1. Национальная ситуация

Поистине, те, кто уверовали, и те, кто обратились в иудейство, и христиане, и сабии, которые уверовали в Аллаха и в последний день и творили благое — им их награда у Господа, нет над ними страха, и не будут они печальны.

Коран, 2:59 (62)

Отвлечёмся на время от событий политических, в конце концов ограниченных географическими контурами Северного Причерноморья, и обратимся к не менее важной теме роли Крымского ханства в развитии всемирной истории культуры, естественно, не выходя из временных рамок начальных очерков этого тома. Для начала бросим взгляд на впечатляющую картину этнического многообразия этого не совсем обычного государства.

Города ханства, как новые так и древние, никогда не были одноязычными. Даже в Эски-Юрте, одном из очагов крымского исламизма, население уже в конце XIII в. было смешанным, интернациональным. Кроме ранее упоминавшихся народов и племён, в крымских городах проживало большое количество евреев, черкесов, пятигорцев, цыган и т. д. (Броневский, 1863. С. 357). Обитали там и христиане — в основном греки, урумы и румеи, потомки давних переселенцев-колонистов. Армяне появились гораздо позже, примерно в XIV в. Лишь о христианах славянского происхождения мы не встречаем в источниках почти никаких упоминаний. Очевидно, если они и появлялись среди постоянного населения полуострова, то крайне редко, в небольших количествах и ненадолго.

Иноверцы жили в тех же городах и сёлах, что и крымские татары, часто занимаясь теми же профессиями, близко соприкасаясь с мусульманами. Основное правовое различие между ними и единоверцами ханов заключалось в том, что немусульмане освобождались от обязанности сопровождать Гиреев в их походах или войнах, платя взамен джизью (подробнее о ней говорилось выше), которую не обязаны были платить семьи, где не было мужчин призывного возраста, монахи и инвалиды. Ещё раз подчеркну — это была вполне умеренная плата за защиту себя и своих близких от агрессоров, причём защиту действенную, которую таким образом брали на себя крымскотатарские воины и полководцы. Но если уж молодой христианин принимал участие в ханском походе (а это бывало куда как часто), то он, естественно, никакой дополнительной подати не платил (Cahen, 1913. Vol. II. P. 559—567).

Несмотря на формальное подчинение ханства Османской империи, здесь турок было сравнительно немного — в отличие, скажем, от Балкан. И, что важнее, они не играли никакой роли в административном управлении страны. А направление национального и культурного развития крымскотатарского народа их вообще не интересовало. Поэтому современники часто называли Крым «Татарским государством» и были правы. Ибн-Арабшах, арабский историк и писатель XV в., секретарь и доверенное лицо Мухаммада I, ничем в этом смысле не отличал Крымское ханство от Хаджи-Тарханского¹ или Казанского. Он говорил о полуострове: «Эта область исключительно татарская... со [всех] сторон огражденная и в [её всех] частях возделанная, обширная по объёму, здоровая водой и воздухом. Люди её — мужи, воины её — стрелки. По языку это самые красноречивые тюрки» (цит. по: Фахрутдинов Р. Золотая Орда и история татар // Tatarica. Библ. журнала «Казань». 1992, № 9/10. С. 13).

Мусульманское право гарантировало всем покровительствуемым иноверцам, невзирая на их этническую принадлежность, ряд прав, которых лишались единственно язычники, предававшиеся греху ширк (многобожия). «Людям писания», то есть Библии или Торы, были гарантированы полная неприкосновенность их имущества, свобода торговой, ремесленной и предпринимательской деятельности любого масштаба. Они были абсолютно равноправны с мусульманами при заключении договоров, их подписи, их правоспособность не подвергались сомнению. Для них не было никаких, по сравнению с мусульманами, ограничений свободы передвижения или проживания в любой маалле города и деревни (Islam, 1991. Bd. III. S. 721).

Мирное сосуществование такого конгломерата из разноплемённых и инаковерующих сограждан было бы немыслимым без общеизвестной веротерпимости крымскотатарского населения, также разноплемённого, хотя и единоверческого. Эта ситуация весьма нечасто встречается в современных мусульманских государствах. Но в те века, когда ещё живо было нравственное наследие классического ислама, редкостью она отнюдь не была. Сохранялась удивительная, «широчайшая веротерпимость», признанная даже крайне необъективной по отношению к Крыму советской исторической наукой (ДТ. С. 180).

