§ 2. Судьбы и служба крымских выходцев на Руси

Неустойчивое внутриполитическое положение в Крыму, как и в других ханствах на территории Джучиева улуса, создавало предпосылки для миграции, в том числе и в Северо-Восточную Русь. Возможности для переезда сюда открывало «гостеприимство» московских государей. В конце 70-х гг. XV в. Иван III приглашал в Москву и самого хана Менгли-Гирея: «...яз добру твоему везде рад, чтобы... ты здоров был на отца своего месте на своем юрте. А коли... придет... твое неверемя, и яз истому твою подойму на своей голове»¹.

Выходцами из Крыма в настоящем разделе предстают не только члены правящей династии Гиреев или коренных родов Крымского ханства, но и тех крупных кланов, которые после 1502 г. перешли на службу крымскому хану. В частности, в начале 1502 г. Менгли-Гирей усердно хлопотал о приеме на русскую службу ордынцев Канбара-мурзы Мамалатова и его брата Азики².

Однако миграция подданных крымского хана в Московское княжество и в княжество всея Руси, пусть и не очень значительная, существовала с самого начала изучаемого времени. Крымские выходцы, продолжая старую традицию, хорошо документированную летописями, прибывали на Русь довольно регулярно. Летом 1479 г. — весной 1480 г. на Руси появились Нур-Даулат и Айдар³. Последний в марте 1483 г. послал в Крым за женой и сыном⁴. В 1491 г. Менгли-Гирей просил, чтобы Иван III Уздемира и Девлетека «к себе взял да у себя установил»⁵. На Руси крымские выходцы занимали положение в соответствии со своим положением на родине⁶. Акт юридического оформления их прав на новом месте жительства назывался «установлением» или «осаждением». Нур-Даулата Иван III «осадил»⁷, т. е. снабдил землей — поместьем или кормлением. Разумеется, при этом несколько страдало положение собственной страны, о чем русские дипломаты не упускали случая напомнить крымскому хану. О Нур-Даулате и Айдаре говорилось, что Иван III де «взял их к собе и истому... своей земле учинил», хотя «осподарю моему корысти в них мало»⁸. Нур-Даулат хотел уехать, но, выполняя свои союзнические обязательства перед Менгли-Гиреем, великий князь его «у себя унял»⁹. Это не означает, однако, что, единожды попав на Русь, крымцы закрывали для себя дорогу на родину. Случай с Нур-Даулатом особый. Другие же благополучно возвращались домой. Так, осенью 1486 г. Иван III отпустил в Крым «Панкина сына»¹⁰.

Представители правящего крымского дома становились приближенными великого князя и получали поместья или города в кормление. В XV в. до установления договорных отношений с Крымом складывалась двойственная ситуация. С одной стороны, великие князья выступали по отношению к ордынским, а возможно отчасти и к крымским выходцам — царевичам и знати преимущественно в качестве сюзерена, а, с другой, сами оставались, хотя и номинально, «в системе ордынской иерархии как ханские вассалы — данники, правители «царева улуса и княжой отчины»»¹¹.

Первоначально выходцам из Орды поступали в кормление города на южной окраине государства — Кашира, затем основанный в середине XV в. Городец, названный позднее по имени первого держателя этого «царства» Касима — Касимовым¹². Предоставление именно этих городов ордынским царевичам объясняется нуждами обороны южных границ, защитным рубежом которых служила р. Ока, а центрами обороны выступали города Калуга, Таруса, Серпухов, Кашира, Коломна, Мещерский городок и расположенный на правом берегу Оки Алексин¹³. Создание Касимовского «царства» преследовало три цели — служить противовесом Орде и новым ханствам, быть источником угрозы для тогда еще независимой Рязани и Казанского ханства, а самое главное — оказывать противодействие натиску Большой Орды. Вторым центром, для защиты которого использовались ордынские и крымские выходцы, на западной части южного оборонительного пояса была Кашира¹⁴. Здесь находились в 1512 г. Мухаммед-Эмин (1497—1502 гг.), а в 1516 гг. — Абдул-Латиф; Каширу предлагали и позднее крымским царевичам — Ахмеду и его сыновьям¹⁵.

