Готия в плену «научной традиции»

В конце 80—90 гг. XX в. начался новый этап в изучении позднеантичных и раннесредневековых древностей Крыма. Ежегодно ведутся широкомасштабные полевые исследования, в результате которых выявлены сотни новых погребальных комплексов. Раскопки производятся как на уже известных памятниках, так и в регионах, ранее не включенных в ареал исследований. К сожалению, масштабные работы обусловлены не столько повышенным интересам к этнической истории раннесредневековой Таврики, сколько начавшимся в эти годы массовым разграблением богатых погребальных комплексов полуострова.

Публикации археологического материала заставляют во многом по-новому взглянуть на вопросы хронологии и этнокультурной интерпретации памятников и, как правило, способствует пересмотру некоторых положений существующих концепций. Этот процесс не завершен и продолжается по сей день. Поэтому в данной главе представлена лишь общая, предварительная характеристика его результатов за истекший период.

В 1988—90 гг. А.Е. Пуздровский изучил участок позднеантичного некрополя близ поселка Перевальное в долине г. Салгир (Пуздровский, 1994). В том же районе в течение 1990—1994 гг. экспедицией И.Н. Храпунова полностью раскопан аналогичный могильник у с. Дружное Симферопольского района, начало исследованиям которого было положено в 1984 г. небольшими работами А.И. Айбабина и В.А. Сидоренко (Айбабин. 1994/95а).

Уже в процессе изучения некрополя Дружное опубликован ряд статей, посвященных анализу категорий инвентаря и погребального ритуала могильника (Храпунов, 1994; 1994/95; 1998а; 19996; Khrapunov, 1996; 1998; Храпунов, Власов, 1998; Храпунов. Масякин, 1997; 1998; Храпунов, Мульд. 1997; 1997а; Khrapunov, Mould, 1997; Храпунов, Мульд, Хайрединова, 1994). Логическим завершением стала монография И.Н. Храпунова (2002) — единственый на сегодняшний день пример полной публикации позднеантичного могильника, выполненной на современном научном уровне. После завершения работ в Дружном И.Н. Храпунов приступил к исследованию некрополя Нейзац у с. Баланово Белогорского района (Храпунов, 1997; 1998; 1999; 2002а; 2004; Храпунов, Мульд, 1997а; 2000).

Крайне интересные результаты принесли раскопки позднеантичного могильника с кремациями на склоне горы Чатырдаг, продолженные В.Л. Мыцом и А.В. Лысенко при участии М.Б. Щукина и О.В. Шарова (Мыц, 1994, Мыц, Лысенко, Семин, Тесленко, Щукин, 1997; Щукин, 2002). Горно-Крымской экспедицией КФ ИА НАН Украины под руководством В.Л. Мыца велись исследования позднеантичных памятников Южнобережья и Судакского региона (Мыц, Жук, Лысенко, Татарцев, Тесленко, 1997; Мыц, 1999; Мыц, Лысенко, 2001).

А.И. Айбабиным в 1988—89 гг. предприняты охранные раскопки Чернореченского некрополя (Айбабин, 1999. С. 63); продолжалось изучение раннесредневековых захоронений близ с. Лучистое у подножия г. Демерджи (Айбабин, 1994; 1994/95; 2002; Айбабин, Мульд, Хайрединова, 1997; Айбабин, Хайрединова, 1996; 1998; 2001; 2001а; Радочин, 2002; 2003; Ajbabin, Khairedinova, 1997). Экспедиция Симферопольского государственного университета им. М.В. Фрунзе в 1992—93 гг. исследовала подвергшийся разграблению некрополь в урочище Баклинский овраг в районе с. Скалистого, к югу от городища Бакла (Айбабин, Юрочкин, 1995;Юрочкин В.Ю., Петровский В.А., 1994;). А.И. Айбабиным были подготовлены к печати и изданы материалы раскопок Скалистинского могильника, исследованного Е.В. Веймарном (Веймарн, Айбабин, 1993). Под руководством А.Г. Герцена велись раскопки раннесредневековых некрополей в окрестностях Мангупа (Gercen, Maczynska, 2000). В 1987—1990 гг. В.М. Надиктой и В.А. Сидоренко изучался крайне интересный раннесредневековый некрополь у пос. Голубой Залив (Симеиз), однако результаты этих работ до сих пор не опубликованы. С 2000 г. Крымским филиалом Института археологии НАН Украины ведутся охранные раскопки раннесредневековых захоронений в урочище Алония, на северной окраине Ялты.

Несколько некрополей позднеантичной эпохи были открыты и частично исследованы в предгорных районах долины реки Кача: Вишневое, Суворово, Тенистое (Тас-Тепе) и Красная Заря (Белый, Неневоля. 1994; 1997; Зайцев, 1997; Пуздровский, Зайцев, Неневоля, 1997; 2001; Зайцев, Мордвинцева, 2003; Туровский, 2002; Юрочкин, 1997; Юрочкин, Труфанов, 2003). На границе Горного Крыма и Гераклейского полуострова О.Я. Савеля в 1991—1992 гг. изучал позднеантичные комплексы могильника Килен-балка (Савеля, Савеля, 1994; 1997). А.А. Филлипенко в 1996—1997 гг. (Филлипенко, 1997) предпринял раскопки некрополя Манто-Фонтан (у с. Оборонное), а в 1998 г. — могильника Карши-Баир (ст. Верхнесадовая — Микензиевы Горы) (Ушаков, Филлипенко, 2001; 2003; 2004).

В долине р. Индол у с. Курское Белогорского района (вблизи г. Старый Крым) экспедиция Крымского филиала ИА НАН Украины в 2000—2001 г. исследовала позднеантичный варварский могильник Бор-Кая, во многом сходный с одновременными некрополями Центрального и Юго-Западного Крыма (Труфанов, 2001; 2002; 2004а; Труфанов, Колтухов, 2001).

Несомненный интерес представляют публикации находок из некрополя у совхоза «Севастопольский» (№ 10), корректирующие представления о хронологии и этнических процессах в среде варварского населения херсонесской округи (Высотская, 1998; 2000; 2001; Уженцев, Юрочкин, 1998).

Важным результатом полевых исследований стало открытие на некрополях Нейзац, Дружное, Суворово и Красная Заря захоронений, относящихся к концу II — началу III в. н. э. (Храпунов, 1998; Мульд, 1999; Юрочкин, 1997). Напомним, что все они относятся к группе памятников, появление которой традиционно связывалось с пришлым населением второй половины III в., появление которой якобы привело к резким сменам этнического состава жителей крымских предгорий. Еще более неожиданным оказалось открытие на некрополе Нейзац склепов-катакомб, отличающихся по конструкции от сооружений IV в. и датированных, судя по материалу, концом II — первой половиной III в. н. э. (Храпунов, Мульд, 2000. С. 507). Данное открытие в значительной степени корректирует существующее положение о прекращении сооружения склепов в предгорьях во II в. н. э. и появлении их только во второй половине III—IV в. в связи с миграцией «алан» (Мульд, 1999. С. 192).

В результате вынужденного развития фунерального направления в полевой деятельности археологов резко возросло количество работ, посвященных различным категориям погребального позднеантичного и раннесредневекового инвентаря (Ахмедов, 1997; Вознесенская, Левада, 1999; Васильев, 2004; Власов, 1999; 1999а; 19996; 2000; 2003; Гавритухин, 1997; 2000; 2002; 2002а; Гавритухин, Малашев, 1998; Гавритухин, Обломский, 1996; Гавритухин, Пьянков, 2003; Каргопольцев, Бажан, 1992; Кропотов, 1998; 2001; 2001а; Магомедов, Левада, 1996; Малашев, 2000; Стоянова, 2002; Трейстер, 2004; Труфанов, 1997а; 2004; Ушаков, 1998; Хайрединова, 1995; Шаров, 2004; Юрочкин, 1999а; Яценко, Малашев, 2000; Kazanski, 1994; 2002; Soupault, 1996). Предприняты попытки реконструкции костюма жителей раннесредневекового Крыма (Хайрединова, 1997; 1999; 2002; 2002а; 2003), Специальному исследованию подверглись особенности и генезис погребального обряда (Мульд, 1994; 1996; 1999; Пуздровский, 1994а; Ушаков, 1999; Юрочкин, 1996; 20026; Kazanski, 1991).

Аспекты этнокультурной атрибуции населения и проблемы политической истории региона в той или иной степени затрагивались в удивительно большом количестве работ. Во-первых, в ряде диссертационных исследований (Айбабин, 1998; Власов, 1999; Зубарь, 1991; Пуздровский, 1993; Храпунов, 2003а; Ушаков, 2001). Во-вторых, в монографиях (Айбабин, 1999. С. 13—170; Байер, 2001. С. 12—40; Болгов, 1996. С. 33—40; 20026. С. 9—16; Гей, Бажан, 1997. С. 31—35; Зубарь, 1994. С. 1183148; 1998. С. 142—166; Ольховский, Храпунов, 1990; Храпунов, 1995; 2003; Kazanski, 1991). В третьих, в многочисленных статьях (Айбабин, 1996; 2002; 2002а; Айбабин, Пиле, 2002; Айбабина, 1993; Байер, 2003; Васильев, 2002а; Герцен, 1994; 1997; Голенко, Юрочкин, Синько, Джанов, 1999; Грацианская, 2004; Иванов, 1994; Казанский, 1994; 1997; Лавров, 1997; 2000; Ланцов, Голенко, 1999; Лобода, 1992; Молодцов, 1994; Мульд, 2001; Петрова, 2001; Пиоро, 1999; Піоро, 2000; 2002; Пуздровский, 1994/95; Сидоренко, 1991; 1994а; 1994/95; Храпунов, 1999; 1999б; 1999в; 1999г; 2001; Уженцев, Юрочкин, 2000; Ушаков, 1991; Яценко, 1997; Юрочкин, 1999; 2000; 2001; 2002; 2002а; Ajbabin, 1995; 1996; Ajbabin, Khairedinova, 1997; Kazanski, 1991а; 2002; Kazanski, Treister, 2000; Stang, 1996 / Станг, 2000). Остановимся лишь на некоторых из них.