При этом не следует забывать о том, что веротерпимость (к сожалению, и ныне качество далеко не повсеместное) в поздние Средние века представляла собою вообще чрезвычайное, если не уникальное явление. Крымские татары были обязаны высокой толерантностью скорее золотоордынской, чем арабской или сельджукской составляющим своей культуры. Степняки, как говорилось в предыдущем очерке, унаследовали эту черту ещё от традиций империи Чингис-хана. Великий император, безжалостный в периоды военных завоеваний, в мирной обстановке был на редкость терпимым и идеологически умеренным правителем. Поздний современник хана, историограф Джувейни, записывал о нём: «Каждый из его отпрысков и потомков выбрал вероисповедание в соответствии со своим желанием: одни наследовали исламу, другие обратились к учениям христиан или идолопоклонников, третьи же сохранили верность древним верованиям предков... Несмотря на разнообразие верований, они [одинаково] далеки от фанатизма, по этому поводу существует яса Чингис-хана, которая уравнивает все религии и не проводит различий между ними» (цит. по: Кульпин, 1998. С. 40).

Церковные же историки указывали, что традиции эти навечно сохранились среди золотоордынцев, не понуждавших никого к перемене веры: они «не только оказывали полную терпимость всем верам, но старались вести себя так, чтобы последователи каждой веры считали их наклонными именно к своему исповеданию» (Богословский Вестник. 1893, № 7. С. 79). Кстати, как только «иго» Золотой Орды было снято, на Руси тут же началось преследование инаковерующих, по жестокости не уступавшее известной практике испанской инквизиции.

Веротерпимость крымских татар, имея глубокие внутренние корни, поражала современников и чисто внешне. Известно, что христианский Успенский монастырь близ Бахчисарая пользовался не только материальной поддержкой ханов, но и бесспорным «авторитетом у татар» (Фадеев, 1987. С. 82), оставаясь на протяжении веков центром и оплотом крымской православной церкви. Другой монастырь, Георгиевский (на мысе Фиолент), беспрепятственно функционировал (правда, с небольшим перерывом) более тысячи лет (890—1920-е гг.). Закрыли его, между прочим, тоже не крымские мусульмане, а большевики, корни идеологии и практики которых следует искать отнюдь не на Востоке.

Католические монастыри в Крыму, как и во многих других местах, играли роль центров экспансии, опоры христианской миссии. Здесь посланцы Европы изучали языки, обычаи, культуру Востока для того, чтобы отправиться в качестве миссионеров в ближние и дальние страны Азиатского континента. Некоторые католические центры, как, например, собор Св. Иоанна в Фоти-Сале на Альме, беспрепятственно функционировал и в начале XVII в., и позднее (Боплан, 1990. С. 51). В первой трети VIII в. в Бахчисарае ещё жили и собирали античные и более поздние рукописи отцы-иезуиты, чья мирная обитель была разрушена и сожжена русской армией лишь в годы походов Миниха и Ласси (см. ниже).

Поход И. Серка в Крым в 1675 г. Карта из: Къасевет, 2010, № 37

Проблема терпимости имела и ещё одну сторону. В Крыму в отличие от соседних мусульманских стран никогда не могли сложиться военно-религиозные группы и целые ордена, часто воинственные, типа муттавиев («мусульман-добровольцев»), газы («борцов за веру») и т. п., образовывавшие прослойки населения, наиболее фанатично и неприязненно относившиеся к чужакам. Никогда не было в Крыму и сторонников столь распространенной на Востоке идеи священной войны газавата, составлявшей главную опору мусульманских властителей в их походах. В схожих ситуациях крымские ханы выступали в роли чисто военных предводителей, но отнюдь не идеологических вождей².

Традиционный здравый смысл ханов позволял им видеть явные выгоды, связанные с пребыванием в Крыму иноверцев — купцов, ремесленников, даже дипломатов, верно служивших престолу. Однако без крепких традиций веротерпимости здравый смысл вряд ли восторжествовал бы. Повторяю: то, что было бы удивительным для христианских государств Средневековья, являлось чуть ли не правилом для тогдашнего исламского мира. Подобная картина наблюдалась не только в Крыму. Например Зенобия, правительница огромной империи (включавшей в себя Сирию, Египет и всю Малую Азию) также проявляла «исключительную терпимость к своим христианским подданным» (Аверинцев, 1985. С. 5).

