к) Новый статус ханства

Для султана завоёванная часть Крыма становилась одной из многих земель, подлежащих замирению и затем беспрекословному служению Высокой Порте. В соответствии с этим османы учредили в (Сафе (теперь уже Кефе) центр своего санджака (административная единица империи, нечто вроде более позднего и более известного каймаканства). Значительно позднее в Турции положили считать Кефе своим эялетом, или (с 1568 г.) бейлербейликом (генерал-губернаторством) Кефе.

В него входили примыкавшие к Кефе земли Крыма и Северного Кавказа, а также всё азовское побережье. Там размещались отряды турецких войск. Примечательно то, что ими командовал не сухопутный паша, а адмирал турецкого флота (капудан-паша). Значит, эти войска, по-видимому, считались чем-то вроде десантных отрядов постоянного базирования. Кефинский паша носил довольно высокий титул Karadeniz muhafizi, или «Защитник Чёрного моря». На северо-восточном берегу Чёрного моря ему подчинялись крепости Темрюк и Кизил-Таш, а также Тамань — центр одноимённого санджака.

Здесь же находилось важное османское административное учреждение Канцелярия Кефе, которая контролировала поступления доходов с откупов не только в Крыму, но и на островах и побережье Эгейского моря. Кроме того, доходы (таможенные, коммерческие, хозяйственные и пр.) приносили и некоторые крепости региона — их также контролировала Канцелярия. И лишь в 1733 г. она объединилась с Канцелярией мукатаа (фискально-административного округа) Стамбула (История Османского государства, 2006. С. 426).

Остальная, бо́льшая часть полуострова сохраняла статус суверенного государства. Ханы были полными его властителями, здесь действовали старые крымские законы — в отличие от султанской территории Крыма, где и законы, и монета были османскими.

Таким образом, на полуострове отныне сосуществовали две административно разнородные области. Это были полностью подчинённый Османской империи бейлербейлик Кефе (между прочим, его земли относились к анатолийской области империи) и формально попавшее в некоторую зависимость Крымское ханство на остальной территории полуострова, административно относившееся к Румелии. Первый использовался султанами в качестве одного из военно-административных опорных пунктов в Северном Причерноморье, второму была предоставлена полная самостоятельность во внутренних и весьма значительная — во внешнеполитических делах. Итак, ханство отнюдь не превратилось в одну из провинций Османской империи. Едва ли не единственная обязанность, отныне возложенная на ханов, заключалась в предоставлении султану крымскотатарского войска на время больших походов.

Со времён Менгли-Гирея ханство не было субъектом властных полномочий, имевших характерно мусульманскую правовую форму, как, к примеру, шерифат Мекка, эялеты Гилян, Триполи, Тунис, Алжир и т. д. Впрочем, Крым отличался от 22 окраинных провинций Османской империи и в экономически-правовом смысле: здесь не существовало системы тимаров¹. Поэтому как хан, так и его эмиры (мирзы) и беи были экономически и политически несравненно свободнее, чем их «коллеги» по занятиям и статусу из других султанских эялетов, кадылыков, бейлербейств и пр. В целом же у турок и крымских татар сложились отношения, которые можно определить как союзнические. А то, что этот союз выдержал многовековое испытание временем, говорит как об общности политических и иных интересов двух народов, так и об органичности и ненасильственном его характере. Он сыграл огромную роль в истории Восточной Европы, и в этом смысле его можно сравнить единственно с будущей польско-литовской унией, столь же прочной, хронологически продолжительной и политически значимой (Williams, 2001. P. 48). И когда в XVIII в. настала чёрная пора великих эмиграций, то для крымцев не было вопроса, куда именно бежать от новой власти: абсолютно все, решившие покинуть родину, обратили свои взоры на столь близкую им Турцию.

Крымское ханство и Кефинский санджак, выдвинутые по отношению к Турции далеко на север, внутрь владений неверных, занимали выдающуюся стратегическую позицию. Поэтому функции представителя султана в Крыму (наместника в Кефе) исполнялись вначале высшими офицерами османской армии, а позднее — самыми доверенными и перспективными родственниками султанов. Так, в 1507 г. этот пост занял Мехмед, сын султана Баязида II, затем другой принц крови, известный в дальнейшем как султан Сулейман Кануни (в Европе его называли Сулейманом Великолепным). В военно-политическом отношении позиция верховенства Порты поддерживалась в Крыму расположением крупных турецких гарнизонов в ряде портовых городов ханства (кроме Кефе, к ним относились Гёзлёв, Керчь, впоследствии Еникале, а также крепости Арабат, Ор и некоторые иные, поменьше).

Хотя ханство и не было турецкой провинцией, это никак не влияло на постоянную заботу Турции не только о гарнизонах своих крымских крепостей, но и о военной мощи ханского войска — это был вопрос безопасности границ Османской империи с северными, христианскими соседями. Такое отношение стало проявляться с первых же лет после образования Кефинского санджака. когда султан прислал Менгли-Гирею, начавшему возведение стен и башен Фархад-Кермана, 1000 мастеров-строителей и доставил за свой счёт материалы из Кефе и Мангупа, с чего, кстати, и началось разрушение последнего (Поселения, 1864. С. 686). Мероприятия такого рода были рассчитаны не только на оборону Османской империи с севера, но и на помощь ханов в наступательных действиях султанов. Эти ожидания впоследствии, в общем, оправдались. Первый раз крымские вспомогательные войска сражались на стороне османов уже в Польско-турецкой войне 1484—1489 гг.² Да и позже, в XVI—XVIII вв., крымцы принимали деятельное участие практически во всех войнах турок против держав Габсбургов, Сефевидов, Московии, Персии т. д.

