г) Расцвет крымских городов

Для понимания истоков признанного своеобразия средневековых городов Крыма необходим небольшой экскурс в очередной этап их развития. Очередной, потому что началом их в подавляющем большинстве случаев были старые, возникшие ещё до нашей эры или в первом её тысячелетии центры торговли, ремесла или государственного управления. Урбанистическая (выраженно городская) культура этих полисов имела три составные части: степную (скифскую), средиземноморскую (греко-римскую) и, в гораздо меньшей мере, северноевропейскую (готскую).

Но с течением времени города Крыма обрели и четвёртую свою составляющую, также степного происхождения, но культурно-исторически имевшую несколько иные черты. Речь идёт о том примечательном влиянии, которое оказала на города и крупные селения Крыма новая волна степняков-кочевников, достигшая Крыма уже в начале II тысячелетия.

В принципе эти два понятия, город и кочевье, несовместимы как взаимно отрицающие друг друга. По сути, так и было: горожане не только обладали культурой совершенно иного плана, но и нередко презирали кочевников за их несхожую философию жизни, иные бытовые традиции и непонятные эстетические предпочтения. Справедливости ради заметим, что вольные сыны степей отвечали жителям городских кварталов тем же, — как было им понять людей, добровольно заточавших себя за городскими стенами, намертво привязывавших к одному месту не только себя, но и обрекавших на такое беспросветное заключение и детей своих!

Последние (или схожие) взгляды на города были поначалу присущи и великому строителю империи Чингис-хану. Но по мере того как она строилась, у кочевников (не простых чабанов, конечно, а у их предводителей) стали возникать потребности, неведомые им на протяжении сотен и тысяч лет. Огромная империя, простёршаяся от Тихого океана до Средиземного моря, не могла управляться по-старому. Резко возросшие за краткий срок задачи (в административной, налоговой, судебно-правовой, дипломатической и прочих сферах) не могли решаться нойонами старого образца, которых при нужде и найти-то было непросто при их скитальческом образе жизни.

Кроме того, с ростом касты имперских чиновников росли потребности в обслуживании этой группы служащих, которые теряли все исконные преимущества кочевий (от скотоводческих доходов до самоснабжения практически всеми предметами быта). Таким образом, они целиком переходили на централизованную оплату своего труда и, что не менее важно, теперь они не могли обойтись без ремесленников весьма различных специализаций. Эра степного натурального хозяйства (для этой, по крайней мере, части населения) безвозвратно ушла в прошлое.

А на рубеже XIII—XIV вв. во весь рост встала проблема перенаселения степи, ранее более или менее терпимая. По ряду причин, на которых мы здесь не будем останавливаться, кочевников стало слишком много. Настолько много, что окружающая среда не могла их прокормить. Необходимо было сделать выбор дальнейшего пути развития. «Степной тюркский этнос не мог выжить без перехода части его на интенсивный путь развития. Естественный процесс при этом подразумевал превращение кочевников в земледельцев...» (Кульпин, 2007. С. 53). А оседлое население, утратившее вместе с динамичной кочевой жизнью возможность время от времени навещать крупные торговые центры, стало, в свою очередь, нуждаться в расположенных где-нибудь неподалёку (то есть в степи) городах, которые служили бы, вдобавок к торговым функциям, и местом концентрации ремесленников, обслуживавших степных оседлых животноводов и земледельцев.

Короче говоря, бывшим кочевникам нужны были какие-то имеющие постоянное местонахождение, неподвижные центры, где можно было бы разместить и административные конторы, и ремесленные мастерские. И с той же неуёмной энергией и размахом, с какими Чингис-хан разорял и жёг встречавшиеся на пути города, его наследники стали эти города возводить. Нередко — на тех же самых, наиболее удобных местах, находившихся на перекрестках торговых путей и располагавших обильными запасами питьевой воды и нередко полезными минералами. Дома возводили из камней, поначалу добываемых в руинах старых кварталов-маалле, не столь давно разрушенных отцами или дедами новых усердных строителей. Этот процесс урбанизации Великой Степи, начавшийся при ордынском хане Бату, достиг своего высшего расцвета в годы правления ханов Узбека и Джанибека (Харитонова, 1999. С. 195).

