«Третий Рим»

Уже с начала XV века Москва стала одним из крупных центров эмиграции для православных византийцев из захваченных турками регионов империи. К концу столетия в русской столице можно было встретить представителей множества аристократических греческих фамилий: Гаврасов, Палеологов-Ралосов, Ласкарисов, Комнинов, Траханиотов и других.

Как писал в прошлом веке известный крымовед Д. Струков, «древняя Русь имела постоянные сношения с туземцами Скифо-Таврии и с побережными пришельцами, а особенно с православным христианством в Тавриде, где князь Владимир получил св. крещение; и после, в дни гонений от генуэзцев и исламизма на туземных православных христиан, их владетельные князья и именитые бояре (фамилии: Ховрины, Головины, Третьяковы и другие) искали себе приюта под покровом Руси; потомки этих перешедших родов до сего времени служат русскому государству по примеру своих предков»¹.

Эмигранты из Византии привозили в Москву греческие святыни, пополняли монастырские библиотеки книгами. Невозможно переоценить их роль в формировании объединительной идеологии русского государства, а также огромное влияние на духовную жизнь.

Все эти семьи продолжали идентифицировать себя как «византийские», поддерживали отношения с родственниками и единоверцами в Османской Порте и еще долго жили надеждами на восстановление Византии.

В 1400 году в Москву прибыл уже известный нам Стефан Ховра с сыном Григорием. Встреченный с почетом великим князем Московским, он получил в удел подворье в Кремле и земли в окрестностях Москвы. Спорным остается вопрос о точном времени переселения в Москву готского князя. Иона Третьяков, потомок Стефана Гавраса и составитель генеалогического древа своей семьи, предполагает, что это случилось либо при великом князе Димитрии Донском, либо при его сыне и преемнике Василии Димитриевиче. В XIX веке у Головиных, происходивших от И.В. Головы-Ховрина, из поколения в поколение передавалось семейное предание, согласно которому Степан Васильевич Ховра приехал в Москву из Крыма в 1391 году, и великий князь Василий Димитриевич благословил его иконой Владимирской Божией Матери работы Андрея Рублева. А согласно родословцу XVII века из Российского государственного архива древних актов, князь Стефан очутился в Москве лишь в 1403 году.

Первые Ховрины не остались в долгу перед радушно встретившей их столицей растущей северной державы, на которую в греческом и южнославянском православном мире возлагались большие надежды по сохранению традиций православия перед наступающей волной тюрков-мусульман. В Кремле с Ховриными связано строительство первой каменной церкви Спаса на Бору; она просуществовала до последнего времени и хорошо видна на изображениях XVIII—XIX веков, хотя впоследствии, к сожалению, за ветхостью была разобрана.

В Сарайском подворье в Москве Ховрины построили небольшую часовню — точную копию «Октагона» — храма, руины которого по сей день сохранились за стенами мангупской цитадели.

Руины часовни в Сарайском подворье (Москва)

Развалины храма «Октагон» на Мангупе

С первыми представителями московской ветви семьи связано основание Симонова монастыря. О связях Ховриных-Головиных с монастырем свидетельствует запись на страницах Вкладной и Кормовой книги этой московской обители, дошедшей до нас в копии XIX века: «Григореи Ховра да жена его Агрепена начало учинили Симонову монастырю и церковь каменную болшую они воздвигли». Историки архитектуры относят строительство первого каменного собора Симонова монастыря к 1379—1405 годам.

В 70-х годах XIV века в селе Симоново на землях боярина Кучки появился небольшой монастырь с деревянной церковкой Рождества Богородицы. Основал его племянник знаменитого подвижника Сергия Радонежского — Феодор. Князь Дмитрий и святой Сергий хотели окружить Москву поясом из монастырей, которые должны были обеспечить ей двойную защиту — духовную от ратей «князя мира сего» и военную, став удобными наблюдательными пунктами за передвижением возможных врагов, походящих к столице по основным путям и дорогам.

