Мода и стиль

Общечеловеческое явление, столь же не чуждое средневековым людям, как и читателям этой книги, — мода — рассматривается археологами как совокупность признаков, наиболее часто встречающихся в какой-либо группе вещей, более или менее близких по времени. Это не противоречит обычному взгляду на моду как на проявление вкусов, господствующих в тот или иной момент во внешних формах быта, например одежде. Ведь именно в них археолог видит непосредственную причину возникновения изучаемых им вещественных признаков. Но ему приходится учитывать и всю относительность этого понятия: ведь можно в одном случае, например, в ателье индпошива, говорить о моде ближайшего сезона, а в другом — таком, как наш, — речь пойдет о моде целой эпохи.

Были ли моды далекого прошлого устойчивее современных? Может быть, на раннем этапе развития человечество еще не ведало моды в нашем обыденном смысле этого слова? Как знать! У первобытных людей, кроме «одежды» — набедренной повязки, передника из травы или лыка, — были в ходу перья, ожерелья из раковин, пестрые шкуры и, наконец, раскраска собственной кожи. Все это имело, конечно, определенное магическое значение. Но ведь и в наше время сутана или ряса служителя культа, богослужебные ризы, «священные» сосуды, да и облачения самого божества в немалой степени подвержены влиянию изменчивых господствующих вкусов.

Правы ли те, кто видит в ухищрениях моды (в обычном смысле слова) лишь одно: стремление привлечь к себе взоры окружающих и не отстать от того, кому это удается? Присмотритесь внимательней: так называемая «обычная» мода не выходит за рамки того, что можно назвать модой исторической. Историческая же мода — явление относительно долговечное, регламентированное не только живым обычаем («приличиями»), но и овеянное традицией. Вытекая из единого для большинства членов общества строя идей, она на каком-то отрезке времени может даже охраняться государством. Попробуйте, например, представить себе, как отреагировала бы современная публика на появление ваше в общественном месте— не на пляже, а, скажем, на улице или в театре — в одной набедренной повязке. Это был бы не лучший из способов обратить на себя внимание. Не сомневаемся, что милиция, разделяя господствующие вкусы, мягко, но настойчиво воспротивилась бы такому анахронизму.

Из сказанного не следует ли, что мода — явление архисоциальное? Как таковое, она — порождение Истории, a потому иногда может послужить объектом археологического изучения.

Прежде чем покончить с этим экскурсом — чтобы он не завел уж очень далеко от Горзувит и «готских» деталей туалета горзувитян, — взглянем все же еще раз на какое-либо из знакомых нам проявлений моды. Мы увидим, например, что мода нашего времени без конца повторяет немногочисленные варианты мужских (а теперь и дамских) брюк, идея, конструкция и основные детали которых унаследованы от штанов глубокой древности. Генеральские лампасы и те не новы — скифские вожди носили такие же на своих штанах-анаксиридах!

Однако, хотя штаны и свойственны одежде на безграничном пространстве Европы и Азии в течение столетий, покрой их, материал, форма пуговиц, пояса, пряжки и прочее далеко не одинаковы и довольно переменчивы. Они, как и любая вещь, способны рассказать о месте и времени пошива, о профессии и образе жизни их владельца, о его характере и социальной принадлежности.

Сказанное относится и к одежде средневековых людей, в том числе горзувитян, кстати, тоже носивших штаны. До нас, как уже говорилось, дошли такие характерные конструктивные и в то же время декоративные детали их костюма, как «пальчатые» фибулы (заколки плащей), «соколиные» поясные пряжки и пр. Растительные мотивы на фибулах и пряжках «типа Суук-Су»^* были модными в VI—VII вв., но находят свои прототипы и в более ранней североевропейской и позднеантичной (тоже в свое время модной) орнаментике. Человеческие физиономии на этих вещах похожи на античные маскароны^** Боспора и Скифии и в той же мере напоминают изображения скандинавских и славянских языческих божеств. Зооморфные же мотивы этих украшений трудно сказать к чему ближе — к отображению животных в скифском, сармато-аланском, древнеиранском искусстве или к тем причудливым растительно-звериным образам, какие можно сыскать в костяной и деревянной резьбе и торевтике^*** крайнего северо-запада Европы.