Тем, кому на Руси не очень доверяли, давали в кормление города в центре страны. Так, в 1508 г. Абдул-Латиф был поселен в Юрьеве. Для него путь к Кашире оказался труден и далеко не прямолинеен, ведь владение ею, по словам А.А. Зимина, «обусловлено было военной службой царевича, его «казаков» и татар московскому государю»¹⁶. А именно этого, не доверяя Абдул-Латифу, не могли допустить Иван III и Василий III. Единственный раз Абдул-Латиф «с своими татары» вместе с Василием III в 1510 г. участвовал в присоединении Пскова¹⁷, в походе, не отраженном разрядными книгами. Для всех же остальных царевичей путь был более или менее общим: Кашира, затем Городец (Касимов). Его проделал, например, Нур-Даулет. В 1492 г., когда он «сидел» уже в Касимове, Менгли-Гирей предлагал Ивану III передать Мухаммеду (Маамеду), сыну ордынского царя Мустафы, «молодцу, пригожему... на мое дело и на твое дело» Каширу, «что за братом за моим за Нурдовлатом за царем было»¹⁸.

Социальное положение знатных крымских и ордынских выходцев в Великом княжестве Литовском в целом было аналогичным тому, которое они занимали в княжестве всея Руси. В Литовском княжестве они получали земли около столиц или крупных городов — Трок, Вильна, Крева, Гродно, Новогрудка, Минска, и помимо зашиты их от соплеменников выполняли обязанности внутренней стражи — зашиты великих князей от внутренних переворотов¹⁹. Особенно велики были владения сына Нур-Даулета, оставшегося в Литовском княжестве после переезда отца в Москву и основавшего династию князей Пунских. Он имел земли в Троцком повете (Дудишки, Вышкишки, а также часть Ваки, где татары осели уже давно²⁰) и Новогрудском (Пошице и часть Рудник).

Доходы с земель (прежде всего, ясак с черных людей) и были главным источником существования крымских выходцев на Руси. Московско-рязанский договор 1483 г. предусматривал сохранение прежнего состава ясачных людей. Рязанский князь брал на себя обязательство впредь «не примати» ясачных людей, но отпустить добровольно тех, кто вышел в Рязань после смерти Ивана Федоровича, будь то «бесерменин, или моръдвин, или мачярянин, черные люди, которые ясак царевичю дают». В том случае, если ясачные люди не захотят вернуться на прежние места, они обязаны «царевичю давати его оброки и пошлины по их силе». Рязанским великим князьям, начиная с Ивана Федоровича, эти же люди платили только пошлины²¹.

В Царевичев городок поступали какие-то платежи с Московского княжества и с независимой Рязани. Они шли на содержание «царевича», его князей, казначеев, даруг. Размеры и назначение этих выплат регулировались докончанием-«записью»: «как... князь велики Василеи Васильевич... за великого князя Василья Ивановичя кончал со царевичевыми с Касымовыми князми, с Кобяком са Айдаровым сыном да с с-Ысаком с Ахматовым сыном»²². Предлог «за» в данном случае имеет временное значение — «во время», «при»²³. Видимо, документ был составлен еще в середине XV в. — в 1452—1462 гг., когда в Касимове находились Касим и Даньяр, в Рязани — Василий Иванович, а великим князем московским был Василий II. В духовной Ивана III 1504 г. и в докончании Василия и Юрия Ивановичей 16 июня 1504 г. упомянуты аналогичные выплаты и с земель Владимирского и Московского княжества. Здесь они именовались «выходом» во все ханства и орду, вместе с «проторами» составлявшем 1000 рублей²⁴.

Видимо, «цари» и «царевичи» получали также единоразовую компенсацию за каждое участие в военных походах и действиях. Так, вероятно, следует понимать «запись», составленную, скорее всего, Федором Карповым в 1492 г.: «татар и русь жалует, того деля и гибели им полские платит, ино колко того разойдется»²⁵. Возмещая протори и убытки, связанные с выходом в Поле в августе 1492 г., великий князь поручал данную миссию не специальным лицам, а послу в Крым, который одновременно со своими дипломатическими функциями должен был выполнять обязанности финансового агента государя внутри страны. Это, наряду с духовной Ивана III и докончанием Василия и Юрия Ивановичей 1504 г., свидетельствует о некоей экстерриториальности Царевичева городка и независимости крымских и ордынских выходцев.

Общественное положение ордынских и крымских царевичей при дворе великого князя было выше положения бывших удельных князей, добровольно или по принуждению перешедших на службу великому князю, хотя по существу первые также были служилыми²⁶.

