Максимилиан Волошин. Что из того, что я пишу стихи?.. Фрагменты феодосийского юношеского дневника. Избранные крымские стихи 1893—1899 годов. (Публ. В. Купченко)

1 сентября 1893.

Я только что опять читал биографию Надсона¹. Она каждый раз производит на меня странное и грустное впечатление. Отрывки из его дневника заставляют меня задумываться. Вот, я тоже писал дневник — и снова его начинаю. Но что у меня раньше в дневнике — ложь, ложь и ложь! Я писал ведь его собственно не для себя, но чтобы его прочитали другие, и поэтому всё лгал. Теперь я пишу для того, чтобы научиться хоть самому себе правду говорить. Я даже уж до такой степени дошел, что мне трудно. Я сам не могу отличить правды от лжи. Как гадко, что теперь я не могу ни минуты оставаться один с собой и ни об чем не могу думать. Я так привык это лето быть настолько с самим собою, что это тяжело мне. Является у меня вопрос теперь, что могу ли я быть писателем? Что из того, что я пишу стихи; есть ли у меня хоть маленький талант к этому? У меня стихи выходят лучше, чем у всех товарищей московских, но что же из этого. Вот уж больше полугода прошло, а я еще ни написал ни одного стихотворения. Я чувствую, что у меня стихи не выходят свободно, а по какому-то шаблону. И что ж из того, что мои стихи кажутся лучше. Это только потому, что я больше читал. Да и не велика еще честь писать лучше их. Страшно! Если я не буду писателем, то чем же я буду? <...>

1 октября.

Утром был на бульваре с Яшеровой. Обещала дать свои стихи.² У Гончаровых в субботу она будет. Вечером у Алкалаевых.³ <...>

3 окт<ября>

Утром был в церкви. Просил у директора быть на беседе. Позволил. Был у Алкалаевых. На беседу опоздал, потому что затащила к себе поэтесса.⁴ Пришел, как все уже уходили. Дал Голобуцкому свои стихи. Что-то будет!⁵ Чтение устраивается очень глупо. Точно урок. Говорил много потом на улице с Ханакодопуло и Нефедовым.⁶ Мы думаем устроить небольшой кружок, где устраивать свои чтения. Кружок небольшой. Нефедов, Ханакодопуло, Бердичевский, я и еще 2—3 человека. Может, Харитонов и Алексеев⁷. Последнего и не стоило бы. Говорят, что человек он начитанный. Но он антипатичный. Собираться у Нефедова. Конечно, чтобы в гимназии никто не знал бы об этом. Мы будем систематически изучать рус. литературу послегоголевского периода. Голобуцкий говорил, что нужно изучать в таком порядке: Тургенев, Гончаров, Л. Толстой, Писемский⁸, Достоевский. <...>

М. Кириенко-Волошин (4-й справа во 2-м ряду, в группе) «на военной прогулке в немецкой колонии» Феодосии 4 мая 1895 г. с учениками 4 класса и педагогами. (Волошин в это время в 6 классе)

5 декабря 1893.

<...> Это день моего триумфа. Я участвовал в гимназическом вечере. Я был болен перед этим две недели и в гимназию не ходил. Я, было, совсем решил не участвовать в концерте и ехать домой,⁹ но когда увидел афишу, то мне так захотелось участвовать, что я тотчас же отправился к директору¹⁰, и он мне позволил читать «Чужое горе».¹¹ Перед моим выходом я не волновался совсем, вышел тоже совсем спокойно. Аплодировали мне чрезвычайно. Вызывали меня четыре раза. Но на бис мне запретили читать. Кричали, чтобы я читал свои стихи. Мне, хотя меня еще продолжали вызывать, Голобуцкий запретил больше выходить и послал Ханакодопуло. Ему стали кричать: «Волошина!» Когда он кончил, опять начали меня вызывать. Когда я вышел из-за кулис в залу, меня встретили аплодисментами. Пуховской, как мне кажется, аплодировали меньше, хотя ее и встретили рукоплесканиями.¹² Но зато мне потом аплодировали больше, даже после следующих номеров вызывали меня. <...> После были танцы. Я танцевал кадриль с поэтессой.¹³ Говорят, что на нас было обращено всеобщее внимание, главное, на меня. Но ведь нельзя же иметь во всем такой успех — и в чтении, и в танцах. <...>

9 декабря 1893 года. Четверг.

Теперь я в ссоре с поэтессой. Произошло это потому, что я во вторник не вышел на бульвар. Раскланивались очень холодно, но и принужденно. Тоска последнее время страшная. Жду не дождусь, пока наконец домой не поеду в Коктебель. Я целых полтора месяца дома не был. <...> Я сегодня мечтал об том, как хорошо бы было отправиться летом пешком в Ялту. Пробыть там с недельку и оттуда на пароходе отправиться на Севастополь, Одессу и Николаев. Хорошо бы было, если бы это всё можно было бы осуществить. Мне теперь всё хочется быть одному. Как душно в городе, надоело всё и противно. Поскорей бы домой. В особенности, кажется, эти всевозможные разговоры на бульваре и в гимназии надоели. <...> Думаю на Рождество написать в дневник всю мою жизнь в Феодосии с начала. <...>

11 декабря 1893 г. Суббота.

Сегодня в гимназии я сделал один очень нехороший поступок. Всё насчет поэтессы. Если бы она этого не узнала только. Главное, — это было так глупо. За мной прислали Ивана из дому. Перед самым отъездом я имел с Раис<ой> Льв<овной>¹⁴ знаменательный для меня разговор. Она мне сказала: «Это хорошо, что вы поссорились с поэтессой. Ей, вы знаете, был очень строгий выговор от начальницы за ее поведение, и очень может случиться, что ее заставят выйти из гимназии. Теперь она всё ходит и говорит, что или в монастырь поступит, или руки на себя наложит. Это может действительно случиться, потому что она такая распущенная и нервная». Я, собственно, знал это раньше, но я думал всё, что это пустые сплетни. А это, оказывается, правда. Я совершенно не знаю, что делать. Ссора наша всё продолжается. Мы не говорим. В последний раз она мне не ответила на мой поклон. Что было между нами? Собственно, ничего ровно. Те слова, которые и были сказаны между нами, были говорены постоянно в шутливом тоне. Я ей как-то прямо объяснил ей наши отношения. Даже в стихах писал тоже.¹⁵ Что теперь будет, не знаю. Подожду до понедельника — и надо будет с ней объясниться лично.

14 декабря. Вторник.