Вскоре неподалеку от старого Симонова монастыря был основан новый, расположившийся на землях Стефана Васильевича Ховры, который принял здесь монашество под именем Симон. Центральный храм нового Симонова монастыря был посвящен Успению Богородицы. Эта каменная церковь, одна из самых больших в Москве, сооружалась на средства Григория Стефановича Ховры. Она стала фамильной усыпальницей Ховриных-Головиных: здесь были похоронены схимомонах Стефан (Симон) и сын Дмитрия Донского князь Константин Псковский, ее первый строитель — Григорий Степанович Ховрин.

Сыном Григория и Агриппины был Владимир Ховрин. «Устюжская летопись» сообщает нам, что он был великокняжеским казначеем. Подобно своему отцу, он активно занимался строительной деятельностью в Москве. В 1450 году, как свидетельствует Ермолинская летопись, «Владимир Григорьевич Ховрин, гость да и болярин Великого князя, поставил пред своим двором церковь кирпичну Воздвижение честного креста». Это самое раннее свидетельство о применении кирпича в московском строительстве.

По сообщению Никоновской летописи, перед своей смертью в 1473 году митрополит Филипп определил ответственными за возведение Успенского собора в Кремле В.Г. Ховрина: «Посем же начят о том же деле церковном приказывати Володимеру Григорьевичи) и сыну его Ивану Голове».

Ховрины-Головины, как и в XIV веке, продолжали заниматься торговлей, поддерживая тесные связи с Таврикой. Получая большую прибыль от торговых операций в Причерноморье, где их мангупские родственники контролировали важный порт в Каламите, Ховрины располагали большими средствами. Так, они оказали большую финансовую помощь Василию Темному в тяжкие годы его ослепления, заключения в Угличе, удачного бегства в Кириллов монастырь и победоносной борьбы с Шемякой².

Владимир Ховрин прослужил московским князьям Василию II и Иоанну III более сорока лет. Достигнув преклонного возраста, он удалился в Симонов монастырь, где принял постриг с именем Варфоломей и скончался в 1490 году.

У Владимира Ховрина было пятеро сыновей. Самый известный из них — Иван Владимирович Ховрин-Голова. Он был назван «Головою», потому что являлся крестником великого князя Московского. Он женился на дочери князя Даниила Холмского, прославленного московского полководца времен Ивана III, и положил начало роду Головиных, который в XVI—XVII веках выдвинул восемь окольничьих и шесть бояр³. Во время осады гурками Константинополя Иван Голова направился туда с помощью от русского государя.

«В Г453 году Великий Князь Василий Васильевич, узнав об осаде Константинополя Турками, послал дорогие подарки и значительную сумму денег Греческому Императору Константину, а Московский Митрополит Иоанн Патриарху Константинопольскому свои дары. Великий Князь не мог избрать в эту минуту лучшего посла, как крестника и боярина своего Ивана Владимировича, потомка Императоров Константинопольских. Время не сохранило послания Великого Князя к Императору; но писание Московского Митрополита уцелело. Митрополит пишет, что он готов посылать к нему, Патриарху, за Христову любовь, все что найдется у него: «Ныне, Господине, сын мой Князь Великий, послал к твоей великой святыне своего посла, человека честного, ближнего и приступного писанию, и что Господине у нас нашлось, то есмо, от веры, за духовную великую любовь, с тем же Великого Князя послом к тебе посылаю... Да что, Господине, твоей великой святыни тот Великого Князя посол Иван Владимирович, от Великого Князя и от нас, имет говорити, тому бы твоя великая святыня всему верил». Иван Владимирович прибыл в Кафу и с помощию Татар проник в осажденный Константинополь Турками, представил дары Императору и Патриарху, и был свидетелем взятия и опустошения Царя-града. Он как очевидец оставил трогательное описание взятия Царя-града Турками»⁴.

В честь Ивана Головина назван Головинский район в Москве. Изображенный на гербе этого района витязь в шлеме с кольчужной бармицей и есть Иван Ховрин-Головин. На склоне лет он постригся с именем Иосиф в Симоновом монастыре, которому пожертвовал щедрый вклад в виде нескольких икон с серебряными окладами и 20 рублей на отливку нового колокола.