Выходцы из других социальных слоев крымской знати — князья, уланы, огланы, беки (тюрк. эмиры) и пр. занимали положение, аналогичное их положению на родине, при дворах царей и царевичей, т. е. в тех же самых городах, которые выделялись представителям царствующего дома. Эти выходцы из Орды и Крыма могли ограничиваться и отдельными поместьями. Менгли-Гирей в июне 1492 г. ходатайствовал за сына ордынского царя Мустафы — Мамишека, которому Иван III якобы обещал дать поместье, чтобы он воевал вместе с Менгли-Гиреем²⁷. Несколько неясно положение некоего Алея Кобякова, жившего у Кискача и Тонкача. В 1487 г. Менгли-Гирей ходатайствовал об отпуске Кобякова²⁸. Тонкач же еще в мае 1482 г. находился на службе у великого князя, а жил в Суроже²⁹. Остается предположить, что и Тонкач, и Кискач в 1482—1487 гг. перебрались на Русь, куда за ними последовал и Алей Кобяков. Казаки, как в Крыму, так и на Руси, образовывали низ этой пирамиды, являясь самой массовой силой войска крымских царевичей. Можно согласиться с Г. Штеклем, что только окружение из князей, уланов, мурз и казаков придавало крымским, как и ордынским выходцам из царствующих родов особый вес в качестве заметной военной силы. В том случае, если царь или царевич не мог быть использован в качестве претендента на престол, политическая целесообразность его содержания оказывалась сомнительной и обременительной для великокняжеской казны³⁰.

Общественное положение крымских царевичей на русской службе очень отличалось от положения «мордовских» или «украинных» князей, упоминание о которых встречается в 1515 г.³¹ Под этим определением имелись в виду военачальники, руководимые Темиром Якшениным, власть которого распространялась на приокские районы между Рязанью и Касимовым. На это указывает сообщение крымских посольских дел о нападении азовских казаков, которые захватили рязанских «бортников и рыболовей... да и мордву Темиревых ясачников Якшенина»³². По-видимому, эта территория давно, во всяком случае, с конца XIV в., стала владением московского великокняжеского дома. Здесь, на мордовских землях, установилась власть татарских князей, которые, в отличие от Городецких, не получали «выхода» от великих князей и ограничивались лишь получением ясака с местного мордовского населения. Каждый князь располагал собственным «беляком» — территорией, с населения которой он взимал ясак³³.

Сфера действия этих выходцев из Орд, в том числе и из Крымской, ограничивалась районом Оки и Поля. Князья Мещеры и Мордвы не появлялись при дворе великих князей, хотя люди из этих краев поступали к ним на службу (Небольса Кобяков — «твой человек мещерский»³⁴).

Крымские выходцы, равно как и предшествовавшие им на Руси ордынские, жившие сравнительно долго, сохраняли мусульманство, а, принимая христианство, достигали весьма высокого положения. Пример тому Кудайкул-Петр, женатый на сестре долго остававшегося бездетным Василия III³⁵. Большая часть бывших крымцев, что уже отмечалось исследователями, в частности В. Вельяминовым-Зерновым и А.А. Зиминым, участвовала в военных действиях, в основном против орды Ахматовых детей. Исключение составил Абдул-Латиф. Ни о каких его военных начинаниях, кроме похода на Псков, не известно.

Военная деятельность Нур-Даулета началась в 1485 г.; поход под Орду 1485 г. повторился и в 1486, и в 1487 гг.³⁶ Однако она чуть было не прервалась. Один из Ахматовых детей, — Муртоза — прислал ему ярлык, звал к себе, суля крымский престол, одновременно и Менгли-Гирей сам вызвал брата в Крым, «чтобы... о своем юрте стати заодин против своих недругов». Иван III не передал касимовскому царю ни одного из этих приглашений, «берегучи, — как он объявил крымскому хану, — твоего дела». Уже в качестве касимовского царя Нур-Даулет вместе с сыном Саталганом участвовал в походе на Большую Орду — на Муртозу и Сеид-Ахмеда в апреле 1490 г.³⁷ Осенью следующего, 1491 г., «люди Нурдоулетовы» (Имень Ази, Ботукучь, Ази Хидырь, Хидырь Алей, Кучмень Байсалтанов сын «с товарищи») были на поле под Ордою, захватили «языка» и двинулись в обратный путь. Однако на Мертвом Донце люди крымского хана, в том числе и Саталган, сын Карача Ширинова и сын Сарыки Барынова, отобрали у них и языка, и 15 коней. Этот инцидент стал предметом упреков во время посольства И. Лобана-Колычева: «мы своих людей посылаем под Орду его же деля... и его люди гораздо ли так чинят над нашими людьми?»³⁸. В этой вылазке сам Нур-Даулет не участвовал. Вообще, его военная активность документируется только в пределах 1491 г., в связи с чем В.В. Вельяминов-Зернов предполагал, что Сатылган стал городецким царем уже в 1491 г.³⁹ В августе и октябре 1498 г. Менгли-Гирей неожиданно проявил интерес к своему старшему брату и послал ему поминок и поклон то ли с Абалак-Азеем, то ли с Шавалом⁴⁰. Наконец, летом 1501 г. князья, уланы и казаки, названные «наурдаулетовыми», участвовали в борьбе против Шиг-Ахмата и Сеид-Мухаммеда⁴¹. Подводя итоги расходам на своих городецких татар, скорее всего, Федор Карпов в памяти К.Г. Заболоцкому в августе 1492 г. писал: «Да колкижды князь велики царя Нурдоулата посылывал на Поле царева для дела Менли-Гиреева, и колко Саталгана царевича, Нурдоулатова царева сына, посылывал да и рузскую рать и колко татар и русь жалует, того деля и гибели им полские платит, ино колко того розойдется»⁴².

