Готы, аланы или..?

Новые разработки этнической проблематики позднеантичного и раннесредневекового Крыма стали возможны во многом благодаря обоснованным хронологическим выкладкам, предложенным в работах А.К. Амброза. К сожалению, подготовленная А.К. Амброзом монография не была опубликована при жизни автора. Вместе с тем многие ее положения оказали сильное влияние на последующих исследователей. А.К. Амброз до самой смерти в 1985 г. вносил уточнения в свою периодизацию, дополняя ее новыми комплексами и материалами (Плетнева, Айбабин, 1994/95; Гавритухин, 1994/95). Отдельные части диссертации вышли в виде ряда обширных статей и монографии (Амброз, 1981; 1989; 1992). Через 10 лет после смерти А.К. Амброза ежегодник «Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии» (главный редактор А.И. Айбабин) воспроизвел соответствующий ее раздел, касающийся могильников Юго-Западного Крыма IV—VII вв. (Амброз, 1994/95).

В предисловии А.К. Амброз указывал, что этническая принадлежность населения IV—VII вв. определялась по-разному: «Сначала ни у кого не вызывало сомнения отнесение его к готам, основанное на свидетельствах письменных источников и большом сходстве находок с западными украшениями. Более того, это определение выдержало многократную проверку на практике, так как именно сравнение с материалами Суук-Су позволило зарубежным ученым убедительно отделить остготские древности Италии от лангобардских. Изрядно запутало вопрос привлечение стадиальной теории, широко использовавшей ошибочное положение М.И. Ростовцева о том, что европейская культура эпохи Великого переселения народов по сути была сарматской. Не может быть признана и автохтонная версия В.И. Равдоникаса». (Амброз, 1994/95. С. 60). Спорной представлялась А.К. Амброзу и гипотеза Веймарна—Домбровского о разделе Горной Таврики V—VII вв. на две зоны, предгорную и южнобережную. «Кроме пока не конкретизированных предположений о расселении скифов и тавров в раннем средневековье, главным аргументом служит гипотеза о размещении упомянутой Прокопием Кесарийским страны Дори только на Южном берегу, поскольку открыты на перевалах Главной гряды остатки оборонительных сооружений, которые предположительно считаются «длинными станами» на границах страны». (Амброз, 1994/95. С. 60—61). Вместе с тем решающим аргументом в локализации Дори А.К. Амброз считал археолого-этнографическое единство всего Юго-Западного Крыма, прослеженное на примере могильников региона — «культуры Суук-Су». Для А.К. Амброза это вполне конкретная локальная монолитная археолого-этнографическую общность. Помимо этой общности, несмотря на утверждение о разноэтничности населения Юго-Западного Крыма, исследователи не смогли выделить каких-либо археологических культур и убедительно расчленить последнюю на локальные варианты ни по вещам, ни по деталям погребального обряда. Не менялась с IV по IX вв. ее территория. Поэтому эта культура, считал А.К. Амброз, и далее должна рассматриваться как единое целое. Для обоснования преемственности между позднеантичными древностями и «культурой Суук-Су» представляется важным наличие инвентаря «переходного периода» (V — первой половины VI в.) на могильниках. Этот период А.К. Амброз иллюстрировал находками из Сахарной Головки и Скалистого. Данные обстоятельства позволили исследователю искать истоки раннесредневековых явлений именно в культуре позднеантичного периода. Затрагивал он и сложный, но крайне актуальный вопрос о происхождении крымских кремаций: притом что обряд появляется к концу III в. (как традиционно считалось), т. е. после падения Крымской Скифии, это явление фиксируется исключительно на Южнобережье и в Инкерманской долине, т. е. у самых границ херсонесской хоры. Кремации исчезают в V в., надо полагать, под воздействием христианства. Детали обряда, форма урн, каменные конструкции, по мнению автора, ближе всего к захоронениям греков Херсонеса, а каменные вымостки — к позднескифским, тогда как Черняховские, пшеворские и вельбарские могилы с сожжениями совсем иные. Отсюда следует: появление нового обряда в могильниках связано не с миграционными процессами с севера, а с усилением херсонесского влияния на остатки сельского населения Скифии, избежавшего истребления в середине III в. Если же допустить, что кремацию применяли и пришлые с севера варвары, тогда и они быстро восприняли античные формы этого обряда. Поскольку кладбища I—III и IV—V вв. оставлены фактически одним населением (т. к. преемственность в погребальном обряде прослеживается довольно четко), ясно обозначается проблема соотношения аборигенов (скифо-сарматского происхождения) и явно чужеродной культуры германского круга. Хотя у готов Восточной и Западной Европы земляные склепы не использовались, однако, по мнению ученого, одних погребальных сооружений недостаточно, чтобы считать все население Юго-Западного Крыма V—VII вв. скифо-сарматским, зато вполне достаточно, чтобы отметить участие скифо-сармат в сложении раннесредневековой культуры. Эти наблюдения позволили поставить вопрос о статусе обитателей Крыма, формирование культуры которых проходило на пограничье с Херсонесом: «следует предполагать превращение уцелевшего в период войн III в. местного населения и присоединившихся к нему пришлых «варваров» в некое военизированное буферное образование между Херсонесом и степью, находившееся на субсидиях со стороны Рима».