В 1994 г. В.А. Сидоренко была защищена кандидатская диссертация на тему «Федераты Византии в Юго-Западном Крыму». В работе содержится целый ряд интересных идей и новаторских положений. Остается только сожалеть, что исследование до сих пор не опубликовано в виде отдельной монографии и о нем приходится судить лишь на основании небольшого по объему автореферата (Сидоренко, 1994). Основное внимание автор уделил политико-административной структуре раннесредневековой Таврики, реконструируемой на основании письменных и нумизматических источников. При этом многие из них по-новому интерпретированы В.А. Сидоренко.

Начальный этап сложения политической структуры полуострова, по мнению автора, следует рассматривать с позднеантичной эпохи, заложившей основы дальнейшего развития региона. Большое внимание исследователь уделяет обстановке, сложившейся на Боспоре и в Юго-Западном Крыму после «готских походов» третьей четверти III в. В частности, он касается эпохи херсонесско-боспорских войн конца III — первой половины IV, подробно описанных Константином Багрянородным (De adm. Imp. 53). В диссертации приводится не только оригинальная трактовка событий, но и предлагается аргументированная датировка известных конфликтов.

В.А. Сидоренко полагает, что после «готских войн» и вывода римских гарнизонов из Причерноморья утверждение политики Империи осуществлялось силами локализованных в Херсонесе «подразделений лимитантов и населения крепостей окружавшей его территории Дори — федератов, выступивших на стороне Рима уже в первой войне Херсонеса с Боспором в 285 г.» (Сидоренко, 1994. С. 4). В эпизоде первой херсонесско-боспорской войны, в которой выступили наряду с городским ополчением (баллистическими) варвары — жители «соседних крепостей», ученый видит свидетельство симмахии между Херсонесом и Римом, состоявшейся не позднее 284 г. Позднее союзные Херсонесу и Империи варвары уже могут рассматриваться как федераты Византии в том виде, как их представляет Прокопий Кесарийский. «Составляя оседлое сельское население, — пишет В.А. Сидоренко, — федераты близкорасположенной к Херсону области Дори и новые (группы федератов — Авт.), которыми заселялось отвоеванное у боспорян южнобережье, обеспечили успех в конкуренции Херсонеса с Боспором в хлебной торговле с Византией и то относительное благополучие, в котором он находился вплоть до 80-х гг. IV в.» (Сидороенко, 1994. С. 12).

Здесь необходим комментарий. Исследователь придает важное значение сообщению Константина Багрянородного о переселении части побежденного в 328/9 г. боспорского войска в херсонесские владения с целью его сельскохозяйственного использования. По его мнению, «это сообщение свидетельствует о заселении федератами присоединенного к Херсону побережья» (Сидоренко, 1994. С. 14). Правда, появление на Южнобережье могильников с кремациями (типа Ай-Тодор по М.М. Казанскому) В.А. Сидоренко относит ко времени после 268 г. и связывает с переселением в эти места варваров из Приазовья (Меотиды), «не представлявших этнического единства, но сохранивших в обрядах признаки герульского, готского и отчасти сарматского этнических компонентов» (Сидоренко, 1994. С. 13). Ссылаясь на мнение А.И. Айбабина (1984), предполагавшего наличие на Ай-Тодорском могильнике комплексов первой половины V в., автор подчеркивает: запустения Южного берега после завоевания его Херсонесом (в ходе войн 318—319 и 328/9 гг.) не произошло, а отраженное в херсонесских хрониках принудительное переселение части плененного боспорского войска «служило цели пополнить трудоспособным сельским населением побережье» (Сидоренко, 1994. С. 14). По предположению автора исследования, спустя определенное время добрососедские отношения между «вынужденными» федератами Южного берега и проримским Херсонесом нарушились. В этих условиях римская администрация действительно могла пойти на реорганизацию области и дополнительное пополнение федератов побережья за счет переселенцев из других районов расселения германцев. Свидетельством данного явления служит находка Ай-Тодорского клада с варварскими подражаниями и херсонесский декрет Гонория (сравн. Сидоренко, 1987).

Заманчиво выглядит и предположение В.А. Сидоренко о прекращении функционирования некрополей типа Ай-Тодор в связи с уходом части крымских готов вслед за Теодорихом ок. 488 г., на который намекает Прокопий Кесарийский.

Здесь следует заметить, что этнокультурные определения в работе В.А. Сидоренко выглядят не вполне четко. Уже во вступительной части автор делает допущение, что Прокопий Кесарийский, характеризуя федератов страны Дори, придавал «термину обобщающее значение» (Сидоренко, 1994. С. 4). Отсюда можно сделать вывод, что В.А. Сидоренко предлагает понимать название ютов как собирательное, не всегда имеющее отношение к этнической доминанте.

Из предложенного ученым анализа письменных и археологических источников следует: в эпоху Юстиниана I в Крыму находилось три области расселения федератов. Среди них союзная, но прежде независимая страна Дори (ее автор локализует в Инкермане — долине р. Черной); Южнобережная «Готия» занятая смешанным германским населением несколько раз пополнявшимся новыми группами мигрантов, и, наконец, некая «Крымская Алания», включающая район Внутренней гряды с пещерными городами и склеповыми могильниками. Что касается «Крымской Алании» (занимающей, по сути, всю горную часть Юго-Западного Крыма), она выделена автором совершенно условно. Науке неизвестен ни один письменный раннесредневековый источник, где фиксировалась подобная область с характерным названием. Складывается впечатление, что несоответствие между «этноархеологической» интерпретацией памятников и письменными свидетельствами, прежде ярко проявившиеся в работе И.С. Пиоро (1990), нашло логическое завершение в исследовании В.А. Сидоренко, предложившего называть эту территорию «Крымской Аланией». Но если в монографии И.С. Пиоро данное обстоятельство воспринимается как недоразумение, то позиция В.А. Сидоренко вполне логична, так как автор предлагает локализовать Дори в пределах Инкерманской долины. Определение границ «Крымской Алании», равно как и соответствующих ей «этнокультурных атрибутов», непосредственно связано с той же проблемой «этнической интерпретации» грунтовых склепов. Но в своей работе В.А. Сидоренко аланскую принадлежность склепов-катакомб констатирует как доказанный факт. В результате, как мы видим, даже вносит поправки в историческую географию полуострова. Касаясь состава населения гипотетичной «Крымской Алании», он предлагает считать ее жителей «потомками сарматизированного позднескифского этноса, подвергшегося ассимилирующему воздействию аорско-аланской культуры и собственно алан». В подобной интерпретации причудливым образом сплелись различные трактовки этнического состава и политического устройства населения Юго-Западного Крыма, предлагавшиеся предшествующими исследователями.

Разрешению проблем этнического состава населения Таврики, безусловно, должна способствовать разработка относительной и абсолютной хронологии памятников рассматриваемого периода. Только в этом случае становится продуктивным сопоставление археологического материала с данными письменных источников. Основы хронологической шкалы позднеантичных и раннесредневековых памятников Крыма заложены упоминавшимися выше работами А.К. Амброза и А.И. Айбабина. Исследователи рассматривают середину — вторую половину III в. как рубежный этап между традиционными культурами Причерноморья и древностями эпохи Великих миграций, связывая этот период с изменениями этнического облика населения. С другой стороны, в отечественной науке все большее применение находит центральноевропейская хронология древностей Годловского-Тейрала (Godlowski, 1970; 1988; Tejral, 1986; 1987; 1995), позволяющая наметить несколько иные опорные даты для Черняховской культуры (Гороховский, 1988; Шаров, 1992; Бажан, Гей, 1992; Гей, Бажан, 1997; Щукин, 2004; Щукин, Щербакова, 1986) и позднеантичных древностей Крымского полуострова.

М.М. Казанский предложил новую датировку погребального комплекса у с. Кишпек (считавшегося эталонным для второй половины III в.), приводя веские аргументы в сторону его «омоложения», вплоть до IV в. (Казанский, 1994/95). Эта работа вызвала большой резонанс в отечественной науке. Как следствие, в новейших исследованиях четко прослеживается тенденция к перемещению хронологической позиции «кишпекского горизонта» со второй половины III в. в финал столетия или начало IV в. (Гудкова, Редина, 1999. С. 189; Малашев, 2000. С. 206—207; Яценко, Малашев, 2000. С. 277, 278; Симоненко, 2001. С. 78). Эти наблюдения исследователей позволяют поставить вопрос о необходимости коррекции ряда датировок крымских комплексов (Юрочкин, 1997; Труфанов, Юрочкин, 1999; Юрочкин, Труфанов, 2003; Юрочкин, 2004). Но для уточнения и согласования этих позиций необходима более полная информация о составе погребальных комплексов, исследованных за минувшие годы.

