2. Саадет-Гирей I и новое ослабление Крыма

Начало правления этого хана (1524—1532 гг.) омрачилось распрей с беями, с теми же Ширинами, что ранее звали его на ханство. Впрочем, это был один из последних всплесков активности некогда могучего рода. Ширины явно сходили со сцены, хотя ещё долго претендовали на первенство среди беев. Во всяком случае, хан должен был на протяжении всех лет своего правления помнить о твёрдой позиции Ширинов в заперекопской степи, как и о недавнем разорении полуострова восточными ногайцами. Более этого не повторялось исключительно благодаря эффективно применявшимся ханом политическим мерам (подр. см.: Сыроечковский, 1940). Обезопасил себя хан и с другой стороны: когда его смещённый племянник Гази-Гирей I, согласившийся на титул калги, прибыл к нему, чтобы принести присягу на верность, Саадет приказал отрубить голову бывшему хану, а его братьев Чобан-Гирея и Бабу-Гирея бросить в темницу вместе с несколькими беями, известными как верные сторонники казнённого, а затем отправить их в Стамбул вместе с их приближёнными¹.

Главная перемена, связанная с правлением Саадета, — это уже упоминавшееся резкое усиление турецких войск в Крыму. Изменился благодаря этому и статус Крыма, ранее хоть и зависимого, но на деле бесспорно суверенного государства. Теперь выбор хана крымскими беями становился пустой формальностью, а главную роль при этом стали играть султанские ярлыки на владение ханством. Значение тёрэ, таким образом, стало минимальным, почти исчезло. И Саадет, и другие преемники Менгли-Гирея I не обладали, как правило, ни дипломатическим искусством этого великого хана, ни его тактом, которые дозволяли ему в течение всего своего долгого правления поддерживать нормальные отношения с империей османов и сохранять фактически почти независимый статус Крыма. Единственное, на что мог Саадет опираться в своей «турецкой» политике, — это сугубо личные, довольно тёплые отношения с султаном Сулейманом Кануни, а также с отдельными придворными и вообще первыми лицами Османской империи. Возможно, этому содействовали учёность хана и его поэтическая одарённость, которой он прославился ещё во время пребывания в Стамбуле (Халим Гирай, 2008. С. 32—34).

Прибыв в разорённый ногайцами Крым, Саадет деятельно взялся за восстановление державы. Нужны были деньги, а Москва давно уже задолжала ханству, не посылая дани. Поэтому хан потребовал передачи ему 60 000 алтын. Однако великий князь, видя беспомощность разорённого Крыма, наотрез отказался слать деньги (Соловьёв, 1988. Кн. III. С. 260). Приходилось рассчитывать только на собственные возможности. Первую свою деловую поездку новый хан совершил в Ор-Капы. По-видимому, он пришёл к мысли, что никакая модернизация экономической жизни ханства не защитит его от ногайцев, вздумай они повторить недавний набег. Поэтому он лично стал руководить крепостными и земляными работами в крепости и на всём протяжении рва, который был слишком запущен и несовершенен для того, чтобы надёжно защитить Крым от степных лучников. Теперь стены и башни обновлённой (практически отстроенной заново) крепости были снабжены многими десятками орудий, которыми снабдил своего крымского друга султан Сулейман I.

Через несколько месяцев правления Саадет-Гирея I жизнь ханства стала налаживаться. Понемногу стали возвращаться из-за Перекопа беженцы, на опустевших улицах городов вновь появились люди. Одновременно стало расти и число турок, приглашаемых ханом из-за моря. Это были не только военные, но и придворные служители и компаньоны хозяина Девлет-Сарая. По-видимому, хан, проживший в Стамбуле 12 лет, тосковал по привычному укладу жизни, который в Крыму помогали ему налаживать османы. Дошло до того, что он начал назначать своими советниками турок неблагородного происхождения, зачастую необразованных. И, что более всего оскорбляло крымскую родовую знать, стал раздавать им бейские титулы. Крымские же беи всё более утрачивали свою реальную значимость. Хан теперь принимал решения единолично, не советуясь, хотя бы формально, с диваном.