При этом основной задачей крымских войск было внесение своими конными рейдами паники среди населения и разорения тыловых областей противника, а также лишение его фронтовых частей материального обеспечения, в том числе поставок провианта. Кроме того, крымцы поставляли турецкому войску скот и другие виды снабжения, захваченные у врага. Как правило, татарские отряды действовали отдельно от главной армии империи, вторгаясь в контролируемые противником области на глубину в 50—100 км, а иногда и более. Как отмечает венгерская ориенталистка, «успех этих рейдов объяснялся кратким (то есть до подхода основных сил противника. — В.В.) перевесом крымской лёгкой кавалерии именно в данном месте и эффектом внезапности вторжения» (Ivanics, 2008. S. 120).

Между тем произошли крупные перемены в соседней Орде, которая по-прежнему представляла немалую опасность для ханства. Старый недруг Гиреев, ордынский хан Ахмед, отправился в июле 1480 г. на Москву с целью возобновить прекращённую было оттуда отправку дани. Дойдя до р. Угры (левый приток р. Оки), ордынское войско остановилось в нерешительности: на противоположном берегу их ждали многочисленные московское рати. Началась перестрелка. Русские впервые применили в полевом бою лёгкие огнестрельные орудия (пищали), грохот которых произвёл значительный моральный эффект, — утверждается, что ранее «Орда не видела ничего подобного» (Алексеев, 1989. С. 105). Но и московское войско, имея перед собой огромную массу метких степных лучников, тоже не торопилось форсировать реку. Началось отмеченное в летописях так называемое Стояние на Угре, продлившееся до 9—12 ноября 1480 г. (этот четырехдневный разброс в сроках завершения «Стояния» объясняется тем, что части московского, а затем ордынского войск отходили от берегов реки разновременно).

Во время «Стояния» хан не бездействовал, попытавшись пробиться на противоположный берег в низовьях Угры, а затем выше русской оборонительной линии, но в обоих случаях его атаки были отбиты. Начались переговоры, во время которых русские пытались откупиться. К Ахмеду были отправлены послы великого князя «с челобитием и з дары, прося жалованья, чтоб отступил прочь», — говорит русский летописец (цит. по: Алексеев, 1989. С. 108). Судя по источникам, переговоры были сорваны с началом ледостава. Лёд на реке облегчал её форсирование, к тому же московский противник отступил на новые позиции, к Кременцу, а затем Боровску, очистив свой берег. Но к этому времени он значительно усилился, так как подошли отряды князей Андрея Углицкого и Бориса Волоцкого. Кроме того, была снята угроза удара в тыл русским войск Казимира: на южные окраины владений нарушившего обещание о помощи союзника вошли крымские войска с целью их опустошить. Теперь у Кременца, в лесистой местности, неудобной для развёртывания ордынской конницы, великий князь намеревался дать Ахмеду решающее сражение.

Ордынский хан, догадавшись о замысле московского князя встретить степняков в неудобной для них пересечённой местности орудийным огнём, принял единственно верное решение. Он отдал приказ об отступлении, ведь неудачный зля него исход боя за рекой грозил полным уничтожением степного войска, которое оказалось бы прижатым к Угре. Поэтому он повернул своих людей в литовскую сторону, а затем на места ордынских кочевий (Алексеев, 2007. С. 255—259, 263—265). Однако на обратном пути хан подвергся нападению войск сибирского и ногайского ханов и был убит.

Воспользовавшись тем, что ордынский престол занял сын покойного хана Сейид-Ахмед II и рассчитывая на неопытность нового хана в воинских делах, Менгли-Гирей призвал на помощь адыгов и напал на приволжских ордынцев. Причиной этого выступления была отнюдь не только возможность добиться от ослабевшей Орды каких-то политических уступок. Менгли-Гирей обладал к этому времени и военным могуществом, и политическим авторитетом, «но на ментальной карте ордынского и постордынского мира Крым не выделялся среди прочих рядовых окраинных провинций Золотой Орды». Теперь хан пытался захватить столицу Большой Орды, что могло стать для его державы реальным доказательством её джучидской государственности (Трепавлов, 2011. С. 111).

Однако Сейид-Ахмед не только отбил нападение этого соединенного войска, но и перешёл в наступление. Он ворвался в Крым и разбил войско Менгли-Гирея; в одном из сражений был ранен и сам хан. Практически весь полуостров затопила степная орда, а раненный Менгли был вынужден скрываться в неприступном Кырк-Ере. Не удалось Сейид-Ахмеду и взять мощную крепость Кефе. Тогда он отступил, предварительно разграбив богатый Эски-Къырым. Правда, крымцам вскоре удалось оправиться; кроме того, когда ордынцы приблизились к Кефе с целью взять город, к берегу приблизился турецкий флот, отчего Сейид-Ахмед и дал приказ к отступлению. Татарское войско, которым командовал, по некоторым сведениям, сын хана и его калга Мехмед-Гирей, бросилось за ним в погоню. Этот поход закончился уже на ордынских землях. Калга вторгся с ханским и собственным войсками во владения Сейид-Ахмеда и нанёс ему тяжёлое поражение (Вельяминов-Зернов, 1863. С. 111—112, 116)³.

