P.M. Абинякин. «Смена главнокомандующих Вооруженными силами на Юге России в 1920 г.: проблема сочетания "добровольческих" и "регулярных" устоев»

Проблема смены главкома ВСЮР весной 1920 г., казалось бы, достаточно изучена и даже фактологически реконструирована как в мемуарах, так и в исторической и даже художественной литературе. Однако масса недосказанностей и противоречий в воспоминаниях не преодолена и не выяснена, что, в свою очередь, порождает как минимум два весьма актуальных вопроса. Каковы скрытые пружины крайне непоследовательных, а то и попросту необъяснимых поступков главных участников тех событий? Преодолел ли новый главнокомандующий специфику «добровольческого» этапа или стал невольным заложником сложившихся устоев армии?

Во многом эти вопросы порождены недостаточной бдительностью практически всех авторов, которые довольствовались воспоминаниями преимущественно самого А.И. Деникина, точнее говоря, их опубликованной версией. Между тем архивные материалы, прежде всего личного фонда Деникина в Государственном архиве Российской Федерации, содержат сведения, исходящие от разных людей из окружения главнокомандующего и участников тех драматических событий. П.С. Махров, А.П. Богаевский, Трухачев, А.Г. Шапрон-дю-Ларрэ и другие оставили весьма противоречивые и эмоциональные записки, из которых следует, по меньшей мере, сомнение в самостоятельности решения Деникина об уходе. Присутствуют здесь и записки М.Н. Ползикова, известные до сего времени исключительно по деникинским цитатам в «Очерках русской смуты», и воспоминания самого А.П. Кутепова, весьма смахивающие на объяснения проштрафившегося. Имеются и совершенно не известные ранее документы — например, секретное письмо начальника Дроздовской дивизии сербскому посланнику. Венчают данный кладезь информации собственноручные ремарки, комментарии и возражения Деникина, уточняющие как его позицию, так и лукавость иных мемуаристов.

Отдельного упоминания заслуживает и крайняя скупость изложения ситуации П.Н. Врангелем, которую адекватнее называть скорее многозначительным молчанием в скользких обстоятельствах.

В то же время не следует забывать и расхожую фразу, что мемуары — это рассказ о том, как все должно было быть на самом деле. Поэтому столь специфические источники требует критического анализа и строжайшего сопоставления данных.

С одной стороны, Деникин прямо писал: «Главной своей опорой я считал добровольцев»¹. Больше всего это касалось «цветных» полков, среди которых еще оставались несгибаемые соратники по братству первопоходников. Многие «полевые командиры» именных частей были лично знакомы с главнокомандующим и пользовались (особенно А.П. Кутепов и А.В. Туркул) его особым расположением. И стародобровольческое офицерство, при всей критике «слабостей» вождя, отвечало взаимностью. Не случайно после известия о его предполагаемом уходе дроздовцы телеграфировали, «что никого не признают, кроме Деникина, а всякого другого расстреляют»², и все командиры частей Добровольческого корпуса (и под их давлением Кутепов) при избрании преемника выражали ему полное доверие, просили остаться на посту главнокомандующего и были готовы принудить к тому других участников³. Еще в августе 1919 г. полковая верхушка 83-го пехотного Самурского полка (созданного на основе дроздовских кадров, то есть добровольческого, лишь названием напоминавшего дореволюционный) ходатайствовала о переименовании в 1-й Солдатский генерала Деникина полк⁴, — иначе говоря, о превращении в именной.

Сама традиция создания именных частей обычно означала закрепление уже сложившегося неофициального положения «личной гвардии» конкретного генерала. И Л.Г. Корнилов, и М.Г. Дроздовский, и С.Л. Марков были для получавших их шефство подлинными кумирами, знали и рассчитывали на это.

