Столица: Симферополь
Крупнейшие города: Севастополь, Симферополь, Керчь, Евпатория, Ялта
Территория: 26,2 тыс. км2
Население: 1 977 000 (2005)
Крымовед
Путеводитель по Крыму
История Крыма
Въезд и транспорт
Курортные регионы
Пляжи Крыма
Аквапарки
Достопримечательности
Крым среди чудес Украины
Крымская кухня
Виноделие Крыма
Крым запечатлённый...
Вебкамеры и панорамы Карты и схемы Библиотека Ссылки Статьи
Интересные факты о Крыме:

Аю-Даг — это «неудавшийся вулкан». Магма не смогла пробиться к поверхности и застыла под слоем осадочных пород, образовав купол.

Главная страница » Библиотека » Н. Доненко. «Новомученики Феодосии»

Протоиерей Василий Памфилов

Настроение в стране менялось, круг сужался, и то, что еще вчера по техническим причинам могло ускользнуть из поля зрения чекистов, сейчас в полной мере возмещалось энтузиазмом доносчиков, одним из которых оказался Марк Антонович Алданов. Он нашел целесообразным, «отстаивая свою религиозную свободу», обратиться за помощью в ОГПУ: «В Феодосии появился обновленческий священник для организации группы верующих, которому более активные тихоновцы в лице Памфилова Василия и Богаевского Алексея совместно со своими «сестрами» Горбалевской В.М., Ланской А.Н. <...> начинают угрожать нам. Распространяют слухи Богаевский и Памфилов о том, что скоро может быть перемена власти и всех обновленцев устроют на виселицу. Запугивают тем, что власть церковь хочет закрыть, что обновленцы продались Советской власти <...>. Прошу принять меры».

Его вызвали, и он лично подтвердил свое заявление: «Примерно в июне месяце с.г. в Феодосии появился обновленческий священник для организации обновленческой группы и за содействием обратился ко мне. Я согласился и принял участие в вербовке членов в группу в поселке Сарыголь и ближайших деревнях. О мероприятиях обновленцев сразу же стало известно тихоновцам, в частности, священнику сарыгольской церкви Памфилову Василию и благочинному <...> Алексею Богаевскому. С их стороны в отношении обновленцев повелась жестокая травля. Богаевский и Памфилов подстрекают наиболее близких себе лиц из числа верующих и при их помощи стараются запугивать обновленцев, угрожая записавшимся к обновленцам избиениями. Такие угрозы были и в отношении моей жены Серафимы Ивановны и др. Фанатики-староцерковники, подстрекаемые Памфиловым и Богаевским, называли нас агентами ЧК, агентами Соввласти, запугивали тем, что скоро Советская власть падет и обновленцев, продавшихся Советской власти и коммунистам, повесят всех в первую голову. Мне известно, что Памфилов очень часто за последнее время бывает у Богаевского, где они и совещаются, как бороться против нас.

Особенно активно против обновленцев старается действовать священник Памфилов. Он подобрал вокруг себя сестричество в лице Горбалевской Веры, дворянки Головчевской Анны Гавриловны и др., через которых проводит провокационную агитацию против нас. Памфилов через указанных своих ярых поклонниц и помощниц успешно провоцирует прихожан тем, что церковь хотят закрыть. Так, в субботу, 25.VIII, Памфилов приказал в два часа звонить в колокол для созыва народа, народ сбежался, и он начал им говорить, что сегодня должны прибыть в церковь обновленцы с милицией и закрыть церковь, и призвал народ к защите. На самом деле никого не было. Памфилов провоцировал публику для разжигания вражды к обновленцам и к власти <...>. Памфилов и Богаевский действовали против нас совместно, стараясь спрятаться за спиной своих сподвижников. А путем натравливания их хотят запугать нас, остаться как бы в стороне от ответственности».