После этого победоносного похода великий князь Иван III, видимо решив, что лучшего покровителя, чем крымский хан, ему не найти, заключил с ним договор о взаимопомощи в борьбе с Великой Ордой. Причём московский князь пошёл на это отнюдь не из страха перед крымским ханом (эти владыки до самой смерти одного из них, Ивана, сохраняли друг с другом прекрасные отношения), но из желания сблизиться на основе взаимной помощи в ситуации угрожающе тесного сотрудничества литовских Ягеллонов с ханами Великой Орды. Именно поэтому московский князь искал и находил взаимопонимание у Гирея, султана и даже венгерского короля Матьяша Корвина, а также у Штефана, господаря Молодовы (Греков, 1984. С. 89, 95)⁴. Другое дело, что дружба великого князя с ханом с самого начала не была равной. Менгли-Гирей выступал на переговорах с Москвой как владыка всей Орды, постоянно подтверждая свой верховный статус по отношению к Московскому княжеству.

Это следует даже из стиля обращения великого князя к хану (1474): «Князь великий Иван челом бьёт: посол твой Ази-Баба говорил мне твоими речьми так: что хочешь меня жаловати, в братстве и в дружбе и в любви держати... (курсив мой. — В.В.)» (Памятники, 1884. С. 1). Любопытно, что Иван, составляя у себя дома, в Кремле, проект будущего договора, сам использовал терминологию «жалования» Москвы со стороны Крыма. В этих бумагах встречаются слова, дополнительно свидетельствующие о том, что крымские «цари» жалуют московских великих князей: «Се яз Менли Гирей царь пожаловал есмь, взял есмы со своим братом, с великим князем Иваном, братство и любовь». Далее, князь инструктировал своего посланника отговаривать хана от сохранения традиционной суммы поминок, но заранее соглашался и на худший вариант: «а не отговорится, ино то (то есть полную, не уменьшенную сумму. — В.В.) в ярлык писати» (Памятники, 1884. С. 2). Другими словами, московский князь явно склонялся перед волей хана. Да и сам договорный ярлык был составлен в форме милостивого пожалования хана московскому князю — это признавали и старые российские историки (Соловьёв, 1988. Кн. III. С. 81).

Весной 1480 г. был заключён крымско-московский договор, который на долгое время — на несколько десятилетий — установил нормы отношений между Крымской державой и Московским великим княжеством. Менгли и Иван договорились о совместных выступлениях против литовских Ягеллонов и ордынцев. Замечу, что одним из дальнейших последствий этого союза стало весьма невыгодное для Крыма укрепление позиций Москвы в Поволжье и, в конечном счёте, поход великого князя на Казань в 1482 г., хотя он и не принес результатов (Алексеев, 2007. С. 270).

Менгли между тем готовил новую войну за освобождение Крыма от турок. Ситуация, благоприятная для восстания, сложилась после смерти Мехмеда II (1481), когда в Стамбуле разгорелась борьба за престол между сыновьями покойного султана. Ради этой своей цели хан был готов вернуть прежнее положение генуэзцам — в одиночку он справиться с османами бы не смог. Поэтому Менгли через одного из итальянцев, Антонио ди Гваско, сообщает в Геную о том, что на полуострове сложилась сильная антитурецкая оппозиция, в которую входят как христиане, так и мусульмане. Республика немедленно откликнулась на призыв хана, отправив в Крым для координации совместных действий двух посланников — Лодизио Фиески и Бартоломео Фрегоза, одновременно намереваясь войти в коалицию европейских государств, готовивших в эти годы новый крестовый поход против складывавшейся Османской империи. Восстание должно было начаться, как только генуэзский военный флот подойдёт к одному из крымских портов. Однако упомянутая коалиция оказалась недееспособной и вскоре распалась, а на самостоятельную войну с османами генуэзцы не решились — как и Менгли-Гирей — без поддержки своих старых союзников (Мыц, 2009. С. 503—504).

Между тем дружеские отношения между Москвой и Крымом не ограничивались тёплыми оборотами речи, примеры которых приводились выше и которые становились постепенно вполне официальными. Доходило до казусов: так, после набега Менгли-Гирея на Киев в 1482 г. он передал московскому князю дары — «символы» церковной утвари из собора Св. Софии, и князь принял это дружеское приношение с неприкрытым удовольствием (Греков, 1984. С. 88). А в 1491 г., когда в Крым неожиданно вторглись ордынцы под командованием детей покойного Ахмада Шейх-Ахмеда и Сеид-Ахмеда, Иван III отправил на помощь хану своё войско с полевой артиллерией, «к которому должна была присовокупиться и казанская рать, выступившая из Казани 8 июля для нападения на Орду» (Малиновский, 1863. С. 209). Вскоре подоспели дополнительно 2000 турок — редкий случай, когда османы и московиты, казанцы и крымцы сражались бок о бок, громя ордынцев. Московские пушки повергли степняков в шок и они бежали, растеряв свои табуны; воспользовавшись этим, «крымцы... отогнали от Ордынцев лошадей» (указ. соч. С. 210)⁵.

Не опасался московский великий князь и давать крымскому хану в долг крупные деньги. Так, после того, как литовцы разорили в 1493 г. новопостроенный Ачи-Кале, Иван III предоставил Менгли-Гирею ссуду в 150 000 алтын, благодаря чему крепость только и могла быть отстроена (Малиновский, 1863. С. 218).

