1.8. Крымское духовенство в 1944—61 гг.

Число священников в Крыму примерно соответствовало числу действующих храмов и в разные годы колебалось от 70 (в первые послевоенные) до 30 и даже менее.¹ В относительно стабильные пятидесятые оно замерло где-то в районе 55.

Большинство духовенства редко общалось друг с другом. Епархиальные собрания проходили не часто, реже, чем раз в год. А приезжать в гости в другой приход и сослужить пресвитеры не имели права. Таким правом обладал только правящий епископ и благочинные, которых в Крыму было четыре.²

Нередко епископ приглашал священников «на переподготовку» в Троицкий кафедральный собор.³ Но чаще всего для поддержания связи прибегал к помощи посланий и деловых писем. Иногда сам посещал храмы. Чаще, однако, это делали благочинные.

Большинство крымских священников (52 из 59 в 1953-м) находилось в оккупации, и за ними тянулся длинный шлейф подозрений. Репрессированных среди них было 8 человек.⁴Власти старались не допускать бывших заключенных к общественному служению.⁵ Нередко за первым арестом священника следовал второй арест и ссылка. Об этом мы узнаем из слов Луки, который посетил У. 5 мая 1951 г. «Он высказал жалобу и обиду на то, "что у него в Епархии очень тяжелое положение с кадрами, священников не хватает, несколько приходов продолжительное время находятся без священников и заместить их некем. Что самых лучших его священников арестовали и выслали на пожизненную высылку только за то, что они ранее отбывали наказание". Назвал Дубровина Сергея, Рогова Михаила, Безродного Григория и Ковшика Стефана и еще повторил, что это были его самые лучшие священники».⁶

С началом «оттепели» некоторые прибывшие из заключения священники получили место. Представитель Совета «на всякий случай» фиксирует их настроение: «Священник Афанасьев говорит, что он болен легкими, так как много претерпел в заключении. Хотя он сам не высказывает недовольства, что его напрасно будто бы осудили, но это чувствуется».⁷ «Руденко всего 44 года, но он имеет сильную глухоту. Читает газеты, журналы, интересуется политикой и считает как видно себя патриотом, чему можно поверить».⁸

В начале 1959-го в штате епархии числилось уже 13 ранее осужденных человек.⁹

Кроме пресвитеров в клире значились дьяконы, впрочем, их было всего 2—3 человека.

Большинство пресвитеров имело преклонный возраст. Так, в 1953-м до 40 лет было 5 человек, от 40 до 55 — 7, старше 55 — 48. Рукоположенных после войны числилось 19.¹⁰

Интересно, что 16 человек посвятил в сан сам архиепископ, «который выискивал лиц для посвящения в священники всяческими способами, как путем обращения к мирянам в проповедях, дачей заданий священникам и т. п., поэтому в составе духовенства имеются врачи, портные, педагоги, механики, бухгалтера».¹¹

В епархии постоянно ощущался небольшой недостаток в служителях алтаря, и Лука обращался к архиереям с письмами, в которых просил не используемых ими священников направлять в Крым.¹²

23 священника, то есть 43%, (в 1953-м) имели среднее духовное образования: цифра для СССР не такая уж маленькая. И все-таки образовательный ценз духовенства был невысок. Высшее светское образование имели только 3 человека, среднее — 13, начальное — 14.¹³

«Лука почти всех служителей культа (за исключением 6) неоднократно перемещал из одной церкви в другую, а отдельные священники перемещались по 4—5 раз и более».¹⁴

Комментируя это сообщение У., можно, конечно, посетовать на оскудение общинной жизни, на отступление от канонических норм древней церкви. Но с другой стороны, необходимо заметить, что без сугубо армейского подхода многие приходы пришлось бы закрыть. По существующему положению, храмы, где священник отсутствовал более полугода, подлежали ликвидации. Таким образом, в 1949 было закрыто 4 церкви.