Результаты исследований И.Н. Храпунова, основанные на богатом фактологическом материале, позволили ученому предложить схему развития этнических процессов в Крыму в римскую и позднеантичную эпоху. Данная концепция была им изложена в ряде статей, в докторской диссертации и монографиях (Храпунов, 1999; 2001; 2002; 2003; 2003а).

Автор, хотя и признает термин «поздние скифы» искусственным, но настаивает на дальнейшем его применении, т. к. он «введен для того, чтобы, с одной стороны, подчеркнуть преемственность этого населения от классических скифов кочевников, а с другой, указать на существенные иноэтничные, особенно сарматские, воздействия (Храпунов, 2002. С. 78). Именно сарматскому элементу культуры предгорий автор придает особое значение. В этой связи он предлагает выделение нескольких «этнохронологических» групп населения. К первой группе он относит типичные позднескифские некрополи (прежде всего Неапольский и Усть-Альминский). Во вторую группу включаются могильники Скалистое II, III, Бельбек I, II, III, IV, а также у с. Танковое в Юго-Западном Крыму. Здесь представлены захоронения в плитовых, грунтовых, подбойных могилах и в «могилах с заплечиками». Главное отличие данной группы от «позднескифской» И.Н. Храпунов видит в отсутствии поселений, связанных с могильниками. Кроме того, на некрополях группы не представлены склепы, а на некоторых из них найдены единичные захоронения кремированных останков. Наибольший интерес представляет для нас третья группа, включающая могильники Нейзац, Дружное, Озерное, Суворово, Инкерман и Черноречье. Исследователь подчеркивает, что они возникают в конце II или начале III в. (т. е. до «готских походов» — Авт.). Обнаруженный в них инвентарь характеризуется И.Н. Храпуновым как позднесарматский. Здесь исследователь приходит к важному выводу: «могильники третьей группы на первом этапе своего существования не отличались от памятников второй группы» (Храпунов. 2002. С 78). Обе группы в таком случае оставлены различными сарматскими племенами, осевшими в Крымских предгорьях.

Ссылаясь на результаты раскопок Неаполя и могильника Нейзац (памятника третьей группы), автор допускает появление в первой половине III в. н. э. малочисленной группы северокавказских алан «принесших с собой склепы новой для Крыма конструкции» (Храпунов, 2002. С 79).

С аланами автор связывает дальнейшую историю крымских предгорий. Правда, указывает, что письменные источники не содержат каких-либо данных по поводу проникновения в Крым аланского населения, но, по мнению автора, археологических свидетельств вполне достаточно для реконструкции присутствия нового этноса.

Как и прежде, рубежной эпохой, приведшей к серьезным этническим трансформациям, автор называет середину III в. В это время гибнут позднескифские поселения, но продолжают функционировать могильники третьей группы. На Южном берегу Крыма появляются некрополи с кремациями, которые традиционно относят к германской культуре.

Объяснение активному проникновению алан с конца III в. автор видит в ослаблении Боспора после «готских походов» третьей четверти III в. н. э. С этого времени появляются склепы новой для Крыма конструкции, кардинально отличающейся от «позднескифской» (равно как и «аланской» конца II — первой половины III в. — Авт.). Новые типы склепов, считает И.Н. Храпунов, «имеют прототипы, а в позднеримское время и почти полные аналогии на Северном Кавказе в этнической среде, из которой сформировались средневековые аланы». Именно склепы новой (Т-образной) конструкции, массовое распространение которых приходится на IV в., составляют главную особенность могильников третьей группы. На тех же могильниках встречаются и другие типы погребальных сооружений, в частности, подбойные и грунтовые могилы. Это явление автор объясняет тем, что аланы селились вместе с сарматами и составляли с ними единые коллективы, чему способствовало пребывание среди предгорных сармат уже в первой половине III в. аланского населения. С северокавказскими аланами автор связывает также катакомбные погребения на Нижнем Дону, предполагая два пути миграции жителей Северного Кавказа: на Нижний Дон и в Крым. Могильники третьей группы прекращают функционировать в конце IV в., в период появления гуннов, тогда как аналогичные памятники в это время появляются в горном Крыму (Храпунов, 2002. С. 79—80).

Взгляды А.И. Айбабина на этническую историю Крыма позднеримского и ранневизантийского периода представлены в монографическом исследовании (Айбабин, 1999).

В кратком изложении концепция сводится к следующему. Исследователь подчеркивает высокий динамизм этнических процессов в Таврике в позднеантичную и раннесредневековую эпоху, отводя в этом значительную роль миграциям. Последние, по его мнению, связаны прежде всего с военной активностью германцев в конце первой половины III в. Автор полагает, что в Юго-Западном Крыму германцы (готы и бораны) вместе с союзными аланами уничтожили позднескифское государство и большую часть его населения. (Айбабин, 1999. С. 225). При этом Боспорское царство «более чем на двадцать лет попало под контроль германских племен» (Айбабин, 1999. С 225). «Тогда же в низовьях реки Черная и Бельбек, у склонов Третьей гряды, на Южном берегу, а главное, в других незаселенных во II — первой половине III в. районах горного Крыма возникают аланские поселения и могильники с трупоположениями и германские некрополи с кремациями» (Айбабин, 1999. С. 225). «В Юго-Западном Крыму с 250-х гг., считает ученый, доминировали аланы, бораны и готы» (Айбабин, 1999. С. 225). Уже в начале V в. гунны овладели степными районами полуострова. «Описанные события дестабилизировали обстановку в Крыму и послужили причиной новых миграций алан в Горный Крым и части германцев за пределы полуострова» (Айбабин, 1999. С. 225). «Во второй половине V в. под влиянием христианства германцы восприняли обычный для алан обряд трупоположения. Прокопий именовал всех обитавших в названное время в регионе готами христианами — подданными остроготского короля Теодориха» (Айбабин, 1999. С. 226). Исследователь выделяет еще одну миграцию готов в Крым, допуская, что «по повелению Юстиниана I в г. Боспор из Подунавья переселились вместе с семьями воины германцы. От них состоятельные боспорские женщины переняли моду на остроготские и гепидские детали костюма» (Айбабин, 1999. С. 226). В результате вышеперечисленных этноисторических процессов «в VI — первой половине VII в. у алан и готов Дори унифицируется погребальный обряд и становятся популярными византийские поясные наборы и женская одежда с типичными для германцев фибулами и пряжками» (Айбабин, 1999. С. 226).

Остановимся подробнее на некоторых ключевых положениях данной концепции. Характеризуя период, предшествовавший появлению новых этнических групп, автор, в соответствии с еще недавно распространенными взглядами, полагает, что «в первой половине III в. территория полуострова была разделена между подвластным Риму Боспорским царством и Херсонесской республикой, и независимым позднескифским царством. Южная граница Боспора проходила где-то за Феодосией» (Айбабин, 1999. С. 10). Однако в настоящее время археологи и историки, занимающиеся исследованием Крымской Скифии, допускают, что государство здесь перестало существовать задолго до III в. н. э., а Таврика была поставлена под контроль Боспора и Рима не позднее последней четверти II в. н. э.

Избрав хронологический принцип дифференциации археологического материала и нарративных источников, исследователь переходит к этнокультурным определениям. Для позднеантичного периода выделены три временные группы: «1 — около 240—300 гг., 2 — 300—350 гг., 3 — 350—400 гг.» (Айбабин, 1999. С. 14). Интересно, что вещи, типичные для комплексов первой группы, найдены в возникших еще в позднескифское время некрополях: Усть-Альминском, могильниках Бельбек II, III, Скалистое III. (Айбабин, 1999. С. 14). Некрополи Дружное, Перевальное, Нейзац, по заключению автора, начинают использоваться в 240-е гг. При этом, результаты раскопок И.Н. Храпунова, датировавшего самые ранние погребения некрополей Нейзац и Дружное концом II — первой половины III вв. не учтены. В число могильников второй половины III в. включен некрополь у с. Танковое, хотя его погребальный инвентарь вряд ли выходит за пределы первой половины столетия (Вдовиченко, Колтухов, 1994. С. 86—87). Воздерживается А.И. Айбабин и от датировки первых по времени погребений могильника у совхоза «Севастопольский».

В число некрополей включен археологический памятник у пгт Партенит, который А.И. Айбабин характеризует как «обследованный... в 1994 г. ...разрушенный оползнем могильник с кремациями» (Айбабин, 1999. С. 14). В действительности же раскопки данного памятника, проведенные экспедицией Крымского филиала ИА НАН Украины, выявили остатки позднеантичного варварского святилища, материалы которого опубликованы (Мыц, Лысенко и др., 1997. С. 202—204).