<...> Мне хотелось освежиться, и я отправился на мол. По дороге встретил Пешковск<ого>¹⁶. Он шел с моим письмом, чтобы встретить О<льгу> В<асильевну>¹⁷ на бульваре и отдать ей его. Я ему отсоветовал идти на бульвар, а посоветовал лучше прямо пойти попозже к Воллк-Ланевским¹⁸, где он ее, наверное, застанет. Я его звал с собой на мол, но он не согласился и очень был поражен, что я иду туда в такую погоду. Действительно, было холодно и дул сильный ветер. Положим, мне в моем настроении эта погода была очень приятна.

Едва я только дошел до конца мола, вижу, сзади меня бежит, догоняет Пешковский. Оказывается, по его словам, что у меня, когда я с ним прощался, был такой вид, что у него явилась мысль, что я иду топиться, и он бросился спасать меня. Этот казус так рассмешил меня, что я всё время хохотал и даже никак уняться не мог, чем он, кажется, тоже был очень поражен. Я его проводил до Воллк-Ланевских и ждал его, пока он передавал. Как он мне рассказывал, она сперва спросила: читал ли он это письмо и есть ли в нем что-нибудь для нее оскорбительное, затем начала читать, сперва смеясь, но потом совсем серьезно. Нич¹⁹ и Воллк-Ланевская²⁰ в то время, как она читала, страшно хохотали. После того, как она кончила, она сказала Пешковскому: «Передайте ему, что если он не хочет совершенно унизиться в моих глазах, то пусть он непременно будет в четверг у Воллк-Ланевских». Идти или нет? Вот еще новый вопрос. Право, не знаю, что со мной эти дни делается. Мне просто совестно взглянуть каждому в глаза. А уж ей и подавно. Ну, как я приду к Воллк-Ланевским, как я поздороваюсь с ней? Господи, чем это только всё кончится? <...>

17 декабря 1893 г. Пятница.

Ну! Слава Богу! Я теперь так рад, что и сказать нельзя. Начну со вчерашнего дня. Перед тем, как идти к Воллк-Ланевским, меня просто лихорадка трясла. Я предварительно обдумал весь план действий. Я думал, что прямо, как только войду, обратиться к Ольге В<асильевне> и сказать: «О.В.! Я поступил гадко и подло и раскаиваюсь в этом. Скажите, чем я могу загладить эту гадость?» Но это мне не удалось. Когда я подошел к двери, то минут 5 стоял и никак не решался позвонить. Наконец собрался с духом, перекрестился и позвонил. Мне отворила Вал<ерия> Альф<онсовна>²¹. Как только я переступил через порог, у меня совершенно отнялась способность говорить. Взошел я в залу, там сидели Евг<ения> Альф<онсовна>²², Нич, Налб<андов>²³, Бондарь²⁴, Пешк<овский> и 0<льга> В<асильевна>. Я поздоровался со всеми и с О.В. Она протянула мне руку, не глядя на меня. Я сел в угол. Тогда подошла ко мне Евг. Альф, и начала говорить: «Ну, что вы такой убитый, не верьте О.В. Это так, только сердитой притворяется, она уже решила помириться с вами. Поверьте, что мы все знаем, что вы сделали этот поступок необдуманно и нисколько не обвиняем вас. Это может со всяким случиться. Вот смотрите, она пошла теперь в столовую, и вы идите туда, там вы объяснитесь наедине».

Видя, что я встал с места, но идти не решаюсь, она говорит: «Ну, идите, идите! Вы ведь воды хотите напиться. Она там в столовой стоит». Я дошел до двери, но опять повернул назад, не решаясь взойти. «Ну, да идите же, графин там стоит». Я собрался с духом и переступил через порог, но мгновенно мужество всё меня оставило, и я, не будучи в состоянии начать говорить, остановился на другой стороне комнаты спиной к О.В. Я хотел говорить, но не мог совершенно раскрыть рта — и даже слезы на глазах навернулись. Тогда О.В. сама подошла ко мне и начала говорить. У ней тоже были слезы на глазах: «Ну, Макс, вы поступили необдуманно, нехорошо, но я знаю и вижу, что вы искренно раскаиваетесь, и потому будем снова по-прежнему друзьями, я обещаю вам, что никогда больше не вспомню вам об этом». Я хотел опять начать говорить, но всё-таки не мог. В это время взошла Евг<ения> Альф<онсовна>: «Ну, поздравляю вас! Теперь вы можете идти и не будете таким грустным».

Весь вечер прошел замечательно весело. Через несколько времени почти все уже собрались, и начались танцы. Ол<ьга> В<асильевна> потащила меня танцевать польку. «Да я ведь не умею, я никогда не танцевал!» — «Ну, да решитесь, попробуйте!» Я решился, и оказалось, что я польку могу танцевать. «Ну, теперь попробуйте вальс!» — «Ну, это я, право, уже совсем не могу. Ведь польку я всё-таки учился танцевать, а вальс никогда». — «Ну, ерунда! Пойдемте и этому научитесь. Ведь вы польку тоже не хотели танцевать». Я решился, и оказалось, что смог и вальс протанцевать. Так что под конец разошелся и танцевал всё время и со всеми дамами. Я и до сих пор не могу поверить, чтобы я мог танцевать польку и вальс. Теперь, значит, можно сказать, что я танцую.

М. Волошин. Москва. Фото Фр. Опитц (Петровка, д. Самариной). 4 января 1893 г.

Во время второй кадрили я не танцевал, и Пешковский тоже. Мы с ним сидели в другой комнате и говорили. Между прочим, он мне сказал: «А знаете! Я вот сегодня разговаривал с Нич, и мы нашли, что вы замечательно напоминаете Пьера Безухова из «Войны и мира» Л. Толстого. И по фигуре вашей, и по характеру, только одна разница — тот поэтом не был, а то сходство поразительное». Эти слова меня очень обрадовали. Я всегда находил, когда читал «Войну и мир» замечательно много сходства между собой и Пьером. Теперь другие тоже подтверждают это. Во всяком случае, это сравнение лестное. Я тоже нахожу, что у меня те же самые дурные стороны, как у Пьера. <...> После обеда (у Алкалаевых) я ходил по Итальянской²⁵ с О.В. Не знаю, что только с ней сегодня творится. Она еще вчера говорила, что она отравится, и что у ней уже есть медный купорос для этого. Она сказала, что съест его при мне. Действительно, пошли мы с ней на Айвазовский бульвар²⁶, она вынула какой-то кусочек чего-то из кармана. Видом он действительно похож на купорос. Она взяла его в рот и что-то долго сосала и как будто всё старалась проглотить его, но не могла и, наконец, выплюнула его. Ей сделалось после этого гадко (не знаю, правда ли), и мы должны были пойти домой, где она выполоскала рот и напилась воды. А после снова пошли на Итальянскую. Много смеялись, вспоминая наше вчерашнее примирение.