О военных действиях Саталгана данных значительно больше: В 1490 г. «царевичъ ходил под Орду, да не учинил ничего»⁴³. В.В. Ромодановский должен был объяснить неудачу этого начинания тем, что тот предпринял поход «молодою мыслью»; всю ответственность русский дипломат должен был возлагать на его окружение: «уланы и князи учинили негораздо, что ему так думали». Великий князь впредь обещал дать наказ, как ему «твоего дела беречи и делати, сколко Бог поможет». Уже следующий поход царевича был успешнее, и «они улусы и головы поймали, а делали дело, сколко могли»⁴⁴. На следующий год Менгли-Гирей, который высоко оценил военные способности своего племянника, просил, чтобы были собраны казанские казаки, Нурдаулетовы царевы казаки во главе с Саталганом. И весь этот отряд, умноженный «добрыми крепкими людьми» самого великого князя, должен был быть послан на подмогу крымскому хану в Белгород, куда султан Баязид направлял своих янычар⁴⁵. По просьбе Менгли-Гирея 3 июня 1491 г. на Большую Орду вышли царевич Саталган «с уланы, с князми и с казаки» и с русской ратью во главе с Петром Никитичем и Иваном Михайловичем Репнями-Оболенскими, «братними воеводами», воеводами рязанских сестричичев. Несколько позднее из Казани вышли войска Мухаммед-Эмина (где находились князья Альякши, Иделек, Каныметь, Уразлы, Шагалак, Акчюра, Кишкилдей, Бурнак) и весь двор казанского хана. Войска должны были соединиться, чтобы ударить по Большой Орде совместными силами⁴⁶. Показательно, что в послании в Крым об этом грандиозном, почти общероссийском походе на Большую Орду на первое место поставлен племянник Менгли-Гирея царевич Саталган. Сделано ли это было из желания угодить тщеславию крымского хана или в соответствии с военными дарованиями Саталгана, трудно сказать. Однако «царевич, — как значилось в посольском наказе И.А. Лобану-Колычеву 20 марта 1492 г., — рано пошел с Поля». Разведка русских крымцев и русских во главе с князем Тонкачом, наткнулась на мурзу Мусеку, сына кн. Азики Мангыта. «Смыга» (вылазка)⁴⁷ Тонкача оказалось неудачной: «иных людей перебили, а иных переимали». После этого царевич отступил. Когда же к нему прибыли казанские войска, «пришло божье посещение на кони (эпизоотия. — А.Х.), кони у них учали терятися (падать)». Царевич покинул Поле, а его войска — уланы, князья казаки, посланные «под Орду», в течение лета «улусы имали, и людей и кони отганивали»⁴⁸. Однако грандиозный поход превратился лишь в грандиозную манифестацию. В марте 1492 г. Иван III снова обещал организовать поход теми же силами — царевича Саталгана, казанской рати Мухаммед-Эмина и русской рати⁴⁹.