Итак, большинство интересующих могильников предгорной зоны ученый традиционно датирует 240/250 гг. — IV в. Здесь же предложена классификация для двух категорий обряда: ингумаций и кремаций. Трупоположения совершались в сооружениях трех типов: подбойных могилах, грунтовых ямах и склепах. Два первых типа связаны с сарматами. Что касается склепов I варианта (составляющих характерную особенность позднеантичных варварских некрополей предгорий), здесь подчеркиваются их отличия от позднескифских и предпочтение отдается аналогиям с разновременными катакомбами Северного Кавказа — зоны распространения аланской культуры, а также погребальными сооружениями нижнего Дона и Боспора. На этом основании исследователь приходит к выводу о том, что «появившиеся в Юго-Западном Крыму около середины III в. склепы Т-образной планировки принадлежали аланам». И далее — «видимо они, как и аланы Центрального Предкавказья, погребали также в подбойных и ямных могилах, раскопанных на тех же некрополях, что и названные склепы» (Айбабин, 1999. С. 23). Следовательно, А.И. Айбабин признает некрополи предгорий аланскими. Не изменились его взгляды и на происхождение обряда трупосожжения. Крымские кремации всех вариантов он определяет как германские. Сюда же включены недатированные погребения на могильниках Бельбек I и Скалистое III, правда, оставлены без внимания ранние кремации совхоза «Севастопольский» и трупосожжение в могиле 10 некрополя у с. Танковое (Вдовиченко, Колтухов, 1994. С. 85—86).

Наибольшие сомнения вызывает группа I, точнее ее хронологическая позиция. Дело в том, что в число хроноиндикаторов, наряду с вещами, традиционно датируемыми второй половиной III — началом IV, включены предметы, относящиеся ко II в. или второй половине II — первой половине III в. Однако в сводной хронологической таблице (Айбабин, 1999. Таб. XXVII) исследователь разделяет два блока инвентаря: «240—255 гг.» и «255—300 гг.», хотя в экспликации и тексте относит их к «единой» группе (Айбабин, 1999. С. 14, 249—252, 258. Таб. XVII, 1—36), настаивая на том, что «большинство захоронений первой группы необходимо отнести ко второй половине III в. (Айбабин, 1999. С. 258).

В отличие от последующих хронологических групп, датировка которых была проведена исследователем с применением метода корреляции (Айбабин, 1984; 1990) и в целом возражений не вызывает, в первую группу включен разнородный инвентарь, не сочетающийся в комплексах. Поэтому автор книги при определении абсолютной датировки группы использует лишь косвенные данные (Айбабин, 1999. С. 258). В противном случае стало бы очевидным, что группа I распадется на несколько кластеров (ср. Труфанов, Юрочкин, 1999. Рис. 1). Используя подобный метод, исследователь пришел бы к выводам, аналогичным результатам исследований И.Н. Храпунова. В итоге, скорее всего, пришлось бы отказаться от версии о появлении многочисленных «новых» могильников в середине III столетия. Вообще же оперирование абсолютными датами в календарно-цифровом выражении — характерная черта отечественной археологии. В этом и состоит отличие от европейской хронологической системы, предлагающей выделение последовательных фаз инвентаря, абсолютные временные позиции которых могут и должны корректироваться. Впрочем, большинство исследователей признает, что хронологические этапы, представленные в «цифровом выражении», — достаточно условны, а идентификация их с конкретными событиями возможна в редких случаях (Щукин, 2004. С. 262—264). Поэтому не столь убедительным выглядит обоснование даты «вторжения германцев в Крым» хронологией инвентаря из крымских кремаций и составом монетного клада у с. Долинное (Пиоро, Герцен, 1974), а также связь этих артефактов «с информацией Зонары и Зосима о военной активности германцев на полуострове в 252 и 256 гг.» (Айбабин, 1999а. С. 244). Широкие хронологические рамки бытования инвентаря, к тому же происходящего из различных комплексов, не дают оснований для строгой датировки, равно как и монеты из Долинного, указывающие исключительно «нижнюю хронологическую границу» сокрытия клада (ок. 251 г).

А.И. Айбабин последовательно отстаивает версию о резкой смене населения и появлении на полуострове новых могильников, что «согласуется с сообщениями письменных источников о вторжении в первой половине III в. в Северное Причерноморье разноименных групп германцев» (Айбабин, 1999. С. 26). «С приходом германцев одни прибрежные приазовские аланы присоединились к ним. По данным письменных источников, аланы и сарматы с 242 г. принимали участие в набегах готов на пограничные дунайские провинции» (Айбабин, 1999. С. 30).

В отличие от выводов И.Н. Храпунова, четко определяющего два направления миграции северокавказских алан, в работе А.И. Айбабина неясно с какими же аланами: «северокавказскими» (идентифицированными им по погребальному обряду) или с «примеотийскими» следует связывать происхождение «крымских алан». Интересным представляется заключение об участии алан в набегах готов на территорию Империи в 242 г. Впрочем, Ю.А. Кулаковский, на которого ссылается автор, пишет лишь о том, что в этом году близ Филипополя (совр. Пловдив) император Гордиан III наткнулся на аланский отряд и был убит. Однако Ю.А. Кулаковский отмечает, что уже «в пору маркоманской войны аланы упоминаются как одно из варварских племен», в ней участвовавших (Кулаковский, 1899. С. 16). Из этого можно заключить, что совместные походы готов и алан в 40-е гг. III в. не подтверждаются источниками, к тому же речь идет о территории, никак с Крымом не связанной. В этой обстановке аланы могли действовать вполне независимо от готов.

По мнению А.И. Айбабина, «некоторые аланские племена откочевали на территорию в глубь Крыма в места, не занятые сарматами и скифами во II — первой половине III в. н. э. У склонов Третьей гряды Крымских гор во второй четверти III в. возникли могильники Нейзац, Дружное, Перевальное» (Айбабин, 1999. С. 30). Как мы указали прежде, это не совпадает с аргументированным заключением И.Н. Храпунова о начальной дате возникновения могильников и этнокультурных процессах.

Отрицательно А.И. Айбабин относится к использованию в качестве исторического источника рассказа Константина Багрянородного о херсонесско-боспорских войнах конца III — первой половины IV в. (De adm. Imp. 53), но не учитывает мнения других ученых, подходящих к свидетельству с позиций научной критики источника, а не его полного неприятия (историографию см: Зубарь, 1998. С. 154—159; Болгов, 2002).

Опираясь на уточненную хронологию захоронений кочевников, исследователь предполагает, что гунны появились в Северном Причерноморье на рубеже IV—V вв. (Айбабин, 1993). После этого «аланы», которым принадлежали могильники в Нейзаце, Дружном и Перевальном, в самом начале V в. переместились на юг от прежних мест обитания. Здесь, «на склонах, заселенных аланами и германцами Второй гряды — в Скалистом, у подножия Баклы и Мангупа, и Первой гряды — в Лучистом, возникают новые некрополи с типичными для алан склепами и подбойными могилами» (Айбабин, 1999. С. 82). Ученый считает, что переселившиеся аланы «были вынуждены освоить в горах новый тип пастушеско-земледельческой экономики и существенно изменить образ жизни... Аланы освоили земледелие и виноградарство» (Айбабин, 1999. С. 82). Следовательно, отсюда можно заключить, что аланы, оставившие обширные (не менее сотни погребений) стационарные могильники в предгорьях, до своего переселения в горы были кочевниками. Что касается памятников готов (с ними А.И. Айбабин связывает трупосожжения), их могильники прекращают функционировать «примерно в середине V в.» (Айбабин, 1999. С. 81). Исследователь стремится возродить гипотезу, высказанную А.А. Васильевым, об уходе в это время на Азиатский Боспор готов-трапезитов — жителей окрестностей «Трапезуса-Чатырдага» (Васильев, 1921. С. 76). Однако локализация «Трапезуса» на Чатырдаге — не единственно возможная (ср. Подосимов, 1999; Юрочкин, 2000). С другой стороны, верхняя хронологическая граница в пределах середины V в. в целом приемлема только для Ай-Тодорского некрополя. Но О.А. Гей и И.А. Бажан настаивают на пересмотре и этой даты, причем в сторону «омоложения», полагая, что для обоснования хронологии (Айбабин, 1984. С. 113) использованы неверно подобранные аналогии (Гей, Бажан, 1997. С. 34). В тоже время за многие годы исследований Чатырдагского некрополя здесь не было обнаружено ни одного погребения, выходящего за пределы конца III—IV вв. (Мыц, Лысенко, Семин, Тесленко, Щукин, 1997. С. 218). Следовательно, связь южнокрымских кремаций с «готами-трапезитами из района Чатырдага» осталась недоказанной. В связи с изменением обряда крымских германцев, исчезновением трупосожжений в Горном Крыму автор монографии пишет: «С середины V в. жившие на Черной речке германцы уже не кремируют умерших. После принятия христианства они переняли у алан более приемлемый для новой религии погребальный обряд и хоронят на тех же, что и аланы, некрополях» (Айбабин, 1999. С. 83). Это положение не убеждает читателя: во первых, на Чернореченском могильнике неизвестны трупосожжения первой половины V в., во-вторых, самые ранние проявления христианской символики в варварских могильниках фиксируются только с первой половины VI в., что отмечает и сам автор (Айбабин, 1999. С. 83).