Второй сын Владимира Ховрина, уже известный нам Иван Хозюк, погиб в Таврике во время осады турками Мангупа: «У Владимира сын Иван бездетен, ходил к Господню гробу молиться и убили его на поле татарове»⁵.

Еще один сын Владимира Ховрина, Иван Третьяк, стал основателем знатного рода Третьяковых. Четвертый сын Дмитрий, дипломат, казначей и, как свидетельствуют летописи, «большой боярин». Его внучка Дарья Владимировна Головина стала женой боярина Никиты Захарьерва (Романова). Она приходилась бабушкой Михаилу Феодоровичу — первому царю из династии Романовых. Ранее это родство оспаривалось, но теперь окончательно установлено в результате обнаружения точной даты ее смерти на надгробной плите, открытой недавно в Новоспасском монастыре: скончалась она в 1554 году, вскоре после рождения первенца — сына Феодора, впоследствии патриарха Московского и всея Руси Филарета, отца всенародно избранного царя Михаила⁶.

Ховрины и Головины долго сохраняли в своей семье греческий язык и византийскую самоидентификацию. Еще в середине XVI века, то есть спустя полтора столетия после Стефана Ховры, источники называли их мужами «грецкого рода, знатного и богатого»⁷.

Примечателен тот факт, что почти всё представители рода Гаврасов, перебравшиеся в Московское царство, оканчивали жизнь в монастырях. Один из Гаврасов-монахов был даже причислен к лику святых. Речь идет о Константине Гаврасе, чудотворце Угличском.

В 1472 году в Москву приехал Константин Гаврас, второй сын «князя Хазарии» Иоанна и Марии Асаны Палеологини. Он сопровождал Софью Палеолог в ее свадебной поездке в Москве, поскольку, как свидетельствует житие, приходился «родственником» или даже «дядей» невесты. Предполагается, что до 1460 года он жил на Морее. Там находилось в это время немало родственников его матери, которые группировались вокруг двора морейского деспота Дмитрия, женатого на представительнице рода Асанов. После падения Морей Константин, согласно «Житию», направился в Рим.

В середине 1470-х годов Константин удалился от двора и стал владычным боярином при архиепископе Иоасафе. Позже под именем Кассиан он постригся в монахи в Ферапонтовом монастыре у старца Филарета, который был как «ангел Божий».

Константин был продолжателем традиций исихазма. Годы его жизни почти точно совпадают с годами жизни одного из самых выдающихся русских исихастов Нила Сорского (1433—1508). По словам Г. Федотова, в лице последнего обрело «свой голос безмолвное пустынножительство русского севера», которое испытало на себе сильное влияние «православного Востока». Святой Нил побывал на Афоне и в «странах Царьграда», хорошо знал греческий язык, был прекрасно начитан в византийской мистической литературе, как это демонстрируют его послания.

Скит Нила Сорского находился всего в нескольких километрах от Ферапонтова монастыря, где подвизался святой Кассиан, и «лишившемуся родины и после долгих скитаний попавшему в далекий Ферапонтов монастырь [Кассиану] вполне естественно было войти в сношения с соседним подвижником, который сам путешествовал на Восток и изучал греческий язык наряду с уставами и обычаями восточных монастырей»⁸. Оба они были людьми образованными, начитанными и потому интересными друг другу.

В пространном списке Жития святого Кассиана автор упоминает два послания сорского пустынника к ферапонтовскому старцу. В первом — «Послании к брату с восточной страны» Нил разрешает вопрос, заданный ему Кассианом: «Как бороться иноку с искусительными помыслами?»; во втором — «Послании от божественных писаний во отцех ко скорбящему брату» он же утешает последнего «в скорбех, его посетивших».