До 1495 г. данные о походах Саталгана отсутствуют, лишь в мае 1495 г. и апреле 1498 г. Иван III снова обещает Менгли-Гирею помощь и поддержку силами Саталгана царевича, его уланов, князей и русской рати в случае нападения Большой Орды Ахматовых детей на Крым⁵⁰. Несмотря на просьбу Менгли-Гирея в 1498 г.⁵¹ царевич послан, по-видимому, не был. Вплоть до 1503 г. он жил в Москве, отлученный от военных действий и, более того, лишенный своего «двора». 17 июня 1501 г. за него ходатайствовал Менгли-Гирей, который, расхваливая военные достоинства племянника (дважды он повторил: «к тому делу Саталган царевич надобной был человек»), просил «взверить» царевичу и «прикошевать» к нему его слуг⁵². Просьба не подействовала. 15 сентября 1502 г. крымский хан вновь обратился к великому князю с просьбой о помиловании Саталгана, снова подчеркнув: «И нынечя мне и тебе надобной был сын». Он объяснял провинность Саталгана молодостью и глупостью: «от молодости и от глупости таково дело учинил и в таково дело попал, и его дело отдав, у себя его держишь». Впрочем, Менгли-Гирей не настаивал особенно на прощении, «у тебя в руках стоит. На Сатылганову правду посмотря задумаешь, и как Сатылгану быти», просит сообщить ему⁵³. Видимо, проступок царевича казался и крымскому хану достаточно серьезным, чтобы он не решался настаивать на его реабилитации. Ответ великого князя не был лишен известного остроумия. И.В. Берсень-Беклемишев от его имени должен был передать Менгли-Гирею: «князь велики... жалуючи его, держит его у себя того деля, чтобы иного дела молодостию не учинил»⁵⁴.

Смерть Нур-Даулета, произошедшая между февралем и сентябрем 1503 г., изменила ситуацию. И.И. Ощерин мог рассказать крымскому хану о намерении Ивана III «жаловати» Саталгана, «дати ему то место, где отец его был», т. е. Городец⁵⁵. Действительно, 16 мая 1504 г. царевич Саталган обратился из Городца с просьбой к Ивану III вывезти в Крым, на родину, «кость» своего отца с Кадышом Черным. В это же время возобновилась и военная активность Саталгана. В послании Менгли-Гирею со слугой Саталгана Кадышем Иван III снова предлагал отправить «братаничев» Менгли-Гирея — Саталгана и Джаная (Зеная), как обычно, «со всеми уланы и со князми и с казаки, да и русскую рать с ними пошлем», неясно только, кто под кем должен быть: «а прикажем ему под ними быти»⁵⁶. Вслед за «костью» отца Саталган должен был отправить и его «болшую жену» «Куратью Мадыкову дочерь болшую», жену и детей князя Ямадыка, также покойного, и младшего брата Бери-улана Али улана⁵⁷.

В 1505 г. Саталган с Джанаем находились в Муроме⁵⁸ с целью не допустить соединения крымских и казачьих войск. В Большой полк, возглавляемый царевичами, входили уланы, князья и казаки. В 1506 г. отряд царевичей Саталгана и Дженая с Городецкими татарами и вместе с Канбар-мурзой присоединились к двигавшемуся к Калуге передовому полку конной рати кн. А.В. Ростовского. А осенью 1506 г. В.Д. Холмский с обоими царевичами находился снова в Муроме, куда в 1507 г. был направлен и его брат Янай (Джанай). Пребывание Саталгана в Городке продолжалось недолго. В 1508 г. его сменил Джанай, активно участвовавший в войне с Литовским княжеством⁵⁹.

Вплоть до 1512 г. Касимовским городком владели выходцы из Крыма: Нур-Даулет (до 1503 г.), его сын Саталган (в 1503—1508 гг.). По-видимому, с ним вместе в этом же Городке находился и Джанай. С 1508 г. именно он стал владеть Городком. Его самостоятельное пребывание там продолжалось до 1512 г. Позднее в Городке сидели потомки ханов Большой Орды. Это естественно. До тех пор, пока Крымское ханство занимало более или менее дружественную позицию по отношению к Русскому государству и было его союзником в борьбе с Большой Ордой, возможность держать в Касимове крымцев сохранялась, но как только его позиция переменилась, то их пребывание там стало опасным для Василия III. Однако и в это время некоторые крымцы стремились попасть именно в Городец. Так, Казы-мансырь в 1509 г. «бил челом» об отпуске его «ко царевичю в Городок»⁶⁰.