Это и было той малостью, которой не хватало следователю Помыткину для начала уголовного дела против священников. Он не замедлил воспользоваться случаем и 4 сентября 1928 года принял соответствующее решение: «Пребывание на свободе обвиняемых может отравиться на производстве расследования путем воздействия их на массы, также не исключена возможность уклонения их от следствия», обосновав его следующим образом: «Памфилов и Богаевский в своих корыстных целях через посредничество сестричества сарыгольской церкви натравливали одну группу рабочих на другую на почве религиозных разногласий с целью вызвать недовольство Советской властью. Распускали провокационные слухи о стремлении Соввласти закрыть церкви под клубы. С целью запугивания распускали слухи о скором падении власти <нрзб.>, а также не допустить организации так называемой «обновленческой группы» в Сарыголе и Феодосии». Священников поместили в феодосийский арестный дом.

Видовая открытка начала XX в.

Конфликт был спровоцирован недавно появившимся обновленческим священником*. Он попросил семью Алдановых — Марка Антоновича и Серафиму Ивановну (которая дала в ГПУ особенно злобные показания против православных священников) активно заняться вербовкой в обновленческое движение и быстро сформировать двадцатку. Они стали ходить по окрестным деревням и успешно агитировали и без того сбитый с толку и запуганный народ. Об этом узнали отец Василий и благочинный протоиерей Алексей, в то время настоятель кладбищенской церкви. Они собрали своих единомышленников и попросили их объяснить всем заблуждающимся подлинный смысл сладких речей обновленческих адептов. Сами собою оживились никогда не исчезавшие в народе слухи, что обновленцы — «агенты Советской власти», «антихристы» и что они, в конце концов, закроют последние храмы, а их «духовное» руководство из ГПУ превратит церкви в клубы. В головах наиболее эмоциональных рождались бесплодные пожелания, странные фантазии о том, что «Советская власть скоро переменится и всех обновленцев повесят в первую очередь».

Произошли даже маленькие столкновения. Обновленческая чета Алдановых 24 августа агитировала в одном из сел под Феодосией и добилась некоторого успеха, но об этом узнал отец Василий и послал своих людей, которые легко разрушили «успех» их агитации. В отместку, когда 25 августа был колокольный звон в сарыгольской церкви, обновленцы обвинили православных в том, что набат призывал людей на погром обновленцев.

14 сентября 1928 года был допрошен протоиерей Василий Памфилов**. После ознакомления с обвинением он сразу же заявил следователю:

«Виновным себя не признаю. Я никогда не считал себя противником Советской власти и свою деятельность в качестве священника во всем согласовывал с законами республики. О мерах, принятых рабочими поселка Сарыголь в смысле записи в обновленческую двадцатку, узнаю впервые из предъявленного мне обвинения. В своих проповедях и частных беседах никогда не давал таких пояснений, что обновленцы являются агентами ЧК или антихристами. Указания, что обновленцы хотят закрыть церковь и сделать из нее клуб, никогда никому не делал. И даже в частных беседах никогда не высказывал недовольства Советской властью. Тем более не избирал предметом разговоров вопросы, которые бы вели к недовольству Советской властью. В своей деятельности не старался развить фантазии, так как считаю христианство религией внутреннего убеждения. Слухи о скором падении Советской власти от меня исходить не могли. Сестричество приходило в церковь для наведения порядка, и не было случаев, чтобы я кому-нибудь из сестричества давал поручения вести пропаганду против организации обновленческой двадцатки. В сестричество входят наиболее ревностные прихожанки и носят на руке белые повязки с крестиком. Относительно колокольного звона в субботу 25.VIII для созыва народа, по свидетельским показаниям дела, достоверно отвергаю. В два часа в церкви были похороны младенца, и был обыкновенный похоронный звон, что может подтвердить матерь умершего ребенка Пелагея Георгиевна и др. <...>. Так что никакого набатного звона не было. На похоронах в церкви было приблизительно человек 40. По вопросу об обновленчестве я в тот момент никакой речи не вел. Похороны окончились приблизительно в половине пятого, когда я и пришел домой».