Сказанное в полной мере относится и к территории будущего Крымского ханства. Здесь города возникали (Аккерман) или до неузнаваемости развивались (Солхат) прежде всего на крупнейших торговых путях, самым важным из которых для Северного Причерноморья был Великий шёлковый путь. И вот здесь как раз и стали заметны те местные отличия в общеордынском облике города, о которых шла речь выше. В азиатской степи, например, крепостные стены возводили крайне редко. Не в силу архитектурных традиций и предпочтений, а просто по ненужности. Безопасность чингизидских городов, в которых селились вчерашние кочевники, гарантировало всё грандиозное могущество империи. Здесь же, в Крыму, на периферии державы, таких гарантий быть не могло: рядом плескалось море, из бескрайних далей которого можно было ждать не только караван проверенных торговых партнёров, но и вооружённых армад неведомых завоевателей. Поэтому в Крыму степняки-тюрки быстро усвоили, что на фортификациях экономить капитал не стоит, и стали возводить стены и башни, поглядывая при этом на самые доступные, то есть крымские образцы из прежних эпох.

План средневекового Эски-Крыма. По М.Г. Крамаровскому

Были и другие крымские отличия. Если в степной части чингизидских владений отмечена «гегемония геометрической формы круга (под влиянием юрты)» и лишь, немногие, самые «монументальные здания создавались под влиянием среднеазиатских строительных традиций» (Харитонова, 1999. С. 195), то в Крыму все городские жилища были прямоугольными или приближались к этой форме. Правда, встречались, и нередко, также круглые постройки, но это были жилища степного, внегородского населения. А городская культура между тем обогащалась особенностями и свойствами, в принципе имеющими общие черты во всех уголках планеты. Неизбежно стали развиваться искусство и наука, появились кружки образованных горожан и художников, правители стали соперничать в меценатстве и общем покровительстве не только ремеслу, но и духовным центрам. Следует осветить и такой важнейший для культуры Крыма процесс, как складывание единого литературного языка на тюркской (кыпчакской) основе.

Что же это был за язык? Прежде всего, учитывая наличие рукописных памятников, можно сделать вывод о том, что изначально это был «один из старописьменных языков с длительной письменной традицией» (Изидинова, 1983. С. 75). А что касается его лексико-грамматических особенностей, то крымскотатарский язык приобретал (как и караимский, кумыкский и карачаево-балкарский) черты западнокыпчакской группы тюркских языков, носителями которой ныне является около полумиллиона человек. В Крыму эта группа разделялась на три диалекта — степной, средний и южный.

Если же говорить предельно обобщённо, то крымскотатарский язык стал «двухтипным языком, вследствие наличия языков-диалектов, относящихся к различным языковым типам — кыпчакско-ногайскому (степной диалект) и типично огузскому (южный диалект). Средний диалект, характеризующийся причудливым переплетением огузских и кыпчакских черт, обладает признаками, сближающими его в той или иной степени с соседними диалектами, хотя в целом он тяготеет к южному» (указ. соч. С. 89).

Упомянутый выше литературный язык явился результатом духовного труда многих поколений. Впервые он стал своим для жителей крымскотатарских городов.

Какими же они были, эти первые города?

Кефе (Кафа, Каффа), как и до прихода ордынцев, долго ещё оставалась крупнейшим городом Крыма. По этой причине в те годы её именовали Кучук-Истанбул (Малый Стамбул) или Ярым-Истанбул (Пол-Стамбула). Состав населения был весьма пёстрым, татар здесь жило относительно немного. Однако, судя по некоторым данным, это национальное меньшинство города было равноправным с генуэзцами. Более того, между христианами и мусульманами здесь существовали неплохие отношения: когда в 1296 г. венецианцы взяли Кафу и разграбили её, то уцелевшие генуэзцы нашли убежище именно у татар, которые тут же разорвали отношения с венецианцами (Примоде, 1850. С. 63—64).

И в XVII в., много столетий спустя после изгнания генуэзцев, в городе было столько христиан, что они могли содержать 12 греческих храмов, 32 армянские и одну католическую церковь (Хартахай, 1867. С. 173). Согласно документальным свидетельствам, здесь в XIII в. и позже кроме татар проживали латиняне (генуэзцы и венецианцы), валахи, поляки, грузины, мингрельцы, черкесы¹. Наконец, в Кафе находилась резиденция султанского наместника в Крыму (бейлербея), окруженного многочисленным турецким чиновничьим аппаратом, личной гвардией и регулярным войском, размер которого в зависимости от военно-политической ситуации мог меняться.