Тем не менее на крымском материале можно привести факты ещё более всесторонней и глубокой толерантности. Она заключалась уже в непреследовании татар, переходивших в христианство, что случалось нередко. Так, в неопубликованной Книге кадиев за 1686—1710 гг. мы находим не единицы — десятки христиан татарского происхождения, смешанные мусульманско-христианские семьи. Более того, случалось, что в семье часть детей крестили, а часть обрезали по шариатскому обряду, если это нужно было для их дальнейшего жизненного пути (например, для занятия торговлей в христианских странах), ведь для истинных монотеистов это имело куда меньшее значение, чем для слепых фанатиков³. И это не в одном месте; лишь в одном сравнительно небольшом округе такие явления были правилом, а не исключением, — я имею в виду деревни Богатырь, Керменчик, Енисала, Ай-Георгий, Ускут, оба Ламбата и Варнутку (об этом см.: Маркевич, 1910. С. 530, 541).

Особенно контрастно всё это выглядело в сравнении с жесточайшими карами, которым всегда подвергались вероотступники (не иноверцы!) как в соседней Турции, так и в христианских державах, в том числе славянских. В России отступников и еретиков не только экономически подавляли, но и подвергали мучительным казням даже в Новое время. Так, царь Пётр жёг спорные книги на спинах их усердных читателей. То же было и на Украине.

Самуил Величко сообщает в своей летописи об одном из таких случаев, имевшем отношение к Крыму. Когда кошевой атаман Серко освободил 7000 пленных христиан, то отпустил тех, кто хотел исповедовать ислам, назад, в Крым. Ушли как взрослые, так и дети — короче, все, уже пустившие корни на полуострове и так или иначе оценившие новые условия жизни по сравнению со старыми. Но, выявив таким способом «отступников», Серко дал приказ изрубить их. Впрочем, после окончания экзекуции кошевой поклонился трупам взрослых и детей, прося прощения и извиняя свой поступок тем, что не хотел отпускать их на «вечную погибель без крещения» (Величко, 1851. Т. 2. С. 376—377).

И подобная религиозно-идеологическая нетерпимость сохранялась к северу от Перекопа веками. Куда уж дальше, если и автор просвещённого XX в. целиком солидаризуется с Серко и даже одобряет его дикий поступок, утверждая, что именно в нём, в этом избиении, «как нельзя более ярко отразилась внутренняя духовная сила запорожского казачества» (Надинский, 1952. Ч. I. С. 82)!

Турки, так же как и казаки, отличались от крымских татар, и в том же смысле. Имеется в виду не столь последовательная их терпимость. «Османские власти намеренно разделяли мусульман и христиан во всех областях жизни, а также дискриминировали нетурецкое население, в частности арабов» (Хачим, 1999. С. 43).

Как эта практика сказывалась на межнациональном климате Крыма, где именно османы доминировали политически? Оказывается, многовековая практика совместного бытия многих племён и народов настолько закалила принципы крымской толерантности, определявшие культурное и духовное самосознание крымцев и даже модели экономической жизни ханства, что турецкое «господство» оказалось не более чем внешним, поверхностным налётом на мощном, сложившемся теле народной жизни.

Архивные материалы, в том числе и турецкие, «показывают несомненную преемственность с доосманским периодом и в составе населения черноморских городов, и в характере занятий их жителей, и даже в общем облике селений. Это относится в первую очередь к Кафе, которая [и при турках] сохранила свою центральную экономическую и политическую роль в регионе. За исключением итальянцев, прочее население оставалось в основном на своих местах и занималось в целом тем же, чем и раньше», а сама «преемственность той политической, экономической и культурной роли, которую играло Северное Причерноморье и в античную, и в византийскую, и в золотоордынскую, и в османскую эпохи» ощущалась не только в Крыму, но и во всём огромном Черноморском регионе, и даже шире (Некрасов, 1995. С. 31, 34—35). То есть, как и после более ранних кризисов и катаклизмов, жизнь крымскотатарского народа во всём её богатстве, красоте и сложности продолжалась.