Кроме того, на службе у Ивана III и Василия III, как и в Литве, находились и феодалы более низкого ранга, происходившие из Орды, но не оставшиеся в Крыму. Стоит упомянуть целую династию, восходящую к Борису Тебет Уланову, «человеку» князя Азики, ордынского посла в Москву в 1492 г.⁶¹ Он довольно быстро завоевал доверие Василия III. Во время осеннего похода 4 ноября 1512 г. из Новгорода в Холм двинулся князь Борис Тебет Уланов, который должен был находиться в передовом полку. Та же роль была отведена ему и в августе 1513 г. (11 августа), правда на этот раз он должен был двинуться из Лук к Полоцку; в июне 1514 г. он ходил из Лук к Орше в «правой руке⁶². В Луках в 1515 г., вместе с царевичем Василием Мелехдаировичем и П.А. Колычевым снова по правую руку находился тот же князь Уланов; по-видимому, вплоть до 1517 г. он оставался именно в Луках, в 1516 г. — с царевичем Федором в большом полку, в 1517 г. — в полку правой руки. С 12 декабря 1521 г. он пребывал в Торопце⁶³.

Сохранились сведения и о мурзе Камбаре. В походе на Казань 1506 г. он участвовал вместе с А.В. Ростовским, в сентябре 1507 г. находился в передовом полку рати Василия Шемячича⁶⁴. Судя по тому, что Камбар-мурза впервые упоминается в источниках в сопровождении городецкого царевича Джаная, можно думать, что и он происходил из Крыма. Позднее его сына (Камбар мурзина-сына) то направляли совместно с Ак-Даулетом Ахкуртовым из Мещеры на Литовскую землю в 1519 г., то в Торопец с Федором Даировичем, царевичем Ак-Доулетом, в июле 1528 г., то в Вязьму с Шигалеем Акдаулетовым в 1534 г.⁶⁵

Трудно определить происхождение «татар московских», взятых в плен под Оршей в 1514 г. Это были «князя Мадыхов сын Сивиндук мурза, Акиш Отмакишов (в списке 1538 г. Адиш Отмышыков) сын, Бузак (Бозяк) Шыйков сын, Бахмат (Басмет) Абдулов сын, Яков Иванов (!) сын (Кожух), Чура Тулушыков сын⁶⁶. Однако, видимо, число их в русском войске 1514 г. было незначительным или они сумели избежать плена. Во всяком случае, из 137 человек, оставшихся в живых к 1519 г. (22 человека умерли на протяжении 1514—1519 гг.), лишь 6 принадлежали к категории «московских татар»⁶⁷.

Наряду со знатными выходцами на Руси, как и в Литве, оседали представители других категорий населения. В Литве это были казаки, которых, как правило использовали в качестве гонцов и на разных подсобных работах (в частности, на ремонте дорог), различные представители городского населения — ремесленники, торговцы конями, перевозчики, наконец, подданные магнатов, обязанные военной службой великому князю вместе со своими господарями⁶⁸.

После 1521 г. изменилась организация военного руководства татарскими отрядами. При тех военачальниках, которые сохранили некоторую самостоятельность, постоянно находились (были «приставлены» к ним) русские. В конце 20-х — начале 30-х гг. это были по преимуществу представители родовитой знати, в том числе князья Мещерские, Прозоровские, Оболенские⁶⁹. Их сменили другие, получившие недвусмысленную должность «приставов»: в мае 1533 г. «в Севере же был царевич Акдовлеть Ахкуртов сын, а во приставях у него был Дмитрей Данилов да Ондрей Повадин, да Крячко Чемоданов». Ту же роль при служилых татарах выполняли В. Неверкин, С. Батюшков и Третьяк Чемоданов⁷⁰. Правда, статус этих лиц был разный: по родовитости приставы находились значительно ниже, нежели их предшественники. Таким образом, термин «приставы» при иноземных отрядах появился лишь в мае 1533 г., хотя сопровождение татарских отрядов было с 20-х гг. постоянным.

Централизация управления, даже воинского, пусть на самом низшем уровне — отдельных иноземных отрядов — примечательное явление на протяжении всего изучаемого времени. Вероятно, изменялось и социальное положение татарских воинов. С конца 20-х гг. часть их стала именоваться «служилыми». Если до того речь шла об участии служилых татар только в посольской службе, то теперь эта категория иноземных выходцев стала участвовать и в военных действиях. Не исключено, впрочем, и предположение: служилые татары существовали и ранее, но просто не были так названы. В июле 1528 г. Япанча Улан, вероятно, возглавлял именно служилых татар, к которым был «придан» Постник Сатин. Глава этого отряда, находившегося в июле 1533 г. в Вязьме, вообще не упомянут по имени. Указано лишь: «А у служилых татар был в приставах Василей Невежин да Семен Батюшков, да Третьяк Чемоданов». Позднее появляются и неопределенные сообщения: в 1534 г. в Вязьме «с татары (их главой был Камбар мурзин сын) (быти. — А.Х.) Поснику Сатину»⁷¹. Если исходить из того, что отряды служилых татар великого князя возглавляли мелкие татарские феодалы, то можно предполагать, все войска Уланова и Камбара составляли именно служилые татары.