В тот же день был допрошен и благочинный протоиерей Алексей Феофилактович Богаевский. Для начала следователь выяснил, что он родился в селе Радаловке Полтавской губернии в 1879 году. Окончил Полтавскую семинарию, после чего с 1900 года был воспитателем в духовном училище в Симферополе; в 1904 году принял священный сан и служил в селе Петропавловке Феодосийского уезда, был законоучителем Феодосийского учительского института. Через два года был переведен в кладбищенскую Всехсвятскую церковь, где и оставался настоятелем вплоть до ареста.

Протоиерей Алексей Богаевский. Фото 1950-х годов

На допросе он заявил: «В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю. Во-первых, в поселке Сарыголь в течение прошедшего лета я ни разу не был, ни с кем из сарыгольской церкви не разговаривал об обновленчестве. О сестричестве не имею сведений, да и не представлял возможности его существования, так как считал сарыгольскую религиозную общину наиболее дезорганизованной. В августе моя супруга сообщила, что приходил ко мне протоиерей Памфилов, но, не заставши меня дома, рассказывал ей о том, что его прихожанка Алданова собирала подписи среди сарыгольских прихожан. Я никаким способом не реагировал на это сообщение. Впоследствии протоиерей Памфилов сообщил мне, что некоторые прихожане взяли обратно свои подписи. Памфилов вообще бывает у меня крайне редко».

Между тем паства протоиерея Василия не теряла времени даром и в то трудное время, когда люди уже точно знали, что за свои официально не разрешенные убеждения придется отвечать, собрала более 130 подписей с просьбой ускорить следствие и освободить настоятеля Екатерининского храма. Но органы не хотели прислушиваться к голосу народа и продолжали собирать лжесвидетельства и доносы, подобные алдановским, так как материалов для суда было недостаточно.

16 сентября отец Василий написал заявление на имя уполномоченного ОГПУ Феодосии Помыткина:

«4 сентября с/г при допросе мне было прочитано постановление об аресте с сообщением пунктов обвинения; причем, мне не было сообщено никакого материала по обвинению и не указано фактической стороны по обвинению: где, когда и с кем был какой-либо факт. Ввиду сего лишен возможности ориентироваться при допросе и поставить со своей стороны свидетелей. Поэтому прошу Вас снова допросить меня и сообщить мне материал по обвинению с фактической стороны и тем дать мне возможность в интересах истины поставить своих свидетелей».

С таким же заявлением обратился и священник Богаевский: «Не признаю себя виновным в возведенных на меня обвинениях. Прошу дать мне очную ставку с теми, кто поддерживает против меня те или иные обвинения».

В свою очередь, его прихожане обратились к симферопольскому начальству с просьбой освободить протоиерея Алексея и собрали 522 подписи. Это побудило следствие допросить еще одну, уже неангажированную малограмотную старушку, которая подтвердила, что в субботу действительно «отпевали мальчика, в связи с чем и звонили в колокол. Присутствовали родственники, но с ними отец Памфилов не разговаривал». И поставила крестик...

Между тем никто очную ставку отцу Алексею не дал, и он продолжал «бомбить» компетентные органы жалобами на их некомпетентность: «Фанатиком я никогда не был и на путь фанатизма никого не вел». И перечислял свои заслуги перед властью, так и оставшиеся неучтенными:

«Основанием для вышесказанного моего заявления послужило то обстоятельство, что обвинение мне предъявлено в общих формах (фразах), без объявления мне фактического обвиняющего меня материала. Если почему-либо мне не может быть дана очная ставка, в таком случае прошу предъявить мне фактический материал, послуживший основанием для привлечения меня к ответственности. И тогда я дам исчерпывающие пояснения, что послужит как к моему оправданию, так и к выяснению объективной правды <...>.