Солхат (Эски-Къырым) — древнее селение, но в качестве города он упоминается впервые лишь в 1332 г. в рукописи Ибн-Баттуты (Тизенгаузен, 1884. Т. I. С. 280). Затем, уже в 1400 г., в труде географа Умера ибн ал-Варди, Солхат описывается как «большой город, где имеются базары, мечети, гостиницы, бани» (цит. по: Поляк, 1964. С. 50). Впрочем, в качестве города он фигурировал и в 1270-х гг., когда, согласно записи сельджукского хрониста ибн-Биби, он был передан в иктаа малоазийскому султану Изз-эд-Дину Кейкавусу II (Крамаровский, 1998. С. 69).

Эски-Юрт и Бахчисарай. По О. Гайворонскому

Это был многонациональный город, здесь жили кыпчаки, аланы, хазары, евреи, хотя уже в XIII в. основным средством общения стал тюркский язык. Солхат являлся административным и культурным центром Крыма, но лишь в догиреевский период. Позднее город носил названия Крым, Эски-Къырым и, наконец, Старый Крым. Правда, впервые этот древний топоним мы встречаем в применении ко всему полуострову — его использует арабский писатель и учёный-географ конца XIII — начала XIV в. Абу-л-Феда². Культурное значение Солхата для пёстрого в национальном отношении средневекового Крыма было весьма существенно — он играл роль некоего объединяющего и синтезирующего центра (Крамаровский, 1989. С. 141). Позднее этот цветущий город пришел в упадок, хотя и сохранил свою роль крупного торгового и ремесленного центра (подробнее о его значении для экономики ханства см. ниже).

Столицей (в строгом понимании этого слова) некоего государственного образования город не являлся и в пору своего расцвета, ведь государства как такового не было. Однако здесь находился ханский дворец, здание которого ещё в конце XVIII в. успел увидеть Паллас. Солхат был средоточием религиозных институтов татар: за крепостными стенами высились минареты мечетей, текие дервишей, медресе. Здесь постоянно проживали судьи-кадии, к которым для разрешения споров съезжались татары со всего полуострова. А высшим авторитетом в вопросах духовной жизни обладали солхатские ученые-философы, муллы, шейхи. Собственно, город был главным источником учения Мухаммада, распространившегося в Крыму далеко не сразу.

Солхат был окружён не только высокой каменной стеной, но и глубоким рвом; он был способен выдержать длительную осаду: за стенами, в купеческих складах, хранилось большое количество провизии, а под улицами тянулась сеть кяризов³. Хотя это была скорее дублирующая (на случай осады города) система, тем не менее, она и в мирное время исправно давала чистую воду. Здесь также, как и в Кефе, владельцами караван-сараев, лабазов, мастерских были не только мусульмане — часть их принадлежала христианам. Имелись здесь и православные храмы; стены одного из них сохранились до сих пор (Домбровский, Сидоренко, 1978. С. 14—15). Город осуществлял торговые операции между Золотой Ордой и Южной Европой, Левантом, Средней Азией и Северной Индией (Крамаровский, 1989. С. 150).

Как упоминалось выше, в Солхате сохранились стены, отчасти с перекрытиями, выдающегося произведения крымской мусульманской архитектуры, «мечети Узбека», и пристроенного к ней медресе. Это было далеко не единственное из замечательных архитектурных сооружений первой столицы ханства, просто оно уцелело, тогда как другие практически не оставили по себе следа. Мечеть замечательна тем, что она — одна из старейших в Восточной Европе: от несколько более ранних мечетей в развалинах Булгара обнаружены лишь остатки фундаментов и другие фрагменты. Ещё более почтенного возраста мечети Итиль-Сарая смыты вместе со старым городом рекой, изменившей русло.