Уже в статье 1968 г. А.К. Амброз писал о ведущей роли «дунайских» традиций в сложении костюма и материальной культуры Западной Европы и Крыма, подчеркивая значительную роль королевств остготов и гепидов (Амброз, 1968). Именно привозные гепидские пряжки в таком случае послужили образцами для широко налаженного крымского производства. Но это не является лишь следствием распространения «моды», т. к. сарматам, аланам, народам степей и Кавказа этот стиль совершенно чужд.

Если же обратиться к фактам, то, как отмечает автор, ситуация окажется следующей: «Из этнических компонентов отчетливей всего в раннесредневековом Юго-Западном Крыму выделяется все же готский: он документирован и археологией, и письменными данными» (Амброз, 1994/95. С. 61). Он подчеркивал: в пределах огромной территории распространения германских орнаментальных мотивов между Испанией и Болгарией с одной стороны и Норвегией и Италией с другой, Крым был связан очень избирательно только с теми сравнительно небольшими удаленными друг от друга «островками», где оставались в V и VI вв. «части готского народа». Сходство женского южно-крымского женского костюма с западным готским, общность прикладного искусства и стоящих за орнаментикой черт мировоззрения — все это не объяснить лишь одними случайностями торговых связей. Столь избирательное появление в V—VI вв. своеобразных «мостов» между Юго-Западным Крымом, Боспором и далекими экономически слабо развитыми королевствами готов и гепидов на западе можно объяснить только родством населения. «Однако, задается вопросом А.К. Амброз, — что же, кроме единства языка, могло связывать стоявшие на низком экономическом и общественном уровне части этого народа, побуждать их интерес друг к другу?» (Амброз, 1994/95. С. 62). Учитывая погребальный обряд, украшения среднедунайского типа и письменную традицию, А.К. Амброз считал, что «осталось два реальных компонента: скифо-сарматский и готский». «В этом случае скифо-сарматское население сыграло в ассимиляционном процессе роль субстрата, постепенно смешиваясь с пришельцами, усвоив их язык и многие обычаи. Вероятно, поэтому готы и заняли в византийских свидетельствах место скифов, а Скифия стала называться Готией. Пока известен лишь результат этого смешения — по письменным и археологическим данным. Еще не удается проследить его в динамике: как выглядят памятники готов времени прихода их в Крым, как протекало постепенное смешение готов со скифами, неизвестно. Причина в том, что особые готские черты культуры прослеживаются археологами по всей Европе только для первой половины VI в. и хорошо координируются с письменными данными... Поэтому ключом этнических определений остаются письменные источники. А они ничего не говорят о времени поселения готов в Крыму. Можно лишь предполагать, что это совпало с большим вторжением варварских племен в середине III в.». Далее А.К. Амброз упоминает о находках Черняховского инвентаря в могильниках и допускает, что именно эти находки могут диагностировать появление германцев в Таврике, т. к. «все эти вещи не могли быть предметом дальней торговли и импорта с севера в культурно более развитый Крым, они попадали с пришедшими сюда людьми... таково едва заметное начало, приведшие через 200 лет к сложению в Юго-Западном Крыму характерной готской культуры типа Суу-Су — таковы реальные факты, их объяснение остается пока в сфере предположений». Высказывая свое мнение о статусе варварского населения региона, А.К. Амброз писал: «...по-видимому, римляне сумели превратить новых варваров в мирных союзников, поселили их на южной окраине Скифии для защиты подступов к Херсонесу, где они оставались на тех же правах еще в VI в., о чем и сообщил Прокопий, рассказывая о готской стране Дори» (Амброз, 1994/95. С. 68—69).