Я уже 24 года безвыездно служу в Феодосии, за этот немалый период времени моя церковная деятельность вполне определилась. Ни в каких политических партиях и организациях я никогда не участвовал, если и можно указать на мои некоторые деяния, коим можно придать политический оттенок, так это такие деяния, которые свидетельствуют о том, что я никогда не был противником революционных событий в моей стране. Так, еще в 1906 году, в первый год моей службы при кладбищенской церкви, по моему ходатайству были освобождены из тюрьмы рабочие табачной фабрики, в том числе народный судья г. Феодосии Кошелева. В 1919 году при переходе в Крыму власти от красных к белым мне немало пришлось действовать для того, чтобы облегчить участь оставшихся в Феодосии партийных (коммунистов) и лиц, сочувствующих им и новому советскому строю. Так, в первый день вступления белых в Феодосию в июле месяце 1919 года ко мне явились двое каких-то рабочих с просьбой принять под свою защиту оставшегося в городе коменданта при красных Федора Новикова. Я выразил полную готовность удовлетворить их просьбу, и когда на другой день Ф. Новиков был арестован, я явился в комендатуру города с пламенной просьбой вручить мне на поруки Ф. Новикова. Просьба моя была уважена, и Новиков вышел на свободу. Если через некоторое время он вновь был арестован, то это произошло благодаря тому, что арест производился в то время в г. Керчи.

Издававшаяся в то время в г. Керчи газета стала писать статьи, полные возмущения по поводу распоряжений власти, освобождавших таких видных представителей Советской власти, как Новиков, косвенно нападая в то же время и на «спасителей» (так именовались газетой лица, защищавшие большевиков). В тот же первый день прихода в Феодосию белых поздно вечером ко мне пришла группа рабочих и работниц (человек 10) с просьбой выступить в защиту арестованного еврея Лейкина, бывшего заведующего какой-то суконной кустарной фабрикой в г. Феодосии. Через день по моему ходатайству и Лейкин был освобожден из-под ареста. Но то обстоятельство, что Лейкин после освобождения из-под ареста скрылся, в значительной степени парализовало мою готовность отчасти помогать тем, кто подвергался со стороны белых репрессиям и арестам. Случайно от кого-то слыхал, что Лейкин в настоящее время состоит ответственным партийным работником где-то на Кавказе. Но все же после этого, благодаря постоянным переменам начальствующих в г. Феодосии лиц, мне удалось оказывать облегчение участи тех, кои связывали свое имя с Советской властью. Так, августом 1919 года был арестован бывший генерал Н.А. Маркс, служивший комиссаром в г. Феодосии в 1919 году по образованию. Совместно с поэтом Волошиным и писателем Вересаевым (живут в Коктебеле) я ходатайствовал, и не без успеха, и об его освобождении. В том же году мне пришлось два раза выступать в военных судах свидетелем со стороны обвиняемых Ф. Новикова и доктора Константинова. Проживающая в г. Феодосии жена Ф. Новикова может подтвердить, как Ф. Новиков при первом свидании с женой после судебного процесса прислал ее ко мне выразить благодарность за мое выступление на суде. Вообще, что касается дела Новикова, может подтвердить и брат его, ныне ответственный партийный работник в г. Симферополе Петр Новиков. Адреса доктора Константинова не знаю. Слыхал, что он откомандирован советским правительством за границу с научной целью.

В 1922 году в Феодосии был арестован соборный священник Поляков. Арест этот вызвал возмущение среди некоторой части рабочих, вследствие чего, по поручению партийного комитета, ко мне явился П. Новиков с поручением воздействовать на толпу и предупредить какие-либо эксцентричные выступления. Я поручение партийного комитета с успехом выполнил, призвав толпу при защите своего пастыря стать на путь закона. Все это я пишу, дабы показать, что если в острые годы борьбы двух лагерей — красных и белых — я не был контрреволюционером, не пользовался своим пастырским служением для возбуждения против новой Советской власти, напротив, брал под свою защиту наиболее видных ее представителей, то выступать с какими-либо контрреволюционными действиями в настоящее время является для меня совершенно непоследовательным и неоправданным актом. Я определенно лоялен к Советской власти. Думаю, что не только мои прихожане, но и прихожане других православных общин г. Феодосии с полным удовлетворением подтвердят все сказанное мною. Если же мне будет предъявлен обвинительный фактический материал, то я дам на то исчерпывающее объяснение, которое послужит как в интересах выяснения объективной правды, так и моей реабилитации и скорейшему освобождению меня из-под стражи.