Неформальный авторитет «цветных» на практике подспудно поощрялся командованием, выражаясь и в стремлении штабных чинов быть хотя бы номинально причисленными к именным частям. Так, в июле 1919 г. в списки 1-го Марковского полка, более того — в самую почетную 1 -ю «роту генерала Маркова», где служили в основном «коренные марковцы», — попал помощник начальника разведывательного отдела штаба главнокомандующего ВСЮР капитан Б.Г. Шкилль, — правда, тоже первопоходник⁵. В оперативном отделе того же штаба служили дроздовцы-походники B.C. Дрон и П.В. Колтышев⁶. Охранная рота и особая офицерская Ставки главнокомандующего ВСЮР рота состояли из марковцев, и, по некоторым сведениям, условием перевода туда были участие в 1-м Кубанском походе и наличие ранений⁷. Шоферы Ставки тоже набирались из марковцев; Марковская инженерная рота обеспечивала связь штабов армий и корпусов в масштабах ВСЮР⁸. Внутри самой Добровольческой армии, вполне естественно, адъютантами командующего были дроздовец (знаменитый «адъютант его превосходительства» — самозваный капитан (прапорщик) П.В. Макаров, агент большевиков) и поручик-марковец⁹.

С другой стороны, тот же Деникин весьма настороженно воспринимал преторианские амбиции «любимцев», что служило основанием некоторого торможения служебного роста молодых и энергичных кадров. Известно, что к концу 1919 — началу 1920 гг. начальники дивизий, командиры бригад, а то и полков, В.В. Манштейн, Н.В. Скоблин, А.В. Туркул, В.Г. Харжевский, в большинстве 25-30-летние, претендовали на генеральство, но от Деникина его так и не дождались.

Однако уже образовавшаяся неформальная элита обладала высокой устойчивостью и напористостью, добиваясь всеобщего признания и безусловного влияния. Многочисленные проявления, казалось бы, бытовой агрессивной капризности в действительности были вполне серьезным симптомом лихорадочного складывания и насаждения внутридобровольческой иерархии как признака новой корпоративности, весьма отличной от староармейской.

Амбиции Добровольческого корпуса проявились в требовании его командира Кутепова от 23 февраля 1920 г. об исключительных преимуществах при возможной эвакуации, о фактическом предоставлении ему диктаторской власти по всему маршруту отступления и о контроле над отъездом Ставки и правительственных учреждений. В заключение Кутепов многозначительно подчеркнул, что выступает «в полном согласии со строевыми начальниками, опирающимися на голос всего офицерства»; Деникин в «Очерках русской смуты» отметил свою реакцию предельно четко: «Вот и конец». Как проговорился Кутепов, он и предполагал именно такую реакцию¹⁰. Данный сюжет до сего времени не рассматривался, тогда как он заслуживает пристального внимания.

Казалось бы, весьма непонятна реплика Деникина о совершенно другой дате, когда генерал писал, что день 28 февраля стал одним из самых черных дней в его жизни. Но следует учитывать, что особенность деникинских мемуаров состоит в чрезвычайном обилии недомолвок относительно событий тех дней. Только архивные материалы помогают прояснить ситуацию. Как раз 28 февраля начальник Дроздовской дивизии генерал-майор В.К. Витковский начал зондировать почву о переходе Добровольческого корпуса на сербскую службу, ссылаясь на разрешение Деникина, который в действительности ничего не подозревал¹¹. (Впрочем, начдив искренне верил в деникинское согласие, так как был намеренно дезинформирован Кутеповым, начавшим интригу против главнокомандующего и пытавшимся внушить тому уверенность во всеобщем недовольстве добровольцев.) Сербские представители передали письмо Витковского, где прямо говорилось о поручении Кутепова, Деникину, для которого оно, естественно, «оказалось совершенно неожиданным». Скорее всего именно тогда, а даже не под влиянием кутеповской телеграммы, главнокомандующий впервые подумал об уходе уже вполне определенно.

Почти сразу же по прибытии в Крым, едва не у трапа транспорта, Кутепов, судя по его докладу Деникину, получил приглашение командира Крымского корпуса генерал-майора Я.А. Слащова прибыть к нему в штаб, в Джанкой, где тот заявил о всеобщем недовольстве главнокомандующим и о якобы готовящемся 23 марта совещании представителей армии, флота, духовенства и населения, которое «попросит» его уйти. Слащов пригласил Кутепова принять участие, упирая на отрицательное отношение к главнокомандующему и в Добровольческом корпусе, но встретил отказ со ссылкой на лояльность добровольцев. Командир Добровольческого корпуса тотчас отбыл в Феодосию и доложил Деникину о происшедшем. Такова версия Кутепова.