В этих письмах святой Нил формулирует взгляды, легшие с основу духовного движения, известного как «нестяжательство», проповедуя полный отказ от мирского в пользу духовного: «Имея опыт искушения, разумеешь, сколько скорби и развращения имеется в мире сем мимоходящем, и сколько злодеяний сотворяет он любящим его, и как смеется он над посмертной судьбой работавших на него; кажется сладок, когда ласкает вещами, но впоследствии оказывается горьким. Ибо чем более [люди] стремятся стяжать мирские блага, тем более попадают под власть мира [сего] и тем более возрастают скорби, порождаемые им. И думают [они], что мир благ, но он благ лишь по своей видимости, а внутри же исполнен многого зла: но тем, кто имеет разум истинно благой, мир сей явно раскрывает свою сущность, да не возлюбят они мир».

Тесное общение с Нилом Сорским указывает на принадлежность старца Кассиана к школе безмолвия и «умного делания».

Увлеченный примером святого Нила, Кассиан решил основать свою обитель, уйдя из большого монастыря. Эта обитель получила название Учминской по названию реки, около которой она находилась. В ней было две церкви: каменная — Успения Пресвятой Богородицы и деревянная — Рождества Иоанна Предтечи.

Святой Кассиан пользовался большим уважением. Не раз за советом к нему приезжали князь Андрей Углицкий, брат великого князя Московского, и вельможные бояре. Преподобный Кассиан умер в 1504 году и вскоре после смерти был причислен к лику святых. В созданной им обители существовали легенды о том, что он спас монастырь во время Смуты XVII века. Когда в храм ворвались казаки, их встретил восставший ото сна святой Кассиан. Ужас грабителей был столь велик, что они рассеялись в разные стороны.

Русский исследователь Ф. Брун, посетив Учминский монастырь, основанный святым Кассианом, в конце XIX века сообщал, что у входа в монастырскую церковь находилась каменная плита с изображением двуглавых орлов и эмблем, напоминающих эмблемы мангупских правителей.

Несколько лет назад в Крыму, в находящемся близ Мангупа ските Преображения Господня, во имя святого Кассиана освящен один из приделов храма.

Но не только традиции византийского монашества принесли потомки государей Феодоро на Русь. Есть все основания предполагать, что именно они являлись авторами политико-эсхатологической концепции «Москва — Третий Рим».

Идея «Москва — Третий Рим» впервые была сформулирована монахом Спасо-Елиазаровского монастыря Филофеем в письмах к дьяку Мунехину и великому князю Василию Иоанновичу в 20-х годах XVI века. И по сей день богословы, публицисты и политики ведут неутихающие дискуссии вокруг этой идеи, но никто не отрицает ее колоссального влияния на становление государственной идеологии Московского царства.

В течение многих столетий эта концепция подвергалась сознательному искажению и примитивизации в рамках националистических, а впоследствии буржуазных идеологемм. Только в XX веке в работах Г. Флоровского и Н. Синициной было раскрыто подлинное содержание идеи «Третьего Рима».

Филофей писал свои письма в обстановке острого эсхатологического предчувствия. Падение Константинополя было воспринято большинством православных как исполнение слов Иоанна Богослова об окончании «тысячелетнего царства». Уже много позже князь Курбский напишет об этих событиях: «Яко разрешен бысть Сотона от темницы своей». Здесь прямая параллель с 20 главой «Откровения»: «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы» (Откр. 20:7).

В центре идеи «Третьего Рима» было учение о вечном «Ромейском царстве», царстве, куда Христос «вписался». По мнению Н. Синициной, это «не конкретное политическое образование или геополитическое понятие, но функция, лишенная единственной пространственно-временной характеристики»⁹. Отсюда мы можем проследить прямые аналогии с мифическим градом Китежем, легендарным Туле и другими архетипами.

Мысль о том, что «гражданином» этого царства является сам Христос (в момент рождения Христа в Римской империи по повелению Августа проводилась перепись), взята из сочинения византийского писателя Косьмы Индикоплова, который утверждал, что империя ромеев «причастна достоинству Царствия Владыки Христа», имеющем прибывать «до скончания века»¹⁰.

«Ромейское царство» не может погибнуть с падением Константинополя, но уходит в «пустыню» (Откр. 12:6). Именно так в восточном и западном богословии с XII по XIV век интерпретировался образ «облаченной в солнце жены», убегающей в пустыню от дракона¹¹.