Старинный источник близ Салгира, позднее оформленный в виде фонтана. Фото автора

Сами ханы отнюдь не чурались тесных контактов с православными духовными владыками. Христианские князья церкви служили как бы передаточным звеном между Гиреями и их подданными-иноверцами. У ханов не было ни возможности, ни необходимости «разделять и властвовать» в конфессиональном плане. Оппозиция, с которой им приходилось считаться (бейская), состояла исключительно из мусульман, а иноверцы, составлявшие абсолютное меньшинство в исламском мире Крыма, никогда и не помышляли об антиханской политике.

Более того, крымские властители и сами испытывали какое-то влияние со стороны своих православных соотечественников. Известно, что уже Хаджи-Гирей I жертвовал немалые суммы на христианские монастыри, ставил пудовые свечи образу Успенской Божией Матери перед походами на кочевников Большой Орды, а также по возвращению в Крым (Лызлов, 1990. С. 117; Кулаковский, 1914. С. 124). Неудивительно поэтому участие, которое ханы принимали в деле храмостроительства, а оно шло на протяжении веков. Восстанавливались древние христианские храмы — например, в 1427 г. в Партените. А в 1587 г. в Биа-Сале на Каче новая церковь была воздвигнута для небогатого местного, полуготского ещё населения целиком на мусульманские деньги: как гласит закладная надпись, «стараниями, помощью и иждивением господина Бината, сына Темирке, в память его и родителей его» (Кулаковский, 1914. С. 131).

Конечно, можно предположить, что эта благотворительность была вызвана политическими интересами ханов. Но в пользу искренности доброго отношения Гиреев к православным святыням говорит немало иных фактов. Здесь имело место даже более глубокое почтение крымских мусульман к христианским традициям, чем это предписывается Кораном⁴.

Так, кроме соучастия крымских татар в христианских паломничествах к местным святым местам, пожертвований и прочего, в Крыму ещё во 2-й пол. XIX в. сохранялась традиция, несомненно берущая начало в византийской эпохе: раз в году крымцы — мусульмане и христиане — привозили из святых источников бывшего Константинополя воду для совершения обряда, связанного с началом полевых работ. Причём этот обычай существовал ещё с доордынского периода истории Крыма! (Смирнов, 1889. С. 182). Современные исследователи видят в этой традиции (как и в южнобережном культе «дерева жизни») не что иное, как «воплощение христианско-мусульманского двоеверия, оформившегося в XI—XIII вв.» (Сидоренко, 1993. С. 154).

Таким же общим духовным достоянием были места не только паломничества, но и постоянного поклонения. Здесь в дни поминовения поочерёдно собирались мусульманские джемаат и христианские общины. Приведём пример одного такого святого места, собиравшего молящихся и в начале XX в.:

«А на самой высокой зелёной горе Карадагского хребта лежит святой человек. Давно лежит он там, и спорят люди, чей это святой: русские говорят, что их, а татары — что он ихний апостол испокон веков молится за них, за татар. И в разгар лета тянутся мажары из-под Керчи, из-под Старого Крыма, из-под Карасубазара и из огромных приморских татарских сёл с правоверными людьми на могилу ихнего святого, который не устаёт молиться за них. Тогда табор образуется у подножья зелёной горы. Люди оставляют мажары, поднимаются в горы вместе с муллой. Тогда из Коктебеля ночью видны огни на вершине горы, — то костры горят кругом святой могилы, и сидят люди всю ночь и молятся и думают о святости.

А может быть, это и не русский, и не татарский святой, а лежит [он] там с генуэзских времён, со времён тавров и готов, даже, может быть, со времён киммерийцев, что когда-то наполняли Крым и эту Коктебель, и Отузы и, говорят, выстроили первый город в Европе — Феодосию — раньше Рима, и которые так безвестно потонули в истории... Может быть, потому что и в готские, и в киммерийские времена были святые люди, потому что не может жить человечество без святых людей» (Елпатьевский. С. 41—42).

Можно назвать и иные примеры. Святое место Кырк-азис у Зуи мирно посещали и мусульмане, и христиане; то же происходило у знаменитой могилы Салгир-бабы и во время следовавшего за этим посещением омовения в знаменитом источнике у Салгира, до сих пор тихо струящемся в симферопольском городском саду (Лашков, 1890 «а». С. 67).