В представлении исследователя, страна Дори локализуется в Горном Крыму «от Лучистого до Херсона» (Айбабин, 1999. С. 107), где расположены однотипные могильники со своеобразным инвентарем. Как полагает ученый, «названные Прокопием готами жители Горного Крыма в типичных для алан погребальных сооружениях нередко хоронили женщин в германских костюмах, а мужчин — с популярными у служивших в византийской армии варваров геральдическими поясными наборами. Несомненно, данные могильники оставлены одним и тем же населением — аланами и готами. Очевидно, территория от Алустона и Лучистого до устья реки Черной и Балаклавы и называлась страной Дори» (Айбабин, 1999. С. 111). Безусловно, выбрана верная методика сопоставления территории распространения единой оригинальной археологической культуры («Суук-Су» по Амброзу) с упомянутой Прокопием областью, населенной готами. Однако из текста можно понять, что обе группы ее населения, аланы (иранцы) и готы (германцы), сосуществуют как обособленные этносы, в то время как письменные источники свидетельствуют о проживании не этой территории исключительно готов.

Относительно причин распространения в Восточном Крыму германского инвентаря А.И. Айбабин допускает, что готы, участники византийской антигуннской компании 527/528 (или 533/534) гг., «поселились в Боспоре с семьями» (Айбабин, 1999. С. 100). Однако ни у Малалы, ни у Феофана (Малала, 1998. С. 470; Чинуров, 1980. С. 51), ни у других древних авторов, описывавших события тех лет, ничего не говорится о длительном пребывании, а тем более о «поселении» на Боспоре византийских готов вместе с семьями. Указанное событие с участием готов позволяет видеть в этой военной операции важный, но частный случай, после которого «экспедиционные войска» Годилы и Бадурия были переброшены для защиты других районов империи. Тогда становится понятным участие войск Годилы в обороне Фракии в 538/539 гг. В этой ситуации странным выглядит предположение о том, что этнографический костюм готских женщин (Амброз, 1994/95. С. 61—62), якобы прибывших на Боспор вместе с мужьями, стал здесь основой новой женской моды. Полагаем, что для объяснения распространения на Боспоре германских вещей и германской моды следует искать все же иные причины.

Следовательно, предложенная в монографии этнокультурная модель истории Крыма не лишена противоречий. Некоторые исторические пассажи и ссылки на археологический материал порой выглядят лишь иллюстрациями авторских взглядов.

Основные положения монографии 1999 г. сохранены А.И. Айбабиным и в очерке «Крым в середине III — начале VI века (период миграций)», помещенном в соответствующем томе «Археологии» (Айбабин, 2003. С. 10—26). Как и в 1999 г., автор предлагает выделять на основе взаимной встречаемости в закрытых комплексах 6 групп погребального инвентаря (Айбабин, 2003. С. 16), но из текста следует, что таких групп семь (Айбабин, 2003. С. 17). Это обусловлено тем, что в монографии 1999 г. материал, условно датированный 240—255 гг. и 255—300 гг., был дифференцирован только на таблице, составляя в тексте единую I группу. Теперь автор предлагает выделять особую первую группу, датированную в таблице «взаимовстречаемости» 226—250 гг. (ср. Айбабин, 1999. Таб. XXVII, 1—12; Айбабин, 2003. Таб. 1, 1—12), хотя в том и в другом случае использованы одни и те же вещи. Интересна аргументация исследователя относительно датировки этой нововыделенной группы: «В Дружном в подбойной могиле 2/1984 нашли краснолаковые кубок и чашку, изготовленные не позднее середины III в. (таб. 1: 2, 3). Одновременный инвентарь встречен и в некоторых могилах Нейзаца [Храпунов И.Н., 1998. С. 235]. На территории некрополя они расположены рядом с могилами второй половины III в. [Бабенчиков В.П., 1963. Рис. 1] (В.П. Бабенчиков исследовал отнюдь не Нейзац, а Черноречье — Авт.). Данное обстоятельство позволяет предположить, что захоронения в ранних могилах в Дружном и Нейзаце совершили во второй четверти III в.» (Айбабин, 2003. С. 16). Нам представляется, что из обозначенных посылок данный вывод прямо не следует, а скорее выглядит убеждением читателей в появлении некрополей если не в во второй половине III в., то, по крайней мере, во «второй четверти III в.». Датировка второй части «табличной» I группы 1999 г. (Айбабин, 1999. Таб. XXVII, 13—36) в 2003 г. выделенной в отдельную «вторую группу», в целом не изменилась: «250—300» (Айбабин, 2003. С. 16. Таб. 1, 13—41). Однако если в монографии А.И. Айбабина за первой недиференцированной группой следовала II группа «300—350 гг.» (Айбабин, 1999. Таб. XXVII, 37—60), то в работе 2003 г. представлена «третья группа», хронологическая позиция которой на таблице обозначена «350—400 гг.» (Айбабин, 2003. Таб. 1, 42—69). В этой связи остается неясным, какие древности автор теперь относит к «300—350 гг.». В то же время на таблице, иллюстрирующей комплексы «4—6 хронологических групп» также фигурирует кластер «350—400 гг.» (Айбабин, 2003. Таб. 3, 66—83). Видимо, указанные несоответствия носят технический характер и не имеют прямого отношения к позиции автора исследования. Заранее приносим свои извинения. Но тем более досадно, что в работу по хронологии вклинились столь досадные недоразумения. Они могут повлиять на восприятие хронологии инвентаря в полевой и публикационной деятельности археологов, специально не занимающихся проблемами датировки материальной культуры позднеантичного и раннесредневекового времени, поэтому мы и обращаем на них внимание.

В связи с проблемой этногенеза крымских готов, на наш взгляд, значительный интерес представляет статья немецкого ученого Карла фон дер Лоэ, основанная на материалах могильника Скалистое, исследованного Е.В. Веймарном и позднее, опубликованного в соавторстве с А.И. Айбабиным (Веймарн, Айбабин, 1993). Первоначально статья была представлена на немецком языке в юбилейном сборнике, посвященном проблемам Черняховской культуры (Lohe, 1999), а вскоре, в связи с ее безусловной значимостью, в печати появился качественный русский перевод (Лоэ, 2000).

Работа Лоэ тем более важна, что демонстрирует «взгляд со стороны» европейского ученого, не ангажированного противоречивой ситуацией, сложившейся в отечественной науке. Напомним, что научный руководитель К. фон дер Лоэ, профессор Бирбрауэр, в своей монографии проблему «крымско-готских древностей» оставил практически без внимания (Bierbrauer, 1994). Это, по-видимому, объясняется противоречивой позицией отечественных ученых, о которой писалось в предыдущих разделах. Статья Лоэ наряду с фундаментальными исследованиями М. Казанского в определенной мере заполняет данный пробел в западноевропейской науке. Начиная свою работу, ученый замечает, что состояние материала из Скалистинского некрополя не позволяет применять к нему метод корреляции. Между тем наиболее приемлемой ему представляется исследование по принципу «горизонтальной хронологии», позволяющей зафиксировать пространственное развитие могильника и его хронологическую структуру в планиграфия В результате проведенной работы исследователь пришел к выводу, что в различные хронологические периоды (на протяжении IV—VIII вв.) захоронения совершались в нескольких различных ареалах. Принципиальными для относительной и абсолютной хронологии, считает Лоэ, является сопоставление материалов могильника с хронологическими позициями вещей других территорий, в частности, с найденными на Среднем Дунае. Фактически в работе проведена проверка соответствия хронологии А.И. Айбабина (опиравшегося на позиции А.К. Амброза) с современным состоянием европейской хронологический шкалы древностей эпохи Великого переселения народов и раннего средневековья. Такой анализ дал довольно интересные результаты. Выяснилось, что отклонения в хронологии, разработанной в указанных работах, от европейской довольно существенные, иногда достигают 100 лет (Лоэ, 2000. С. 121, ср. Щукин, 2004. С. 263—264). Не вдаваясь в ход дискуссии, отметим лишь положения, касающиеся схемы этнического развития региона, представленные К. фон дер Лоэ.

Начало функционирования могильника Скалистое (кон. IV в.) Лоэ объясняет переселением групп черняховско-готского населения. Автор, исходя из культурной модели готского населения Европы (Bierbrauer, 1994. С. 108), полагает, что мужские погребения с оружием (не характерные для готов) можно в этом случае связать с сарматским и аланским этносом. При этом уже первое поколение переселившихся черняховцев хоронило умерших не в традиционных простых грунтовых могилах, а по мере интеграции в новую среду воспринимало местные типы погребальных сооружений. Для первой фазы могильника устанавливается процесс взаимной ассимиляции (аккультурации) между местным — сарматским и пришлым — готским населением (Лоэ, 2000. С. 134). Картина заметно меняется с середины V в. н. э. В это время фиксируется отмирание обычая помещения в могилы оружия, но возобновляется погребение женщин в «восточногерманской одежде». К. фон дер Лоэ. пишет: «Возрождение обычая захоронения в такой одежде не может быть связано с обратной иммиграцией (т.н. готская реэмиграция) или с импортом фибул из Среднего Подунавья в первой половине VI в. в связи с участием отрядов итальянских готов в укреплении позднеантичных центров Крыма во времена Юстиниана. Это подтверждает иная конструкция фибул Среднего Дуная, а также непрерывность демографического развития могильников в Скалистом и Суук-Су (Лоэ, 2000. С. 135). В заключении автор отмечает: «Нет сомнений, что собственно готы Юго-Западного Крыма, зафиксированные Прокопием, сформировались на основе местного сарматского и пришлого черняховско-готского населения в конце IV в. Позднее, около 488 года, это население определяется уже как готское (Лоэ, 2000. С. 136). Для немецкого ученого крымские готы — вполне объективная реальность, даже несмотря на то, что их культура развивалась на основе сарматской. Главным фактором сложения крымско-готского этноса он считает миграцию на полуостров Черняховского населения в конце IV в., по-видимому, связывая это продвижение с нашествием гуннов. Однако многие признаки (в том числе и распространение Черняховских вещей), которые затем нашли выражение в культуре крымских готов, появляются в предгорных районах ранее (по крайней мере в IV в.). Автор не проводил специального сравнения между некрополями предгорий и горных районов, возможно, такое исследование позволило бы несколько скорректировать выводы о стадиях крымско-готского этногенеза.