Египетский султан, мамлюк Калаун воздвиг здесь не только мечеть, но и караван-сарай (хан), прекрасное архитектурное сооружение, отделанное мрамором и белым порфиром. Это двухэтажное здание, выстроенное в XIII—XIV вв. и находившееся близ въезда в город, представляло собой огороженный пятиугольник площадью в 2 500 кв. м. Его украшал резной портал, а к стене, напоминавшей крепостную, были пристроены деревянные галереи, разделённые на комнаты для постояльцев. Двор хана был предоставлен для повозок и упряжного скота. Внутри гостиничного здания имелись и мастерские, причём не только связанные с пребыванием купцов в этой гостинице, к примеру, кузнечные, но и стеклолитейные (Hammer, 1810. S. 254; Буров, 2006. С. 244—245).

Вообще во второй половине XIII в. город считался одним из красивейших в Восточной Европе. По размеру он многократно превосходил нынешний Старый Крым: современники утверждали, что объехать на коне его крепостную стену едва можно было за полдня (Ibidem). В Солхате, пожалуй, лучше всего выразилось слияние различных эстетических направлений в крымской культуре. Здесь медресе, основанное в 1330-х гг., Инджибек-ханум, было выстроено в анатолийском стиле, как и «мечеть Узбека», хотя в архитектуре последнего чувствовалось и месопотамское влияние. Мавзолей-дюрбе XV в. с его изразцовой отделкой перекликался с шедеврами Бургара и т. д.

Поэтому абсолютно верны выводы о том, что, во-первых, в крымском зодчестве определяющими стали длительные торгово-ремесленные связи, а не географическое положение полуострова и не политическая ситуация в регионе. Во-вторых, главную роль в формировании золотоордынского города нового (крымского) типа сыграла исламская часть его тюркоязычного населения. В-третьих, новая городская культура выросла из двух компонент: ордынско-поволжской и анатолийской доосманского периода. При этом старая, доисламская кочевая традиция тюрков-кыпчаков, а также новомонгольская культура растворились в эстетическом и духовном мире крымского городского исламского общества, хотя этнический состав носителей этой молодой культуры оставался, как тогда, так и в будущем, практически неизменным (Крамаровский, 1997. С. 103—105).

Уцелевшие памятники Азиса. ПО. 14—20.07.2006

Эски-Юрт задолго до появления Бахчисарая, по-видимому, пользовался славой важного торгового центра на пересечении магистральных путей по направлению юг-север и восток-запад. Кроме того, он играл роль контактного пункта при обмене товаров, поступавших с моря (порт Каламита или Инкерман, юго-западное побережье), и из глубины плодородных долин рек Ашлама (позднее названа Чурюк-су), Кача и других, даже более мелких или отдалённых. В то же время он был крупнейшим поселением этой части полуострова в начале ханского периода истории Крыма, его урбанистическим центром. Да и ранее, ещё в ордынский период, он имел значение некоего образца новой жизни для кочевников, живого примера всех перспектив и реальных благ оседлого образа жизни (Смирнов, 1887. С. 116).

Здесь были найдены эпиграфические материалы ещё чагатайского периода⁴ истории Орды (Смирнов, 1887. С. 116). Как сообщает, правда в сравнительно поздний период, русский священник Иаков, «Искиюрт от Бакчисараев с версту, церковь зело велика и украшена велми была, понеже сделана мечетью, а кладутся в ней Крымстии Цари и Царевичи, а простые мурзы и татарове отнюдь не кладутся» (Иаков, 1850. С. 691). Эти сведения подтверждаются косвенно и тем, что на знаменитом ханском кладбище бахчисарайского дворца, этой родовой усыпальнице Гиреев, нет ни одного надгробия старше XVII в.⁵

В Эски-Юрте, собственно, было не одно, а два кладбища — Кырк-Азизлер (северное) и Азис (южное). Первое, расположенное к северу от Эски-Юрта, было более древним, на нём хоронили со времён ещё Золотой Орды. Там лежала некогда надгробная плита начала XIV в., а на сохранившемся фрагменте вертикального памятника 1369 г. была прочитана надпись, весьма типичная для захоронений той эпохи: «Райский сад счастливого мученика Хаджи-бей бин-Хасан Крыми. Год 770», то есть приблизительно 1388-й (Башкиров, Боданинский, 1925. С. 307). Все надгробия Кырк-Азизлера в 1940—1950-х гг. постигла участь многих, почти всех крымскотатарских кладбищ: сотни памятников были использованы для иных хозяйственных нужд, а могилы сравняли с землёй, начав на этой священной земле новое, многоэтажное строительство. Правда, 24 из этих надгробий стараниями Усеина Боданинского удалось ещё перед войной переместить на кладбище Хан-Сарая.