Политическая структура ханства менялась: на глазах у возмущённых беев Саадет-Гирей I последовательно и энергично выстраивал вертикаль собственной власти, что не могло не вызывать раздражения, как и засилье турок при ханском дворе². На это он, впрочем, до поры до времени не обращал внимания. Столь же твёрдо вёл хан и внешнюю политику своей державы — и тоже в собственных, личных интересах. Примером этому могла бы служить предыстория нового похода Василия III на Казань.

На тамошнем престоле благополучно правил Сахиб, сводный (от разных матерей) брат Саадет-Гирея. Между тем московский князь исподволь готовил завоевание этого юрта. В качестве опорной базы Василием III была весной 1523 г. построена на исконно казанской территории (берег р. Суры) крепость Василь-город (позднее Васильсурск). И когда вслед за этим многочисленное московское войско вторглось в пределы государства Сахиб-Гирея, то он отправил в Крым письмо, в котором просил помощи. Однако Саадет-Гирей был мало похож как на отца, так и на своего брата Мехмеда, положивших годы жизни на укрепление власти Гиреев в соседних странах. Он отказал Сахиб-Гирею.

Тогда казанский хан отправил в Порту со специальным посольством послание султану, в котором просил помощи для отражения надвигавшейся московской угрозы — воинов, вооружённых огнестрельным оружием (его в Казани почти не было), и, главное, артиллерии с обслугой и запасом ядер. Это был жест отчаяния, так как Сахиб прекрасно понимал, что без посторонней помощи ему с московским войском не справиться. В уплату за такую помощь он предложил Порте всё, что имел, соглашаясь признать себя вассалом Сулеймана I, а Казанский юрт — наследственным владением султана империи³. Согласно его планам, Поволжье должно было стать одним из пашалыков или эялетов могучей османской империи, что обеспечило бы этим землям лучшую защиту.

На первый взгляд это было заманчивое предложение для Османской империи, уже столько лет продвигавшейся на запад и север, стремившейся покорить как можно больше стран и территорий, вторгаясь всё глубже в тело христианского мира. Но, по-видимому, эта экспансия всё же не предусматривала поглощения Казани или Москвы. Эта земля, хоть и сама падавшая в руки, султана совершенно не интересовала. И он поступил мудро (в отличие от всех грядущих «завоевателей» России), отказавшись от этого сомнительного по качеству дара волжского хана. После чего Сахиб-Гирей решил лично явиться в Крым для встречи с братом.

Оставив на престоле своего подростка-племянника (им был Сафа, сын его брата Мехмед-Гирея), казанский хан отправился в 1524 г. на старую родину. Однако в Крыму он не встретил по-братски тёплого приёма: «брат его, недоволен будучи таким малодушным поступком, заключил его в крепость Балыклове» (Малиновский, 1863. С. 242). Впрочем, осенью того же года он был освобождён и даже стал калгой. Затем, когда в результате крупных внутренних беспорядков, связанных с очередным бунтом Ислам-Гирея и антиханским заговором Ширинов (см. Гайворонский, 2007. С. 172, 175—180), положение Саадет-Гирея в Крыму ухудшилось, он счёл нужным пожертвовать своим братом, вызывавшим особое раздражение беев. И Сахиб-Гирей был отправлен в Стамбул, где его милостиво принял султан, возможно, уже тоща полагая, что бывший хан рано или поздно ему пригодится. Так оно и вышло, хотя и не скоро.

Тем временем над Казанью не просто нависла новая опасность — казалось, что город-крепость был обречён: туда под командованием князя И.Ф. Бельского отправилось огромное московское войско численностью около 150 000 чел. Тем не менее русские так и не смогли взять столицу приволжских татар, поскольку местные черемисы (мари) вели с ним настоящую партизанскую войну. Им удалось даже полностью прервать коммуникации пришельцев с тылами. Московская конница в рубке уступала татарской (Смирнов, 1948. С. 55), отчего и уклонялась от встречи в поле. А когда великий князь послал осадному войску подмогу под командованием князя И.Ф. Палецкого, то черемисы рассеяли и эту конницу по окрестным лесам, где она, кажется, и сгинула. Впрочем воеводе удалось прорваться к городу, где он возглавил осаждающих.