Но обратимся к едва ли не самому важному из деяний Менгли-Гирея — победному завершению его долгого противостояния золотоордынскому хану Шейх-Ахмеду. В последние годы XV в. Золотая Орда значительно ослабла, её всё больше теснили соседи. Отсутствие свободных кочевий означало падёж скота, и уже в 1498 г. в Орде начался голод, грозивший стать постоянным (Зайцев, 2006. С. 55). И Шейх-Ахмед принял решение о продвижении её далеко на запад, в направлении Днепра. Но это были земли крымских ногайцев, и без столкновения с главным противником Орды, Менгли-Гиреем, такое переселение было невозможным. Шейх-Ахмед попытался решить эту проблему через голову крымского владыки, обратившись в 1500 г. к султану, но новый повелитель Порты Баязид II (1481—1512) наотрез отверг его притязания. После чего ордынцам оставалось одно: решить эту проблему в сражениях с Крымом.

Менгли-Гирей хорошо знал о планах Шейх-Ахмеда⁶, и весной 1501 г., заручившись обещанием Ивана III о поддержке, объявил сборы в большой поход. В войско должны были явиться все мужчины, начиная с 15-летних мальчиков. Вскоре пришло известие, что Орда двинулась на заперекопские земли Крымского ханства и уже подошла к Дону. Здесь степняки выстроили укрепление и стали ждать крымское войско. Однако ещё до подхода крымцев ордынская мощь значительно ослабла — по внутренним причинам. Старая вражда между Шейх-Ахмедом и его братом Сейид-Ахмедом вспыхнула с новой силой, и последний ушёл со своими людьми на восток, бросив театр военных действий.

Противники сблизились на р. Сосне, и здесь выяснилось преимущество ордынцев. Во-первых, их всё же оказалось численно больше (в последний момент Шейх-Ахмеду удалось привлечь на свою сторону Ногайскую Орду, и она тут же двинулась на помощь), а во-вторых, крымское войско, как выяснилось, было плохо подготовленным: воины взяли с собой слишком мало провианта и начали голодать. Наконец, войско Ивана III, уже вышедшее на юг, явно запаздывало. И Менгли-Гирей принял решение отступить в Крым без боя, а ордынцы беспрепятственно продвинулись на запад, дойдя до Белгорода и захватив лучшие ногайские земли (Гайворонский, 2005 «а». С. 13).

Собираясь в новый поход будущей весной, Менгли-Гирей провёл к нему гораздо более тщательную подготовку. Достаточно сказать, что его конники должны были запастись съестным из расчёта двухмесячных военных действий в пустынной степи, где пополнить припасы будет невозможно. Кроме того, он добился помощи от Кефинского наместника, султанского сына Мехмеда, который предоставил в его распоряжение полевую артиллерию вместе с тюфекчилер (пушкарями), поскольку у самого Менгли пушек не водилось. Орда же за зиму сильно ослабла из-за сильных морозов и бескормицы (осенью 1651 г. Менгли-Гирей приказал поджечь степи вокруг ордынских стоянок). Многие улусы ушли на восток, а другие ордынцы бежали с семьями в более близкий и сытый Крым, и Менгли с удовольствием принимал их. Тем не менее, Шейх-Ахмед твёрдо решил не уступать захваченную причерноморскую степь и, готовясь к бою, воздвиг укрепление на месте впадения р. Сулы в Днепр.

Сражение, произошедшее в середине июня 1502 г., закончилось полной победой войска Менгли-Гирея, на этот раз поддержанного и русскими отрядами. Не дожидаясь их возвращения в Москву, крымский хан отправил своему союзнику Ивану III грамоту, где торжествующе писал: «отца своего цареву Орду достал еси» (цит. по: Памятники, 1884. С. 445). Так оно и было. В 1502 г. московский посол Ф. Киселёв доносил, «что Менгли-Гирей, разбив и прогнав Ордынского князя Ших-Ахмета, пленил Орду его и Улусы покорил» (цит. по: Малиновский, 1863. С. 153). После этого Шейх-Ахмед бежал к Волге, пытался овладеть Хаджи-Тарханом, терпел поражения, и, наконец, укрылся в литовском Тракае. В дальнейшем остатки кочевых племён на территории Золотой Орды пытались объединиться в самостоятельное государственное образование, которое известно в истории под именем Большой Орды (Сафаргалиев, 1996. С. 511—513). Впрочем, это была агония разлагавшегося тела Золотой Орды. Часть ордынцев отказалась следовать за Шейх-Ахмедом и также была радушно принята Менгли-Гиреем, отведшим им свободные земли на степной территории Крымского ханства.

Почти за треть века до того, как пишутся эти строки, российский историк по достоинству оценил событие середины лета 1502 г.: «Большая Орда фактически перестала существовать» (Греков, 1984 «а». С. 150). Современный же крымский учёный, нимало не преувеличивая важность этой победы не только для ханства, даёт более точную оценку происшедшему: «Эту примерную дату (15 июня 1502 г.) и приблизительную местность (место впадения Суды в Днепр) следует знать и помнить, ибо в те дни на украинском пограничье свершилось одно из величайших событий в средневековой истории Европы: здесь, покорённая Крымом, пала Великая Орда» (Гайворонский, 2007. С. 79). Воистину, лучше не скажешь!