«В этом же году также все время 3—4 церкви не действовали за отсутствием священников; боясь того, что они могут быть закрыты, Лука делает так: если в Найденовке церковь не действует за отсутствием священника месяца 3—4, тогда он переводит в нее священника из Емельяновки, а месяца через 3—4 в Емельяновку переводит из Ново-Ивановки и т. д. Это один его метод сохранения количества церквей, другой — это выдача духовенству и церквам ссуд и дотаций».¹⁵

Нередко священники переводились для оживления церковной жизни. Конечно, такие переводы встречали противодействие со стороны властей и не всегда проходили. К примеру, Луке не удалось в 1950-м перебросить иеромонаха Серафима (Пекло) из Мазанки в пос. Старый Карантин под Керчью, чтобы укрепить разваливающуюся общину.¹⁶

Выстраивая жесткую вертикаль власти, «архиепископ Лука во всех случаях поддерживал настоятелей церквей в отношении отстранения или перевыборов исполнительных органов».¹⁷

Во многом такая линия поведения диктовалась форс-мажорными обстоятельствами: иначе легально конструировать церковную жизнь было трудно. Однако ущемление соборности не порождало катастрофического разрыва между духовенством и верующими, равно испытывающими на себе пресс атеистического государства.

По наблюдению У., крымское духовенство пользовалось среди прихожан авторитетом. Мы видим среди клириков немало молитвенных, деятельных священников. К некоторым из них из разных мест приезжали духовные дети. До поры до времени это терпелось, но затем «стали приниматься меры»: «За организацию ночлежек в крестилках для приезжих гостей к священникам были наказаны, по моей рекомендации, архиепископом Лукой священник Алуштинской церкви Клаас, Евпаторийской Севбо, Кладбищенской Кадуш и Либацкий».¹⁸

Запомнился жителям села Партизанское прибывший из Эстонии о. Андрей Клаас. Он активно миссионерствовал, ходил по селам, хлопотал о разрешении на совершение богослужений среди руин древней церкви (не получил). Сразу приступил к ремонту Петропавловского храма. Заметим, что ремонт в церковном контексте — не просто набор определенных работ. При умелой его организации он помогает сплотить общину, создать дополнительные пространства пересечения верующих, их общения.¹⁹

В 1940—50-е годы в Крыму с амвона звучала проповедь. Обычно она говорилась на евангельскую тему, но нередко священники вплетали в нее практические советы, размышления о возрастании в вере и любви, о воспитании детей.

Большинство крымского духовенства, особенно в сельской местности, жило скромно, если не сказать бедно. В начале 50-х настоятелям 14 храмов Лука выдавал ежемесячно пособия от 150 до 200 руб.²⁰ Некоторым священникам, чтобы прокормиться, приходилось подрабатывать. Иногда, что любопытно, им удавалось использовать свою «тесноту» для оживления приходской жизни. Так, настоятель Александро-Невского храма в селе Шубино о. Симеон Маликов «стал ходить в мастерские, вести беседы на разные темы. Во время уборки урожая несмотря на свой преклонный возраст — 71 год, предложил свои услуги правлению колхоза и работал более двух недель на бунте по очистке зерна. Колхозники его работой и беседами были довольны, и Маликов стал пользоваться у них авторитетом. Стали ходить в церковь не только жители села Шубино, но и других окружающих селений». По рекомендации Совета, У. переговорил с работодателем и лишил отца-настоятеля возможности трудиться на колхозной ниве.²¹

Не будучи людьми богатыми, священники испытывали на себе деятельную заботу государства, стремящегося залезть в их карман. Возможности заработать на требах постепенно сужались. Во время очередных кампаний по борьбе с религиозным дурманом их душили налогами. В 1952 г. свящ. Иоанну Кудрину из села Черноморское предложили заплатить налог в размере 35191 руб. После многочисленных протестов районный финансовый отдел вынужден был снизить эту цифру до 1667 руб., то есть в двадцать с лишним раз. Похожие истории случились и с другими клириками.²²

С началом хрущевских преследований верующих подоходный налог увеличился на 50%.²³

Несмотря на невысокий уровень доходов духовенства, далеко не все священники жили бедно: существовало несколько богатых сельских приходов, многие городские храмы считались «хлебным» местом.