20 дек<абря> 1893 г. Понед<ельник>

Сегодня нас распустили. Выдали четвертные. Ученик я 7-й: каким был, таким и остался. По-русски у меня 4. За мной приедут, должно быть, в четверг. Что теперь мне делать, не знаю совершенно. Почти все разъехались. Скука! Скука! Сяду сейчас читать, а то писать что-то не хочется.

1 января. Суббота. 1894 г.

Встретил я Новый год с мамой вдвоем, совершенно случайно, потому что мы не собирались его встречать. Я приехал в Коктебель на третий день праздника. Это случилось потому, что мама²⁷ приехала за мной за 2 дня до праздников, и мы застряли, благодаря снежным заносам, морозу и метели. Жили всё это время у Алкалаевых. Я нигде не показывался и не бывал. Праздники прошли совершенно незаметно. Я только читаю, сижу теперь дома по целым дням. Ветер такой страшный, что выходить нет никакой возможности. <...>

15 января 1894 г. Суббота.

Сегодня день рождения Леры Воллк-Ланевской. Я ушел из гимназии с первого урока. Надоело сидеть. Прихожу к инспектору, говорю: «Отпустите домой». Положил руки на лоб, спрашивает: «Твоя как фамилия — Кириенко-Волошин или Волошин?» Говорю: «Волошин». — «Ну, коли Волошин, то иди!»

<...> Пошел на бульвар. Встретился со студентом Харлампидием, провожал его до дому, разговаривал с ним.²⁸ Он мне очень нравится. Очень славный.

Благодаря Яшеровой, которая меня потащила с собой, я явился первый на вечер к Воллк-Ланевским, по крайней мере за полчаса до прихода остальных. Собирались вообще очень медленно и вяло. Сперва, как обыкновенно, барышни держались как-то отдаленно от кавалеров. Народу набралось очень много. Из барышень новые были: Налбандовы²⁹, Рогальская³⁰, Фаня Короленко и Куш-нерева. Начались танцы. Танцевали очень много, я в особенности. Приходили маски, но их приняли очень холодно, так что они потолкались с четверть часа и удалились. Первую кадриль я танцевал с Ольгой Массаковской,³¹ вторую с Рогальской. Она мне очень нравится. По росту ей можно дать самое большее лет двенадцать, хотя ей уже семнадцать лет. Она очень симпатична и на еврейку не похожа совсем. Ее можно даже хорошенькой назвать. Поэтесса мне страшно за этот вечер надоела. Дал себе слово с этого времени стараться как можно реже с ней встречаться.

За ужином я прочел свое стихотворение поздравительное — сидел я в уголке вместе с Мурзаевым.³² Так как меня все угощали вином, у меня закружилась голова после ужина. Потом снова были танцы. Интересный разговор с Налбандовой — она мне говорит, что она постоянно ведет список ученикам и ученицам, влюбленным друг в друга. Я был удивлен, и она мне говорит: «Ну, скажите, а разве вы сами не записываете этого?» Какое странное убеждение!?!?! Разошлись в четыре часа утра.

16 января 1894. Воскресенье.

Встал в два часа. Голова болит, не знаю отчего. Пошел к Алкалаевым, но долго там не высидел, воротился домой. Вечерком отправился к офицеру Абаджи-Кирикимчаеву³³. Он меня давно уже приглашал заходить к нему посидеть вечерком. Сидели мы долго. Говорили. Всё время имел удовольствие слушать, как за стеной ругалась с кем-то Яшерова. Он мне рассказывал свои воспоминания о Болгарии, где он родился и вырос. Он был в Болгарии во время войны 1877 года.³⁴ Он очень живо и интересно рассказывал, как защищался их город, и с каким энтузиазмом встречали они русские войска, когда те вступили в их город. И какое впечатление произвел на него молебен по вступлении русских войск, который начинался словами: «Слава в вышних Богу, а на земле мир и в человеках благоволение».³⁵ Я непременно попрошу его рассказать это как можно подробнее. Это такой великолепный сюжет для повести! Я непременно постараюсь ее написать.

    НОЧЬ У МОРЯ

Спит старик Океан. Спят кругом берега,
Спит недвижное вечное море.
И не плещет о темные скалы волна,
Не гуляет в безбрежном просторе.
Даже ветер притих, не шевелит листы,
Звезды тихо сияют, мерцая.
И сижу я один, погруженный в мечты,
И таинственной ночи внимаю.
Неземной аромат чуть расцветших цветов
Набегает прозрачной волною.
Всё так чудно кругом — и обнять я готов
Целый мир ненасытной душою!

      5 июня 1893 г. Коктебель

    НА КАРАДАГЕ

Я был там, на этой вершине крутой.
Там ветер ревел и свистел надо мной,
И в очи глядело мне море.
Над кряжами гор, лесов и равнин,
На этой вершине стоял я один —
Один в бесконечном просторе.
В долинах глубоких внизу подо мной
Я видел: копошится род там людской,
Аулы в ущельях дымятся;
А тут всё так чудно, спокойно вокруг,
И с низа долины ни шорох, ни звук
Сюда уж не может подняться!

      Июль 1893 года. Коктебель.

    * * *

Минуты чудные! Минуты вдохновенья!
Как мало вас, но как вы хороши!
Когда исчезнет вдруг, хотя бы на мгновенье,
Тяжелое и страшное сомненье
Всей пошлостью людской измученной души.
Как хорошо! Восторг неизъяснимый
Наполнит душу всю божественным огнем.
Воскреснет дух, приниженный, гонимый,
И с новой силою и с новым торжеством.
И вновь так верится в чудесное призванье
Во имя честности и правды и добра.³⁶
Приходят силы вновь. И крепнет упованье,
И хочется сказать: «О, жизнь, ты хороша!»

      Феодосия. 2 сентяб<ря> 1893 года.

    * * *

Ужасный век! Ужасные явленья!
Вся молодежь в разврат погружена,
А ведь из них должны создаться поколенья
И силы новые для жизни и труда!
Грядущего приподнята завеса,
И там вдали лишь мрак и пустота.
Так где ж он — век науки и прогресса,
Свободной жизни, честного труда?
И где же те, кто с силой благородной
За правду шел спокойно погибать?
Кто речью пламенной, могучей и свободной
За истину дерзали восставать?
О, где же вы — иссякнувшие силы?
Придите побороть объявший нас разврат!
Ужели ж мы дадим, что те из их могилы
На нас потом с презреньем поглядят?
Пора! Пора! Настало наше время,
Откликнитесь все те, в ком честь еще живет!
Мы силой общею порока сбросим бремя
И нас с презрением никто не назовет!