Однако она вызывает большие сомнения. Слащов в воспоминаниях ни словом не обмолвился ни о встрече с Кутеповым, ни о подобном разговоре. Более того, он прямо указывал на кутеповское стремление заменить Деникина собой, основанное на склонности к интригам, а неудачу замысла объяснял отсутствием чьей бы то ни было поддержки. Конечно, отношения двух командиров корпусов были недоброжелательными, но именно поэтому не следует отдавать исключительное предпочтение версии одного из них. Допустив, что Кутепов действительно стремился подтолкнуть главнокомандующего к уходу и занять его место, все его прежние и последующие поступки тех дней оказываются уже не противоречивыми, а весьма логичными и последовательными.

В составленной в эмиграции записке командир Добровольческого корпуса, описывая встречу со Слащовым, трактовал ее уже несколько иначе. Он признался, что, характеризуя настроения подчиненных, сделал оговорку — «хотя и есть, может быть, некоторая критика штаба главнокомандующего, в связи с оставлением территории Юга России и эвакуацией в Крым»¹².

По свидетельству же генерал-майора Шапрона-дю-Ларрэ, Кутепов по прибытии в Феодосию вел себя очень странно. На вопрос о цели приезда он отвечать сначала отказался, и только после уговоров заявил: «Плохо, очень плохо. В армии идет брожение, недовольство», — после чего был допущен к Деникину немедленно. Затем, выйдя из кабинета, «он был еще более нервным. Гортанно сказал, что генерал Деникин отказывается быть главнокомандующим. В ответ Шапрон-дю-Ларрэ высказал твердое убеждение, что такое решение явилось исключительным следствием кутеповского визита и превратно поданной информации. Кутепов возразил: «Я сказал то, что есть. Все части недовольны Ставкой и не желают больше видеть во главе генерала Деникина», — и повторил: «Части Добровольческой армии не хотят Деникина»¹³. То есть тональность высказываний резко отличалась от той, о которой сообщал сам Кутепов.

Однако в дальнейшем разговоре почти сразу же выяснились серьезные преувеличения, так как в качестве примера недовольства были приведены только корниловцы и кавалеристы; более того, командир корпуса признал совершенную лояльность дроздовцев, алексеевцев и почти всех марковцев. Совершенно сменив тон и впав в задумчивость, Кутепов признал, что недовольная депутация корниловцев еще не мнение всей дивизии, и обещал категорически потребовать от Деникина остаться. Возможно, генерал спохватился и стал пытаться замаскировать собственные расчеты, которые едва не раскрыл; возможно же, он намеренно обнаруживал их, чтобы оказывать психологическое давление на главнокомандующего. Но Деникин все равно был совершенно потрясен. Столь же глубокое впечатление визит командира Добровольческого корпуса произвел и на смещенного с должности начальника штаба и назначенного помощником главнокомандующего генерала Романовского, который первым подал мысль о сборе старших начальников¹⁴.

Излагая содержание разговора, главнокомандующий отмечал, что Кутепов доложил ему о надежном и удовлетворительном настроении в двух дивизиях корпуса, а еще в двух — о неблагополучном¹⁵. В сочетании с сообщением о «происках» Слащова информация Кутепова преследовала несколько целей. Во-первых, «всеобщее недовольство» окончательно толкало впечатлительного Деникина на уход. Во-вторых, очернялся Слащов как претендент на власть — и как конкурент. В-третьих, сам Кутепов, открыто докладывавший о положении, оборачивался прямо-таки столпом верности. Вызов старших начальников Кутепов поддержал, причем предложил не собирать совещания, а обсудить положение с ними поодиночке. Его расчет можно увидеть и тут: поставить Деникина перед лицом суммарного общего недовольства, а самому быть рядом и надеяться — в роли «верного советника» — на передачу власти. Но главнокомандующий разом спутал карты, поставив Кутепова перед фактом созыва Военного совета с правом избрания преемника. Весьма показательно, что идея совещания, к тому же под председательством не Деникина, а генерала Драгомирова, вызвала одинаковое недовольство и Кутепова, и Слащова¹⁶.