Борьба за доходы, может быть, одна из самых тяжелых и трудноизлечимых болезней церкви. В разные исторические эпохи ее течение было то бурным, то скрытым. В крымской общине священников эта болезнь инициировала кляузы, подсиживание и выживание конкурента. Архиепископ не раз пытался остановить борьбу за доходы и имущество. «Священник Покровского собора г. Севастополя Елин Феодор за жадность и донос Архиерею на диакона Бондаренко переведен в сельский приход».²⁴

О. Григорий Бесталанный временно оказывается за штатом «за то, что бывшего священника Буйницкого Н.И. перед смертью заставил написать завещание в свою личную пользу».²⁵

Подобных примеров множество. В 1950-м Лука пишет «Братское увещание, о братолюбии». «В послании Лука задается вопросом: «Что лежит в основе раздоров между священниками?» И отвечает: «Прежде всего их неблагочестие, отсутствие страха Божия, леность в молитве и в чтении слова Божия.

Ибо братолюбие и любовь приобретаются больше всего неустанным и всеусердным подвигом в молитве и посте; усердным и уставным совершением богослужений.

Вторая и столь же важная причина небратолюбия — это сребролюбие, которое св. Павел глубоко мудро назвал корнем всех зол.

Именно из-за доходов церковных враждуют священники и диаконы, и выживают друг друга».²⁶

1940-е годы стали эпохальными в формировании типа советского священника. Если в 20—30-е годы клирики чувствовали себя волками, серыми хищниками, на которых шла азартная охота, с красными флажками и лютым собачьим лаем, то в «сталинскую оттепель» атмосфера меняется. Политика кнута и пряника давала надежду конформистски настроенному духовенству на сытую, относительно спокойную жизнь. Для людей духовно чутких, интеллигентных эта смена настроений внутри клира не могла не причинить внутренних страданий. Они противодействовали, как могли, новым внутрицерковным ветрам (принесшим, как известно, активное сотрудничество карательных органов с приходским духовенством, многоглагольные речи о мире во всем мире высших иерархов и равнодушие значительной части служителей культа к духовным основам жизни). Лука не поощрял откровенных заигрываний священников с властью. Во всяком случае, верноподданнические выходки подчиненных не вызывали у него никакого восторга.²⁷Но даже в его епархии духовенство занималось фискальной деятельностью. По требованию У., к примеру, секретарь епархии одно время предоставлял ему по каждой церкви не только сведения о совершенных требах, но и список тех, кто венчался. С возникновением в середине 50-х годов устойчивой сети осведомителей это требование было СНЯТО.²⁸

В советские годы существовало два полюса власти, с которыми духовенству приходилось считаться. Первый, канонический, был связан с деятельностью правящего епископа. Второй — с местной властью и, прежде всего, с представителем Совета. Если учесть, что сам архиерей сильно зависел от властей предержащих не только при решении внешних, но и сугубо внутренних церковных проблем, многие линии управления епархией замыкались на У.

Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что У. довольно легко создал внутри церковной ограды сеть осведомителей. И не потому, что было огромное число желающих выслужиться. Просто категорический отказ фактически вел к потере места. Совсем не сотрудничать было невозможно, и, например, во время приезда иностранных делегаций все «задействованные» в приеме высоких гостей клирики информировали У. о деталях приема и имевших место разговорах.

Другое дело, когда речь шла о сотрудничестве в контексте расшатывания церковного корабля. На первый взгляд, иудин грех, на который провоцировал верующих представитель власти, совершило немало священников. И в то же время, даже оступаясь, священники помнили об интересах церкви. Нередко им приходилось выбирать из двух зол меньшее. То, что это было именно так, свидетельствуют случайно зафиксированные фразы или более поздние поступки «стукача». Скажем, настоятель кафедрального собора Коломиец активно сотрудничал с У., регулярно предоставляя ему информацию о мелочах приходской жизни: столько-то совершено треб, такие-то разговоры идут среди клирошан, во дворе храма такие-то верующие говорят о том-то. В таком свете, наверное, он бы и остался в глазах исследователя, если бы в документах не отложился рассказ о том, как священник вылетел за штат, отстаивая интересы церкви. В 1961-м власти пытались закрыть духовные образовательные учреждения и чинили всяческие препоны молодым людям, стремившимся туда поступить. Коломиец, несмотря на партийные установки, пишет необходимое для поступления рекомендательное письмо 18-летнему Борису Калинкину. «Выдача Коломийцем хорошей характеристики Калинкину была осуждена даже бывшим епископом (т.е. Лукой), который объявил Коломийцу строгий выговор (видимо, для того чтобы не сняли с регистрации. — Б.К.). На это Коломиец среагировал следующим образом: «Я священник и мой долг помогать церкви и лицам, желающим работать в пользу церкви, и правильно поступил, выдав хорошему верующему юноше Калинкину характеристику для поступления в семинарию. И если еще будет такой случай, я еще выдам такой документ».