      20 сент<ября> 1893 года. Феодосия.

    СТИХОТВОРЕНИЕ, ПОСВЯЩЕННОЕ О.В. Я<ШЕРО>ВОЙ³⁷

Плачу, сидя на бульваре.
      Слезы льются на дорожку
Проклинаю свою долю
И шепчу всё: «Оля! Оля!
Я влюблен в тебя, как кошка!»

Слезы каплют. Слезы льются.
      Горе давит, будто ноша.
Слезы землю размывают
И теперь уж надевают
Все прохожие калоши.

Сжалься, Оля, надо мною.
      Выдь, пройдися по бульвару!
Я мгновенно просияю Да и так, что, уверяю,
Грязь вся высохнет от жару.

    * * *

Мне душно здесь, средь этой лжи и прозы,
Средь этих пошлых фраз, напыщенных речей,
Мне гадко здесь! Подавленные слезы
Невольно катятся с измученных очей.
Я должен, как и все, и лгать и притворяться,
Быть искренним всегда приличье не велит,
Кто хочет в обществе блистать или вращаться,
Пусть общему себя закону подчинит!
Я не могу. Мне чужды их стремленья,
Мне горько здесь, мне душно здесь средь них,
Я воздуха хочу, хочу уединенья,
Чтоб быть с одним собой, чтоб быть средь дум своих.
Чтоб быть одним в сообществе природы,
И знать, любуяся ее спокойной красотой,
Что я один, что полон я свободы
И что никто не властен надо мной.

      7 декабря 1893 г.

    * * *

Не знаю, право, где я видел
Этот печальный взгляд очей —
Глубокий, вдумчивый, прекрасный,
Как даль безбрежная морей.
Не знаю, право, где я видел
Эту улыбку на устах —
Как будто бледный луч заката
На солнцем выжженных горах.
Лица ее совсем не помню,
А всё улыбка, грустный взгляд
Меня повсюду провожают,
За мной внимательно следят.
И кто она — не знаю тоже,
Но если только встречусь с ней,
Я средь толпы ее узнаю
По взгляду вдумчивых очей.

      30 января 1894 г. Феодосия.

    СВЕТА! СВЕТА!

      «Licht! Licht! Mehr Licht!»
        Goethe.³⁸

Беззащитный, безответный,
О народ несчастный мой!
Неприглядный, безотрадный
Мрак нависнул над тобой!
Света! Света! Больше света!
Где найти в тумане свет?
Нужно знанья — знанья нету;
Нужно силы — силы нет!
Нужно выбраться скорее
Из сгущающейся тьмы.
Всё страшнее, всё темнее
Этот сумрак. Гибнем мы!
Кто найдется, отзовется,
Кто нам силы в грудь вольет,
Кто укажет свет и скажет:
«Вот он виден». Русь, вперед!
Света! Света! Больше света!
Братья! Двинемся вперед.
Наше слово в жизни снова
Свет и знанье принесет!

      5 мая 1894 г. Феодосия.

    НА РУБЕЖЕ

      Богатством, истиной, свободою
      Называются они!
        Некрасов.³⁹

Смелый, бодрый в жизнь вступаю.
Жизнь — вся передо мной.
Что я сделаю, не знаю,
Но на подвиг рвусь душой.
Я ведь молод. Силы жизни
Всё волнуются в груди,
На служение отчизне
Мчатся помыслы мои.
На служенье идеала,
На служенье красоты.
Всё, о чем душа мечтала,
Рвутся пылкие мечты.
Может, в будущем, с летами
И остынет этот жар,
И покажутся мечтами
Эти мысли. Стану стар,
Ослабеют жизни силы,
Ослабеет пыл в груди,
Но останутся мне милы
Эти пылкие мечты.
Будь, что будет! С Богом, смело!
Что о будущем гадать!
То, что старость не сумела,
Может юность рассказать.
Пока в сердце есть стремленья,
Пока силы есть в груди,
До последнего мгновенья
Я все помыслы мои
Устремлю на жизнь народа,
На печаль земли родной!
Братство, истина, свобода —
Вот девиз священный мой!

      12 мая 1894 г. Феодосия.

    СВЯТАЯ РОЗА

Он страдал на кресте. По щекам, по челу
Кровь катилась горячей струей,
И из крови Христа у подножья креста
Родилася, блестя красотой
Роза высшей любви. В жизни нет таких роз,
Чтоб сравнялися с ней красотой!
Кто пролил много слез, много зла перенес,
Тот найдет в ней желанный покой.
Она учит любить, она учит страдать,
Всепрощенье дарует врагам,
Учит жить для других и любить, как самих,
Наших ближних. Отдать беднякам
Всё, что есть лишь у нас. В мире нету нигде
Другой розы. Прекрасней, светлей,
Что из крови Христа у подножья креста
Родилась для спасенья людей.

      13 мая 1894 года. Феодосия.

    МОРЕ (отрывок)

    III

Я люблю тебя, чудное море мое,
Не за то, что ты сильно и вечно,
Наша жизнь пред тобою, как капля, ничто,
И как волны твои, быстротечна.
Я люблю твой прибой, твой чарующий шум,
То суровый, то тихий и нежный,
В нем слышны отголоски мучительных дум
И блаженство любви безмятежной.
Я люблю по часам над тобою сидеть,
Слушать тихие песни прибоя,
Чтоб потом самому тоже снова пропеть,
Что бывало пропето тобою.

      7 июня <1894>. Коктебель.

    * * *

Прекрасны бывают старинные сказки.
Недавно в одной я из них прочитал,
Как бедный ребенок без крова и ласки
Сироткой в чужой стороне проживал.
Однажды какая-то добрая фея
Увидела слёзы ребенка того
И, горькую долю малютки жалея,
Чудесный подарок дала для него.
Когда у него наполнялись слезами
От жгучего горя и боли глаза,
То в жемчуг, рожденный морскими волнами,
Внезапно его превращалась слеза.
Но чудный подарок неопытной феи
Не мог никогда ему счастия дать:
Все люди его притесняли сильнее,
Чтоб чудного жемчуга больше набрать.
Есть смысл глубокий в той сказке старинной:
Чудесный ребенок — несчастный поэт,
Которого гонит и мучит безвинно
Холодный, жестокий, расчетливый свет.⁴⁰
Чем больше растоптаны светлые грезы
И льется из сердца разбитого кровь,
То тем вдохновенней звучат его грёзы,
Тем выше становится к людям любовь.

      31 августа. Коктебель.

    * * *

С бодрым духом, с жаждой боя,
Как на праздник, как на пир,
Полны силой огневою
Мы вступаем ныне в мир.
И волнуя и пируя,
И лаская и маня,
Жизнь на воле вширь, как поле,
Развернулася, блестя.
Так не будемте унылы,
Что потом, среди забот,
Эта бодрость, эта сила Вместе с юностью пройдет.