В начале 90-х годов опубликованы три монографии, затрагивающие интересующую нас проблему.

В небольшом по объему историко-археологическом очерке, заключающем монографию А.И. Айбабина «Хронология могильников Крыма позднеримского и раннесредневекового времени» (1990), автор представляет свое видение этнической ситуации в регионе. Часть положений полностью совпадает с выводами статей 1984 и 1987 гг., поэтому остановимся лишь на тех, которые корректируют либо объясняют позицию автора.

Появление в Юго-Западном Крыму новых могильников (к группе которых он относит некрополи на м. Ай-Тодор, Инкерман, совхоз «Севастопольский», Черноречье, Бельбек, Нейзац, Дружное) датируется серединой III в., тогда как местные скифо-сарматские могильники прекращают использоваться (как считает автор) уже в первой половине III столетия. Одним из важнейших признаков нового населения (т. е. «мигрантов») автор считает склеповые сооружения, не имеющие ничего общего с позднескифскими и датирующиеся не ранее второй половины III в. Основным отличием от скифо-сарматских катакомб первых веков н. э. А.И. Айбабин признает наличие у позднеантичных и раннесредневековых склепов короткого «коридорчика», ведущего из дромоса в камеру. Эта характеристика не позволяет связывать склепы со скифо-сарматами (как полагал Е.В. Веймарн). С германцами пшеворской и вельбаркской культур (в работе автор отказывается от возможности идентификации кремаций с Черняховским погребальным ритуалом) связано появление в середине III в. трупосожжений. Как представляется исследователю, это явление, зафиксированное археологически, полностью соответствует сообщениям письменных источников, повествующих о «вторжениях на полуостров готов, сарматов и алан» (!? — Авт.). Эти племена, проникавшие в Юго-Западный Крым в течение второй половины III в., ассимилировали проживавших тут скифо-сарматов. После вторжения в Причерноморские степи гуннов ок. 370 г. жители нижнедонских степей аланы-танаиты бежали в Крым, и именно они в последней четверти IV в. начали хоронить на могильниках в Скалистом и Лучистом. В ответ на активизацию гуннов Византия начала расселять в приграничных районах отряды варваров-федератов (этнос в данном случае не определяется). А.И. Айбабин поддерживает гипотезу В.А. Сидоренко о расселении готов-федератов в округе Херсонеса, полагая, что одна из таких групп федератов (надо полагать, готов — Авт.) обосновалась вместе с аланами в районе современного с. Лучистое (в районе Алушты). Результатом таких контактов стало появление у населения вещей, типичных для дунайских германцев. Особым образом он возрождает версию А.А. Васильева (1921. С. 76) о готах-трапезитах и горе Трапезус (по его мнению — позднейшей Чатырдаг). Уход трапезитов из Таврики в середине V в. совпадает по времени с верхней хронологической границей совершения погребений на Ай-Тодорском некрополе и на склоне Чатырдага. А так как период совершения погребений на других могильниках (например, Чернореченском) более длительный, следовательно, делает вывод А.И. Айбабин, из Крыма ушли не все готы, а потому Прокопий пишет об обитателях Дори как о населении, издавна жившем в этих местах. Исчезновение обряда кремации в Таврике, наряду с эмиграцией трапезитов и ассимиляционными процессами, в то же время обусловлено распространением христианства: после принятия новой религиозной доктрины крымские готы переняли у аланских соседей более приемлемый для христиан обряд трупоположения в склепах. В VI—VII вв. в Юго-Западном Крыму носили специфически готский женский костюм, детали которого изготавливали по дунайским образцам ремесленные мастерские Боспора и Херсонеса. В этих центрах работали потомки гепидских мастеров, переселенцев с Дуная. Контакты населения Крыма с Поднепровьем А.И. Айбабин прослеживает на основе находок зооморфных и антропоморфных фибул и других деталей женского костюма VII в. Все эти новации в костюме, по мнению автора, обусловлены изменениями моды, а в случае с вещами «днепровского круга» — посредничеством кутригуров в период создания болгарской конфедерации хана Кубрата (Айбабин. 1990. С. 64—72)

В том же 1990 г. опубликована книга И.С. Пиоро «Крымская Готия», обобщившая результаты многолетних исследований автора (Пиоро, 1975; 1976; 1979; 1982; 1985; 1989). Если в монографии А.И. Айбабина основной упор делается на хронологию инвентаря, что позволяет более точно фиксировать новые проявления в культуре, то И.С. Пиоро уделяет внимание элементам погребального обряда, керамического комплекса и другим признакам, характеризующим изменения в этнической структуре населения. В этом смысле обе работы дополняют друг друга. Во многом сходны и позиции авторов.