Отсюда объяснимо и на первый взгляд непоследовательное поведение командира Добровольческого корпуса в день начала заседаний. На предварительном совещании старших начальников Дроздовской дивизии «было единогласно решено просить генерала Деникина остаться у власти, так как все мы не могли мыслить об ином главнокомандующем». Пришедший позже Кутепов говорил о твердом желании главкома оставить свой пост, но это не поколебало единодушия дроздовцев. «У всех нас было впечатление, что генерал Деникин пришел к своему решению вследствие какого-то разногласия, интриг и выраженного ему недоверия... Нам было совершенно непонятно поведение генерала Кутепова, а потому большинство ушло с заседания неприязненно настроенными против него», — вспоминал один из участников, генерал-майор Дроздовской артиллерийской бригады Ползиков. То же повторилось и на совещании всех старших начальников корпуса. «Генерал Кутепов сидел грустный, как бы подавленный, и неоднократно заявлял о твердом решении генерала Деникина... Невольно вспомнились слухи о его неладах с генералом Деникиным и о «подкапывании». Это было совершенно неправдоподобно, но тем не менее не было объяснений молчаливому, пассивному, а потому непонятному» поведению командира корпуса¹⁷.

Думается, ларчик открывается просто. Значительную часть Военного совета составили командиры дивизий и даже полков Добровольческого корпуса, а окрестности дворца, где проходили заседания, были фактически блокированы оцеплением офицеров-дроздовцев. При таком раскладе Кутепов мог наивно рассчитывать на избрание. Но неожиданным и роковым препятствием стало упорство, с которым начальники частей корпуса держались за Деникина. Именно на предварительных консультациях Кутепову было многозначительно заявлено о готовности расстрелять любого претендента (о чем упоминалось выше); впоследствии генерал вспоминал, как «возбуждение в настроении моего корпуса все больше и больше возрастало; многие горячие головы хотели уже принять решительные меры»¹⁸. Крушение надежд буквально на глазах и стало причиной столь явной кутеповской подавленности.

Характерно, что на Военном совете добровольцы вначале помалкивали, давая высказаться остальным. И только когда первый сумбур поулегся, прозвучало имя Врангеля и началась подготовка бюллетеней, Кутепов наконец-то отчетливо понял, что на карту поставлен его авторитет среди подчиненных и необходимо проявить единодушие с ними. Он встал и внушительно заявил о доверии Деникину, невозможности для себя принять участие в выборах и категорическом отказе от них. Его выступление шумно поддержали представители Добровольческого корпуса; Витковским была составлена соответствующая телеграмма в Ставку, — впрочем, без подписи Кутепова¹⁹. (Видимо, Витковский проявлял особое рвение из-за двусмысленного положения, в которое он попал со своим письмом сербскому представителю по милости командира корпуса.)

Получив же на следующий день приказ главнокомандующего о назначении Врангеля (и находясь в изоляции от подчиненных на узком совещании старших генералов), оставалось подчиниться. Но и тут имеются разночтения. Записям Ползикова противоречит дневник Витковского, который свидетельствует: после удаления с Военного совета начальников дивизий и командиров полков их яростные протесты возымели действие, произошло «признание генералом Драгомировым своей ошибки и извинение. Возобновление общего совета»²⁰. Иначе говоря, Кутепов в изоляции не был, но и ожидаемой поддержки со стороны подчиненных в отношении своих честолюбивых замыслов не получил. Приказ же Деникина положил конец и первоначальным намерениям Кутепова, и противодействию уходу главнокомандующего со стороны строевых добровольческих командиров.

Как бы то ни было, эти события со всей очевидностью продемонстрировали влиятельность именно «стародобровольческой» группировки.

Сменивший Деникина на посту главнокомандующего Врангель первоочередной задачей считал подъем боеспособности войск путем решительного морально-дисциплинарного оздоровления и отдыха. Это было жизненно необходимо, ибо положение было таково, что породило показательную по резкости оценку разложения и деморализации Добровольческого корпуса после эвакуации Новороссийска, данную полковником А.А. фон Лампе, — «знакомая революционная история»²¹.