Как мы видим, в связи с новыми открытиями проявились определенные расхождения между накопленным археологическим материалом и положениями концепции, изложенной на конференции 1991 года.

Необходимо указать важнейшие из них: в позднеантичных и раннесредневековых письменных источниках отсутствуют реальные сведения о «гото-аланском» или «готском» союзе середины III в. в Причерноморье, тем более о вторжении племен этого «союза» в Таврику. Причины разрушения некоторых городищ Крымской Скифии, равно как и начала угасания «позднескифской культуры» могут оказаться не связаны ни с готами, ни с «гото-аланским союзом» (Труфанов, Юрочкин, 1999; Уженцев, Юрочкин, 2000). Более того, если принять концепцию И.Н. Храпунова, выясняется, что сарматское и аланское население на протяжении длительного периода свободно проникало на территории Крымской Скифии и достаточно мирно сосуществовало с «позднескифскими» аборигенами.

В наиболее ранних кремациях могильника у совхоза «Севастопольский» присутствуют формы краснолаковой посуды и амфоры-урны, датирующиеся II в. — максимум первой половиной III в. н. э (Внуков, 1993. С. 204—207; Высотская, 2000; Кадеев, Сорочан, 1989. С. 94—95; Уженцев. Юрочкин, 1998. С. 103, 108, прим. 45). Если эти захоронения относятся к «доготскому периоду», то, надо полагать, либо археологически фиксируется переселение группы германцев, появившихся в Крыму за столетие до «готских походов», либо обряд кремации в Таврике прямого отношения к германцам не имеет. Против «германской» версии свидетельствуют и формы лепной посуды, служившей урнами, аналогии которой находятся не в германском, а сарматском мире (Высотская, 2001). Остается неясным соотношение обряда кремации, зафиксированного в Чернореченском могильнике и у совхоза «Севастопольский» (II—IV вв.), с трупосожжениями на памятниках типа Ай-Тодор (последняя треть III—IV/первая половина V в.).

На некрополях Нейзац, Дружное, Суворово, Вишневое и Красная Заря выявлены захоронения, относящиеся к концу II—III в. (Храпунов, 1998; 1999; 2002; Храпунов, Мульд, 2000; Мульд, 1999; Юрочкин, 1997). Это означает, что данные некрополи появляются до середины III в. н. э., а начало их функционирования не связано с резкой сменой населения на территории Крымской Скифии, вызванной «продвижением племен гото-аланского союза в середине III в». Все или почти все позднеантичные могильники Центрального и Юго-Западного Крыма содержат два культурно-хронологических горизонта: II—III вв. и IV в. Для первого показательны погребения в грунтовых и подбойных могилах, для второго — наиболее выразительными кажутся ингумации в склепах, хотя и в это время продолжают использоваться грунтовые и подбойные могилы. Ко второму горизонту (IV в.) относится наибольшее число изменений в погребальном обряде и составе инвентаря, диагностирующих сложение новой культурной общности, получившей развитие в раннесредневековых древностях южной и юго-западной части полуострова (Юрочкин, 2002а).

Требует уточнения и версия о распространении на позднеантичных некрополях склепов в связи с миграцией в Крым аланского населения Северного Кавказа. Катакомбные погребальные сооружения Предкавказья, которые А.И. Айбабин и И.С. Пиоро приводят в качестве аналогий крымским склепам IV в., частью синхронны им, но чаще всего относятся к более позднему раннесредневековому периоду, тогда как, по сути, должны им предшествовать хронологически. Северокавказские и нижнедонские катакомбы второй половины III в. отличаются конструктивно: они более грубые и предназначены в основном для совершения одиночных подкурганных захоронений (Машкова, Малашев, 1999. С. 195—197). В Крыму же традиция сооружения грунтовых склепов хорошо представлена материалами римского времени на Боспоре и в Херсонесе. Поэтому логично предположить, что именно боспорские, а не северокавказские камерные конструкции стали прообразом варварских склепов Центрального и Юго-Западного Крыма. К тому же аланы как стабильное население Северного Кавказа фиксируются источниками только в эпоху Юстиниана Великого, т. е. их культура синхронна населению страны Дори, населенной, если следовать Прокопию, — готами (Юрочкин, 2002б).

Поэтому, не снимая вопросов, связанных с миграционными процессами, начавшимися ок. середины III в. (а скорее всего еще ранее), можно предполагать и иные их трактовки. Один из авторов этой книги предлагает связывать новую культуру крымского предгорья (соответствующую третьей группе классификации И.Н. Храпунова) не с продвижением племен гипотетического «гото-аланского» союза, а с последствиями херсонесско-боспорских конфликтов эпохи Константина Великого (Юрочкин, 1999). Как известно, Константин Багрянородный, по-видимому, опиравшийся на данные херсонесских хроник, отмечал в своем сочинении факт пленения и переселения части жителей Боспора на территорию, подконтрольную Херсонесу. Попытки найти археологическое отображение принудительной миграции боспорских варваров уже предпринимались. В.А. Сидоренко связывал с ними памятники типа Ай-Тодор (Сидоренко, 1994), однако нижняя хронологическая граница южнокрымских кремаций не подтверждает данное предположение, так как приходится на более раннее время. Надо отметить неоднозначное отношение к степени достоверности событий херсонесско-боспорских войн последней четверти III — первой половины IV в., описанных Константином Багрянородным. Большинство современных ученых принимают, хотя и с оговорками, сообщение византийского историка и допускают возможность его использования при реконструкции этнополитической ситуации в позднеантичной Таврике (Байер, 2001; Болгов, 1996. С. 33—40; Болгов, 2002; 2002а; 20026; Васильев, 2002; Зубарь, 1994; 1998; 2000; Гудименко, 1998; Казанский, 1999; Катюшин, 1994; Петрова, 1991; 2001; Сидоренко, 1994; Шаров, 2002; Юрочкин, 1999). Недостоверными считает рассказ Константина Багрянородного Н.А. Фролова и К. Цукерман (Цукерман. 1994/95), отрицает его ценность и А.И. Айбабин (1999. С. 47—48). Использование сведений Константина Багрянородного составляет одну из важнейших позиций диссертационного исследования В.А. Сидоренко (1994), поэтому странно выглядит скепсис, наметившийся в одной из его недавних статей (Сидоренко, 2001).

Уже отмечалось, что, несмотря на многолетние исследования позднеантичных и раннесредневековых памятников Южнобережья, Центрального и Юго-Западного Крыма, здесь не были выделены локальные археологические культуры, а население рассматривалось как продукт трансформации культуры местных жителей или как следствие миграции извне. Это породило ряд недоразумений, что отразилось, например, в работах Е.В. Веймарна, пытавшегося подчеркнуть различия в структуре обряда и составе инвентаря Южнобережья и горных районов Юго-Западного Крыма.

Раннесредневековые древности, характеризующиеся германскими атрибутами женского парадного костюма (орлиноголовые пряжки, двухпластинчатые фибулы и пр.), А.К. Амброз рассматривал как «культурно-историческую общность Суук-Су», соответствующую готам — населению страны Дори.

Еще сложнее дело обстоит с позднеантичными памятниками предгорных районов Центрального и Юго-Западного Крыма. В настоящее время все исследователи признают, что именно к этим древностям генетически восходит «культура Суук-Су», однако продолжают считать предгорные могильники IV в. принадлежащими сарматскому или аланскому населению, лишь указывая на отдельные германские элементы. Каким образом «аланская» культура после переселения в горы ее носителей оказалась «готской», ответ на этот вопрос пока отсутствует. Как отсутствует и дефиниция данной культурной общности, «расплывчатые» хронологические рамки которой допускают различные толкования этнического состава населения и вопросов его происхождения.

В 1997 г. было предложено объединить позднеантичные памятники предгорий: Инкерман, Озерное, Вишневое, Суворово, Тенистое, Красная Заря, Нейзац, Дружное, Перевальное в группу «Озерное-Инкерман» (Юрочкин, 1997а). Наименование общности восходит к названиям хорошо известных позднеантичных некрополей в Инкермане и у пос. Озерный (Лобода, 1977). Сходное наименование — «некрополи типа Инкерман» — использует и М.М. Казанский (Казанский, 1997; Юрочкин, 1997а). В настоящее время группа «Озерное-Инкерман» принята рядом исследователей (Вознесенская, Левада, 1999. С. 252; Ушаков, 2001. С. 11; Неневоля, Волошинов, 2001. С. 146; Васильев, 2002а).