      30 октября. <1894 г.>

    ПАМЯТИ И.А. КРЫЛОВА⁴¹

Меж нас, назад тому полвека,
Жил добрый дедушка Крылов,
И нет в России человека
Кто б из его правдивых слов
Не почерпал житейских правил,
Не повторял его речей
Из басен тех, что он оставил
На пользу родины своей.
Он нас учил, как поучает
Старик в семье своих внучат,
И правду жизни облекает
В чудесно-сказочный наряд.
Но то была семья большая,
Вся наша русская земля
Кругом, от края и до края,
Была тогда его семья.
И эти речи проникали
Глубоко в русские сердца,
Мы их с издетства повторяли
И не забыли до конца.
Да ведь и правда! Нет другого,
Кто б был настолько нам родной —
И память дедушки Крылова
Не позабудется толпой.
И вот тебя мы вспоминаем
И через даль былых годов
Тебе, как внуки, посылаем:
«Спасибо, дедушка Крылов!»

      9 ноября 1894 года.

    ПРОРОК⁴²

      Ему должно расти, а мне умаляться.
        Иоанн. III, 30. I

Толпами идут к Иордану евреи —
Явился великий пророк в Иудее.
Как Божия буря, свободно, сурово,
Гремит по долинам могучее слово:
«Я глас вопиющего в дикой пустыне:
Пути приготовьте для Господа ныне!
О вы, порожденье ехидны и змея!
Еще ведь не поздно! Покайтесь скорее!
Секира лежит уж при корне у древа.
Покайтесь! Страшитесь Господнего гнева!
Зане он засохшее древо подкосит
И в пламя обрубки негодные бросит.
Господь вас отвергнет, сыны Авраама,
Рассыпет по миру, сожжет ваши храмы,
И лучше воздвигнет для высшей награды
Из этого камня достойные чада.
Покайтесь! Покайтесь! Креститесь водою!
Иной и сильнейший грядет к вам за мною,
Чьей обуви даже, с молитвой немою,
Не смею коснуться греховной рукою.
Чрез пламя и духа Он даст вам крещенье,
И смертью своею свершит искупленье!»
Закованный в цепи, пророк вдохновенный
Сидит в заключеньи, немой и согбенный.
Не льется, как прежде, потоком сурово
Чрез горы и долы могучее слово.
Жестокой неволи мертвящая сила
Пророка свободную волю сломила,
И пали на камень холодный в бессильи
В размахе могучем орлиные крылья.
И мгла беспросветная горестной ночи
Смежила орлиные зоркие очи.
Но вот до темницы, где узник томился
Молва долетела: в стране появился
Учитель великий, чьей силой слепые
Прозрели и видят, и ходят хромые,
Пред кем мертвецы
из могил воскресают,
И буря и волны пред ним утихают.
Он учит законам любви и смиренья
И людям грехов обещает прощенье.
И радостью узника взор засветился:
«Народ маловерный!
Мой путь совершился.
Уж тот, о котором учил я в пустыне,
Меж нами во славе является ныне!
Мои же умолкли суровые речи
И грозное слово пророка Предтечи
Потонет без вести, как искры мерцанье
В великом и вечном блестящем сияньи.
Мой подвиг окончен.
Мой долг — умалиться.
Так всё по писанью должно совершиться!»

      6 декабря 1894 года. Феодосия.

***

Быстро промчались весенние грозы —
Лучшие песни счастливой весны.
Листья опали с поблекнувшей розы,
Скрыты под ними все лучшие грёзы —
Сердца святые мечты.
Годы проходят, проносятся годы,
Круче становится жизненный путь.
Грозно растут роковые невзгоды
И в ожиданьи ночной непогоды
С болью сжимается грудь.

      <Декабрь 1894. Феодосия>.

    * * *

Тяжелые думы, горячие слезы!
Опять вы со мною — я радуюсь вам.
Во мне оживили вы прежние грезы
И властно зовете к забытым трудам.
Как это ни странно — я радуюсь горю.
Когда моя жизнь спокойно течет,
То мысль засыпает — и тихо по морю,
Житейскому морю челнок мой плывет.
И я засыпаю, довольный собою,
Счастливый безоблачным счастьем своим,
Счастливый, как счастлив ребенок порою,
Играющий в жмурки с ребенком другим.
Когда ж соберутся свинцовые тучи
И ветер завоет, и вал заревет,
Тогда в ожиданьи беды неминучей
И мысль встрепенется и дух оживет.
Сокрытые силы стремятся на волю,
И мыслию хочешь всю жизнь обнять,
Клянешь с отвращеньем счастливую долю
И хочешь работать и хочешь страдать.
Но миг пронесется, пройдет возбужденье —
И снова я счастлив, не знаю чему,
Без мыслей, без дела, без дум, без волненья
По тихому морю спокойно плыву.

      20 февраля 1895 г. Феодосия.

    * * *

Душно здесь в неволе!
Душно и тоскливо.
Эта жажда воли,
Смутные порывы...

Разве это жизнь?
Разве это счастье?
О, когда ж настанет
Буря и ненастье!
Горе легче скуки,
Тишь страшнее бури.
Лучше скорбь и муки,
Небо без лазури,
Чем тоска, томленье,
Скука и порывы...
Душно в заключеньи,
Душно и тоскливо!

      19 марта 1895 года. Феодосия.

    * * *

Я вышел недавно за город гулять,
Измученный стуком и шумом.
Мне воздухом чистым хотелось дышать,
Отдаться волнующим думам.
Порывистый ветер свистел мне в лицо,
На камни волна набегала
И, белую пену подняв высоко,
Потоками брызг обдавала.
И страшно хотелось бежать мне вперед,
Вперед без оглядки, быстрее,
Туда, где тот парус, белея, плывет,
Где даль голубая синее.
И я ускорял торопливо шаги,
Как будто бы что-то случилось —
И не было прежней томящей тоски,
И сердце усиленно билось.
И стало мне так хорошо и светло,
Так чудно казалось всё в мире,
И это во мне всё росло и росло
И делалось шире и шире.
Когда ж, утомленный, на камни я сел,
Уж вечер царил над землею.
Внизу в отдалении город белел,
Окутанный синею мглою.
Я долго смотрел, как сгущалася мгла,
Как стали огни зажигаться...
И так не хотелось в тот вечер тогда
Мне в город домой возвращаться!

      19 марта 1895 года. Феодосия.