Второе кладбище, Азис, было меньше первого, но, возникнув приблизительно одновременно с первым, оно продолжало оставаться местом захоронений XIX века, когда Кырк-Азизлер превратился лишь в объект поклонения.

Границы эски-юртских кладбищ ныне трудно обозначимы, но сохранился самый замечательный памятник надгробной архитектуры такого рода — раннетатарское дюрбе Мехмед-шах-бея в виде куба (символ смерти не только в мавританской архитектуре) со срезанными углами. Древность некоторых надгробий очевидна даже для непосвящённого: их венчает не чалма, а ещё доисламский войлочный колпак кочевника. Там же находятся дюрбе ханской супруги Бей-Юде-Султан и Ахмед-Бея (оба относящиеся, по-видимому, к XV в.), первый — слева от дороги на Севастополь, второй — справа от неё, на нынешней ул. Будённого.

Здесь сложилась весьма необычная ситуация. Обычно укреплённый городской замок или цитадель располагается (что на Западе, что на Востоке) в центре города, вне стен которого постепенно возникает ремесленно-огороднический пригород, форштадт, или, по-русски, посад (слобода). Эски-Юрт же стал таким «посадом», который был удалён от укреплённого города (и, впоследствии, столицы ханства Кырк-Ера) на десяток вёрст.

Впрочем, «посад» — определение в данном случае неточное. Это был вполне самодостаточный город и позднее, после переноса столицы. Современные исследователи приходят к выводу, что Эски-Юрт при первых ханах Золотой орды (возможно, он существовал и в доордынское время) являлся не только торговым и духовным центром. Это было и место проживания крымской знати — об этом говорят надписи на местных надгробиях (Гайворонский, 2005. С. ЛА 9). О том же повествует Эвлия: о ханах Берке (1267), Тогар-хане бин Сулеймане, Сары-Баты Савджи-бее (1288) и его брате, Гюндуз-алп-бее, похороненном здесь в 1306 г. (Челеби, 1999. С. 60—61).

Древние надгробия Эски-Юрта. Къасевет, 2010, № 37

Судя по археологическим следам существования Эски-Юрта и ряду письменных источников, он являлся административным и экономическим центром Западного Крыма (возможно, лишь в ордынскую эпоху). Это был значительный город, хотя с возникновением соседнего Бахчисарая (перенявшего все его экономические и культурные функции) Эски-Юрт сократился в размерах. Но память о его значимости в период расцвета сохранилась и в XVII столетии: «Вниз на запад от города Бахчисарая, на краю садов, в древние времена был большой город Эски Юрт, в 2 тысячи шагов в длину. И теперь там во многих тысячах мест — отличные строения⁶. Сейчас это деревня лишь с 300 домами, садами и виноградниками, в каждом здании там протекают живые воды» (Челеби, 1999. С. 59).

Наконец, существуют предположения, что именно в Эски-Юрте, а не в Кырк-Ере, находилась первая по времени ставка крымских ханов. В пользу этих предположений, высказывавшихся давно и неоднократно, в последнее время были приведены новые веские доказательства, основанные, среди прочего, на семантике этого топонима (Гайворонский, 2005. С. ЛА 10 об. — ЛА 11). Само собой разумеется, что окончательно вопрос о точном местопребывании первой ставки может решить только археологическое открытие бывшего ханского дворца.

Бахчисарай стал административным и экономическим центром Крыма лишь при Гиреях. Однако новая столица возникла отнюдь не на пустом месте. Ещё в XIII в. в долине Ашлама-Дере имелись селения с весьма древней историей. И когда в 1299 г. ордынские воины хана Ногая прошлись огнем и мечом по всему юго-западному Крыму, то в числе захваченных городов наряду с Херсонесом упоминался и Кырк-Ер (Тизенгаузен, 1884. Т. I. С. 112). Эта труднодоступная цитадель⁷, возведенная на столообразной скале, кажется, асами, задолго до заселения Крыма основной массой тюрков, была окружена ещё более древними селениями. Впоследствии все они угасли, за исключением Салачика. В ханский же период, если ставка Гиреев находилась в Салачике (дворец Девлет-Сарай), то в Кырк-Ере, за его неприступными стенами, хранилась ханская казна и был расположен монетный двор.