25 сентября 1928 года
Протоиерей Алексей Богаевский
.

P.S. Возможно, что фамилию еврея Лейкина, арестованного в 1919 году белогвардейцами, потом освобожденного из-под ареста и скрывшегося, — я не точно обозначаю. Но все отмеченные мною обстоятельства, касающиеся этой личности, а также точность его фамилии может засвидетельствовать проживающий в г. Феодосии и имеющий заготовочную мастерскую еврей Посланник как родственник указанного мною лица».

Без сомнения, искренние симпатии к власти, так же, как и уже не актуальная помощь революционерам, для чекистов не могли быть основанием для полного оправдания протоиерея Алексея Богаевского. Не теряя надежды, он обратился с повторным посланием, в котором история его лояльности была представлена с большими подробностями:

«<...> В конце апреля 1919 года я был арестован, так как в распоряжение ЧК была предоставлена книга повесток, по которым особый комитет по сбору пожертвований в пользу Добрармии приглашал его членов пожаловать на заседание. В одной из повесток значилась и моя фамилия, правда, написанная рукою моей жены. Когда в ЧК в тот же день меня допрашивали, я объяснил, что в означенный комитет меня записали без моего ведома и моего согласия и притом в то время, когда я отсутствовал в Феодосии, и я ни одного раза не участвовал в заседаниях этого комитета. Очевидно, меня кооптировали в расчете, что я буду содействовать сбору пожертвований в пользу Добрармии. Расчет оказался напрасным, так как я никаких сборов и взносов не делал. На вопрос допрашивающего, чем я могу доказать сказанное, я ответил: «Тем, что я здесь». Этот ответ имел значение в виду того, что почти все духовенство, избегая власти занявших Крым большевиков, выехало на Кубань. «Пожалуй, это верно», — согласился следователь. Как впоследствии я узнал, на мой арест реагировала общественность Феодосии, все ее союзы. Но, по-видимому, особенное значение имело заступничество за меня матери-старухи Петра Новикова. Все вместе взятое и было причиной того, что на другой день рано утром я вновь был допрошен и после допроса сейчас же отпущен из-под ареста с наказом немедленно явиться к Новикову П., который, отозвавшись положительно обо мне, просил все сделать от меня зависящее, дабы парализовать и ликвидировать наметившиеся нездоровые настроения темной массы населения по отношению к евреям. В конце июня 1919 года г. Феодосию окружили части Добрармии. Не вся администрация успела выехать из города. В числе оставшихся оказался и Федор Новиков, занимавший после своего брата Петра должность коменданта города. Это мне сообщили двое из его друзей. На вопрос их, как быть в дальнейшем, я посоветовал им привести Федора Митрофановича ко мне вечером на ночевку. Так и было сделано. На другой день я вместе с Новиковым пошел в комендатуру с просьбой не применять к Новикову никаких репрессий, причем тут же я дал о нем ту характеристику, которая и содействовала удовлетворению моей просьбы. Ободренный таким оборотом дела, Новиков не сумел воспользоваться своим новым положением. Напротив, уверенный в своей безопасности, он часто появлялся в городе, как бы афишируя такое свое положение. А это бросалось в глаза, особенно фанатично настроенным некоторым военным и служащим Добрармии, в результате чего и последовал арест с преданием его суду. Я был на судебном процессе в качестве свидетеля. Помимо общей характеристики подсудимого и всей его семьи, я указал и на то, какую услугу я лично получал и от него, и от его матери, да и брата Петра в острый и тяжелый момент в моей жизни. Быть может, это содействовало тому, что Новикову сравнительно с другими подсудимыми был определен меньший срок наказания (4 года). Его семья и жена хоть и были огорчены приговором, но все же питали надежду на лучшее будущее. Но судьба судила иное: спустя некоторое время (кажется, в конце 1919 г.) приказано было всех осужденных перевести в Симферополь. Но до Симферополя не суждено было доехать. Слащев, свирепствовавший в то время в районе Джанкоя, приказал всех ранее осужденных на разные сроки, в том числе и Ф. Новикова и задержанных на станции Джанкой, расстрелять. Впервые я об этом узнал от старухи-матери Новикова, которая в своем неутешном горе пришла поделиться этой трагедией. <...> Впоследствии я встречался с П. Новиковым <...>». По всей видимости, это и есть убедительные свидетельства искренней расположенности с самого начала к Советской власти.