В таких же или родственных в художественном отношении изделиях из других мест Таврики отразилось своеобразное развитие художественного стиля, не без некоторых, хотя и слабых оснований названного «готским». В Крыму наиболее ранние вещи этого стиля, изготовленные на Боспоре в IV—V вв. н. э.¹, относительно быстро проникали на территорию собственно Таврики. Эти широко известные вещи неоднократно рассматривались в специальных трудах. Позволим себе остановиться в связи с ними на одном вопросе, разработка которого опирается на подобные археологические памятники. Попробуем охарактеризовать в общих чертах историко-художественное явление, охватившее всю раннесредневековую Европу и ярко представленное в Крыму. Связанное с именем готов, оно имеет прямое отношение к Горзувитам и горзувитянам.

Известно, что характернейшая декоративная особенность готских ювелирных изделий — применение своеобразно стилизованных «звериных», точнее фаунистических, а также растительных и антропоморфных мотивов в сочетании с геометрическими вставками в виде прикрепленных к орнаментированным пластинам металлических гнезд, заполненных цветным стеклом или кусочками самоцветов При широчайшем всеевропейском распространении подобных вещей нелегко ответить на вопрос: что же явилось собственно готским вкладом в художественный стиль этих украшений?

Давно прослежено (и в этом нетрудно убедиться), что свойственные таким вещам пышные и яркие стеклянные или альмандиновые инкрустации проделали в ювелирном искусстве далекий и долгий путь от древних сармато-аланских изделий античной поры до позднеримской и ранневизантийской торевтики. Благодаря ей эти варварские красоты стали широко популярными на всей периферии тогдашнего культурного мира.

Звериные мотивы были не менее существенным элементом в вещах развитого готского стиля. Изображения животных на деталях и украшениях одежды, надо полагать, и в раннем средневековье (так же, как в более далекой древности) олицетворяли силы природы, поклонение которым уходит корнями в языческие верования любых варварских племен. Заупокойный обряд в раннесредневековых южнобережных могильниках — христианский (присутствуют нательные кресты), однако инвентарь многих погребений южной Таврики вплоть до XII—XIII вв. отражает и суеверия язычества, включая употребление звериных символов как «оберегов» от нечистой силы².

Распространение на огромных пространствах Европы вещей единого стиля было возможно при широком заимствовании и варьировании общеизвестных форм изделий, принятых в качестве художественного образца. В то же время налицо и повсеместно наблюдаемые различия, существующие в этих вещах. Стереотипной была, конечно, конструкция какой-либо фибулы или пряжки, но одинаковые, на первый взгляд, очертания, декоративные вставки, орнаменты, зооморфные или антропоморфные детали декора достаточно разнообразны. Лишь иногда можно уловить повторения одного оригинала-образца с более или менее широким ареалом распространения. Чаще же увидим синхронные варианты каких-либо типов, тяготеющих к определенному району; порою их можно расположить в ряды, убедительно показывающие хронологическую эволюцию исходного типа.

Иными словами, есть все основания считать, что украшения готского стиля выделывались и употреблялись в разных местах Европы. Одни мастерские при этом достигали уровня своего рода художественных центров, где шла выделка оригинальных произведений ювелирного искусства, другие могли лишь дублировать те или иные образцы, третьи, быть может, совмещали оба вида деятельности.

Фибулы, бусы, серьга и браслет из раскопок в Гурзуфе.

В конечном же результате как бы само собой сложилось художественное единство в огромном, необъятно широко распространенном ассортименте всевозможных и лишь на первый взгляд однообразных металлических украшений и деталей одежды, оружия, конской сбруи и проч. Оно-то и было определено в дореволюционной науке термином «готский» стиль. Однако уже и тогда многие исследователи видели в нем скорее стиль, порожденный всей в целом переходной эпохой Великого переселения народов.

Выявлению сармато-аланской струи в материальной культуре готов Северного Причерноморья (особенно в произведениях художественного ремесла) посвящены работы В.В. Кропоткина³, В.К. Пудовина⁴ и ряда других авторов. «Готская» проблема постоянно и повсеместно выплывает не одной, так другой стороной при изучении локальных групп вещей и отдельных предметов того же круга и времени⁵. Вот почему актуальность дальнейшего исследования этого всеевропейского стиля отнюдь не ослабевает, а скорее усиливается.