    * * *

Сердце мое растворяется,
Чаще слетают мечты —
Это весна приближается
В блеске своей красоты.
Это весна приближается,
Мрак ароматных ночей.
В грёзы душа погружается,
Чувства играют сильней.
Страстные думы, томление
Сразу нахлынули вновь:
Это земли воскресение,
Это души пробуждение —
Это весна и любовь!

      3 апреля 1895 года. Коктебель.

  А.М. П<ЕТРОВ>ОЙ⁴³

Я знал фиалочку. Она
В тени дерев могучих
В приятном обществе цвела
Репейников колючих.
И два репейника пред ней
Душой благоговели,
Старались быть всегда нежней
И в глубине скорбели.
Но наша фьялочка, увы!
Их чувств не понимала,
Она не ведала любви
И тихо увядала.

      17 мая 1895 г. Феодосия.

    «QUASI UNA FANTASIA»

      Посвящается В.А. Воллк-Ланевской

Мне часто грезится огромный светлый зал.
Все ложи, лестницы — всё залито толпою.
Толпа гудит, как в море бурный вал,
Как старый, крепкий лес, застигнутый грозою.
Но вот смолкает всё. Средь мертвой тишины
Я смело выхожу на самый край эстрады.
Я вижу массу лиц, ко мне обращены
Теперь со всех сторон бесчисленные взгляды.
Сперва я поражен, и голос мой дрожит.
Но, быстро поборов невольное смущенье,
Я делаюсь смелей. Толпы знакомый вид
В душе моей зажег святое вдохновенье.
Вольнее льется речь, и крепнет голос мой,
Как ветра пред грозой суровые порывы,
Я чувствую в себе безудержный прибой —
Свободных, гордых сил могучие приливы.
Вся зала замерла. Как грозный водопад
Смиряет человек десницею суровой,
Так я теперь — толпу... Одно лишь слово, взгляд...
И он мне покорён, тот зверь многоголовый.
Его, послушного движенью моему,
Могу заставить я страдать и веселиться,
Все страсти в ней воззвать, когда лишь захочу,
Любить и проклинать, и плакать, и молиться.
Теперь... теперь... я бог! Как новый Прометей,
Могучий силою святого вдохновенья,
Я высек вновь огонь из сердца у людей,⁴⁴
Я новый мир создал в душе их на мгновенье.
Теперь вся жизнь толпы, всей тысячной толпы
Слилась в душе моей в один аккорд могучий —
Аккорд, составленный из вечной красоты
И наших душ таинственных созвучий.
Да! Я могуч! Хотя толпою так владеть
Придется мне теперь почти одно мгновенье —
Его довольно мне. А там хоть умереть,
Сверкнув как молнии свободной отраженье!
Вот кончил я уже... Всё замерло, молчит.
Но это тишина пред близкою грозою.
Чу! вот он! Первый вихрь безудержно летит —
И всё смешалось в хаос предо мною.
Я слышу рёв толпы. Стихийный дикий стон
Восторга бурного и гром рукоплесканий.
Но силы больше нет. Я слаб и изнурен.
Я падаю без сил средь шумных ликований.

      2 июля 1895 г. Коктебель.

    ПОСЛЕДНЯЯ РЕЧЬ СОКРАТА ПРЕД СУДОМ⁴⁵

Мужи афиняне! пред вами
Я говорю в последний раз.
Своими дерзкими речами
Не потревожу больше вас.
Вы чересчур поторопились —
Я стар. И смерть недалеко.
Вы б от меня освободились
Ведь очень скоро и легко.
Теперь же те, кого всегда я
При жизни сдерживал не раз,
Как негодующая стая
Восстанут грозно против вас.
Их сила будет несдержима,
Они огнем своих речей
Вас будут мучить нестерпимо
И чем моложе, тем больней.
Я осужден к позорной казни
Не потому, что защитить
Себя не мог я из боязни —
Я не хотел народу льстить.
Не для мольбы об оправданьи
Я шел сюда. Я шел, чтоб дать
Вам образец самосознанья,
Чтобы судить и поучать.
И что мне смерть? Мой голос тайный
Всегда меня предупреждал,
Когда ошибкою случайной
Я справедливость нарушал.
Теперь молчит он. Я спокоен.
Смерть — это тихий мирный сон
Без сновидений. Старый воин
Идет на отдых — близок он.
Но если лучший и прекрасный
Нас ждет там мир, как говорят,
То и пред казнию ужасной
Я все ж счастливей вас стократ.
Пора кончать. Еще лишь слово:
Я оставляю вам детей —
Язвите их как я сурово
Язвил вас сам. Когда сильней
Они почувствуют влеченье
К деньгам, чем к истине святой,
То мучьте их без сожаленья —
И в этом долг ваш предо мной.
Теперь пора. Судьба случайно
Несет мне смерть и жизнь — вам.
Чей жребий лучше — это тайна
И разрешить ее не нам.

      10 ноября 1896 г. Феодосия.

    ГИМН

Смело, с гордой головою,
Как на праздник, как на пир,
Полны силой огневою
Мы вступаем ныне в мир.
И лаская, и чаруя,
И тревожа, и маня,
Жизнь на воле, вширь, как поле,
Развернулася, блестя.
Не страшат нас скорбь и муки,
Смело мы снесем нужду...
Слава знанью и науке!
Слава честному труду!

      15 ноября 1896 г. Феодосия.

    Л.А. С<ОЛОМО>С⁴⁶

Грациозно так и ловко
Наклоненная головка,
Шаловливо-детский взгляд,
Белых складок группировка,
Бутоньерка и наряд
Мне невольно говорят:
«Берегитесь! Я плутовка!»

      14 декабря 1896 г. Феодосия

    МНОГИМ⁴⁷

Когда одушевясь идеею святою,
Вам юноши твердят про высшие права,
Про правду, про любовь, — качая головою,
Вы отвечаете: «Ах, это всё одни красивые слова».

Когда вам говорят о деле просвещенья,
Что мы идем вперед с трудом, едва-едва,
Что есть же все-таки предел долготерпенья...
Вы отвечаете: «Ах, всё одни лишь страшные слова».

Когда вам говорят про братство, про свободу,
Что нужно мысли дать гражданские права,
Зовут на честный труд, служение народу...
Вы отвечаете: «Ах, это всё одни лишь громкие слова».

«Слова, слова, слова!» — твердите вы с презреньем...
Когда ж наступит миг и ваша голова,
Внезапно осветясь, постигнет с изумленьем,
Что это всё для вас «забытые слова»?

      20 декабря 1896. Феодосия.