В предисловии И.С. Пиоро справедливо сетует на отсутствие обобщающей работы по этнической истории раннесредневекового Крыма, что «приводит к досадному сосуществованию в популярно-краеведческой и специальной литературе различных старых, уже пересмотренных, и новых точек зрения». Основным принципом решения задач автор считает «синтез данных различных групп источников с целью воссоздания единой исторической картины». Однако автор не всегда строго следует выбранной методике. На первый план он выдвигает археологические реконструкции этнокультурных процессов, и только в том случае, если с ними совпадает письменная традиция, реальность того или иного этноса признается безусловным. Здесь заметим: ни для кого не секрет, что в науке появились своего рода «археологические клише», применяемые для определения «этносов», характеризующихся определенным набором «признаков». Например, кизил-кобинская керамика и каменные ящики — соответствуют таврам; подбойные могилы и зооморфные ручки сосудов означают присутствие сармат; склепы соотносятся с северокавказскими аланам; трупосожжения и умбоны щитов диагностируют древности германцев-готов и т. п. Иногда такой подход действительно помогает определить направление поиска. Но его абсолютизация, без критического анализа комплексных явлений, неизбежно ведет к упрощению сложных процессов этногенеза.

Основываясь на подобных соображениях, автор достаточно резко выступает против самой возможности сохранения на полуострове аборигенного тавро-скифского населения и считает необоснованными попытки связать с их потомками какую-либо группу памятников. Касаясь вопроса о скифах в средневековом Крыму, он подверг критике в основном работы Е.В. Веймарна, наиболее последовательного в данном вопросе. Главным рубежом в истории позднеантичного Крыма И.С. Пиоро, как и другие исследователи, считает середину III в., связанную, по их мнению, с проникновением на полуостров «разноэтничного готского союза». Именно события этого времени приводят к разрушению городищ и поселений позднескифской культуры и прекращению функционирования связанных с ними могильников. Но, к сожалению, автор монографии не приводит дополнительных аргументов для обоснования археологической хронологии этих событий, всецело полагаясь на мнение предшественников и даты монет. Именно отсутствие четких хронологических реперов и анализа закрытых комплексов позволяют И.С. Пиоро выдавать допущения, высказываемые в работах, за реальные факты. Напрочь отрицая участие аборигенного тавро-скифского населения предгорий в формировании раннесредневековых этносов, И.С. Пиоро объясняет случаи сходства материальной культуры и особенностей погребального обряда у населения, оставившего могильники первых веков н. э. («доготские» — Авт.) и более поздние — общим этническим компонентом — сарматами. И.С. Пиро пишет об активном участии различных сармато-аланских племен в походах середины III в., возглавляемых готами (что, впрочем, никак не подтверждается источниками). Но даже при подобном сходстве и, как следует из текста, «этнической близости» указанные группы памятников имеют существенные различия, не позволяющие поставить их в один генетический ряд.