«Разгул, хулиганство и бесчинства, наблюдавшиеся в первые дни по прибытии армии в Крым, были пресечены», — отмечал очевидец, приписывая это и воодушевлению от первых выступлений и приказов Врангеля, и неким «элементарным мероприятиям». Разумеется, в реальности поразительная результативность была достигнута как раз благодаря «фонарной деятельности» Кутепова, беспощадно вешавшего «офицеров и солдат старейших добровольческих полков чуть не за каждое разбитое в ресторане стекло»²². «С просьбами о помиловании по таким делам обращаться ко мне запрещаю, несмотря ни на служебное положение, ни на прошлые боевые заслуги»²³, — объявил он в приказе, тем самым окончательно аннулируя негласную неподсудность первопоходников. Этот единственно возможный путь был вполне созвучен предложению нового начальника штаба ВСЮР генерал-лейтенанта Махрова — «появление на улице в явно нетрезвом виде считать преступлением, влекущим предание военно-полевому суду и смертной казни»²⁴. Активно практиковались расстрелы за грабеж и разжалования за дебоши.

На успех восстановления порядка повлияли следующие факторы. Во-первых, энергичность, бескомпромиссность и широкое применение суровых карательных мер, уничтоживших уверенность во вседозволенности и безнаказанности. Во-вторых, «во время долгого отступления произошел естественный отсев» — слабовольные, разочарованные, а также падкие на добычу от побед явно преступные элементы покинули армию, так как «ее новый нравственный курс им был не по плечу»²⁵. В-третьих, среди добровольцев всегда была и тогда усилилась широкая прослойка, молчаливо осуждавшая насилия, а иной раз и расстреливавшая даже первопоходников, как случилось во 2-м Корнилове ком полку под Орлом²⁶. Эти офицеры выказали мощную поддержку новому курсу, ожидая, что «Врангель всех, господа, подтянет» и «вот если б офицера на вешалку вздернули»²⁷. Поэтому, вопреки опасениям, личный состав подчинился, а не взбунтовался окончательно.

Возвращаясь к мероприятиям Врангеля, необходимо остановиться на его решении изменить название армии. Говоря о превращении термина «Добровольческая» в нарицательное обозначение всего деникинского правления, новый главнокомандующий достаточно объективно утверждал его дискредитацию даже в глазах офицерства, причем главной из названных генералом причин было «недостойное поведение засоривших армию преступных элементов»²⁸.

Врангель был совершенно согласен с Махровым и в признании безнадежного провала плана развертывания войск путем возрождения староармейских частей²⁹. Приказ № 3012 от 16 апреля 1920 г. о реорганизации армии, бесповоротно сводивший их многочисленные ячейки (особенно регулярной кавалерии) в номерные полки³⁰, по существу означал победу «добровольческого» принципа создания новых войсковых единиц.

Это чрезвычайно важно, так как ранее просто не анализировалось, — несомненная прямая связь всплеска духа наживы с начатым в 1919 г. возрождением ячеек, а затем и самих частей старой армии, прежде всего многочисленных полков регулярной кавалерии: «Реализация военной добычи была единственным источником, дававшим возможность эскадронам продолжить формирование и развертывание в соединения, являвшиеся преемниками старых славных полков»³¹. Только 8 апреля 1920 г., со сменой главнокомандующего, произошло признание ошибочности этого пути, причем главным злом были названы «громадные обозы, жившие большей частью на счет мирного населения и совершенно не дававшие фронту бойцов». Приказ Врангеля № 3012 от 16 апреля 1920 г. гласил: «Иметь имущество отдельных ячеек, состоящих из кадров полков старой Русской армии, запрещаю и считаю это преступлением»³². Единственной уступкой чувствам «регулярных» стало разрешение сохранить традиционную полковую форму, но на перспективах выделения в самостоятельные части был поставлен жирный крест.

Таким образом Врангель обуздал офицерскую вольницу, более-менее упорядочил тыловой хаос и произвел смену набившей оскомину вывески. Несмотря на серьезное духовно-нравственное оздоровление, идейно-мировоззренческий облик и ценностный мир офицеров-добровольцев остался прежним, ибо просто не мог быть изменен приказом. Главнокомандующий это понимал и должен был в целом принять. Будучи заинтересован прежде всего в поддержке «цветных», Врангель буквально в первые недели и даже дни произвел их командиров в долгожданные генеральские чины: Скоблина — 26 марта, Туркула — в апреле, Пешню — в мае и т.д.³³ Наконец, в июне 1920 г. Врангель издал приказ «о производстве всех офицеров до штабс-капитана включительно» в следующий чин³⁴, хотя вообще и критически отзывался о слишком быстрых продвижениях молодых офицеров при Деникине. Так критика нового главкома в адрес предшественника вошла в противоречие и была побеждена прозаическим расчетом и довольно банальным популизмом; в условиях весьма скудного жалованья получение чина означало хоть какое-то его увеличение и являлось средством как удовлетворения юношеского честолюбия офицерской молодежи, так и элементарной социальной поддержки.