Когда в 1204 году крестоносцы захватили Константинополь, византийская богословская мысль разработала идею «переноса империи» (translatio imperii). Империя из статичного государственного образования превратилась в странствующее Царство: «Царство или Град в скитании, пока не придет час бежать в пустыню». Эту идею развивали при дворах эпирских царей, трапезундских императоров. Но сам термин «Третий Рим» впервые применяется в Болгарском царстве, чья столица Тырново получила такое название в середине XIV столетия. В этом отношении несомненное влияние на формулу Филофея оказал «Хронограф» серба Пахомия, ученика болгарского патриарха-исихаста Евфимия Тырновского¹².

По мнению Филофея, главная причина падения греческого царства заключается в том, что его императоры изменили православию, перейдя в латинство. Тем самым была нивелирована сама идея «катехона» — «удерживающего».

В идее «Третьего Рима» в интерпретации Филофия нет ни тени политического национализма. Он не славословит ни Москву, ни русского великого князя. Наоборот, он предупреждает: «Приидет же день Господень, яко тать в нощи». «Третий Рим» — это не политическая программа, это метаисторическое задание. Филофей говорит, что со смирением и с «великим опасением» подобает блюсти и хранить чистоту веры и творить заповеди. Его слова о том, что Третий Рим стоит, «четвертому не быть» следует понимать не как империалистическую концепцию, а как предупреждение о том, что наступила последняя эпоха, последнее земное «царство», конец приближается¹³.

«Третий Рим» Филофея близок к образу Руси у Максима Грека: «Шествуя по пути жестоце и многих бед исполненяем, обретох жену, седящу при пути и наклонну имущу главу свою на руку и на колену свою, стонящу горце и плачущу без утехи, и оболчену во одежду черну, якоже есть обычай вдовам женам, и окрест беша звери, львы и медведи, и волци и лиси... Василие имя есть мне... Чесо ради при пути сем пусте седиши обступаема толь лютыми зверии? И она паки ко мне: пуст убо путь сей, о преходниче, окаянного века сего последняго образует...»

Кем был сам Филофей? «Человек я сельский, — говорит он о себе, — хотя и знаю грамоту, но еллинской науки не проходил, ораторских сочинений не читал, и с мудрыми философами в беседе не бывал».

Однако тексты его писем свидетельствуют как раз об обратном! В их составлении, несомненно, принимал участие человек универсально образованный, хорошо знакомый с византийским государственным и каноническим правом, трудами таких авторов, как Косьма Индикоплов, Александр-минорит, Евфимий Тырновский. И такой человек действительно подвизался в начале XVI века в Елиазаровом монастыре.

В семейном архиве графов Орошаковых в Каннах хранится уникальная икона священномученика Харлампия. Надпись на иконе упоминает ее владельца, или ктитора, Харлампия Гавраса, сына Александра, игумена Спасо-Елиазаровского монастыря Псковской епархии при великом князе Московском Иване III¹⁴.

Сама икона датируется концом XVIII века, но это, несомненно, копия более древнего изображения. Иконографические детали демонстрируют связь иконы с «Македонской школой» XIV века. Святой изображен в так называемой «угловой репрезентации» — обычной технике, которая использовалась для выражения монументальных и драматических решений. Доминирующие тона иконы — темные. Изображение поражает своим реализмом, характерным для византийского искусства XIV века.

Икона Святого Харлампия

В нижней части иконы помещена краткая надпись, рассказывающая о семье Гаврасов, основавших после захвата Константинополя латинянами государство Феодоро в Таврике, которое погибло под ударами турок при князе Александре.

Мы не знаем биографии Харлампия. Уехал ли он в Московское царство до трагедии 1475 года или бежал из разрушенного войной Феодоро? Так или иначе, с большой долей вероятности можно говорить о том, что Филофей (который становится настоятелем в середине 20-х годов XVI века) был непосредственным преемником Харлампия. Это предполагает не только знакомство между ними, но и духовное наставничество со стороны Гавраса.

