщины противоположного, высшего слоя крымскотатарского общества. Они прекрасно понимали, что не только от их высокопоставленных мужей зависит благополучие (а часто и физическая жизнь) семьи, рода, племени, династии. И они из поколения в поколение передавали друг другу тонкие навыки сбора самых разнообразных сведений о фамильной, социальной и политической жизни Крыма и не только Крыма, осмысливали эту информацию и, по возможности, предлагали заключения и выводы, которые могли быть использованы их мужьями и сыновьями.

Несколько иным было положение женщины в итальянских колониях Восточного Крыма и других прибрежных селений полуострова. Здесь процветала возрожденчески тонкая культура генуэзцев и венецианцев с их культом рыцарского служения Прекрасной Даме, а позднее и изысканно-чувственной любви. Возможно, именно она и обогатила крымскую этническую психологию традицией бережного, трепетно-чуткого отношения к женщине — жене, дочери, матери. Лишь этим обстоятельством можно объяснить несколько необычные (не только с точки зрения соседней империи османов) порядки и обычаи ханского дворца и — шире — всего крымского общества.

Самой значительной из обитательниц дома Гиреев была валиде или, с XVI в., ана-бийым, (буквально «мать-госпожа»)³. Иерархически по своему статусу валиде была равна нуреддину, официально уступая лишь калге. А фактическим влиянием своим на хана она могла соперничать с каймаканом, так как на эту титульную должность обычно назначалась мать новоизбранного хана. Она присутствовала на заседаниях дивана, имея там право голоса. В случае смерти валиде эта должность и титул могли быть переданы её сестре или иной близкой родственнице правителя. Валиде имела скромный, но целиком от нее зависящий круг придворных, а ханская казна ежегодно отчисляла ей весьма солидную сумму в звонкой монете и натуральных припасах. Она активно участвовала и во внешнеполитической жизни ханства, имея даже право независимой корреспонденции с монархами других держав и широко этим правом пользовалась.

Так, Нур-Султан, дочь Темир-бея Мангыта и жена Менгли-Гирея, по собственной инициативе завязала переписку с великим князем Иваном III (подр. о ней см.: Лызлов, 1990. С. 52—53). Это была переписка двух незаурядных личностей, в ней чувствуется взаимное уважение; между прочем, великий князь именовал жену хана не иначе, как «сестра моя», что было не совсем пустой формой этикета. На её письма давно обратили внимание историки. Как замечает один из исследователей той эпохи, они не только затрагивают важнейшие проблемы эпохи, но в них, «неподражаемых по слогу и тону речи, слышится живой голос любящей, умной матери и жены...» (Бережков, 1897. С. 2—3).

Эту же политику дружеских и даже тёплых личных отношений с ранними московскими правителями продолжила после смерти Менгли-Гирея I (1515) её преемница Нурум, старшая жена Мехмед-Гирея I. Участвовали в переписке с Москвой и другие валиде: матери Девлет-Гирея I (1551—1577), Мехмед-Гирея II Тучного (1577—1584), Ислам-Гирея II (1584—1588) и других ханов. Заметим, что великие московские князья слали для них не только грамоты, но и именные (предназначавшиеся лично для дам, имевших статус ана-бейым) поминки (Некрасов, 2000. С. 218). Переписывались они не только с московским, но и с европейскими дворами, не обделяя вниманием и самые удалённые от Крыма. Так, в Государственном архиве Дании отложилось немало грамот за подписью крымских валиде, а также старших ханских жён (улу бийым); есть письма и от матерей нескольких калг (Matuz, 1976. S. 12, 44—45).

Послание жён Селим-Гирея королю Кристиану V с уверением в дружеском расположении к нему. Государственный архив Дании

Старшая жена Девлет-Гирея I (1551—1577), Айше-Фатьма-Султан, оказывала большое влияние на своего хана. Московские дипломаты утверждали, что перед тем как принять какое-либо важное решение, он всегда советовался с женой: хан «жалует свою большую царицу Айша Фатма салтану... думает... со царицею и слушает её». В правление Гази-Гирея или «Боры», трижды занимавшего крымский престол (1588—1594, 1594—1596, 1596—1608), сложилась уникальная ситуация: у него было две ана-бийым, его старшая сестра Кутлу-Султан-хани и его же мачеха, одна из вдов Девлет-Гирея I, Ферхан-Султан. Нам неизвестно, какую роль в политике двора играла последняя, но Кутлу-Султан-хани была избрана из других дочерей Девлет-Гирея I, очевидно, не только по старшинству, но и по способностям: известно, что Бора часто советовался с ней о государственных делах: немалую роль играла она и во время отлучек брата, которых на протяжении трёх правлений этого крайне деятельного хана было немало (Некрасов, 2000. С. 218).