В дальнейшем Шейх-Ахмед, вновь собрав силы, пытался взять реванш. Он обращался за помощью к царю — и получил отказ. Затем, в 1504 г. отправился вместе с братьями к султану Баязиду, но получил от посланного султаном паши не только отказ в посещении Порты, но и недвусмысленное заявление: для Стамбула поддержка Менгли-Гирея предпочтительнее помощи его недругам⁷. Таким образом, престол Менгли-Гирея ещё более упрочился, а события 1502—1504 гг. показали со всей очевидностью, что Золотой Орде более не подняться, а Крым в дальнейшем, по крайней мере в годы правления Менгли-Гирея, мог не опасаться набегов со стороны восточных степей.

В 1504—1510 гг. Менгли-Гирей организует ряд походов на Московию. Причём, смею предположить, не столько из-за того, что великие князья всё упорнее продвигают границы своего государства к крымским рубежам—литовские крепости располагались куда ближе. Это по-прежнему было необходимо для того, чтобы спровоцировать выступление польского короля и великого князя литовского Сигизмунда I на занятую крымскими делами Москву. Доказать это просто: в 1507 г. Гирей, заключив мирное соглашение и союзный договор с Сигизмундом, тут же сообщает Василию III, что эти акты не стоят бумаги, на которой они написаны, и что крымцы готовы вновь выступить против поляков и литовцев. Сработала эта акция замечательно. Именно она, делают вывод российские исследователи, и привела «к активизации вооружённой борьбы между Москвой и державой Ягеллонов» (Греков, 1894 «а». С. 154—156). Что, собственно, и требовалось Крыму.

Подводя итоги жизни и деяний Менгли-Гирея, можно прийти к выводу, что этот независимый и талантливый лидер своего народа нередко был вынужден действовать, подчиняясь обстоятельствам. Ещё находясь в почётном турецком плену, он, безусловно, понимал, что сулит ему возвращение на крымский престол — а именно, правление если не по прямым указаниям из Стамбула, то всё же зависимое от турецких интересов. А это должно было означать неполную самостоятельность в выборе путей внешней политики Крыма. Не исключено, что чисто психологически его подготовили к такому решению четыре года почётного плена. И он предпочёл, ограниченную, но все же свободу, открыв собой длинный перечень крымских ханов, иногда вынужденных считаться с рекомендациями или даже прямыми указаниями Высокой Порты. Но в целом выбор Менгли-Гирея, как представляется, был абсолютно взвешенным и политически безупречным.

По сути, хан (и его наследники) не утратили свободу распоряжаться своим войском. Как указывалось выше, лишь в случаях, когда султан призывал хана принять участие в совместном походе, он должен был согласиться, но мог и не согласиться (впрочем, такие приглашения довольно-таки нередко принимались Гиреями с готовностью, как сулившие законную воинскую добычу). Далее, кырк-ерские, а затем бахчисарайские властители никогда не позволяли Порте вмешиваться в сферу их внутренних дел. Впрочем и внешнюю свою, чисто крымскую политику они нередко вели самостоятельно, не нуждаясь в указах из Стамбула. А уж в своих воинских предприятиях ханы и вовсе справлялись собственными силами, никак не завися от султанов.

Более того, Менгли-Гирей, судя по всему, явно рассчитывал, укрепившись в Крыму с помощью османов, вести внешнюю политику, не всегда полностью соответствующую интересам его покровителей. В пользу такого предположения говорят дошедшие до нас отдельные факты его многолетней политической деятельности. Именно при нём Крым становится военно-политически настолько мощным государственным образованием, что с ним вынуждены считаться турецкие, московские и польские властители; примеров этому довольно много, они общеизвестны и убедительны.

Стояние на Угре. Миниатюра русской летописи

Сила Менгли-Гирея проявилась не только в умении достичь независимости в своих акциях, но и в динамичности его политической доктрины. Начав свою самостоятельную военно-дипломатическую деятельность со сближения с Москвой, хан не держался её слепо на протяжении всего правления. Напротив, он легко пересмотрел свои политические предпочтения, как только изменились внешние обстоятельства: исчезла опасность со стороны Орды и Польши, а Москва с ростом своего могущества стала проявлять всё более агрессивные тенденции в отношении южных (и не только южных) соседей. Поэтому Менгли-Гирей и стал инициатором постоянных набегов крымцев на южнорусские территории. Эти большие и малые походы имели целью отнюдь не только воинскую добычу. Они решали прежде всего более важную задачу: не допустить усиления русских на юге за счет укоренения на сопредельной ханству территории.

И в этой своей стратегии хан добился бесспорных успехов. Политическое значение «крымского фактора» в международных отношениях стран Восточной и Юго-Восточной Европы достигло при Менгли-Гирее такого уровня, что он мог даже влиять на вопросы престолонаследия в Порте (поддержка им в 1512 г. Селима, выступившего против правившего султана Баязида II, окончилась свержением последнего и победой претендента). Вряд ли в перспективные планы хана входило освобождение от экономически необременительного, но дававшего гарантию безопасности турецкого доминиума (скорее, покровительства). Плюсы такого положения явно преобладали над минусами, причём на протяжении всего существования Крымского ханства. Ведь, если разобраться, из других таких же держав-наследниц Золотой Орды (после её распада) до конца XVI в. не уцелело ни одной. Между тем Крым в ситуации постоянных попыток захвата его земель северными соседями оказался единственным государством, сохранившим свою жизнеспособность ещё два столетия. Причём прежде всего благодаря именно тому, что он опирался на политическую систему, созданную Менгли-Гиреем.