После проведения масштабных раскопок на перечисленных памятниках и публикаций их материалов стало очевидным, что эта группа обладает всеми признаками локальной археологической культуры. Упрощая несколько громоздкое название, древности этого круга, вслед за М.М. Казанским, нам представляется более удобно именовать памятниками «типа Инкерман» или «инкерманской культурой».

Таким образом, в Юго-Западной части полуострова в настоящее время можно выделить три основные группы памятников, претендующие на статус археологических культур: некрополи с кремациями «типа Ай-Тодор» последней трети III — первой половины V в., памятники IV в. «типа Инкерман» или инкерманской культуры, и культуры Суук-Су последней четверти IV — начала X в. Представляется, что для дальнейших этноисторических реконструкций необходимо всестороннее исследование культур с учетом территориальных и хронологических границ, а также их проявлений в контексте письменной раннесредневековой традиции. Все это заставляет на данном этапе воздержаться от целенаправленных поисков «прародины» раннесредневекового населения Крыма, а рассматривать его структуру и локальные особенности, прежде всего, в пределах Таврического полуострова. В противном случае мы будем постоянно сталкиваться с подменой древней исторической традиции современными археологическими реконструкциями, что не всегда позитивно сказывается на определении реальной этнической ситуации.

Рассматривая древности «области крымских готов», нельзя не коснуться, пожалуй, самого грандиозного памятника горной части Юго-Западного Крыма. Мы имеем в виду Мангупское городище. Этот «пещерный город» часто отождествляют с главной крепостью Крымской Готии, центром страны Дори. Масштабные исследования на городище начиная с 70-х гг. XX в. ведутся экспедицией под руководством А.Г. Герцена (обзор прежних исследований, см. Герцен, 1990. С. 89—102). Результатам этих работ посвящена недавняя обзорная публикация А.Г. Герцена, предлагающая концепцию развития данного ключевого памятника крымско-готский культуры, ставшего впоследствии столицей христианского княжества Феодоро (Герцен, 2003). Работа охватывает значительный хронологический период, вплоть до захвата Феодоро турками в 1475 г. Представлены здесь и взгляды, непосредственно касающиеся темы нашего исследования. А.Г. Герцен справедливо полагает, что стационарной внешней оборонительной системы в Таврике, наподобие «римского лимеса», до середины VI в. не существовало. По крайней мере ни письменными, ни археологическими источниками она не зафиксирована (Герцен, 2003. С. 95), хотя и не исключается ее формирование «со времени втягивания варварского населения близлежащей периферии Херсона в союзнические отношения». По мнению исследователя, в горной части Таврики, после разрушения позднескифских городищ в III в., крепости в этом районе отсутствовали (Герцен, 2003. С. 96). А.Г. Герцен отмечает, что имеющиеся в настоящее время в распоряжении науки источники свидетельствуют об обитании людей на Мангупском плато еще с эпохи энеолита — ранней бронзы. Но заметный приток населения наблюдается в позднеантичную эпоху, что, как он полагает, «совпадает с появлением на полуострове германских племен и, вероятно, союзных с ними алан» (Герцен, 2003. С. 96). Артефакты этого времени представлены находками позднеантичной керамики, бронзовыми монетами римского чекана. Однако в тот период обжитое пространство плато не превышало трети его площади. Не обнаружены и следы синхронных оборонительных сооружений. Это обстоятельство позволяет А.Г. Герцену считать Мангуп в ранний период его истории «убежищем», предназначенным для укрытия здесь окрестного населения с имуществом и скотом на случай военной опасности. (Герцен, 2003. 98). Этот «докрепостной» период автор работы склонен датировать второй половиной III — первой половиной VI в. В пределах этой эпохи фиксируется появление в окрестностях Мангупа грунтовых могильников (Gercen, Maczynska, 2000), начало функционирования которых определяется концом IV столетия. Автор присоединяется к мнению В.А. Сидоренко об отождествлении фортификационных сооружений, открытых у подножия Мангупа, с участком «длинных стен» Прокопия. Однако «в последнее десятилетие правления Юстиниана I, считает ученый, стало очевидным, что «длинные стены» — недостаточно надежная защита от вторжений со стороны степей, где утвердилась власть Тюркского каганата. Тогда в тылу этих преград началось возведение крепостей, которые могли, кроме постоянных гарнизонов, принимать под свою защиту массы мирного населения с его главным имуществом — скотом» (Герцен, 2003. С. 98). Отмечая наличие на территории между Мангупом и Инкерманом целого ряда раннесредневековых некрополей, аналогичных мангупским, А.Г. Герт цен предлагает считать, что «они отмечают основное ядро области, заселенной, федератами Византии», совпадающей со страной Дори. В таком случае активное крепостное строительство на Мангупском плато может определяться последним десятилетием правления Юстиниана I, т. е. 50—60 гг. VI в. (Герцен, 2003. С. 100).

Современное состояние дискуссии о природе этнокультурных процессов в позднеантичной Таврике во многом отразил соответствующий раздел монографии В.М. Зубаря, опубликованной в 2004 году. Данная работа обобщает результаты многолетних исследований автора (Зубарь, 1987; 1991; 1994; 1994а; 1998, 2000, 2000а, 2000б, 2003; Зубарь, Антонова, 2000; Зубарь, Козак, 1992; Зубарь, Сорочан, 1998) и представляет во многом новую точку зрения.

Автор принимает традиционную версию о проникновении в Таврику во второй половине III в. новых групп варваров, носителей сарматской и германской культуры. Однако совершенно справедливо воздерживается от попыток определить точную дату начала этого процесса, как это делает, например, А.И. Айбабин (Айбабин, 1999а. С. 243), или В.Ю. Юрочкин (1999. С. 281). По мнению В.М. Зубаря, «вторжение новых групп варваров и оседание их на территории Таврики не было единовременным актом. Этот процесс шел на протяжении сравнительно длительного времени, когда имели место рейды варваров в различные районы Таврического полуострова и на территорию Боспорского царства» (Зубарь, 2004. С. 198). Это допущение снимет целый ряд спорных (а иногда и беспредметных) вопросов, касающихся попыток связать то или иное археологическое явление с конкретным историческим событием. Действительно, культурогенез — явление более сложное и должно изучаться особыми методами, над которыми не довлеет историческая схема с ее жесткими абсолютными датами.

Напряженной обстановкой на границах Империи объясняется сокращение римского военного присутствия в Херсонесе, а затем и окончательный вывод гарнизонов из Причерноморья, приуроченный к правлению Требониана Галла (251—258 гг.). В связи с новой ситуацией В.М. Зубарь рассматривает появление в Южной и Юго-Западной Таврике (в непосредственной близости от Херсонеса) могильников с трупосожжениями, хотя и предлагает более осторожно относится к этнической атрибуции захороненных, по крайней мере, до полной публикации материалов раскопок некрополя у совхоза «Севастопольский» (Зубарь, 2004. С. 201. Прим. 1).

Касаясь двух групп археологических памятников Юго-Западной Таврики, В.М. Зубарь отмечает: в могильниках этого времени, кроме обряда, обычно связываемого с германцами, явно прослеживаются черты сарматской культуры, а это — безусловное свидетельство полиэтничности населения, обычно условно именуемого «гото-аланским». Если биритаульные некрополи концентрируются в районе Херсонеса и на Южнобережье (т. е. на территории, ранее контролировавшейся римскими войсками), то могильники, связываемые с «сармато-аланской» культурой локализуются в предгорных районах. Такое положение требует объяснения. Его автор видит в признании акции римских властей, направленной на сохранение контроля над Херсонесом, который теперь, судя по всему, осуществлялся с привлечением союзных варваров (symmachiarii) (Зубарь, 2004. С. 2003). Это объясняется позицией проримского Херсонеса, заинтересованного в мирном сосуществовании с варварами и даже в использовании их в качестве военной силы. Продолжением этого процесса ученый считает новую миграционную волну варваров, которыми оставлен Ай-Тодорский клад монет конца IV — начала V вв. (Зубарь, 2004. С. 205). Тезис о мирном сосуществовании Херсонеса и варваров, залогом которого могли быть договорные отношения, тем более важен, так как именно это могло стать причиной формирования единой культуры Юго-Западного Крыма позднеантичного и раннесредневекового периода, являясь объединяющим фактором в процессе унификации культуры населения региона.

Автор первым за многие годы исследований вновь обратился к проблеме социально-политической структуры варварского населения окрестностей Херсонеса и Юго-Западной Таврики. Безусловно, термин «гото-аланское царство», предложенный М.И. Ростовцевым (Ростовцев, 1993. С. 94), выглядит анахронизмом на фоне современных археологических данных. По мнению В.М. Зубаря, полиэтничное население, расселившееся в Юго-Западной Таврике, «представляло собой достаточно однородное в социальном отношении общество, сложившееся на основе общности интересов разных по этническому происхождению групп населения». Исследователь полагает, что, придя в Таврику, варвары осели на землю, а основным их занятием стало «традиционное в этих местах земледелие и скотоводство». Анализ структуры могильников позволяет рассматривать оставившее их население как территориальные, протоклассовые общины, базировавшиеся на земельной собственности. Определяя социально-политический характер общности, сформировавшейся в Юго-Западном Крыму, исследователь предлагает для его наименования условный термин — «конфедерация гото-аланских земледельческих общин», не предполагающей «устойчивого и единого государственного объединения территориального типа с хорошо развитой вертикалью властных структур» (Зубарь, 2004. С. 209). В то же время союзные варвары, исполняя свои договорные обязанности, могли участвовать в военных акциях римской администрации Херсонеса, что, скорее всего, отражено в известном рассказе Константина Багрянородного о херсонесо-боспорских войнах конца III—IV вв. (Зубарь, 2004. C. 210—212). Данную ситуацию нарушило гуннское вторжение в Крым, которое привело «не только к свертыванию сельскохозяйственного производства на Гераклейском полуострове, но и к перемещению гото-аланского населения, с которым Херсонес поддерживал оживленные экономические связи, в горную часть Таврики» (Зубарь, 2004. С. 216). Письменные источники фиксируют здесь страну Дори — позднейшую «Крымскую Готию».