Выезду Калинкина в семинарию воспрепятствовали через облвоенкомат. Коломиец будет снят с регистрации».²⁹

Видимо, далеко не обо всех подробностях приходской жизни докладывал У. отец настоятель. И не только он.

Документы редко дают нам основания судить о выборе человека «на глубине»: слишком многое остается за кадром, слишком запутана игра и правила ее до конца не ясны. Поэтому, говоря о сотрудничестве духовенства с властью, мы не ставим себя в позу прокурора. Но что было, то было.

Определенная часть доносов одних священников на других была связана с внутрицеховой разборкой между русским и украинским духовенством, точнее, теми пресвитерами, которые прибыли из западных областей Украины. Скажем, настоятель кафедрального собора Коломиец жаловался У. на «западников» Довбенко и Карвовского, которые травят «честных верующих». А о. Владимир Довбенко приходил жаловаться на настоятеля, который «вовлекает прислуживать школьников».³⁰

Борьба между украинской и русской частью духовенства возникла в начале 50-х, когда из Западной Украины прибыло 10 человек (9 священников и 1 дьякон). Вскоре это число выросло до 12.³¹ Все они «являются между собой если не родственниками, то очень близкими знакомыми по прежней службе. Архиепископ Лука этим священникам, да и вообще прибывшим из западных областей, делает предпочтение по отношению к старым местным священникам. Представляет им лучшие приходы и главным образом в городах, якобы по той причине, что они имеют духовное образование (оканчивали семинарии)».³²

Вскоре глухой ропот пошел по епархии. Луке в известной мере приходилось считаться с мнением местного духовенства. Тем более что Совет тишайше просил не приглашать подозрительных личностей (к коим относились все «западенцы») в приграничную область.³³

В конце 50-х община священников Крыма оказалась разгромленной. И тот тип священников, который воспитывал, на который опирался в своей пастырской деятельности Лука, быстро ушел с исторической сцены. Даже если священник выживал на приходе, роль его сильно сужалась. Он уже ничем не руководил и ничего не решал. Отказывался от работы с молодежью, от крещения взрослых, переставал читать проповеди и т.д.³⁴ Таков был итог вмешательства властей в жизнь духовенства.

Примечания

1. Ф. 6991, оп. 1, № 2096, л. 18; ф. 6991, оп. 6, № 26, л. 107, 108.

2. Ф. 6991, оп. 1, № 1897, л. 8.

3. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 21.

4. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 30.

5. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 54.

6. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 59.

7. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 43.

8. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 42.

9. Ф. 6991, оп. 1, № 1700, л. 5.

10. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 37.

11. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 70.

12. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 38.

13. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 60.

14. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 70.

15. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 85.

16. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 55, 56, 57.

17. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 53.

18. Ф. 6991, оп. 1, № 1897, л. 14, 15.

19. Ф. 6991, оп. 1, № 1139, л. 17.

20. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 65.

21. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 125.

22. Ф. 6991, оп. 1, № 899, л. 4.

23. Ф. 6991, оп. 1, № 1797, л. 8.

24. Ф. 6991, оп. 1, № 189, л. 26.

25. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 32.

26. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 68.

27. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 14.

28. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 29.

29. Ф. 6991, оп. 1, № 1997, л. 9.

30. Ф. 6991, оп. 1, № 1596, л. 45.

31. Ф. 6991, оп. 1, № 1497, л. 60.

32. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 25.

33. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 46.

34. Ф. 6991, оп. 1, № 2096, л. 3, 8, 11, 14; ф. 6991, оп. 1, № 1197, л. 19.