Что же касается сравнительно незначительных минусов такого покровительства, то здесь уместен анализ одного старого документа, весьма любопытного при всей спорности его подлинности как источника. Я имею в виду текст возможно заключённого между Менгли и султаном договора, определявшего дальнейшие права и обязанности Крыма или условия дальнейшего существования ханства в качестве полувассального союзника Порты. Этот источник нельзя назвать стопроцентно достоверным, то есть действительно не принадлежащим к апокрифам, которых всеобщая историография насчитывает сотни⁸. Но здесь имеет смысл взглянуть на этот, как и на многие другие недостаточно надёжно идентифицированные документы, с точки зрения не истории, а логики. Объясню научную ценность этого подхода.

В российской, крымской (и не только) истории существуют источники, которые можно отнести не столько к историческим, сколько к пророческим свидетельствам. Не имея возможности дольше задерживаться на том сюжете, подтвердим эту мысль примером, который способен пролить свет на данную проблему лучше множества доказательств или объяснений. В виду имеется так называемое «Завещание Петра Великого», явный апокриф более позднего происхождения, что уже было доказано, причём неоднократно.

Суть этой исторической, а точнее, мистической проблемы в том, что документ, составленный после Петра и содержавший российскую политическую программу на грядущие века, не только объяснял смысл некоторых малопонятных действий покойного императора, но и предсказывал со стопроцентным «попаданием» дальнейшие внешнеполитические акции России. Прежде всего — агрессивные и в конечном счёте для самой России весьма мало полезные. Короче, этот прямо-таки пророческий документ обладает высокой степенью правдоподобности если не историографической, то историософской, и в этом его непреходящая ценность. Как и памятника, к ознакомлению с которым мы приступаем.

Итак, перед нами договор, повторяю, возможно, заключённый между Менгли-Гиреем и султаном Мехмедом II, а фактически определявший дальнейшие отношения между Крымским ханством и Османской империей. Его смысл:

1. Султан никогда не должен возводить на ханство никого, кроме царевичей из рода Чингис-хана.

2. Порта никогда, ни под каким предлогом не может подвергать смертной казни никого из фамилии Гиреев.

3. Владения хана и другие местопребывания членов дома Гиреев должны быть признаны неприкосновенными убежищами для всех, кто бы ни находил в них себе приюта.

4. На публичной пятничной молитве в хутбе после имени султана должно быть поминаемо имя хана.

5. Ни на какую письменную просьбу хана не должно быть отказа со стороны Порты.

6. Хан во время похода имеет пятибунчужный штандарт.

7. Во всякую кампанию хан должен получать от Порты сто двадцать кисетов золота на содержание своей лейб-гвардии и восемьдесят кисетов на своих мурз и капы-кулу (цит. по: Смирнов, 1889. С. 294; см. также в: Peyssonel, 1787. Bd. II. S. 228—230; Hammer-Purgstall, 1856. S. 35; Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. П. С. 256—257; Улькюсал, 1980. С. 41).

По поводу этого известного документа можно заметить, что большинство его пунктов (1, 3, 4, 5, 6, 7) исполнялись и ханами, и султанами на всём протяжении «османского» периода истории Крыма безукоризненно.

Что же касается пункта 2, то здесь следует сделать оговорку, относящуюся к истории не столько политики, сколько религии. Данный пункт попросту подтверждал принадлежность крымского хана к всемирной мусульманской умме, верховной властью над жизнью и смертью любого члена которой обладал халиф. Ну а то, что его прерогативы на данном этапе исполнял турецкий султан — это просто исторический факт, с которым считались не только крымские мусульмане. Другими словами, этот пункт, хотя он иногда (считанные разы) и нарушался, необычайно возвышал достоинство ханов по сравнению с остальными членами многомиллионного мусульманского сообщества.

Таким образом, рассматриваемый письменный источник обладает в смысловом отношении определенными признаками достоверного исторического документа. Ему не хватает, как было сказано, одного-единственного качества, а именно, стопроцентно установленного и подтверждённого (с точки зрения формальной адекватности) статуса памятника международного права. Впрочем, полагаю, что в процессе дальнейшего прочтения истории коренного народа Крыма и его властителей будет не лишено смысла постоянное обращение к этому договору как к некоему реперу, на который более или менее искренне старались (или не старались) ориентироваться ханы Крыма и султаны Турции. Этим будет подтверждена ещё раз одна старая истина: и апокрифы, и легенды, и мифы относятся к высокоинформативным источникам.

Гораздо менее достоверен иной вариант договора, который тем не менее стоит привести хотя бы потому, что он представляет собой протурецкий вариант только что приведенного текста. Итак, вот эти пункты:

1. Никто из нас не должен творить убийства, если бы даже, в противность закону, и выступил один против другого.

2. Оказывая во всех делах друг другу помощь, мы будем мстить всем врагам нашим.

3. Имеющие быть после тебя (то есть Менгли-Гирея. — В.В.) ханы будут присягать мне и тем, кто будет после меня; отрешение и назначение [ханов] пусть принадлежит падишаху османскому.

4. Назначение кадиев для народа, находящегося в Кефе, Мангупе и в их окрестностях, ровно как и взимание десятины, тоже принадлежит османцам: Крымские же ханы не должны в это вмешиваться; падишах же османский не касается права хана чеканить свою монету (Смирнов, 1889. С. 298—299).

Происхождение этого документа достаточно ясно, даже если не вникать в его сугубо протурецкий смысл. Оно становится ещё более явным, стоит только присмотреться к форме именования султана: для крымцев (и не только) существовал единственный падишах — отнюдь не султан, а правящий Гирей-чингизид.