Как показывают вышеприведенные сведения, с 20-х гг. XVI в. все отряды крымских и ордынских выходцев использовались лишь на западных рубежах государства. Исключение крымских отрядов и даже служилых татар из участия в охране границ Русского государства после нашествия Мухаммед-Гирея было результатом печального опыта 1521 г., когда эти отряды не справились с возложенной на них задачей.

Наряду с воинами на Руси находился и представитель мусульманского духовенства. Некий Хозека-сеит, «наш богомолец», как характеризовал его Менгли-Гирей, в 1509 г. находился при М.Л. Глинском. Менгли-Гирею не удалось добиться его возвращения на родину даже ценой обещания передать Хозеку-сеиту все юрты его покойных братьев, которые остались «порожни», и, хотя Василий III якобы «давал волю» ему уехать в Крым, тот «похотел служить у нашего государя». Пожалуй, это единственный факт, на основании которого трудно делать какие-либо выводы. Сама уникальность подобного известия наводит на мысль, что мусульманского духовенства на Руси было мало и не оно определяло лицо выезжих на Русь крымцев, среди которых преобладали и даже господствовали воины⁷². Незначительным было и участие татар в посольской службе. Выше уже упоминалось о деятельности бакшея Абдуллы в конце XV в. Крымские и другие татарские переводчики трудились и при Василии III⁷³.

Примечания

1. Сб. РИО. Т. 41, № 4. С. 15.

2. Сб. РИО. Т. 41, № 79. С. 385.

3. Сб. РИО. Т. 41, № 5. С. 17—18. IV.1480.

4. Сб. РИО. Т. 41, № 9. С. 35.

5. Сб. РИО. Т. 41, № 32. С. 121. 16.XI.1491.

6. Зимин А.А. Иван Грозный и Симеон Бекбулатович в 1575 году // Из истории Татарии. Казань, 1970. С. 143—148.

7. Сб. РИО. Т. 41. С. 31.

8. Сб. РИО. Т. 41, № 6, 8, 9. С. 25, 27, 34, 35. 26.IV.1481; 14.V.1482; III.1483.

9. Сб. РИО. Т. 41, № 10. С. 38. III.1484.

10. Сб. РИО. Т. 41, № 16. С. 58. III.1487.

11. Трепавлов В.В. Россия и кочевые степи... 1994. С. 55.

12. Вельяминов-Зернов В.В. Исследования о касимовских царях и царевичах. СПб., 1863. Т. I.

13. Беляев Д.И. О сторожевой, станичной и полевой службе на польской украине Московского государства до царя Алексея Михайловича // ЧОИДР. 1846, № 4. С. 5—60; Павлов-Сильванский Н.П. Государевы служилые люди. СПб., 1909.

14. Зимин А.А. Иван Грозный и Симеон Бекбулатович. С. 143.

15. Сб. РИО. Т. 95. С. 511, 624.

16. Зимин А.А. Иван Грозный и Симеон Бекбулатович. С. 142.

17. Масленникова Н.Н. Присоединение Пскова к Русскому централизованному государству. Л., 1955. С. 191.

18. Сб. РИО. Т. 41, № 35. С. 151. VI.1492.

19. Сб. РИО. Т. 95, № 2. С. 46—49; Tyszkiewicz J. Tatarzy na Litwie i w Polce. Studia z dziejów XII—XVIII w. Warszawa. 1989. S. 147.

20. Kosman M. Dokumenty wielkiego księża Witolda // T. XIV. Warszawa, 1960. S. 151. Ср.: Sobczak J. Położenie prawne ludności tatarskiej w Wielkiem księstwie Litewskim. Warszawa, Poznań, 1984. S. 25—26.

21. Tyszkiewicz J. Op. cit. S. 162; Sobczak J. Op. cit. S. 162.

22. ДДГ. № 76. С. 284. 288. 9 июня 1483 г.

23. Сл. РЯ XI—XVII вв. Вып. 5. М., 1978. С. 130.

24. ДДГ. № 89, 90. С. 362, 365, 367, 369.

25. Сб. РИО. Т. 41, № 75. С. 370.

26. Зимин А.А. Иван Грозный и Симеон Бекбулатович.

27. Сб. РИО. Т. 41, № 35. С. 151. VI.1492.