    М. К<АДЫГРО>Б⁴⁸

Вам всего тринадцать лет —
Это возраст детства,
Но зато же в вас и нет
Фальши и кокетства.
А когда наступит час
Взрослой называться,
То научат скоро вас
Лгать и притворяться.
Но покамест вы дитя, —
Можно жить теперь шутя,
Прыгать и смеяться.
Что из того, что я пишу стихи?..

Оставайтесь же всегда
Милой и простою
И не будьте никогда
Барышней пустою.

      25 декабря 1896 г. Феодосия.

    * * *

      Посвящается В.А. В<олл>к-Л<аневск>ой⁴⁹

Над унылым грязным городом
Зимний вечер опускается,
И туман ползет по улицам,
И, чернея, мрак сгущается.
Тихо, грустно в темной комнате,
Экипажей шум доносится.
И невольно дума грустная
Из души на волю просится.
Тени серые сгущаются
За узорными гардинами,
И проходят тени прошлого
Позабытыми картинами.
Ты, я знаю, тоже в комнате
Одинехонька сидишь.
Наклонила грустно голову
И в унылый мрак глядишь.
Подкрадусь я так тихохонько,
Чтоб тебе не услыхать,
И начну чуть слышно на ухо
Речи тихие шептать,
Речи тихие, унылые
О прошедшем, о былом,
О прекрасных снах промчавшихся
И о детстве золотом...
В вечер тихий, грустный, пасмурный
Хорошо всегда мечтается,
Так печально и так радостно
Прожитое вспоминается...

      26 декабря 1896 г. Феодосия.

    ПРОЩАНЬЕ

Огни последние мелькнули,
Шепнув «прости» душе моей,
И тихо скрылись... потонули
В вечернем сумраке степей.
В неясном сумраке вагона,
Забившись в дальний уголок,
Я с грустью думаю о прошлом...
А поезд мчится... Путь далек.
Под тихий говор, дребезжанье,
Под равномерный шум колес,
В душе встают воспоминанья
О том, где жил я, где я рос.
Улыбки, слезы, шутки, речи,
Оттенок мысли, жаркий спор
И впечатленье первой встречи,
И задушевный разговор,
И лиц знакомых выраженье,
Характер, тон случайных слов,
Глубокой мысли отраженье,
Отрывки собственных стихов
Проходят пестрыми толпами.
И грустно мне. И жаль мне их...
А поезд мчится вдаль степями
И в сердце бьется грустный стих.⁵⁰

      <Август 1897>.

    * * *

Мне снилась ночь: в сиянии луны
Лежали бледные остатки разрушенья —
Обломки гордые далекой старины,
Развалины эпохи Возрожденья.
Лишь кое-где, изящна и стройна,
Из праха и пыли колонна возвышалась
Дорийски-строгая, казалось, что она
Над силой времени спокойно издевалась.
Разбросаны кругом, лежали меж камней
Порталы, портики, фронтоны, изваянья,
Кентавр и сфинкс — смесь зверя и людей,
Фантазии причудливой созданья.
И мраморный раскрытый саркофаг
Лежал нетронутый под грудами развалин...⁵¹

      <Весна 1898. Феодосия>.

    * * *

Что вы, песни мои, над душою моей
Так пугливо и ласково вьетесь?
И, сплетясь с вереницами светлых теней,
С тихой музыкой к сердцу несетесь?
Стойте, песни мои! Залезайте в тетрадь,
Станьте смирно и ждите до сроку:
Буду вас по редакциям я рассылать,
А редакции станут в ответ высылать
Пятьалтынный за каждую строчку...

      18 марта 1899. Феодосия.⁵²

Примечания

1. Биографию поэта Семена Яковлевича Надсона (1862—1887) составила М.В. Ватсон (в однотомнике его сочинений). В 1890 г. в Москве вышла брошюра о нем Н.А. Котляревского. В 1891 г. Волошин написал стихотворение «На смерть Надсона (Он жил, но жизнь ему была не в радость...)».

2. Яшерова Ольга Васильевна, дочь преподавательницы Александровского женского училища в Феодосии, гимназистка. Волошин посвятил ей 4 стихотворения; в его архиве сохранилось 5 ее писем.

3. Семья богатого херсонск. помещика-дворянина С. Алкалаева. Волошин одно время дружил с Владимиром Семеновичем Алкалаевым (также Калагеоргий Алкалаев, 1879—1935); по оконч. гимназии, поступившим в у-т св. Владимира в Киеве (на естеств. факультет). Сохр. 4 его письма к Волошину.

4. О.В. Яшерова.

5. Галабутский Юрий Андреевич (1863—1928), преподаватель рус. яз. и лит-ры, секретарь педсовета мужск. гимназии, вскоре ставший любимым учителем Волошина. Сохр. 37 его писем к Волошину. О Галабутском см. ст. Д. Лосева «Учитель русской словесности» в «Крымском альбоме 2000» (С. 127—138); здесь же (С. 114—126) опубл. мемуары Галабутского об И.К. Айвазовском.

6. Нефедов Александр Павлович (ок. 1875—1907), гимназист; в 1902 г. — помощник пристава в Феодосии.

7. Алексеев, гимназист, сын феодосийского доктора-психиатра Фомы Константиновича Алексеева (1852 — ок. 1912). С 1898 г. находился в Москве.

8. Писемский Алексей Феофилактович (1821—1881), прозаик.

9. То есть — из Феодосии в Коктебель.

10. Директор феод. гимназии Василий Ксенофонтович Виноградов (1843—1894).

11. Стихотворение А.К. Толстого (1866).

12. Видимо, София Яковлевна Пуховская, феодосийка (певица?).

13. О.В. Яшерова.

14. Чернобаева (урожд. Бердичевская) Раиса Львовна (1861 — не ран. 1916), врач женской гимназии, жена гимназич. надзирателя Григория Емельяновича Чернобаева. Жили на Суворовской ул.; некот. время Волошин у них жил. О тягостной обстановке на квартире Чернобаевых он писал позднее, 12 марта 1932 г. (см. Волошин М. История моей души. М., 1999. С. 288).

15. В октябре-ноябре 1893 г. Волошин посвятил О.В. Яшеровой 4 стихотворения. В последнем («На ваше грустное посланье...») он писал: «Люблю ли я? Давно тревожит / Вопрос мучительный меня. / Ответить ум на то не может, / А сердцу сам не верю я!»

16. Пешковский Александр Матвеевич (1878—1933), сын ялтинск. домовладелицы. См. дневник. запись от 13 марта 1932 г. (Волошин М. История моей души. М., 1999. С. 290—291).

17. О.В. Яшерова.

18. Семья феодосийск. адвоката Альфонса Матвеевича Воллк-Ланевского (1840-е — 1908), жившая на Армянской ул., 5. В семье увлекались музыкой и устраивались муз. вечера. О семье Воллк-Ланевских см.: Волошин М. История моей души. С. 299—302.