Однако, толку от этого было мало. В московском войске начался голод, казанская крепость оказалась ему явно не по зубам. В конце концов И.Ф. Палецкий снял осаду; ходили слухи о том, что его перед этим подкупили (Герберштейн, 1988. С. 172, 177, 179). Кроме того, 15-летний Сафа-Гирей проявил твёрдость, несвойственную для отроков столь нежного возраста, отвечая отказом на все предложения компромисса. В конечном счёте московское войско было вынуждено вернуться ни с чем. А великий князь Василий III заключил с Сафой мирный договор, в котором был вынужден признать его законным ханом на казанском престоле.

Обезопасив себя на Перекопе от вооружённого столкновения с Москвой, Саадет проглядел грозу, собиравшуюся в самом ханстве. Беи, крайне недовольные политикой хана, столь отличавшейся от талантливого управления страной покойным Мехмед-Гиреем, задумали свергнуть его. В качестве кандидатуры на престол лучше всего подходил Ислам-Гирей, сын Мехмед-Гирея. Как упоминалось выше, он был старше правящего хана и, значит, имел все права на ханскую власть. Ислам-Гирей, находившийся в это время за пределами Крыма (он возглавлял поход на Польшу), согласился участвовать в бейском заговоре. Ободрённые крымские аристократы собрали для возвращавшегося претендента значительное войско, с которым тот вошёл на полуостров и даже сумел занять Эски-Кырым. И здесь он был вполне демократическим образом избран собравшимися беями на ханство (Гайворонский, 2007. С. 170).

Ислам-Гирей I в том же 1525 г. выгнал из Крыма Саадета, а «пришедшего к нему на помощь Кафинского санчака (т. е. наместника султана. — В.В.) умертвил, бывших с ним 1700 вооружённых турок побил и зделался в Крыму царём» (цит. по: Малиновский, 1863. С. 245). Саадет бежал к Перекопу. Здесь он засел в Ор-Капы и приготовился дорого отдать свою жизнь. Однако осада крепости зимой 1524/25 гг. окончилась ничем, Саадет вернул себе власть, а Ислам-Гирей I скрылся в заперекопских степях и затем нашёл приют у князей Северного Кавказа. Прошло некоторое время, и в 1526 г. он вроде бы примирился с Саадетом.

Но на самом деле бывший хан не собирался отказываться от мечты занять престол и затеял новый заговор, в который вошёл бейлербей рода Ширинов, Мемиш. Перед тем, как осуществить свои замыслы, они с войском совершили набег на Московию — единственно ради добычи средств, необходимых в ближайшем будущем. Поход оказался не только неудачным, но и вызвал гнев хана, не заинтересованного в разрыве спокойных отношений с великим князем. Именно поэтому, чтобы избежать ответного удара с севера, он решил примерно наказать виновных, казнив их. Главе рода Ширинов и его соратникам пришлось принять смерть от руки палача, а Ислам-Гирею снова удалось бежать, теперь уже в Хаджи-Тархан, где он несколько позже, в 1531 г., даже сел на ханский престол.

Мир в Крымском ханстве был восстановлен, но это была лишь видимость покоя. Казнив Мемиша, первого бея Ширинов (в крымской традиции — преступление неслыханное!), Саадет поставил себя в положение вечного и непрощаемого врага этого бейского клана. Его новый предводитель Бахтияр решил заманить хана в родовое гнездо Ширинов, Эски-Кырым, и там окончательно решить проблему хана-убийцы. Однако Саадет был вовремя предупреждён и перебил всех заговорщиков — первых лиц в роду Ширинов во главе с Бахтияр-беем. А вернувшись во дворец, принялся за своих приближённых и местную элиту. Реакция беев была естественной.