С другой стороны, приблизительно в это время в Юго-Западном Крыму и на Южнобережье Крыма появляются некрополи с кремационными погребениями, в том числе и с каменными конструкциями. О позиции автора по этому вопросу мы уже говорили, И.С. Пиоро считал оставившее их население германцами, носителями Черняховской, пшеворской и вельбаркской культуры и даже выходцами из далекой Скандинавии. Приводя примеры находок вещей Черняховского типа из могильников Юго-Западного Крыма, И.С. Пиоро полагал, что распространение различных категорий инвентаря не может объясняться межплеменными торговыми связями, а отражает реальное проникновение населения из Черняховского ареала. Попадая в среду развитого товарного производства, варвары начинали пользоваться преимущественно античными вещами, а это нашло отражение в инвентаре и большей части погребальных урн крымских могильников позднеримского времени (имеются в виду античные оссуарии и амфоры-урны совхоза «Севастопольский» и Черноречья). Читатель может сделать вывод, что начало «крымской Готии» положили варвары, практиковавшие обряд кремации, распространенный на Южном берегу Крыма и в Инкерманской долине. Возникает вопрос, где в таком случае автор локализует страну Дори (или «Крымскую Готию»)? И.С. Пиоро утверждает: известные письменные, эпиграфические, в определенной степени даже этнографические источники, позволяют локализовать Крымскую Готию на территории всего Юго-Западного Крыма (как горного, так и южнобережного), а древний политический и церковно-административный центр таврических готов безоговорочно отожествлять с Дори—Доросом—Мангупом. Но проблема в том, что на этой территории, располагающейся к югу от Второй горной гряды, господствует отнюдь не обряд кремации, а ингумации в склепах. Ключом к устранению этого противоречия опять становится утверждение автора о «разноэтничном готском союзе». В действительности же такой «союз» — это всего лишь научная конструкция, так как ни один письменный источник подобного «объединения» не упоминает. Гипотетический состав данного «союза» предопределили высказывания предшественников, допускавших сосуществование реальных готов (известных в письменной традиции) и «археологически реконструируемых» алан. Именно с аланами И.С. Пиоро связывает склепы. Склеповые конструкции и подбойные могилы он склонен сопоставлять с погребениями Северного Кавказа. С сарматским идентифицируется и набор лепной керамики из могильников, хотя отмечает присутствие в «сармато-аланских» погребениях отдельных образцов посуды Черняховского и даже фракийского типов. Отсюда делается вывод: сарматские племена, переселившиеся в Крым, вступили в состав готского союза и приняли участие в грабительских походах. И.С. Пиоро пишет: «...таким образом, типы погребальных сооружений, обряд захоронения и те элементы материальной культуры, которые могут указывать на этническую принадлежность погребенных, свидетельствуют о том, что значительная часть населения Юго-Западного Крыма III—IX вв. состояла из сармато-аланов». Основной же вывод работы состоит в следующем: население Юго-Западного Крыма формируется в период походов «разноэтничных племен готского союза, проникает на полуостров в основном из Северо-Западного Причерноморья (? — Авт.) и продолжает существовать в раннее средневековье. В его состав входили различные группы готских и сармато-аланских племен, а также, возможно, потомки смешавшихся с ними северных фракийцев. Большую часть населения в период раннего средневековья, несомненно, составляли сармато-аланы».

Исследователь касается крайне важного вопроса о статусе населения, оставившего биритуальные некрополи, в частности в Инкерманской долине. Так как большинство их обнаружено в Юго-Западном Крыму, т. е. в округе Херсонеса (на территории совхоза «Севастопольский», Чернореченский, т. н. могильник Бертье-Делагарда, Инкерманский, Бельбек I), он склонен полагать, что «такое сосредоточение разноэтничного варварского населения, поселившегося в этом районе во время и после грабительских походов, вероятно, не было случайным и может рассматриваться как стремление Херсонеса организовать свою защиту. Подобная же роль могла отводиться населению, обитавшему возле стен покинутого римлянами Харакса на Ай-Тодоре и на южном склоне г. Чатырдаг, где открыты некрополь с трупосожжениями и сармато-аланский могильник у с. Лучистое, наиболее ранние могилы которого датируются IV—V в. Не исключено, что для контроля над военно-политической обстановкой в Таврике Херсонес и Рим уже при Диоклетиане или, по крайней мере, Константине стремились использовать разноэтничные племена готского союза (германцев, сармато-аланов и др.) в качестве федератов, способствуя их расселению в стратегически важных районах — в Херсонесской округе, на Ай-Тодоре, в Алуштинской долине...» (сравн. позицию М.А. Тихановой и А.К. Амброза). Название «готы», общее для разноэтничных племен готского союза, продолжает употребляться и в отношении их потомков, в частности готов-федератов Прокопия Кесарийского.

В целом концепция И.С. Пиоро ясна. Однако в ней есть важное противоречие. Автор становится заложником этнических «клише», навязанных прежней историографией, пытаясь уравновесить древнюю письменную традицию и «археологические реконструкции» этносов.