Но в обоих текстах, нужно заметить, отсутствуют некоторые условия, весьма существенные и, главное, почти неукоснительно выполнявшиеся на всём протяжении так называемого вассалитета ханства по отношению к Турции. Смысл важнейшей из таких незафиксированных статей в том, что нападение любого агрессора на Крым почти неизбежно означало для него начало одновременной войны и с Османской империей. Такой проблемы для соседей Крыма до «османского ига» попросту не существовало, и крымцы не успевали отбиваться от всех, кто рано или поздно ощущал жгучее желание попользоваться благами и щедротами этого сказочного уголка Земли.

Теперь аппетиты соседей Крыма (в первую очередь, северного, самого опасного для крымцев) надолго должны были умериться из-за соразмерной опасности ответного удара могучей Османской империи.

Смысл остальных статей в основном касается равноправного по ряду позиций положения ханов и султанов, причём в реальности. Так, ханы имели право на ношение на чалме падишахского аграфа⁹. Они могли сидеть в присутствии султанов. Они получали, так же как султан, обязательные подарки от турецкой элиты, в том числе от господарей Молдовы и Валахии. Они имели право на дани, не только от Москвы, но и, что менее известно, от Польши, Литвы и Австрии. И, безусловно, чисто формально, от Франции и Англии — это был реликт, оставшийся от давнишнего статуса Властелина мира, Чингис-хана.

Наконец, существовало вполне реальное право, подымавшее Гиреев высоко над всеми остальными, действительно вассальными территориями султана грандиозной империи. При вымирании султанского рода трон и остальные прерогативы последнего из них должен был наследовать не кто иной, как один из Гиреев. Это положение, кажется, было зафиксировано, не в Крыму, а в Турции (Haxthausen, 1847. S. 417). Согласимся с тем, что такой случай за всю историю ханства не имел места ни разу. Но это совершенно не меняет дела, ибо в государственно-правовом смысле право престолонаследия лучше любого иного, даже более реального и осуществимого, определяло статусы двух властительных династий если не как аналогичные, то сближавшиеся. Как и статусы двух великих держав — Крымской и Османской.

И последнее, но не менее важное замечание также на эту тему — о реальной воинской силе державы Менгли-Гирея. Проводя непрерывно и успешно политику привлечения кочевников-ордынцев к переселению в Крым, хан за годы своего правления значительно увеличил численность населения на полуострове и за Перекопом. При этом, естественно, увеличились и оборонные, и наступательные возможности ханского войска. Об этом говорит его численность. Менгли-Гирей был первым из крымцев, кто смог вывести в поле четвертьмиллионную армию (Трепавлов, 2001. С. 164). По числу воинов она была равна или незначительно уступала лишь непобедимой в ту эпоху армии османов и значительно превосходила воинские силы таких великих держав, как Англия или Франция.

Что же касается внешней и внутренней политики, то этот хан чувствовал себя на престоле значительно увереннее, чем большинство его преемников. То есть он даже мог позволить себе поступиться какими-то правами, зная, что его личная политика достаточно действенна для того, чтобы реально, по-прежнему, пользоваться старыми привилегиями. Сказанное относится, во-первых, к его внутренней политике в завершающий период его правления. Ни один из современных ему крымских беев или эмиров не обладал политическими возможностями (или талантом), достаточными, чтобы оказать давление на хана посредством, к примеру, внутридворцовой интриги, шантажа, угрозы послать донос в Стамбул или сколотить враждебную Гирею оппозицию в Крыму и за Перекопом. Во-вторых, чутко улавливая все политические веяния в Порте и других соседних державах, Менгли-Гирей реагировал на них в достаточной степени профессионально и своевременно.

И третье. Почти постоянно участвуя в войнах — собственных или оказывая помощь союзникам, Менгли-Гирей значительно расширил владения Крымского ханства, территория которого простёрлась далеко за пределы полуострова. Государство обрело при нём очертания, с которыми приходилось впоследствии считаться близким и дальним соседям.

Что же касается отношений с Османской империей, то новые, формально ущемлённые ханские права были сформулированы как бы под Менгли-Гирея. Они в действительности не мешали ему править так, как было нужно для него, то есть для ханства. Но этого нельзя было сказать о тех, кто сменил второго Гирея во дворце на р. Ашламе и их потомков уже на бахчисарайском престоле. Они-то в полной мере смогли оценить всю горечь утраты суверенитета некогда независимого государства на Чёрном море. Сыновья и внуки Менгли-Гирея I не всегда умели держать на должном уровне высоко поднятый им ханский престиж. Причём дело было, кажется, не столько в политических дарованиях, сколько в стремлении некоторых из них крепить прежде всего личную власть, и лишь во вторую очередь заботиться о положении ханства. При них «султаны присвоили себе право не только утверждать, но и назначать кандидатуры на крымский трон — и это при том, что в крымской государственной традиции (которая, в свою очередь, восходила к чингизидской) должность хана была не назначаемой и даже не наследуемой, а выборной» (Гайворонский, 2009. С. 8).

Менгли-Гирей I скончался в 1515 г. в Девлет-Сарае, столице Великой орды, и был похоронен в Салачике, под сводами построенного им самим фамильного дюрбе.

Примечания

1. Тимар — владение, соответствующее римско-германскому лену или русскому уделу. Его господин (тимариот, тимарджи, тимарлы, топраклы) в уплату за пользование тимаром (он мог быть совсем небольшим) был обязан за свой счёт не только вооружиться и явиться по первому призыву в султанскую армию, но и оплатить снаряжение и коней для 2—4 всадников своего тимара. Невыполнение этого военно-экономического долга влекло за собой отчуждение тимара османскими властями и передачу его другому тимариоту (подр. см.: Haberkem, Wallach, 1972. Bd. II. S. 617).