В «Обвинительном заключении», где перечислялись все «ужасы», на которые решились священники Феодосии, говорилось, что они «натравливали одну группу рабочих на другую на почве религиозных разногласий с целью вызвать недовольство Советской властью. Распускали провокационные слухи о скором падении Соввласти, о стремлении власти закрыть церкви и превратить их в клубы. Угрожая избиением инакомыслящих, стремились запугивать их.

Произведенным расследованием по заявлению Алданова Марка Антоновича свидетельскими показаниями установлено, что священники Памфилов В.Н. и Богаевский А.Ф., сами, оставаясь в стороне, подстрекали наиболее близких себе лиц из числа верующих поселка Сарыголь. Через их посредство запугивали рабочих скорым падением Соввласти и расправой над ними в первую голову, угрожали избиением».

Но окончательную форму всей этой истории придал 5 октября помощник уполномоченного СО ГПУ Крыма Куприянов: «Из имеющихся в следственном деле материалов видно, что Богаевский и Памфилов основательно обосновались в Феодосии, окружив себя фанатическим элементом, держали приходы этого района в зажиме, благодаря чему в этом районе до сих пор нет прогрессивных приходов. В конце 1928 года часть прихожан феодосийских церквей стала в оппозицию к группе Памфилова и Богаевского, последние же усмотрели в этом попытку организовать обновленчество в Феодосии и стали распускать слухи среди своих сторонников о том, что Советская власть бунтует народ для того, чтобы скорее закрыть церкви и пооткрывать там клубы. Видя, что этот довод мало действует на массу, тогда Богаевский и Памфилов стали распространять слухи о том, что Советская власть скоро будет свергнута, и всех, кто отойдет от православия, будут вешать. От распространения таких слухов Богаевский и Памфилов перешли к прямым угрозам расправ после свержения Советской власти. О таких угрозах пришел и заявил в ГПУ ремонтный рабочий Алданов М.А., его жена Алданова С.И. и Лазаревич».

На основании этого «Постановления» Куприянов требовал в срочном порядке рассмотреть дело священников и «заключить их в концлагерь сроком на 3 года с запрещением проживать после освобождения в Крыму и других центральных городах на тот же срок».

Петр Новиков

Но друзья и близкие отца Алексея предпринимали все, чтобы он не оказался в концлагере. Искали и находили нужные связи, вели необходимые переговоры, и их усилия были вознаграждены. Прокурор Горбушев пересмотрел дело и нашел его несостоятельным.

«Свидетели Алдановы, — писал он, — при допросе их показали, что обвиняемые Богаевский и Памфилов подстрекали своих приверженцев на борьбу с обновленцами, перечисляя фамилии своих приверженцев. Однако из числа лиц, подстрекаемых якобы обвиняемыми, никто допрошен не был. Показание же Алданова о том, что Памфилов распорядился звонить в колокол с целью собрать народ и о произнесенной им речи перед собравшимися не проверено, несмотря на наличие противоречий по столь серьезному моменту обвинения и неоднократных ходатайств обвиняемых о допросе по этому поводу свидетелей <...>. Обращаем Ваше внимание на неполноту проведенного следствия по настоящему делу...»

Одним словом, дело было возвращено Куприянову с настоятельной просьбой доработать. И он «доработал» — в соответствии с пожеланием начальства. Были допрошены ранее проигнорированные свидетели и сделаны в конечном итоге те же выводы, но с коррекцией в пользу протоиерея Богаевского. Священники были осуждены. Протоиерей Василий Памфилов был выслан на Север, и дальнейшая его судьба неизвестна.