Если следовать за ходом рассуждений автора, то выявляется парадоксальная ситуация. На территории исторической Готии (Юго-Западный и Южный Крым) представлены могильники, которые автор считает сармато-аланскими. В таком случае «этнические готы» (археологическим выражением которых автор признает некрополи с тру по сожжениями) разместятся лишь на узкой полосе южнобережного Крыма и в Инкерманской долине. Верхней хронологической границей этой «Готии» является, максимум, середина V в., т. е. время прекращения функционирования соответствующих могильников. В этом случае страна Дори — Крымская Готия (с центром на Мангупе) окажется населенной, по крайней мере, с конца IV в. сармато-аланами, о присутствии которых в данном регионе не упоминает ни один раннесредневековый источник.

На фоне работ А.И. Айбабина и И.С. Пиоро многие положения новой монографии О.Д. Дашевской выглядят явным анахронизмом (Дашевская, 1991). В число памятников позднескифской культуры она без комментариев включает некрополи Чернореченский, Инкерман, Бельбек I и Нейзац, а также лепную керамику из этих могильников. Касаясь путей проникновения гончарной керамики Черняховского типа, автор принимает обе версии: «...такие сосуды могли попасть в Крым путем торговли с Приднепровьем, в том числе с черняховцами или в результате проникновения в III в. какой-то части Черняховских племен в Таврику». В заключительном историко-археологическом очерке Крымской Скифии О.Д. Дашевская полностью присоединяется к мнению Е.В. Веймарна: «Под натиском готов (в середине III в. — Авт.) часть скифов отступила в труднодоступные горные местности Юго-Западного Крыма и основала здесь новые поселения. Последний удар позднескифскому государству (!? — Авт.) был нанесен в IV в. гуннами, после чего скифы перестали существовать как этническое целое» (Дашевская, 1991. С. 45).

В начале 90-х годов теперь уже прошлого века началось массовое возвращение в Крым депортированных народов, прежде всего крымских татар. Еще памятны милицейские кордоны на дорогах и военное оцепление в центре крымской столицы. На митингах постоянно говорили об «историческом праве» крымских татар на Таврический полуостров, их происхождении от древнейших аборигенов. Идея «малой родины» в те годы была настолько сильна у народов, населявших СССР, что вновь стала предметом политических инсинуаций. В этих условиях противостояния между татарами и русскоязычным населением полуострова большинство ученых-историков резко отрицательно относилось к доктрине «татар-автохтонов», прежде всего из-за ненаучности аргументов и идеологическо-политической беспринципности ее создателей.

Если еще в начале века крымские татары гордились своим тюркским происхождением, а зарождающаяся татарская интеллигенция даже обвинялась в «пантюркизме», то теперь основное внимание стали обращать не на наследие Чингизидов, а на связь с обитателями полуострова древнейших времен. Наиболее полное отражение эта концепция нашла в книге В.Е. Возгрина «Исторические судьбы крымских татар» (1992). Поэтому, несколько нарушая хронологический принцип, следует остановиться на положениях этой монографии.