«Князья Ширинские и другие имянитые Татары, раздражённые притеснением от Сайдет-Гирея претерпеваемым, тайно пересылались с Исламом и около ста человек из них, оставя отечество своё, принуждены были искать прибежище у сего скитающагося владетеля» (цит. по: Малиновский, 1863. С. 259). Эту эмиграцию, подрывавшую его авторитет, хан пытался подавить силой: «видя, что не может приобрести любви своего народа, [он] был ко всем крайне недоверчив и по самомалейшим подозрениям умерщвлял знатнейших мурз, через что многих принудил оставить своё отечество и предаться Ислам-Гирею» (цит. по: указ. соч. С. 262).

Но неприятие его бейскими и эмирскими родами было столь очевидным, что, отчаявшись найти общий язык с соотечественниками, Саадет-Гирей добровольно оставил в 1532 г. престол, намереваясь в дальнейшем вести частную жизнь в собственном имении. Однако затем, под нажимом беев, опасавшихся и ненавидевших его, он был вынужден искать убежища и покровительства в Османской империи у Сулеймана I Кануни. Тот великодушно принял Саадет-Гирея, осыпав его милостями (АВ ИВР РАН. Ф. 50. Оп. 1. Ед. хр. 114. Л. 2). Здесь он получил от своего друга-султана многочисленные и почётные награды, а также солидную пенсию в 300 000 ахче. В дальнейшем никакого желания вернуться в беспокойный Крым он не проявлял (Лызлов, 1990. С. 138—139, 505; Хартахай, 1866. С. 206).

После себя Саадет-Гирей оставил ханство, раздираемое бейскими междоусобицами. Раскол же в самой семье Гиреев также необычайно углубился из-за турецких политических интриг, которым этот хан не всегда умел противостоять. Но объективно и противник ему достался весьма «неудобный»: Ислам-Гирей был личностью авантюристического склада, чрезвычайно активной и не отягощённой такими предрассудками, как семейно-родственные узы или перспективные интересы державы. Он был готов в личных своих видах прибегнуть и к ордынской, и к московской помощи (Виноградов, 1999. С. 62). Так что, пока он был жив, ханы испытывали постоянные опасения узурпации власти, что вынуждало их угождать Порте хотя бы ради её поддержки в борьбе за сохранение престола. В результате ханство попадает в небывало жёсткую зависимость от империи. В дальнейшем смягчать это положение, конечно, удавалось, причём не раз и не два. Но это были скорее исключения из общего положения, в первую очередь зависящие от личностей, занимавших ханский престол, а во вторую — от общеполитического положения державы Гиреев. В целом же ситуация не менялась вплоть до XVIII в.

Турецкая мечеть Муфти-Джами первой половины XVII в Кефе. Генуэзцы, 2009

Подводя предварительные итоги истории этой эпохи, мы можем сделать вывод, что в начале XVI в. в Крыму произошли четыре важные перемены в его внешне- и внутриполитическом положении.

Во-первых, усиление позиции Турции в 1520 г. положило начало проникновению в обыденную жизнь, в быт крымчан, турецких обычаев. Особенно сильно сказалось это на дворцовых традициях. Вместе с Саадетом в Бахчисарай прибыли новые чиновники, увеличились дворцовый штат и бюрократический аппарат, как и расходы на их содержание. Крымский историк называет только крупные новые должности — они весьма многочисленны (см.: Хартахай, 1866. С. 208—214). Позже Сахиб-Гирей завел большой штат телохранителей (их также называли капы-кулы) — совершенное подобие турецких янычар, вплоть до того что они набирались не из местного населения, а из пленных⁴. Постепенно эти низкородные служаки, презираемые старым дворянством, возвысились настолько, что стали успешно конкурировать с мурзами и в управлении государством, и во влиянии на ханов.