2. Эти походы требовали значительных расходов, которые, впрочем, возмещались Портой. Так, в 1593 г. султанский диван указал османскому наместнику в Кефе, что главный чиновник местной таможни, чауш Эбу-Бекир, должен передать хану из сборов своего ведомства, кроме обычной ежегодной выплаты, ещё 5000 цехинов (золотая монета, равная по стоимости московскому червонцу или западноевропейскому дукату). Они предназначались для обеспечения похода войск Гази-Гирея II на венгерский фронт. И в 1602 г. тот же хан полностью получил затребованные им 3000 цехинов за новый, совместный с турками поход (Ivanics, 2008. S. 120).

3. Автор этого сообщения, историк Мухаммед Риза, вероятно, ошибся. Мехмед-Гирей в те годы едва вышел из отрочества, да и калгой тогда был не он, а младший брат хана, Ямгурчи-Гирей. Видимо, именно он и возглавил поход-реванш.

4. Так, после разгрома орд Шейх-Ахмата у р. Сулы, Менгли-Гирей бросил свои войска на Волынь и Галичину, разорил окрестности польско-литовских Луцка, Львова, Браславля, Киева, Белза, Турова, Люблина, Кракова. А в 1502 г. его молдавский союзник Штефан штурмом взял приднестровские Коломыю, Галич, Покутье, Снятин и другие городки (Греков, 1984 «а». С. 151).

5. Как отмечает современный российский исследователь эпохи Ивана III, отправка московских войск «в Поле предназначалась для помощи Менгли и была вызвана его просьбой. Однако не исключалось, что Ахматовичи пойдут не на Крым, а на Русскую землю. В этом случае предполагались совместные действия с главными силами Менгли в соответствии с союзным договором и с обязательством, принятым на себя самим ханом». Что же касается международно-политического значения этой кампании, то это «был первый поход служилого ополчения в глубь Дикого Поля, первый опыт коалиционной войны на южном направлении, первое материальное проявление союза [Москвы] с Крымом» (Алексеев, 2007. С. 314—315, 316).

6. Опасаясь ордынцев, Менгли-Гирей заранее неоднократно, с 1480 по 1499 гг., искал на всякий случай убежища. Он не надеялся на турок и обращался с такой просьбой к московскому великому князю. Причина проста — будущий султан, пока занимавший пост наместника в Кефе, в дальнейшем вполне обоснованно мог заподозрить во властителе Крыма опасного конкурента и принять соответствующие меры. Именно эта мысль и насторожила Менгли: «У нас в старых людях притча есть: «две бараньи головы в один котёл не лезут» молвят. А тот нас не послушает и мы его не послушаем, меж нас лихо будет. Молвя, блюдёмся; а где лихо живёт, из тое земли люди выходят». Иван III успокаивал хана: «от меня, великого князя и от сыновей и от братий... тобе царю брату и твоему брату и твоим детем и великим князем, и добрым слугам никакого ми вам лиха не учинити. Добровольно приедешь, добровольно куды всхочешь пойти, пойдёшь, а нам тобя не держати». Такую же грамоту, слово в слово, прислал Менгли-Гирею и Василий III (Малиновский, 1863. С. 233, 269, 402).

7. Как писал об этом инциденте в Москву сам Менгли-Гирей, «Баазит Салтан... против их пашу послал с тем: кто Менли-Гирею царю друг, и мы тому друзи, а кто Менли-Гирею царю недруг, и мы тому недрузи; вы Менли-Гирею царю недрузи стоите, в нашу отчину вам пути нет, куды вам въехати. Так молвя, и переведчи его в Белгород салтановы люди, да из Бела города их выбили» (перевод грамоты цит. по: Памятники, 1884. С. 509). Эти слова властителя Османской империи не расходились с делом. В том же году он помог хану укрепить оборону Крыма: «Перекоп делати Баазит Салтан тысячу человек дал и с мастеры из Кафы, из Манкупа городов...» (цит по: Малиновский, 1863. С. 173). Главная причина такой помощи: Крым был в эти годы одной из сторон треугольника Стамбул — Москва—Бахчисарай, который мог бы стать, с точки зрения султана, идеальным инструментом противостояния крепнувшей польской державе.

8. Крупный историк Крыма ханского периода С.Ф. Орешкова вообще не считает проблему подлинности этого акта предметом, стоящим анализа: «Суть крымского вассалитета была явно связана не с документом, соглашением, какими-то взаимными обязательствами, а теми традициями, которые существовали в османо-исламском мире. И там эти традиции и обычаи ценились выше, чем их какое-либо формальное оформление... В османо-крымских отношениях также были, очевидно, какие-то договорённости, обещания, соглашения, которые затем должны были подтверждаться или отвергаться последующими правящими лицами, но суть отношений зиждилась не на них... Перед нами Восток, власть силы и покорность этой силе, постоянство и некая изменчивость внутри его, — всё то, что не нуждалось в документальных обязательствах, но было порой крепче европейских международных договоров» (Орешкова, 2005 «б». С. 294—295).

9. Аграф — украшение, представлявшее собой драгоценный камень, часто в обрамлении перьев, помещавшееся на чалме в центральной её части, то есть надо лбом падишаха.