Упоминавшаяся ранее книга П.Н. Надинского и монография В.Е. Возгрина во многом сходны. И в том и в другом случае авторы не являются специалистами по древней и средневековой истории (Надинский изучал революционное движение в Крыму, а Возгрин — автор фундаментальных работ по истории Северной войны), поэтому в обеих книгах присутствует масса фактических ошибок (по большей части невольных, вызванных слабым знакомством с литературой). Автор «Очерков по истории Крыма» подчеркнуто стремился показать исконное право славян (точнее русских) на Крымский полуостров, а Возгрин видел «исторические судьбы крымских татар» во взаимной связи буквально со всеми народами, чье пребывание в Крыму документировано письменными или археологическими источниками. Оба автора — убежденные автохтонисты, оба апеллируют к наследию древнейшего населения полуострова, таврам. Для Надинского линия тавры-тавро-скифы приводит к сложению праславянского анклава на полуострове («историческая справедливость» в отношении которого якобы восторжествовала в конце XVIII в.), тогда как другие народы выступают лишь в роли «захватчиков» и потенциальных врагов автохтонов — тавро-скифов-славян. В.Е. Возгрин более дальновиден. В своей книге он не забывает фактически ни одного из народов, обитавших в Крыму. Но во всех случаях «нанизывает» их на автохтонный «таврский стержень» и «приводит» к сложению современного крымскотатарского народа. В целом же очерк древней и раннесредневековой истории Таврики в книге Возгрина не имеет самостоятельного научного значения, а лишь отражает доктрину в отношении «исторических прав крымских татар», сложившуюся в определенных общественно-политических кругах. Что касается нашей темы, отметим лишь два сюжета: во-первых, Возгрин полностью воспринимает гипотезу Е.В. Веймарна о тавро-скифах как создателях культуры Юго-Западного Крыма (района «пещерных городов»); во-вторых, в том же самом регионе (имеются в виду окрестности Мангупа-Феодоро) он помещает центр «готского государства». Это противоречие, обусловленное слабым знакомством с археологическим материалом (и, надо полагать, с топографией полуострова), автора нисколько не смущает. В итоге он заключает: «Готия-Феодоро угасла, жители этой области без остатка растворились в массе складывающейся татарской нации... лингвисты с уверенностью отмечают ряд готских слов, вошедших в фонд крымскотатарского языка... уверенно можно говорить о готском вкладе, пусть относительно небольшом, в крымскотатарский генофонд. Примечательно и другое наблюдение: автор отрицательно относится к влиянию кочевников (сарматов, хазар, печенегов) на культуру населения Крыма и подчеркивает их незначительную роль в этнических процессах. Для него народы, имеющие «историческое право» претендовать на генетическую связь с крымскими татарами, — это, прежде всего, оседлые аборигены-европеоиды. (Возгрин, 1992. С. 14—115). Эти и другие исторические и археологические заблуждения подробно рассматриваются в соответствующей рецензии на книгу (Герцен, Храпунов, 1994).

В таких условиях в 1991 г. в Симферополе состоялась конференция «Проблемы истории Крыма», на которой был представлен пленарный доклад А.И. Айбабина, А.Г. Герцена и И.Н. Храпунова «Основные проблемы этнической истории Крыма». Он по идее авторов был призван обобщить имевшиеся на тот период сведения об этническом составе населения Таврики с бронзового века до позднего средневековья. Доклад был представлен в виде законченной концепции о структуре этнических процессов на полуострове, которая затем сказалась на интерпретации вновь выявленных археологических материалов и получила широкое распространение. Способствовало этому также и то обстоятельство, что авторы, являясь преподавателями Симферопольского госуниверситета, именно эту концепцию положили в основу своих лекционных курсов, оказывая влияние на становление позиций студентов и молодых ученых.

Отдельный раздел доклада, опубликованного в 1993 г. (Айбабин, Герцен, Храпунов, 1993. С. 211—222), был посвящен позднеантичной и раннесредневековой проблематике. Основные его положения сводились к следующему: в результате разработки детальной типологии и хронологии инвентаря поселений и могильников уточнена периодизация памятников и археологических культур. Полученные данные, по мнению авторов, противоречат автохтонной теории происхождения раннесредневекового населения. Скифо-сарматские поселения погибли в результате военного вторжения. Тогда же (в середине — конце III в.) прекратили существование некрополи, связанные с ними. Склепы, обнаруженные в Юго-Западном Крыму, относящиеся к середине III в., по конструкции подобны аланским погребальным сооружениям Северного Кавказа. Именно во второй половине III — первой половине V в. в этом регионе распространяются трупосожжения, которые не следует связывать с местными жителями, попавшими под влияние римской культуры, так как крымские кремации по конструкции и обряду подобны погребениям Северной Европы и Прибалтики. Все эти изменения в культуре и инвентаре хронологически связаны с периодом, когда в Крым вторглись готы и их союзники аланы, под натиском которых погибло позднескифское государство. Готы расселились на Южном берегу Крыма и среди сарматского населения Боспора, тогда как аланы — в Горном, Центральном Крыму и на Боспоре. При этом авторы не исключали, что пришельцы ассимилировали какую-то часть уцелевших в предгорьях скифо-сармат. После гуннского вторжения в Северопричерноморские степи Византия отреагировала на это усилением своего военного присутствия в Юго-Западном Крыму, в частности императоры Феодосий и Гонорий разрешили селиться аланам и готам в Херсонесе и его округе. Это смешанное население, «алано-готы», и составляло гарнизоны византийских крепостей в Горной Таврике, основанных в середине — второй половине VI в.