Во-вторых, ослабление старых бейских и эмирских родов, особенно заметное на примере Ширинов, открыло дорогу другим, не менее старым кланам, в числе которых были и такие крупные, как Мангыты-Мансуры. До того они оставались в тени, но в 1551 г. Девлет-Гирей уже мог поставить в фирмане этот род перед Барынами, занимавшими ранее второе место в бейской иерархии. С одной стороны, несколько уменьшается официальное влияние и остальных старинных родов (в XVI в. лишь трое карачи сохранили важное право иметь своих дипломатических агентов за рубежом). Но с другой — увеличивается их реальное значение во внутренней политике. Фактически и это было связано с Османской империей, так как завезённое оттуда огнестрельное оружие значительно усилило бейскую гвардию.

Далее, ослабление Крыма в 1520-х гг. открыло заперекопские степи, обширное междуречье Днепра и Дона, для иммиграции туда пришлых ногайских орд. Их и ранее вытесняли со старых кочевий, от берегов Волги. Но новое усиление в тех краях русских, которое началось гораздо раньше установления Иваном Грозным в 1554 г. протектората над Хаджи-Тарханом, ускорило этот процесс. В Крым приволжские ногайцы почти не проникли, но они сделали невозможным расселение за Перекопом избытка населения полуострова. Теперь Крым «закрылся», по крайней мере, снаружи.

Другое дело, что кочевая часть крымских татар по-прежнему ходила за Перекоп. Первые горячие лучи весеннего солнца будили в крови этих степняков былую жажду странствий, и они уходили далеко на восток, достигая иногда Кубани, Дона и даже Волги и Урала. Но при Саадете и его преемнике Сахиб-Гирее происходит решительный поворот к полной оседлости даже наиболее консервативной части уцелевших степняков Крыма. Впрочем, этот переход к совершенно иной модели жизни произошёл не без нажима сверху, со стороны ханов, имевших к тому свои причины. Это и была четвёртая из упомянутых метаморфоз начала XVI в.

В прошедшие десятилетия произошли и другие перемены. И хоть столь значительных последствий не имела ни одна из них, всё же об этом стоит рассказать.

С тех самых лет открывается эпоха «военной службы» ханов у султанов. Началось с приглашений крымских татар в военный лагерь турок, когда армия империи выступила в северном направлении. Очевидно, кроме реальной воинской поддержки султаны получали возможность «освежить» в памяти ханов представления о могуществе Порты. Так, например, случилось в 1532 г., когда Сулейман I пошёл на Молдову, где он, в общем-то, вполне мог управиться и собственными силами. В пользу этого предположения говорит и то, что султан не настаивал на мощной военной поддержке крымских татар, речь шла лишь о принципиальном участии.

Но позже, когда началось последнее ослабление империи Османов, из которого она так и не вышла, требование определённого числа войск, пушек и так далее становится обычным, а его выполнение — весьма отягощающим крымскую экономику. Причем в отличие от набегов, в которых крымские горцы, как правило, участия не принимали (а с конца XVI в. — и земледельческое население побережий и степи), участие в походе с турецким войском стало обязательным для десятков тысяч парней и молодых мужчин, вынужденных оставлять на хозяйстве старых да малых. Это вызвало крупные вспышки недовольства коренного населения, не желавшего бросать свои сады и нивы ради абсолютно чуждых им турецких интересов (Смирнов, 1889. С. 406—407, 410—412).

Однако не стоит преувеличивать внешнеполитическое значение этих походов, в частности, в отношении московской политики Порты и ханского дивана. Некоторые учёные утверждали, что имел место какой-то совместный турецко-крымский проект, осуществлявшийся на протяжении многих лет и даже десятилетий. Например, выдвигается гипотеза относительно того, что в 1520—1530 гг., «осуществляя своё наступление на Московскую Русь, Османская империя... как и раньше рассчитывала прежде всего на боевую активность Крымского ханства. При этом Порта координировала антимосковскую политику крымского хана... В результате они не только осуществляли согласованные военные действия против Москвы, но и выдвигали общие требования Русскому государству, в частности и такое требование, как отказ России от всего Поволжья» (Греков, 1984 «б». С. 171—172).