Следовательно, добровольческое офицерство при смене главнокомандующих явилось весомой политической картой и в силу этого, вопреки стереотипным представлениям, сохранило и укрепило свое доминирующее положение, уверенно распространив его на всю Русскую армию. Врангелю не оставалось ничего иного, как признать это.

Примечания

1. Деникин А.И. Вооруженные Силы Юга России. Ч. 2 // Белое дело. Поход на Москву. М., 1996. С. 261.

2. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-5853. Оп. 1. Д. 2.Л. 78.

3. Деникин А.И. Белое движение и борьба Добровольческой армии (Очерки русской смуты) // Белое дело. Дон и Добровольческая армия. М., 1992. С. 287-288, 290-291.

4. Бутков Н. Самурский полк // Белая гвардия. 1997. № 1. С. 52.

5. Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 39689. Оп. 1. Д. 12. Л. 102.

6. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 259. Л. 120; Колтышев П.В. На страже русской чести (Париж, 1940-1941 гг.) // Русское прошлое. 1992. Кн. 3. С. 170.

7. Деникин А.И. Вооруженные Силы Юга России. Ч. 2. С. 296; Дерябин А.И. Гражданская война в России 1917-1922: Белые армии. М., 1998. Передний контртитул; Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917-1920 гг. В 2 кн. Кн. 1. Париж, 1962. С. 314.

8. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 308. Л. 62-74; РГВА. Ф. 39689. Оп. 1. Д. 11. Л. 57.

9. Дерябин А.И. Указ. соч. С. 12.

10. Деникин А.И. Вооруженные Силы Юга России. Ч. 2. С. 261-264, 289.

11. ГАРФ. Ф. Р-5827. Оп. 1. Д. 207. Л. 1-3.

12. Там же. Д. 97. Л. 9.

13. Там же. Л. 30-31.

14. Там же. Л. 11, 31-32.

15. Деникин А.И. Вооруженные Силы Юга России. Ч. 2. С. 284.

16. ГАРФ. Ф. Р-5827. Оп. 1. Д. 97. Л. 12.

17. Цит. по: Деникин А.И. Вооруженные Силы Юга России. Ч. 2. С. 287-288.

18. ГАРФ. Ф. Р-5827. Оп. 1. Д. 97. Л. 12.

19. ам же. Ф. Р-5895. Оп. 1. Д. 35. Л. 44.

20. Там же. Выделено мной.

21. Там же. Д. 2. Л. 83. Курсив мой.

22. Валентинов А.А. Крымская эпопея (По дневникам участника и по документам) // Архив русской революции. Т. 5. Берлин, 1922. С. 9.

23. Критский М.А. Корниловский ударный полк. Париж, 1936. С. 163-164.

24. Махров П. С. Доклад Главнокомандующему Вооруженными Силами на Юге России [от 8 апреля 1920 г.] // Грани. 1982. № 124. С. 239.

25. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 562. Л. 5 об.

26. Материалы для истории Корниловского ударного полка. Париж, 1974. С. 309-310.

27. Венус Г.Д. Война и люди. М., 1995. С. 294, 320.

28. Врангель П.Н. Записки (ноябрь 1916 г. — ноябрь 1920 г.): В 2 кн. М. — Л., 1991. Кн. 2. С. 45-46.

29. Махров П.С. Указ. соч. С. 233.

30. Дерябин А.И. Регулярная кавалерия Вооруженных Сил на Юге России // Белая Гвардия. 1997. № 1. С. 15.

31. Сумские гусары 1651-1951. Буэнос-Айрес, 1954. С. 280.

32. Махров П.С. Указ. соч. С. 233.

33. Критский М.А. Указ. соч. С. 163; Туркул А.В. Дроздовцы в огне: Картины гражданской войны 1918—1920 гг. М., 1996. С. 53 ; Венус Г.Д. Указ. соч. С. 115.

34. РГВА. Ф. 39689. Оп. 1. Д. 7. Л. 93.