В средневековый же период центром заселения долины стала ее западная часть (район нынешнего железнодорожного вокзала Бахчисарая, на противоположной, западной, по сравнению с городским центром стороне железнодорожного пути). Место это не столь давно было обособлено от города под названием Эски-Юрт (Старое сельбище), как и предыдущее поселение, очевидно, в отличие от более молодого Бахчисарая.

Что же касается города на месте нынешнего Бахчисарая, то на сельбище, находившемся здесь ранее, ханы стали возводить свои дворцы, очевидно, лишь в конце XV в. Во всяком случае, в 1503 г. здесь уже высился дворец. Окончательное наименование города также установилось не сразу: он назывался вначале Веселым городом, Счастливым городом, Виноградным городом. При наследниках Менгли-Гирея новая резиденция достигла настоящего расцвета, хотя уже в XV в. это был крупное селение городского типа с 2000 домов и усадеб и населением в 25 000 человек. После упадка Эски-Крыма Бахчисарай стал Всекрымским культурным центром. Постепенно он слился с расположенным выше по течению р. Ашлама крупным селом Салачик (Зайончковский, 1969. С. 15).

Гёзлёв был основан вблизи давно угасшей древней Керкинитиды; возможно, при его возведении были использованы камни из её руин. Происхождение нового названия города неясно и доныне вызывает споры⁸. Уже в XV—XVI вв. он был равновелик Бахчисараю, насчитывая 2000 домов и свыше 20 000 жителей, не считая 3000 турецкого гарнизона (Хартахай, 1867. С. 173). Это был город-крепость, многоугольной в плане, границы которой проходили по нынешним улицам Караева, Революции, Пионерской, Д. Ульянова и Интернациональной. Стены самой мощной крепости ханства той эпохи при высоте до 8 м достигали толщины 5 м и были снабжены башнями.

В город вело пять ворот, самые большие из которых (Одун-Базар-капусу) сохранились почти до наших дней — этот выдающийся памятник средневековой архитектуры и фортификационного искусства был варварски уничтожен в 1957 г. Ныне он восстановлен, но это уже «новодел», хотя при возведении его и были использованы старые камни, которые энтузиасты выискивали по всей Евпатории (правда, новое сооружение покоится на чудом сохранившемся фундаменте и старинных подвалах). Безводная ныне Евпатория (вода поступает сюда из источников, весьма удалённых от города) славилась когда-то своими колодцами и сооруженными близ них банями, две из которых сохранились до наших дней.

В городе кроме нескольких десятков тысяч крымских татар и 3000 янычар-османов жили караимы, армяне и греки. Караимский народ, армянская и греческая диаспоры имели здесь свои храмы. Они не все сохранились, в отличие от самих общин, история которых исчисляется столетиями. Но верующие различных конфессий строили всё новые храмы, некоторые их которых можно видеть и сегодня, например, кафедральную караимскую кенассу и Греческий собор в Старом городе.

Старая (вторая) Кебир-Джами. Фото из: Dlujnevskaya, Kırımlı, Vasilyev, 2006

Сахиб-Гирей I переустроил в первой половине XVI в. морской порт Гёзлёва, посте чего этот коммерческий центр стал конкурентом султанской Кефе. Кроме двух упомянутых портов, других торговых гаваней с такой протяжённостью причальной полосы на полуострове не было. Оборудованная в соответствии с тогдашними нормами торгового мореплавания, гёзлёвская гавань могла вместить до 200 судов; это был порт международного класса. Здесь не только крымские, но и средиземноморские капитаны встречались с коллегами из далеких Данцига и Риги.

Гёзлёв достиг после этого такого расцвета, что хан Гази-Гирей II, собиравшийся было перевести свою столицу на берега Днепра, потом принял иное решение — в пользу Гёзлёва. И фактически осуществил свой план: с конца XVI в. до 1644 г. этот прекрасный город на какое-то время стал резиденцией ханов и, что не менее важно, центром чеканки крымской серебряной монеты.