Что же касается конкретных христиан, то ханы и беи ценили многих из них не столько за преданность заветам Пророка, сколько за деловые и человеческие качества, отнюдь не понуждая к принятию ислама. Вера не сказывалась не только на условиях экономической деятельности иноверцев⁵, но и на служебной карьере некоторых из них. Так, в весьма отрывочных сведениях о лицах, приближенных к ханам, мы находим множество немусульман: нескольких казначеев (караимы Ша-Ислам и Мусафей, итальянец Августин, поляк Янушко), дипломатов в ранге посла (итальянцы Патесплей Фряжин, Августин Гарибальди, Ян Баптист, Винцент Зугульфи), руководителей кабинета иностранных дел (иудей Хозя Кокос) и т. д. (Сыроечковский, 1940. С. 19, 26; Смирнов, 1887. С. 255; Тучанский, 1915. С. 69).

Из вышесказанного можно сделать вывод, что вероисповедальные разногласия, конечно, имевшие место в средневековом Крыму, оказывались совершенно несопоставимым с факторами, сближавшими все народы полуострова для защиты общих интересов. Трудно утверждать, что Крымское ханство представляло собой в период его расцвета законченную систему. Это государственное образование было весьма динамичным, изменчивым, оно состояло из слишком большого числа не устоявшихся ещё компонентов, стабилизация которых могла произойти только со временем.

Азиз Салгир-бабы. Из книги Ф. Лашкова

Поэтому, для того чтобы подтвердить (или опровергнуть) мнение о нём как о государственной структуре, стабильной и самообновляющейся как бы автоматически, надо учитывать, что ханство уже обладало важнейшими из признаков открытой системы, а именно способностью к самоусовершенствованию и самоусложнению, практической бесконфликтностью. Оно обладало также весьма важной способностью самостоятельно ликвидировать даже занесённые извне бациллы этнического или вероисповедного противостояния. Эта мысль, высказанная автору в личной беседе с канадским историком ислама Дж. Яворским, глубоко верна не только для ханского, но и для более поздних периодов истории крымскотатарского народа.

Наиболее важным из стабилизирующих жизнь ханства факторов был, естественно, экономический. Однако время от времени начинал действовать не менее мощный политический фактор. И в минуты опасности, когда возникала необходимость совместной защиты своей родины, крымчане выступали в едином строю воинов и дипломатов без различия веры.

Попробуем отыскать причину такого «аномального» для стран Европы и Востока положения вещей. Первое, что приходит на ум, — это географическое положение Крыма, его глубокая вдвинутость в область православных народов, что должно было, возможно, смягчать мусульманский ригоризм. С другой стороны, если мы представим себе христианско-мусульманский фронт периода Средневековья, то на левом фланге его окажется весьма схожий по географическому положению, только христианский аванпост, такой же кулак, но уже европейского мира, выдвинутый по направлению к мусульманскому, — Испания. Однако картина сосуществования вер здесь будет полярно противоположной.

Ни в одной христианской стране не уничтожалось столько мавров и евреев, как в Испании, не было на континенте более нетерпимого государя, чем Филипп II. Испанскую же церковь вкупе с инквизицией впору именовать не воинствующей, а воюющей — столько крови иноверцев и еретиков пролилось по её благословению. Причём уже после того, как угроза реставрации мусульманства миновала.

Но, может быть, причину следует искать в самой мусульманской вере? Ведь в Коране буквально рассыпаны призывы к уважению христиан («обладателей Писания»), если это истинно верующие⁶. Неприемлемы лишь «гяуры» — те, кто не верят в единого Бога, пусть даже это Бог христианский. И здесь мы не встретим бранных слов («поганые»), которыми церковь щедро наделяла всех, даже самых благочестивых и даже святых мусульман. В Крыму слова «гяур», «поп», «жид» были татарами вообще презираемы; за их употребление виновного отводили к кадию, который определял наказание в пользу оскорблённого христианина или иудея (подр. см.: Маркевич, 1910. С. 530).

Что же касается соседнего Московского государства, то упоминавшаяся выше тюркофобия в нём, не сглаживаясь с течением времени, получила полное своё развитие в XIX в., когда ею были в большей или меньшей мере заражены почти все социальные слои. Показательно, что даже сочувствующие мусульманам, обличающие угнетение восточных народов Россией авторы искренне, хотя и наивно полагали, что все беды этих народов — от их религии: «главное несчастье крымского населения состояло в том, что преобладающая масса его издревле приняла ислам и мало-помалу крепко привязалась к нему» (Б-н И., 1856. С. 37).