Последние годы жизни отец Алексей провел в Мелитополе. О.Н. Воронина вспоминала:

Священномученик Антоний (Панкеев). Харьков, 1924 г.

«Я несколько раз навещала его там. Беседовали, вспоминали годы гимназии. Как-то в разговоре я попыталась подшутить над некоторыми нашими ученицами, которые завели много кошек и собак. Он тут же меня остановил, говоря, что это у них проявляется неистраченный материнский инстинкт. Он никогда никого не осуждал и многих жалел. Редко можно встретить, особенно сейчас, человека с такой красивой душой, как у нашего батюшки. Уже живя в Москве, я получала от отца Алексея открытки с наставлениями. В одном из них он приводил отрывок из Евангелия (Первое Послание Апостола Петра): «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом...». Батюшка прожил долгую жизнь. Скончался в Мелитополе в 70-х годах. Там же и похоронен. Пусть ему будет вечная память от тех людей, которые его еще помнят».

C 1 по 25 мая 1930 года в епархии властями Крыма было закрыто 11 православных церквей, в их числе и Свято-Екатерининская в Феодосии. Подавленное состояние от своего бессилия сменилось проблеском надежды от тактической уступки Сталина, опубликовавшего в это время «Головокружение от успехов». Простые верующие люди восприняли это как шанс, исчерпав свои возможности, они решились на невозможное и стали требовать у богоборческой власти беззаконно отобранные храмы.

В архивах хранится свидетельство, как отчаявшиеся дождаться справедливости женщины деревень Еникале, Баксы и Опасное пришли 12 марта 1930 года к сельсовету и, указывая на статью Сталина, потребовали вернуть храмы. Возмущенные, они выкрикивали свои протесты в надежде быть услышанными, пытались апеллировать к совести колхозной администрации, говорили, что те ограбили лишенцев и пошли против правды. Лицемерная попытка местных коммунистов успокоить возмущенных людей нанесла пришедшим новые оскорбления. Женщины ворвались в храм, превращенный в избу-читальню, и поколотили недавно назначенного директора, руководившего в этот момент так называемым ремонтом. Попытка объяснить администрации, что голосование при закрытии храма происходило подло и неправильно и в нем принимали участие только оболваненные школьники, пионеры и комсомольцы под руководством коммунистов, не привела к успеху.

Вопиющая несправедливость подтолкнула 150 женщин идти в город (15 км) в исполком, но их остановила милиция, и они разошлись по домам, чтобы в одиночестве оплакать новую обиду, нанесенную народной властью. Через два дня в утешение и духовную поддержку обновилась икона у жительницы деревни Баксы Н. Пройды. Собрались верующие, стали молиться, видя в этом знак свыше. Перепуганные власти организовали «комиссию», которая тут же признала «подновление иконы маслом». «Зачинщиц» этого происшествия М. Гончарову, А. Гордиенко и т. д., всего 10 человек, на всякий случай арестовало ГПУ.

Священномученик Константин (Дьяков)

В это же время в КрымЦИК поступила жалоба от крестьян поселка Сарыголь на закрытие Екатерининского храма, осуществленного якобы по просьбе 500 феодосийцев, под школу, но, как и следовало ожидать, ответа не последовало. Потеря приходов, единственного источника существования, приводила священников и их семьи на грань голодного умирания. Многие, не выдержав, оставляли службу и даже отрекались от сана. Другие, не покорившиеся власти гонителей, считались «лишенцами» и не могли устроиться на работу. Их нигде не брали из чувства собственной безопасности: сострадать священнослужителям и их близким было небезопасно.

Если священник хотел устроиться на работу, ему предлагали пройти через богопротивную процедуру отречения от сана. В официальной рекомендации того времени предполагались следующие действия: «Само отречение имеет значение только в том случае, если об этом стало известно общественности именно от самого отрекающегося. Для этого существуют два пути: 1. Публикация в печати. 2. Открытое порицание религии и отречение от сана на широком собрании верующих. Второй путь является только развитием первого, и, хотя более эффективен, не стоит настаивать на этом. Снятие служителя культа с учета вследствие отречения осуществлять только по произведении заинтересованным лицом публикации в печати».