Карасубазар был четвёртым по величине городом средневекового Крыма. Лишь вдвое уступая по числу жителей столице, он длительное время сохранял свое значение как крупнейший ремесленный центр. Пользовался он известностью и как рынок всекрымской) значения — давно отмечено, что оно перешло к нему от угасшего Эски-Къырыма (Хартахай, 1867. С. 173). Город был окружён многолюдными сёлами, жители которых занимались в основном садоводством и виноградарством, к чему весьма располагала тучная местная почва, обилие источников воды и особый микроклимат (Зайончковский, 1969. С. 15).

Город поражал путешественников своим огромным, очевидно, крупнейшим в Крыму постоялым двором-ханам, a также обилием великолепных мечетей, некоторые из которых были снабжены двухъярусными минаретами.

Средневековый Судак даже отдалённо не был похож на сегодняшний заштатный посёлок с практически не сохранившимися памятниками когда-то цветущей культуры и экономической активности крымских татар. В ту пору это был совершенно иной, куда более значительный для Крыма (и не только для Крыма) город, славившийся, помимо прочего, своими кораблестроителями.

Абу-л-Феда писал о нём: «Судак лежит при подошве горы на скалистой земле; это город, окружённый стеной и обладаемый мусульманами, на берегу моря Крымского; торговое место, почти равняющееся с Кафою» (цит. по: Сосногорова, 1880. С. 316) Действительно, этот обширный, процветающий город, носивший славное имя «великого торжища», был и крупным ремесленным центром, но всё же коммерческое его значение преобладало. Отсюда брала своё начало великая караванная дорога, заканчивавшаяся в Индии и Китае. Здесь был перевалочный пункт для отправления драгоценных грузов далее на Запад или средиземноморский Юг. И это значение Судака было так велико, что арабские авторы и Чёрное море иногда называли Судакским, а восточные славяне — Сурожским.

Акмесджит, один из старейших городов Крыма, являлся прямым продолжением во времени другого города, Неаполя Скифского, точно так же как Кефе был ни чем иным, как Феодосией, а Гёзлёв — Евпаторией. На возможный вопрос о том, почему крымские тюрки не отошли куда-нибудь подальше от руин Неаполя, кроме логичного соображения о том, что от добра добра не ищут), есть обоснованный ответ старейшего крымоведа Ф.Ф. Лашкова: «Татары не выбирали новых мест для своих городов, а селились рядом с уже существовавшими». То есть, это была традиция. Учёный указывает далее, что сельбища этих тюрков располагались где-то вдоль нынешнего Ялтинского шоссе, вдоль левого берега Салгира, на месте бывшей Воронцовской рощи до Эски-орды (ныне Лозовое), возможно, это было несколько отдельных сёл или деревень (Лашков, 1890 «а». С. 43—45).

Таким образом, древний тюркский Керменчик, расположенный на Петровских скалах, был лишь верхней частью города и его предместий. На нижнем горизонте, у будущего дворца калги, также жили крымские тюрки доханского периода. Неизвестно когда их селение получило название Султан-базар, гораздо позже переименованное в Петровскую слободку. Ещё позже, уже в Средние века, когда жители этого древнего узла торговых дорог и военных маршрутов стали мусульманами, в Акмесджите были выстроены первые мечети. Сведения о них сохранились лишь частично, да и то явно не о самых древних. Однако мы имеем то, что имеем: на тарихе (строительной надписи) одной из них, знаменитой Кебир-Джами, читаем: «Сию мечеть по повелению счастливого султана Менгли-Гирея-хана, построил Абдуррахман, сын Гирея, да простит Бог его и родителей его. Мухаррема, 914 г.», то есть 1508 г. по современному летоисчислению (там же).

Вход в Ор-Капы. Pallas, 1801

Если верно другое свидетельство, то эта мечеть была уже акмесджитской, так как Керменчик в 1500 г. был пожалован Менгли-Гиреем одному из самых заслуженных своих военачальников, Ибрагим-бею, в качестве награды за удачный поход на север, и тот дал городу новое название Акмесджит (Фёдорова, 1855. С. 93—94; Когонашвили, 1995. С. 256).

