Галина Уланова. Визит к Чехову

В Стокгольме установили памятник живому человеку — Галине Сергеевне Улановой. При открытии она стояла рядом с памятником и старалась не смотреть на себя в бронзе. Оказывается, в детстве она не хотела быть балериной. — Кем же хотела? — Моряком...

В 1983 году Галина Сергеевна побывала в Ялте, на Белой даче Чехова. Она отдыхала в санатории «Ай-Даниль». Ее секретарь позвонила мне и сказала, что Уланова еще не бывала в музее Чехова. Первая встреча должна была состояться еще в 1930-х годах — тогда Иван Семенович Козловский задумал провести в музее концерт с участием симфонического оркестра и Галины Улановой. Увы, не состоялось... Я, конечно, с радостью пригласил: на этот раз наверняка состоится.

Сентябрьский день выпал не солнечный, дождливый. Одета она была легко, зябко куталась в тонкий платок с золотой нитью; когда шли под дождем через сад, она накрыла платком голову — только седенькая челка над желтоватым лицом. При знакомстве бросилось в глаза, что ее лицо и фигура невелики, но значительны какой-то внутренней силой. В ней нет суеты и резкий движений; кажущейся эмоциональной нейтральностью она выбивается из общего экскурсионного фона. Дамы обыкновенно не дают досказать мысль до конца, их подзуживает желание услышать что-нибудь горяченькое про «Книппершу». Тут все иначе...

Я привел ее к скульптурному портрету Чехова, стоявшему раньше в центре литературной экспозиции. Автор — Н. Рукавишников. Чехов тут с лукавинкой, которая проскальзывала у него обычно при общении с женщинами... Она улыбнулась, сдержанно похвалила портрет и спросила, знаю ли я, почему знаменитый скульптор Михаил Аникушин до сих пор не закончил фигуру Чехова, заказанную для Москвы. Я, конечно, не знал. Слышал только, что Аникушин выиграл конкурс лет двадцать назад, но работу так и не представил. Галина Сергеевна рассказала, что Михаил Константинович лепил ее портрет у себя в мастерской, заполненной эскизами, и она заметила, что у аникушинского Чехова балетные ноги!

Очень интересное замечание! Позднее я близко познакомился с Аникушиным, и у меня появилась возможность составить собственное мнение. Оно оказалось поразительно схожим.

Я показал Улановой живописный портрет Антона Павловича работы В.П. Цветковой, замечательной ялтинской художницы. Валентина Петровна писала его прямо в кабинете Чехова на Белой даче. Консультировала ее Мария Павловна, в молодые годы неплохо писавшая маслом. Было это, дай Бог памяти, в 1946 году! Уланова мгновенно схватила главное достоинство портрета: Чехов как бы идет навстречу. Этому впечатлению помогает контраст светлого Чехова (он в белом костюме) и темного фона интерьера. А вот лицо... Ей бросилось в глаза, что у Чехова толстоват нос — нет тонкости в лице.

Заметил я, что ее трудно держать в русле и темпе моего рассказа, моего видения. Она цепко схватывает все, а не только то, на что обращает ее внимание экскурсовод. Интересна ее реакция на сопоставление Чехова и Бунина. О них заговорили в кабинете возле широкого низкого подоконника, на котором два друга-писателя читали газеты и обсуждали литературные дела. Лично мне подчеркнутый аристократизм Бунина казался позой. Вот Чехов — это наш... Я говорил об органической народности Чехова — народность у него и внутри, и снаружи. И дед его был крепостным крестьянином... Короче: «Все мы народ, и все то лучшее, что мы делаем, есть дело народное». Уланова, похоже, не разделяла моих соображений, но не стала спорить. Сама она родом их Петербурга. Мать ее была балерина. Очень сдержанно, но довольно твердо Уланова заметила: «Все же Бунин прекрасный писатель...»

Улыбается она так: сначала собираются лучики возле несмеющихся глаз, потом губы трогает сдержанная улыбка. Смеяться так, как смеются люди открытые — с хохотом, с закинутой головой, со сверканием зубов — так она не смеется. Во всем сдержанная сила. Об этом, кстати, пишут и другие собеседники Улановой. Она одержима работой, она ставит дисциплину и труд превыше всего. Ее кредо:

тяжело не от работы — «тяжело не выполнить то, что ты должен». И — фантастическое неприятие всего, что сопряжено со славой. Алексей Толстой назвал ее «обыкновенной богиней». Ее ответ: «Он пошутил». Ей ставят памятник при жизни — она в ответ: «Это не мне». — Как не вам? — «Это просто символ танца».

Глаза — с темными крапинками, зрачки узкие.

Об Ольге Книппер — стоя в ее комнате — сказала:

— Лучше бы ее не было...

О балете Майи Плисецкой говорить не захотела. Зато напарница сказала как бы вскользь: «Это не балет...»

О Михаиле Александровиче Чехове: «Странно, я никогда не связывала его с чеховской семьей».

В столовой я показал Улановой семейную посуду. В шкафу стоят хрустальные фужеры, из которых на свадьбе пили шампанское родители писателя. Что-то промелькнуло на лице Галины Сергеевны. Спутница сказала с некоторой растерянностью: «Ну вот, а мы, когда переезжали из Ленинграда, все старье оставили...»

Видно, не праздное любопытство привело Уланову в Дом Чехова. Не без задней мысли осматривала она обстановку, вдыхала атмосферу Белой дачи. Очевидно, возникали мысли и о собственной памяти, о том, что останется после нее...

В книге почетных посетителей осталась запись: «Все всколыхнулось — как причастилась. Г. Уланова. 1983».