Остаётся сказать, что деятельность валиде нередко простиралась далеко за пределы Хан-сарая, становясь известной всем крымским татарам. Обычно они пользовалась уважением и даже любовью народа, поскольку, как правило, занимались благотворительностью. Кроме того, ханские матери жертвовали личные средства на строительство фонтанов, мечетей, медресе (Абдулаева, 2007. С. 8).

Второй по значению среди дам крымского двора являлась улу-ханум (оло-ханум, ана-ханум), как правило, ею назначалась старшая сестра или старшая дочь ана-бийым (Tott, 1785. T. I. P. 126). В качестве примера можно взять Нури-Султан-ханий, которая была старшей дочерью Сахиб-Гирея I (1533—1550 гг.). Она много сделала для культурного развития ханства, чем оставила свой след в его истории. Практическим влиянием при дворе пользовались и остальные, следовавшие по иерархии за ана-бийым ханские жёны. И уже последний, третий «дамский эшелон» составляли жёны калги, нуреддина и других султанов. Что, между прочим, не исключает их влияния если не на первое лицо в государстве, то уж точно на позиции его ближайших приближённых.

Не стоит, кстати, путать такую политическую активность женщин Хан-сарая с деятельностью их современниц у Порога Счастья. Турецкие дамы были не менее энергичны и инициативны, но вся их энергия уходила на гаремные интрига (впрочем, вынужденно, — иных точек приложения сил для них попросту не было оставлено). Акции эти, часто весьма сложные и хитроумные, могли в случае удачи оказывать неофициальное и неафишируемое воздействие на политические решения. Но об общепризнанных правах на собственную политику (в том числе и международную, как это было в Крыму) первые дамы султанского гарема, конечно, и мечтать не могли.

Что же касается жён и дочерей крымских беев и эмиров, то они зачастую распоряжались не только собственными, но и родовыми финансами, могли делать крупные пожертвования, учреждать вакуфы и так далее не хуже своих мужчин. Об этом сохранились неоспоримые свидетельства в виде тарихов — надписей над вратами мечетей или иных возведённых с богоугодными целями зданий.

Так, над дверьми одного из старокрымских медресе была высечена посвятительная надпись, где указывалось имя основательницы этого вуза, Инджи-бей-хатун, дочери местного бея Кыл-Буруна. Причём это памятник довольно ранней эпохи, первой трети XIV в. Там же дочь местного эмира Тонкатая, «величественная особа и ничтожная рабыня Бога» Бай-Буглы-Хатун, выстроила текие. В Керчи над вратами мечети, построенной через век, красовалась надпись о том, что её построила «обладательница доброты и красоты Хадидже-хатун, дочь Мурад-Хана» (Челеби, 1999. С. 83, 98).

В завершение этого «женского» сюжета приведу безупречно верное замечание современного исследователя, справедливость которого будет неоднократно подтверждена всем нижеследующим историческим материалом: «страницы источников рисуют в нашем воображении не робкие силуэты за окнами ханского дворца, но образы правительниц, решительно вторгающихся в чисто мужские дела мужей, братьев, сыновей — дипломатию и управление государством. И эти образы придают истории Дома Гиреев больше красок и полноты» (Некрасов, 2000. С. 220).

Примечания

1. Начиная с Сулеймана Кануни (прав. 1520—1566), турчанки вообще исчезли из султанских гаремов, уступив место невольницам иностранного происхождения. Назовём ещё одну причину такой многовековой традиции: султаны, в большинстве случаев люди не слишком одарённые (воспитывали принцев в так называемой «клетке», в изоляции, губившей любые таланты), всерьёз опасались женской конкуренции. И вполне обоснованно — даже Сулейман, на редкость одарённый правитель, не мог справиться с неуёмной энергией и бурным потоком хитроумных интриг своей польской жены, рыжеволосой Роксоланы (в девичестве Анна Лисовская). Поэтому, начиная с XVI в., дворец Топкапы открыл свою дверь нескончаемому потоку султанских подруг христианского, иудейского, языческого, любого варварского происхождения.

2. Словникова О.А. Басилевс // Вальс с чудовищем. М., 2007. С. 335.

3. Впервые этим титулом была поименована в 1525 г. Махдум-султан, мать Саадет-Гирея I (1521—1532). Она же была участницей важного государственного акта: вместе с ещё одной вдовой (отца правящего хана, Менгли-Гирея), Махдум-Султан (которая была матерью калги Саадет-Гирея), они принесли торжественную клятву (шерть) в том, что их сыновья гарантируют взаимную неприкосновенность, чем в дальнейшем исключалась возможная борьба за трон, как правило, пагубная для всего ханства.