Судя по всему, эти свидетельства могут лишь подтвердить осторожное предположение о том, что по меньшей мере в конце XV — начале XVI в. Акмесджит был довольно крупным населённым пунктом: ведь в нём возводились джами (пятничные или кафедральные храмы), а не деревенские мечети. Другое дело, что на втором из акмесджитских храмов того же имени, возведённом на том же месте, на предпоследней мечети мы читаем: «Она была сожжена неверными развратниками, а затем построена Максуд-агой, потомком первого основателя, в 1153 году» или в 1740 г. (Лашков, 1890 «а». С. 45).

Ор-Капы (Перекоп) был прежде всего военно-административным форпостом Крыма на границе с христианским миром, хотя пока и сохраняла своё значение обширная буферная ногайская зона. Здесь находилась резиденция ор-бека (см. ниже), стоял значительный турецкий гарнизон. В крепости, расположенной на насыпном холме (позже совершенно сравнявшимся с окрестными степями), имелись купеческие перевалочные склады, немало караван-сараев, хотя общее число домов не превышало полутысячи.

Было у него и третье имя: Ферх-кермен, или Фаррах-керман. Судя по всему, этот топоним произошёл от арабского глагола фарака («делить, отделять»), что подчёркивало своеобразную функцию города, как бы разделявшего две культуры: чисто кочевническую заперекопскую от более сложной, собственно крымской. Крепость, как и вал со рвом, существовала здесь издревле, однако Менгли-Гирей I в своё время воздвиг здесь новую крепость и укрепил стены над валом. Камень приходилось доставлять издали, поэтому на строительных работах было занято более 5000 человек. Хан заботился и о внешнем виде города — для его перестройки он пригласил итальянского архитектора, а внутри крепостных стен были разбиты прекрасные сады, совершенно необычные в этом выжженном солнцем, безводном крае (См.: Письма, 1881. С. 383).

Затем хан Сахиб-Гирей I (1521—1523) надстроил крепостные стены и башни (новые плоскости доходили высотой до 10 аршин⁹), а также дополнительно укрепил их. Уже после него был углублён древний ров перед северной стеной, а вынутый в результате земляных работ грунт использовался для отсыпки вала, с древности шедшего от Каркинитского залива на западе до Сиваша на востоке перешейка. Ещё позже вал, ров и земляные стены над ним были облицованы привозным камнем, а в западной оконечности рва возведена отдельно стоящая башня-донжон. По некоторым предположениям, таких башен, стоявших вдоль вала, позже было возведено ещё пять. Многие из зданий предместных слобод и башен близ Ор-Капы соединялись с крепостью и между собой сложной системой подземных ходов (Дмитров, 1940; Сеницкий, 1893. С. 101—104).

Южнобережные города. Здесь, согласно трактату арабского географа начала XII в., сицилийца ал-Идриси, крупнейшими городами были Алушта и Гурзуф, естественно, называвшиеся тогда несколько иначе, чем теперь. При этом первый из городов был «большим, красивым городом», тогда как второй — всего лишь «многолюдным городом на берегу моря» (Цит. по: Коновалова, 1999. С. 161). Насколько это соответствовало действительности — по некоторым причинам ручаться трудно. Однако имеются в упомянутом сочинении ал-Идриси Развлечение истомлённого в плавании по областям такие данные, что совершенно соответствуют другим, независимым от этого автора информаторам. Так, если ал-Идриси мельком упоминает о том, что Партенит — это «небольшой цветущий город, где строят корабли», то из совершенно иных источников мы узнаём, что и пару столетий спустя именно здесь закладывали специальные суда, предназначенные для перевозки рабов (см. очерк V этого тома).

Значит, именно в этом, впоследствии до неузнаваемости сжавшемся (как и «многолюдный» Гурзуф) городе строили чисто пассажирские суда — тогда как мировой флот той эпохи почти целиком состоял из грузопассажирских или военных кораблей. Здесь напрашивается вывод, требующий, конечно, проверки: не мог город, имевший столь уникальные верфи, быть малолюдным посёлком, как нынешнее Фрунзенское, расположившееся на его месте.

Более осторожно стоит подходить к свидетельству того же автора о Ламбате (непонятно, о каком именно, верхнем или нижнем) как о «прекрасном городе». Возможно, так оно и было, но иных подтверждений этому не то что нет — просто они нам пока неизвестны.

Примечания