Оставив в стороне крайне поверхностную иллюзию собственной безопасности, в атмосфере реального страха быть в любой момент репрессированными проходили в те годы земное поприще феодосийские священнослужители. И особая ответственность лежала, без сомнения, на архиереях, призванных к апостольскому служению. А Феодосийскую кафедру в 30-е годы возглавляли такие замечательные архиереи, как священномученики Антоний (Панкеев), Александр (Трапицын), Константин (Дьяков), Порфирий (Гулевич). Но об их деятельности осталось мало сведений, только косвенные упоминания и отдельные указы.

Священномученик Александр (Трапицын) был назначен на Феодосийскую кафедру 15 сентября 1927 года и оставался совсем недолго, в декабре того же года его место занял архиепископ Дионисий (Прозоровский).

Священномученик Александр (Трапицын)

В Феодосию владыка Александр прибыл 10 октября 1927 года и сразу же попросил зарегистрировать себя «как управляющего всеми православными староцерковными приходами Патриаршей ориентации, находящимися на территории Тавриды». И, уклоняясь от навязчивой опеки местных чиновников, продекларировал лояльность к существующей власти: «При сем заявляю о своей полной лояльности к Советской власти как дарованной нашему народу свыше для осуществления предназначенной ему исторической цели».

Сразу же по приезде в Феодосию он создал при себе епархиальный совет, куда вошли священномученик Николай Казанский, настоятель Преображенской церкви, и протоиерей Константин Молчанов, настоятель Введенской церкви (обе находились в Симферополе), и другие священнослужители, и просил ЦАУ Крыма зарегистрировать его совет на основании распоряжения митрополита Сергия (Страгородского) от 19 мая 1927 года, что поставило чиновников в сложное положение, и они обратились за разъяснением в высшие инстанции. Дело в том, что НКВД в своем циркуляре рекомендовал местным органам власти не регистрировать структуры Патриаршего толка и в то же время не запрещать их деятельность.

1 октября 1927 года Феодосийский райгорисполком завел «учетную карточку № 104 на Трапицына Александра Ивановича, архиепископа Таврической епархии, 1862 года рождения, вдовца, проживающего в городе Феодосии по ул. Армянской, д. № 7».

Еще известно, что 25 ноября 1927 года в Севастополе состоялось собрание приходских советов Свято-Никольского и Владимирского храмов, и священники А. Мельников, А. Виноградов, Н. Самодуров, протодиакон Е. Бутома и другие решили единогласно перейти в юрисдикцию православного архиепископа Александра (Трапицына).

1 декабря их примеру последовал Александро-Невский храм на Корабельной стороне и пригласил архиерея на праздник Введения. Энергичные действия на благо церкви противоречили вынужденной дани формальных заверений о своей лояльности, и по требованию Политуправления Крыма священномученик Александр вынужден был покинуть Крым.

Примечания

*. По всей видимости, это был благочинный протоиерей М. Битин. Своему обновленческому начальству он жаловался, что в городе наряду с тихоновским «обновленцев» стало травить и греческое духовенство, они «распространяют слухи, что обновленческие священники в алтаре курят, прикуривая от лампад, а также танцуют в церкви и т. д.». Протоиерей М. Битин сообщил начальству, что он привлек к обновленчеству несколько православных приходов, но в марте 1929 года открылся обман и он получил выговор. 20 марта того же года обновленческий синод принял решение открыть в Феодосии епископскую кафедру, и на ней оказался епископ Матфей (Бережной), уже побывавший в 1925—1926 годах под запретом за пьянство и скандалы. В это же время в городе дважды побывал обновленческий митрополит Иосиф Кречетович.

**. Родился Василий Николаевич в 1886 г. в с. Лески Владимирской губернии. По окончании Владимирской духовной семинарии с 1910 г. священствовал, и только в 1926 г. оказался в Феодосии.


 
 
Яндекс.Метрика © 2024 «Крымовед — путеводитель по Крыму». Главная О проекте Карта сайта Обратная связь