Эта гипотеза основана, в общем, на случайных и редких совпадениях в политических акциях Стамбула и Бахчисарая и в ещё большей степени — на догадках, не подтверждённых письменными или иными источниками турецкого или крымского происхождения. Тем не менее такого рода выводы делаются и в исследованиях, посвящённых более позднему времени. Так, утверждается, что в начале 1540-х гг. «неудача задуманного тогда завоевательного плана в отношении Москвы отнюдь не означала, что правители Порты, Крыма и Казани отказались от планов такого рода» (указ. соч. С. 173).

Между тем мы видели (и увидим в дальнейшем), что походы ханов на восток, север и запад отвечали исключительно интересам Крымской державы, правда, менявшимся в соответствии с переменами в международной ситуации. И менее всего ханы заботились при этом о политической выгоде Порты, у них и своих проблем хватало. В том числе и таких, которые возникали не без участия турок, в свою очередь мало беспокоившихся об укреплении политического и военного могущества Крыма или казанских Гиреев. Верно, что крымские ханы иногда совершали совместные с турками походы. Но это, во-первых, было чаще всего вынужденное участие в акциях османов. А, во-вторых, оно могло иногда соответствовать и собственно крымским интересам в ослаблении одного из двух соседей — польского или московского, как об этом говорилось неоднократно.

Наконец, совместные походы были небесполезны для ханства, укрепляя его внешнеполитически. После того как в 1552 г. под ударами русских войск пала Казань, а в 1556 г. — и Хаджи-Тархан, Крым могла ожидать та же судьба.

Новая агрессивная политика Москвы при Иване Грозном, была не просто военно-захватнической, она имела и духовно-идеологическое обоснование. Между прочим, именно в эту эпоху православная церковь в лице митрополита Макария и протопопа Сильвестра стала вдохновительницей кровавых походов на восток против населения иного вероисповедания — в этом заключалась единственная вина последних перед Московской церковью. Именно она и стала «важной движущей и одновременно милитаризирующей силой новой агрессивной политики» Москвы. «Завоевание Казани было провозглашено крестовым походом против неверных бусурман. Многие казанские татары были убиты, остальные изгнаны из городов. Мечети Казани были разрушены, а на их месте построены церкви. Началось насильственное крещение татар» (Каппелер, 2003. С. 130). То есть новая агрессия получила полное оправдание среди христиан. Она превратилась в священную борьбу за веру, а войны под таким идеологическим стягом могут вестись столетиями, как об этом свидетельствует история более ранних крестовых походов европейцев на Восток.

Что же касается Крыма, то здесь дело было не только в том, что Гиреи стали терять одного за другим своих естественных союзников в борьбе со славянской (московской, польско-литовской, казацкой) экспансией. Крымские татары, а шире — тюрки Восточной Европы, стали шаг за шагом уступать свою власть над Степью. И по мере того, как всё яснее становилась жестокая реальность, а именно безвозвратная гибель Казанского и Хаджи-Тарханского ханств, поглощённых славянским морем, становились необходимыми поиски новых путей укрепления политической обороны.

Здесь и в дальнейшем тексте автор вынужден приводить конкретные доказательства своим выводам, предугадывая критику коллег, прежде всего, «государственной» или «патриотической» школы, давно и прочно закрепившей свои позиции в российской историографии. Один из видных её сторонников объясняет истоки московско-крымских конфликтов в эпоху, о которой идёт речь, привычным способом. А именно доказывая губительную для мирной Москвы «экспансию» Гиреев. Но, с другой стороны, учёный не может отрицать факт агрессии русских в южном направлении, которая, собственно, и делала необходимыми крымские походы, отчасти нейтрализовавшие успехи московских колонизаторов степных земель: «В первой половине XVI столетия... Московское государство добилось значительных успехов в обороне своих южных границ. Граница Руси медленно, но неуклонно продвигалась на юг» (Каргалов, 1973. С. 102). Здесь В.В. Каргалову оказалось достаточным всего трёх строк, чтобы невольно развенчать собственную «оборонительно-наступательную» теорию. Силы и средства, которые тратились на возведение в южной степи «городов, сёл, новых сторожевых станиц и засек» (Каргалов, там же) могли быть с куда большим успехом использованы для устроения мощной обороны старых русских городов. Ведь было ясно, что степные засеки и городки преодолевались крымцами легко и без потерь. Видимо, московская подвижная «оборона» находилась в русле всё того же захватнического «строения земли Русской», известного из тогдашних хроник.