Распространение стиля могло происходить, конечно, при условии интенсивного перемещения самих изделий от каждого из центров на периферию и из одного района Европы в другой, что, в свою очередь, предполагает как переселение владельцев подобных вещей, так и торговый обмен. К выяснению этих связей и «маршрутов» устремлены с прошлого века по сей день многие попытки ученых. Естественно, это очень важно, хотя не так-то и легко, — проследить направления, по которым передвигались готские ювелирные изделия от основных (но тоже еще проблематичных) центров их выделки.

В силу всего вышесказанного такие вещи могут послужить наглядным связующим звеном, без которого, между прочим, были бы мало убедительными умозаключения об исторических связях населения стран Европы в эпоху раннего средневековья. Без этих вещей выглядели бы лишенными реальной основы и любые предположения о межплеменных этнокультурных взаимоотношениях, о происхождении или родстве племен, сменявших друг друга на территории Крыма в эпоху Великого переселения.

Многие из готских украшений, например, отдельные фибулы V—VI вв., еще, как правило, обременены грузными вставками из цветной силикатной пасты, стекла, пурпурного и лилового альмандина, других драгоценных или полудрагоценных минералов. В орнаментации и форме вещей VI—VII вв., как уже говорилось, таких инкрустаций меньше, с ними не всегда органично сочетаются растительные, антропоморфные и зооморфные символически-декоративные мотивы, причем явно преобладают «звериные». Фигуры львов на щитках застежек, птичьи и змеиные головки на «пальцах» фибул или концах браслетов, соколиная голова с цветным глазком и хищно изогнутым клювом на больших пряжках женских поясов — таковы обычные сюжеты этих массивных ювелирных изделий.

Продвигаясь по Северному Причерноморью далеко на запад, многие племена и народы эпохи Великого переселения, в том числе готы, гунны, а более всего те же аланы, присоединявшиеся и к готам, и к гуннам, по-своему перерабатывали и обогащали популярные во всем варварском мире полихромные, зооморфные, растительные украшения. Они же и разносили их по самым отдаленным углам Европы.

Возвращаясь к вопросу о населении раннесредневекового Южнобережья, нельзя не отметить, что вещи, по которым можно судить об этом населении, дали в основном средневековые кладбища «округи Горзувитской».

Примечания

*. По названию урочища близ Гурзуфа, где вещи этого стиля найдены впервые.

**. Маскарон — рельефное украшение в виде человеческого лица или головы животного.

***. Торевтика — искусство рельефной обработки художественных изделий из металла.

Литература и источники

1. А.А. Спицын. Вещи из керченских катакомб 1904 г. ИАК, вып. 17, СПб, 1905, стр. 115—126; В.В. Шкорпил. Отчет о раскопках в Керчи в 1909 г. ИАК, вып. 47, СПб, 1913, стр. 1—41; Ю.Ю. Марти. Сто лет Керченского музея. Керчь, 1926, стр. 47, 81—89, 76—78; В.К. Пудовин. Три боспорские лучевые фибулы, СА, 1962, № 2, стр. 142—148.

2. А.Л. Якобсон. Средневековый Крым. М.—Л., 1964, стр. 14, 15.

3. В.В. Кропоткин. Население юго-западного Крыма в эпоху раннего средневековья. М., 1953; Его же. Могильник Суук-Су и его историко-археологическое значение. СА, XXVIII, 1959.

4. В.К. Пудовин. Датировка нижнего слоя могильника Суук-Су. СА, 1961, № 1, стр. 176—185.

5. А.К. Амброз. Фибулы юга европейской части СССР. Свод археологических источников, вып. Д. 1—30, М., 1966; Его же. Дунайские элементы в раннесредневековой культуре Крыма VI — VII вв. Краткие сообщения Института археологии АН СССР, вып. 113, М., 1968; Его же. Южные художественные связи населения Верхнего Поднепровья в VI в. В сб.: «Древние славяне и их соседи», М., 1970 (см. также ряд статей других авторов в том же сборнике).