19. Нич Вера Матвеевна (1878—1918, в замуж. Гергилевич), дочь инженера-капитана, гимназистка. Волошин посвятил ей 2 стих-я в 1896 г. Впоследствии (с 1911 г.) начальница частной женской гимназии Гергилевич. Сохранилось 18 ее писем в Волошину.

20. Одна из двух сестер.

21. Воллк-Ланевская Валерия Альфонсовна (в замуж. Гауфлер, 1875—1943), Лера. В 1895—1897 гг. Волошин посвятил ей 7 стих-й. В 1898 г. поступила в Моск. консерваторию. О ней, семье Воллк-Ланевских и Гауфлер см. публ. Д. Лосева в «Крымском альбоме 1999» (Феодосия; М., 2000. С. 182—257).

22. Воллк-Ланевская Евгения Альфонсовна (1872—1959), гимназистка, позднее — надзирательница женской гимназии. Волошин посвятил ей стих-е 12 мая 1896 г.

23. Налбандов Саркис Никитич (1874-?), уроженец Симферополя, по оконч. гимназии в 1896 г. поступил на юрфак ИМУ.

24. Коллежский асессор, препод. математики; в 1902 г. жил на Виноградной ул.

25. Центральная ул. дореволюционной Феодосии. Практически полностью разрушена в годы Вел. Отеч. войны. Ныне ул. Горького.

26. Находился между вокзалом и железнодорож. переездом у галереи Айвазовского.

27. Кириенко-Волошина (урожд. Глазер) Елена Оттобальдовна (1850—1923), дочь инженера-полковника О.А. Глазера. В 1865 вышла замуж за коллежск. советника А.М. Кириенко-Волошина (1836—1881), после его смерти сошлась с моек, врачом, отцом 4-х дочерей, находившимся в разводе, Павлом Павловичем фон Тешем (1842—1908).

28. Харлампиди Юрий (Георгий) Элевтерьевич (ок. 1876—1908), студент юрфака ИМУ, окончил курс в 1898 г.; затем — присяжный поверенный. Писал под псевд. Юрий Грек.

29. Налбандова Анна в 1881 г. перешла в 4 класс женск. гимназии, имя другой не установлено.

30. Рогальская С. (ок. 1896—1921).

31. Моссаковская Ольга Семеновна (1876—1935, в замуж. Роговская), впоследствии врач-гинеколог и акушерка.

32. Мурзаев Михаил Мергиянович (1878-?), сын купца, армянин. По окончании феодосийской гимназии в 1900 г. поступил на восточный фак-т СПб. ун-та.

33. Возможно, Иван Михайлович Абаджи (1844—1899), могила которого находится на феодосийском кладбище.

34. Русско-турецкая война 1877—1878 гг., вызванная подъемом нац.-освободит. движения на Балканах; результатом ее стало освобождение от турецк. ига народов Балкан, а также Бессарабии, части Грузии, Армении и пр.

35. Евангелие от Луки, II, 14; слова эти входят в «славословие великое» в церковном всенощном бдении.

36. Вариант: Такою радостью исполнена душа.

37. См. прим. 2. Позднее (в марте 1932) Волошин вспоминал об О.В. Яшеровой: «Поэтесса. Обмен стихами. Городское событие. Обеспокоенность директора Виноградова и начальницы Женской гимназии. Слухи о наших стихах и детской влюбленности стали сказкой всего города. Я ничего не имел против. Оля, очевидно, тоже». (Волошин М. История моей души. — М.: Аграф, 1999. С. 302).

38. Фраза, которую якобы сказал И.-В. Гёте перед смертью.

39. Неточная цитата из стихотворения Н.А. Некрасова «Песня Ерёмушке» (1859); вариант в дневнике правильно: «Братством, равенством, свободою...»

40. В тексте лекции «Опыт переоценки художественного значения Некрасова и Алексея Толстого» (1902) Волошин писал: «Поэт — это ребенок, который плачет жемчужными слезами», — говорит Гейне и рассказывает сказку об ребенке, жившем в чужой семье, которому благодетельная и чрезвычайно непроницательная фея, желая его осчастливить, дала чудесный дар плакать жемчужными слезами. Из этого подарка вышло только то, что люди начали сильнее истязать его, чтобы добыть больше жемчуга» (Русская литература. 1996, № 3. С. 134—146).

41. Написано к 50-летию со дня смерти Крылова.

42. Автограф стих-я сохранился также в фонде В.А. Десницкого в ИРЛИ (Ф. 411, № 31) под названием «Предтеча», без эпиграфа и с датой: «24 февраля 1901 г. В вагоне, подъезжая к Асхабаду».

43. Шуточное стих-е. Поэт позднее упоминал его в мемуарах (Волошин М. История моей души. — М: Аграф, 1999. С. 294). Под двумя репейниками подразумеваются Волошин и А.М. Пешковский. О Петровой см. прим. 2 на с. 153 в наст. вып. альманаха.

44. Далее зачеркнута строка: «Я вывел их из мрака заблужденья».

45. Др.-греч. философ Сократ (ок. 470—399 до н. э.) был приговорен к смерти по обвинению в «поклонении новым божествам» и в «развращении молодежи»; принял яд цикуты. Стихотворение опубл. под названием «Сократ перед судом» в газете «Русский Туркестан» (8 апреля 1901 г.).

46. Соломос Лидия Антоновна (в замуж. Лампси, 1875—1953), гимназистка. Ей Волошин посвятил 2 стих-я в 1896 г.; сохр. 9 ее писем к нему.

47. Опубл.: «Русский Туркестан», 2 марта 1900 г. Стихотворение с таким названием есть у В. Вересаева (1884), а у А.М. Жемчужникова — «Забытые слова» (1889) — с этим рефреном. Стих-е было послано Волошиным матери в письме от 22 дек. 1896 г.

48. Кадыгроб М<ария> Витальевна, феодосийская гимназистка. Ее отец — Кадыгроб Виталий Александрович (1845-?), подполковник, нач. конвойной команды в Феодосии. Мать — Кадыгроб Анна Алексеевна.

49. См. прим. 21.

50. Стих-е послано А.М. Петровой в письме из Москвы от 11 сент. 1897 г. (Опубл.: М. Волошин. Из литературного наследия. Том I. Публ. В. Купченко. — СПб., 1991. С. 22).

51. Стихотворение не закончено. Зап. книжка № 28 (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 1. Ед. хр. 452).

52. Стих-е опубл. 25 марта 1901 г. в газ. «Русский Туркестан», за подписью «М. Волошин».

Публикация и примечания Владимира Купченко Составление Дмитрия Лосева