Таким образом, в соответствии с коренным образом изменившейся ситуацией было жизненно важно как-то усовершенствовать внешнеполитическую концепцию Бахчисарая. Одним из таких путей стала опора на политику Стамбула, на относительно кратковременное тесное сотрудничество с империей «с максимальным учётом интересов Порты» (Иванчик, 1992. С. 40). Какие-то реальные выгоды эта концепция, конечно, принести могла, но она была чревата превращением ханства в рабский придаток Турции, как это случилось, к примеру, с Боснией или Хорватией. Поэтому, будучи принуждённым к такому пути, Бахчисарай должен был постоянно помнить, что такое избавление от московской, северной опасности легко могло оборотиться южной политической и административной экспансией.

Таким было внешнее и внутреннее положение страны, рассмотренное с политической и социальной точек зрения. Не менее интересно бросить взгляд и на чисто личностные изменения, произошедшие за века, обозначаемые некоторыми европейскими историками и этнологами как застойные. Совершенно иное впечатление об этом периоде остаётся при даже беглом знакомстве с некоторыми индивидуальными биографиями крымчан той поры. Одна из них особенно интересна, причём не только потому, что принадлежит великому хану, правившему Крымом в 1588—1608 гг., но и поскольку она отразила в себе первые зримые черты и признаки Нового времени, наступавшего в огромном Причерноморском ареале.

Примечания

1. Согласно некоторым свидетельствам, эта расправа была учинена по воле Сулеймана I: «Новой царь (т. е. Гази-Гирей. — В.В.) с калгою тотчас к нему явились, из которых первой по приказу султанскому лишён был жизни, а Бабей калган с другими князьями и мурзами, в самовольном избрании их участвовавшие, окованные были сосланы в Царьград» (Цит. по: Малиновский, 1863. С. 236—237).

2. Московские посланники писали о ситуации, сложившейся в Крыму при Саадет-Гирее: «...его князи все не любят и у него не живёт никто из князей, а все живут по своим улусом, а живут у него все янычане. А князи его не любят того для, что что живёт с турецкого обычая и слушает янычан, а от янычан крымцам великая сила (т. е. «насилие». — В.В.) и нечесть чинится» (цит. по: Дунаев, 1916. Приложение. С. 61).

3. Это событие имело место накануне поездки хана в Крым и закончилось его заключением в темницу Балаклавы, упомянутом в предыдущем разделе. В Семи планетах даётся более простодушно-человечное обоснование этого важного шага крымского политика: Сахиб-Гирей, «чувствуя не по своим силам тягостное бремя правления, передал Казанское царство племяннику [своему] Сафе-Гирею, сыну Мухаммед-Гирея» (Риза, 1832. С. XVI).

4. Эта лейб-гвардия даже внешне отличалась от остального войска, так как «утопала в кирасах и латах, восседая на арабских конях» (АВ ИВР РАН. Ф. 50. Оп. 1. Ед. хр. 114. Л. 9). Здесь и ниже приводятся ссылки на один из самых богатых и точных источников эпохи — труд турецкого историка, астролога и близкого советника Сахиб-Гирея с момента возведения его в ханское достоинство и до дня гибели. Имеется в виду Бадр ад-Дин Мухаммеде бин Мухаммед Кайсуни-заде Нидаи-эфенди, более известный под именем Реммал-Ходжи («Реммал» — от тур. «Предсказатель»). Его исторический труд Tarih-i Sahib Giray Hart был ещё в XIX в. переведён крупнейшим отечественным востоковедом В.Д. Смирновым под титулом «Повествование о событиях царствования Сахыб-Гирея, хана Крымского». Ныне этот перевод находится в Архиве востоковедов Института восточных рукописей Российской академии наук.