Итак, мы рассмотрели некоторые аспекты историографической традиции, касающейся проблем этнического состава населения позднеантичного и раннесредневекового населения Крыма, в частности, ход дискуссии и научные коллизии вокруг так называемого готского вопроса в истории Таврики.

Напомним основные этапы.

В отечественной и зарубежной науке XIX — первой четверти XX в. проблема крымских готов была не столь актуальна. Историки и археологи опирались на многочисленные письменные источники, красноречиво свидетельствовавшие о пребывании в средневековом Крыму населения восточногерманского происхождения. Поэтому находки на полуострове инвентаря, сходного с европейским, воспринимались как вполне естественное явление. Долгое время могильник Суук-Су считался эталонным памятником «готской культуры» не только на Юге России, но и в Западной Европе. Именно древности Суук-Су позволили зарубежным ученым дифференцировать собственно готские изделия, отделив их от украшений лангобардов и других германских племен. Судя по работам Н.И. Репникова, он воспринимал раннесредневековые памятники, аналогичные Суук-Су, как единую археологическую культуру. Однако открытие по сути новой культуры не оформилось должным образом в научной литературе, что впоследствии привело к разногласиям и недоразумениям по поводу ее этнического содержания.

Впервые в принадлежности этой культуры германцам усомнился В.И. Равдоникас, работавший в русле стадиальной концепции Н.Я. Марра. Исследователь обратил внимание на сходство погребальных сооружений (склепов) Юго-Западного Крыма и Северного Кавказа, т. е. областей, традиционно связываемых с сармато-аланским миром. Однако в этом сходстве он видел не результат миграций, а лишь порождение общей стадиальной закономерности, подчеркивая местное, автохтонное формирование готов Крыма путем скрещивания и трансформации жителей полуострова предшествующих эпох. Показывая переход от «аланской» стадии к стадии «готской», В.И. Равдоникас опирался на авторитетное мнение М.И. Ростовцева, настаивавшего на греко-сарматском происхождении «готского стиля», а также на поздневизантийские письменные источники о пребывании в позднесредневековом Крыму алан.

Дискредитация «автохтонного направления» связана с разгромом «яфетологии» Н.Я. Марра и той политической окраской, которую приобрел «готский вопрос» после победы СССР во Второй мировой войне.

Коллизии этого времени красноречиво демонстрируют материалы Сессии 1952 года. В научных резолюциях того периода говорится о необходимости «разоблачения готских фальсификаций как порождения фашистской идеологии».

Одновременно с «разоблачением Н.Я. Марра и его школы» была признана неверной и концепция происхождения славян от скифов. Вставший на повестку дня поиск доказательств обитания в Таврике древнего славянского населения заставил отказаться от «тавроскифского автохтонизма» и предложить иные подходы. Для обоснования идеи колонизации славянами Крыма использовалась «миграционная теория». Результатом ее стала версия о проникновении раннеславянского населения из Поднепровья, где в позднеантичный период распространена т. н. Черняховская культура.

После смерти Сталина напряженность вокруг «крымско-готского» и «крымско-славянского» вопросов пошла на спад. Исследователи в своих работах использовали элементы как «автохтонистского», так и «миграционистского» направления развития культуры.

Наиболее ярко «автохтонизм» проявился в работах Е.В. Веймарна, проводившего непрерывную линию развития населения Юго-Западного Крыма от тавро-скифов до раннесредневековых обитателей «пещерных городов». Миграционный подход был присущ работам А.П. Смирнова.

В то же время В.В. Кропоткин предложил «компромиссный метод», делая упор на выявление «этнически значимых» признаков материальной культуры и погребального обряда. По этим признаком предлагалось прослеживать пути передвижения племен и народов, принимавших участие в сложении раннесредневековой крымской культуры. Именно такой метод до сих пор используется большинством отечественных ученых. С одной стороны, он оправдан, но с другой — это по сути отказ от выделения локальных, оригинальных археологических культур.

Этот метод определил направление поисков истоков населения за пределами полуострова: на Северном Кавказе, в Подненровье и даже в Скандинавии. А.П. Смирнов, а позднее и В.В. Кропоткин представляли позднеантичную культуру Юго-Западного Крыма как вариант Черняховских древностей. До сих пор господствует точка зрения об «аланской доминанте» в населении раннесредневекового Крыма.

«Готскому вопросу» большой ущерб нанесла, с одной стороны, его политизация, а с другой — утверждение о ведущей роли алан в истории полуострова. В связи с негативным отношением к проблеме древнегерманского населения Крыма археологи перестали воспринимать себя зависимыми от письменной традиции, всецело полагаясь на археологические реконструкции этнического состава населения. Постепенно сложился стандартный набор «аргументов» в пользу его аланской принадлежности. Среди них — наличие склепов, упоминание «аланского языка» в районе Феодосии в V в., сообщения источников XIII—XV вв. об аланах в Таврике. Территориальные и хронологические несоответствия между исторической традицией и археологическими реконструкциями в расчет не принимались. Это наглядно показывает монография И.С. Пиоро «Крымская Готия», в которой, несмотря на название, фактически доказывается, что вся территория Дори-Готии была заселена отнюдь не германцами-готами, а сармато-аланами, пришельцами с Северного Кавказа.

В начале 70-х гг. получает распространение версия о германской принадлежности обряда кремации на могильниках Юго-Западного и Южного Крыма. Возродив концепцию А.П. Смирнова, И.С. Пиоро утверждал, что упомянутые некрополи имеют много общего с захоронениями Черняховской и пшеворской культур. Дело в том, что к этому времени акценты в этническом определении позднеантичных культур «полей погребений» (черняховской, пшеворской, поморо-мазовецкой или вельбаркской) сместились в сторону их идентификации с германцами. Следовательно, появление в позднеантичном Крыму трупосожжений доказывало миграцию готов в Таврику.

Важным направлением в изучении этнической истории Крыма стала разработка абсолютной хронологии различных категорий инвентаря, начатая В.К. Пудовиным, продолженная А.К. Амброзом, а затем — А.И. Айбабиным. Исследователи считали рубежом, отделяющим традиционные культуры Северного Причерноморья от культур Эпохи миграций, середину III в., т. е. время так называемых «готских походов» или «скифских войн» описанных различными древними авторами.

Отмечая различия между позднеантичными памятниками Южнобережья (характеризующимися обрядом кремации) и предгорных районов (где представлены захоронения в склепах), современные исследователи связывают их появление с новым населением, проникшим на полуостров в эпоху «готских войн». Так как трупосожжения принято отождествлять с германцами-готами, а склеповые конструкции с аланами Северного Кавказа, на страницах научной печати появилось утверждение о «гото-аланском союзе». Хотя существование подобного образования не подтверждается письменными источниками, племена этого «союза» рассматривают в качестве создателей культуры позднеантичного и раннесредневекового Крыма.

При изучении историографии вопроса выяснилось, что веских доказательств существования «гото-аланского союза», равно как и утверждения об «аланской» доминанте в Крыму, никто не приводил. Перекрестные ссылки показывают, что авторы принимают эту гипотезу фактически без аргументации, точнее, не анализируя исходный материал, использованный для ее построения. Складывается впечатление, что перед нами исключительно историографическая традиция или даже разновидность «научного фольклора», о котором пишет М.Б. Щукин.

К сожалению, исследователи зачастую ставят знак равенства между «археолого-этническими реконструкциями» и историческими народами, упоминаемыми в письменных источниках. Это приводит к тому, что элементы условно «сарматской», или «аланской» культуры начинают восприниматься как некая этническая реальность. В итоге это приводит к недоразумениям при сопоставлении археологических и письменных данных.

Новые исследования позднеантичных и раннесредневековых памятников и публикация материалов раскопок прошлых лет заставляют с определенной долей скепсиса относиться к некоторым положениям господствующей концепции этнического развития полуострова, изложенной, например, в пленарном докладе конференции «Проблемы истории Крыма» (Симферополь, 1991 г.).

Для дальнейшего изучения вопросов этнической истории и происхождения населения позднеантичного и раннесредневекового Крыма необходимо выделить на территории полуострова оригинальные, локальные археологические культуры с присущими им признаками и только затем рассматривать возможные версии их происхождения и трансформации. При этническом определении в первую очередь необходимо ориентироваться на письменную традицию, отдавая приоритет ей, а не «археологическим реконструкциям». Только при таком непредвзятом комплексном подходе все этносы и культурные группы займут свое достойное место на исторической карте многонационального Крымского полуострова.