28. Сб. РИО. Т. 41, № 19. С. 70. Х.1487.

29. Сб. РИО. Т. 41, № 7. С. 31. 1.V.1482.

30. Stökl. G. Op. cit. S.78.

31. Сб. РИО. Т. 95, № 12. С. 7, 224, 230.

32. Там же, № 9. С. 142. Видимо, мнение Г. Штекля о тождестве Темира Якшенина с ордынским князем Темиром (Stökl. G Op. cit. S. 97—98) ошибочно. Улус последнего находился на Днепре (Сб. РИО. Т. 95, № 14. С. 252—253. Ср.: № 16. С. 312—313. IV.1516).

33. Черменский П.Н. Из истории феодализма на Мещере и в Мордве // АЕ за 1963 год. М., 1964. С. 6—9, 10—11. Ср.: Сб. РИО. Т. 95, № 9. С. 142.

34. Сб. РИО. Т. 95, № 10. С. 158. VII.1515.

35. Н. Эрнст преувеличивал быстроту ассимиляции на Руси ордынских выходцев (Ernst N. Die ersten Einfälle der Krymtataren in Südrussland // ZOG. 1913. Bd. III. S. 11).

36. Сб. РИО. Т. 41, № 13, 17, 18. С. 46, 49, 60—69. III—IX.1486, VI.1487, 10.VIII.1487.

37. Сб. РИО. Т. 41, № 24. С. 88.

38. Там же, № 34. С. 147, 115; 21. VI.1491, III.1492. Ср.: ПСРЛ. Т. 8. С. 233. Т. 12. С. 228. Т. 23. С. 188; Т. 24. С. 207.

39. Вельяминов-Зернов В.В. Исследование о касимовских царях и царевичах. Ч. I. СПб., 1863. С. 149.

40. Сб. РИО. Т. 41, № 58, 59. С. 270, 278. VIII, IX.1498.

41. Там же, № 75. С. 370.

42. Там же, № 36. С. 161. VIII.1492.

43. Часть его войск была взята в плен. В начале 1491 г. из Заволжской Орды «выбежал» Мусяк, «Нурдовлатовский царев» (Сб. РИО. Т. 41, № 21. С. 113. 26.IV.1491).

44. Сб. РИО. Т. 41, № 27. С. 101. Х.1490.

45. Сб. РИО. Т. 41, № 28. С. 105. IV.1491.

46. Там же, № 30. С. 115—116. 21.VI.1491; № 32. С. 124—125. X.1491.

47. Даль В.И. Т. IV. М., 1955. С. 239.

48. Сб. РИО. Т. 41, № 34. С. 141. III.1492.

49. Сб. РИО. Т. 41, № 34. С. 137. III.1492.

50. Там же, № 47. С. 214. V.1495; № 55. С. 250, IV.1498.

51. Там же, № 59. С. 276. 1498.

52. Сб. РИО. Т. 41, № 72. С. 362. VII.1501.

53. Там же, № 87. С. 440, XI.1502.

54. Там же, № 88. С. 461, II.1503.

55. Там же, № 92. С. 491, IX.1503.

56. Там же, № 96. С. 512, 514. 16.V.1504.

57. Там же, № 100. С. 545. XI.1504.

58. РК. С. 36; Вельяминов-Зернов В.В. Исследование. С. 197.

59. Сб. РИО. Т. 95. С. 158; РК. С. 37, 41.

60. Сб. РИО. Т. 95, № 3. С. 68.

61. Там же. Т. 41, № 3. С. 160; РК. С. 33. 1502.

62. РК. С. 47, 52, 54.

63. РК. С. 58, 67.

64. Там же. С. 37.

65. Там же. С. 63, 72, 84.

66. Сб. РИО. Т. 95. С. 72, 84.

67. Krom M. Rejestry jenców moskiewskich na Litwie w pierwszej połowie XVI wieku // Przegląd wshodni. T. III. Z. 3. 1994. S.454, 460, 466.

68. Sobczak J. Op. cit. S. 51; Tyszkiewicz J. Op. cit. S.20I, 222.

69. РК. С. 87, 89,91,94.

70. РК. С. 83.

71. РК. С. 72, 84.

72. Сб. РИО. Т. 95, № 3, 4. С. 68, 72. II.1509; 12.IX.1509.

73. Rasmussen K. The Muscovite Foreign Policy Administration during the Reign of Vasilii III, 1515—1525 // FOG. Bd. 38. 1986. S. 152—167.