Не столь наивен Н.Я. Данилевский, человек весьма образованный, но считавший, что мусульманство вообще не имеет права на существование. Причина тому простая: оно «явилось шесть веков спустя после того, как абсолютная и вселенская религиозная истина была уже открыта». «Какой же смысл могло иметь ещё это учение после христианства?» — задает вопрос автор этих поразительных слов (1871. С. 333), уже знающий на него ответ. Сравним несравнимое: этого блестящего эрудита и идеолога своей эпохи, известного писателя и, с другой стороны, малообразованного, «тёмного» Хаджи-Гирея I, человека Средневековья. Конечно же, хан во многом уступит блестящему петербургскому публицисту и идеологу «панславизма», кроме одного — терпимости — качества, с которым мы и в XXI в. связываем более всего надежд на будущее.

Противостояние двух вер в проблеме сосуществования усугублялось и тем, что встречающиеся в Евангелии бесспорно гуманные призывы часто не доходили до слуха христиан Востока и Запада, вообще в массе своей редко предпочитающих слово Писания зову суетной жизни. Это признавали с горечью многие богословы, а крупнейший авторитет конца XIX в. в этой области В.С. Соловьёв (между прочим, решительно выступавший за веротерпимость и свободу совести), подчёркивал, что «мусульмане имеют перед нами то преимущество, что вся их жизнь согласуется с их верой, что они живут по закону своей религии... жизнь их не лжива; ибо закон её один и согласен сам с собою, у них нет другого правила в жизни, кроме того, которое дается их религией. Тогда как мы, признавая по вере закон христианский, устраиваем свою действительную жизнь совсем по другому закону, унаследованному нами от времен дохристианских» (Соловьёв, 1888 «а». С. 47). Засим возможно вполне естественное предположение: не в этом ли различном усвоении уроков языческого зверства коренится и различный подход к веротерпимости и христиан, и мусульман?

Сомнений здесь немало. И основное из них то, что в иных, мусульманских же странах ненависть к инакомыслящим со временем возросла до вполне христианского накала. Таким образом, у нас остаётся единственный ответ на этот вопрос, он — в природе крымского этногенеза. Только здесь, в краю, где поколение за поколением, ещё с домусульманских времен, воспитывалось в духе мирного сосуществования, где «язычество», его рудименты не оказали ожесточающего влияния ни на мусульман, ни на христиан, где испокон веку свобода совести гармонично дополнялась демократией, стал возможным этот удивительный, возможно уникальный, феномен крымской веротерпимости.

Примечания

1. Подробнее о Хаджи-Тарханском ханстве см. ниже. Здесь лишь упомяну, что оно располагалось в области современной Астрахани (которой тогда не существовало), имея довольно неопределённые границы.

2. Впрочем, верно замечено, что европейское представление о газавате в частности и исламе вообще как о религии насилия и войн предполагает противопоставление ему христианства как религии любви и мира. Здесь правомерно выразить некоторое недоумение: как могли отстаивать подобный тезис участники крестовых походов? И, более того, находить при этом массовое одобрение себе среди верующих христиан! (Уотт, 1976. С. 100—101).

3. «Путей к Богу столько же, сколько душ человеческих. Эти пути — разные; одни длиннее, другие короче. Но все они прямые» (Ибн Араби).

4. И наоборот, христиане Крыма относились с уважением к мусульманским святым. Это весьма давняя традиция: арабский путешественник Ибн Батута в 1334 г. увидел на стене в одной из керченских церквей «изображение мужчины арабского в чалме, опоясанного мечом и с копьём в руке. Перед ним горела лампада. Я сказал монаху: «Что это за изображение?» Он ответил: «Это изображение пророка Али», — и я удивился ответу его» (цит. по: Тизенгаузен, 1884. Т. 1. С. 279).

5. По многочисленным документам, среди купеческого сословия Крыма христиане вообще составляли абсолютное большинство. Среди них были греки, армяне и итальянцы. Но наряду с ними немало встречается имён купцов-караимов и евреев.

6. «Неодинаковы они, — среди обладателей Писания есть община стойкая: они читают знамения Бога в часы ночи, совершая поклонение. Они веруют в Бога и последний день, приказывают одобряемое и удерживают от неодобряемого. Они спешат друг перед другом в совершении благого; они — праведники» (Коран, 3:109—110).