Харлампий Гаврас является основателем российских дворянских родов Гавриловых и Харламовых-Орошаковых, которые сохранили память о своем крымско-византийском происхождении до наших дней.

Нет никаких сомнений и в том, что государи Феодоро пытались разработать концепцию «передачи империи» столице собственного государства. Вероятно, именно из бесед с Харлампием старец Филофей почерпнул идею «странствующего царства», которая позже получила оформление в его письмах к Мунехину. А быть может, и сам Харлампий избрал русского насельника выразителем своих идей. Большинство москвичей с подозрением и опаской относились к грекам, поселившимся в Московском царстве после падения империи, поэтому такой выбор был наиболее удачен. Голос исконно русского монаха звучал для царских дьяков приятней, чем голос грека-эмигранта.

Один любопытный факт из посланий Филофея свидетельствует в пользу нашей версии. Он объясняет падение Константинополя отречением от православия, принятием унии с Римом. В последние годы существования империи в Византии шла нескончаемая и бесплодная дискуссия между представителями двух церковных партий: сторонниками теории «экономии», поддержавшими унию и сторонниками «благочестия», категорически выступавшими против нее. Последние считали, что лучше погибнуть под турецкими саблями, чем предать веру отцов. Впоследствии именно в унии с «латинами» представители этого течения видели причину падения Константинополя. Иоанн Евгеник, близкий к мангупскому княжескому дому и посвятивший его членам ряд стихотворений, писал о том, что государи Феодоро были противниками унии и сторонниками идеи «благочестия». Этой же системой взглядов руководствовался и Филофей в своих посланиях.

Эсхатологическая концепция «Третьего Рима» так и не стала официальной доктриной молодого Московского царства, хотя и оказала колоссальное влияние на дальнейшую судьбу России.

История шла своим чередом. Эпоха Средневековья подходила к концу, приближалось Новое время. Эсхатологические проекты «последних византийцев» с их идеей христианского универсализма не устраивали московских государей, которым нужна была более простая национальная идеология для объединения русской земли. Во второй четверти XVI века на членов византийских семей и «заволжских старцев» — продолжателей традиций исихазма — обрушивается волна репрессий, знаменовавшая «отрыв от Византийского преемства, отречение от его творческого продолжения»¹⁵.

Строилась новая великая империя. История Византии завершилась. Для восточно-христианской цивилизации наступила эпоха Российского государства.

Список цитируемой и упоминаемой литературы

1. Струков Д.О. О древнехристианских памятниках в Крыму. — М., 1872. — С. 12.

2. Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в XIV—XV веках. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1957 — С. 156.

3. Соловьев С.М. Чтения и рассказы по истории России. — М.: Правда, 1989. — С. 744.

4. Несколько слов о роде греческих князей Комниных. — М., 1854.

5. Забелин И.Е. История города Москвы. — М., 1905. — С. 271.

6. Перхавко В.Б. «Купеческий» предок царя Михаила Феодоровича // Московский журнал. — 2002. — № 8.

7. Васильев А.А. Готы в Крыму // Известия Государственной академии истории материальной культуры. — 1927. — Т. V. — С. 281.

8. Горстка А.Н. Белый всадник (Повесть о св. Кассиане Учемском и его времени). — Мышкин, 2001. — С. 70—71.

9. Синицина Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции. — М., 1998. — С. 243.

10. Лурье В.М. Александр Великий — Последний Римский царь // Византиноросика. — Спб., 2003. — Т. 2. — С. 125.

11. Лурье В.М. Указ. соч. — С. 133—135.

12. Успенский Ф.И. Указ. соч. — С. 665.

13. Никульшин Д.А. Проблема превращения эсхатологической концепции монаха Филофея в идеологическую доктрину Московского государства // София: Рукописный журнал Общества ревнителей русской философии [Электронный ресурс]. Филос. фак. Урал. гос. ун-та. — Екатеринбург, 2002. — Вып. 4.

14. Family-Archive Oroschakow, Villa Oroschakow-La Brise, Cannes.

15. Флоровский Г. Пути русского богословия. — Париж, 1937. — С. 23.