Среди докладов конференции, затрагивающих различные аспекты этнокультурных процессов позднеантичного и раннесредневекового Крыма, следует назвать работы А.Г. Герцена «К вопросу об этнической истории средневекового Мангупа»; И.А. Емца «К вопросу об этнических процессах на Боспоре в позднеантичный период»; С.Ю. Каргопольцева «Умбоны щитов и военные топоры как индикаторы синхронизации в контексте центральноевропейско-причерноморских связей римского времени» и А.Е. Пуздровского «О сарматах в Крыму» (Герцен, 1991; Емец, 1991; Каргопольцев, 1991; Пуздровский, 1991).

Наибольший интерес представляют результаты исследований М.М. Казанского (Франция), касающихся происхождения и этнической атрибуции населения, оставившего могильники с трупосожжениями на Южном берегу Крыма. Автор придерживается версии о германском происхождении обряда, предлагая выделять упомянутые могильники в особую группу «Ай-Тодор». Поиски параллелей погребального обряда могильников типа Ай-Тодор заставили его обратиться к скандинавскому материалу римского времени. Оказалось, что погребальные памятники Южной и Средней Норвегии обнаруживают немало сходных черт с южнобережными могильниками Крыма. В обеих областях встречаются каменные конструкции (вымостки, ящики, кучи камней), в инвентаре захоронений широко представлено оружие (мечи, копья, топоры, щиты, удила, серпы). При этом, писал М.М. Казанский, «памятники типа Ай-Тодор не могут быть связаны с готами, появление которых на Украине фиксируется в первую очередь благодаря распространению вельбаркских элементов». Исследователь полагал, что в действительности южнобережные памятники типа Ай-Тодор могли быть оставлены другим народом германо-скандинавского происхождения — евдусианами, известными в V в. на черноморском побережье Кавказа, куда они переселились вместе с готами-трапезитами и гуннами после возвращения последних из Европы в середине V столетия (Казанский, 1991, ср. Kazanski, 1991, s. 84—87).

Обзор историографии этого периода можно завершить работой В.А. Сидоренко, предлагавшего версию локализации страны Дори (Сидоренко, 1991).

Публикация данной работы обусловлена, с одной стороны, новым текстологическим анализом сообщения Прокопия, проведенного автором, а с другой, открытием в 1984 г. в балке Каралез (рядом с Мангупом) остатков мощной оборонительной стены, перегораживающей долину. По мнению В.А. Сидоренко, строительная техника и находки фрагментов раннесредневековой керамики позволяют отождествить данную конструкцию с одним из участков «длинных стен Прокопия». Считая безусловной локализацию Дори на территории Юго-Западного Крыма, В.А. Сидоренко отмечал необходимость сопоставления сообщения Прокопия с археологическим контекстом, в частности с областью распространения варварских некрополей, синхронных времени создания трактата «О постройках». Правда, непонятно утверждение автора о появлении «значительного числа новых могильников» в Юго-Западном Крыму только в середине VI в., а также о распространении именно в это время «нового типа погребальных сооружений — склепов». Своеобразно решается и вопрос об этническом составе страны Дори: «оно не являлось какой-то пришлой, малочисленной и однородной группой... также маловероятна его принадлежность к гото-германским племенам...». Далее следует традиционный перечень сообщений позднесредневековых источников об аланах и напоминание об «археологически реконструируемой» аланской доминанте в Горном Крыму. А вот вывод статьи довольно неожиданный: упоминание Дороса в некоторых источниках как «приморского города» позволяет локализовать страну Дори не в Юго-Западном Крыму в целом, а в долине Черной речки, т. е. в Инкерманской долине с ее многочисленными памятниками археологии (Сидоренко, 1991). Следуя гипотезе В.А. Сидоренко, область, названная Прокопием «Дори», не охватывала всей зоны распространения раннесредневековых некрополей Юго-Западного Крыма с присущими им особенностями погребального обряда в грунтовых склепах.

В отличие от подобной версии, другие исследователи принимают за основу страны Дори горную часть Юго-Западного Крыма в целом (Могаричев, 1992. С. 78). В этой связи показательно, что совсем недавно предложена иная локализация загадочной «земли готов» — в Байдарской долине, которую В.И. Новиченков и Н.Г. Новиченкова считают наиболее отвечающей характеристикам Прокопия (Новиченков, Новиченкова, 2003).