Князья Мангупские в Османской империи

Весной 1513 года в Москву въехала торжественная процессия. Возглавлял ее дворянин Михаил Алексеев, посол великого князя Московского Иоанна Васильевича к султану Селиму. Московские посланники, возвращаясь домой, везли турецкие шелка, пряности и другие восточные товары. Но в Кремле больше всего ждали не заморских подарков, а султанской грамоты о мире и дружбе, которую должен был передать великому князю турецкий посол Феодорит Кемал.

Посланник Оттоманской порты, который ехал вместе с Алексеевым, носил титул князя Мангупского и был хорошо знаком византийским аристократам-эмигрантам.

Московское княжество нуждалось в дипломатических контактах с могущественным южным соседом, и обмен посольствами в первой половине XVI века был регулярным. Главную роль в турецких миссиях в Москву играли именуемые «мангупскими князьями» греки Кемал и Скиндер.

Государство Феодоро было разгромлено турками, и появление в летописных источниках мангупских князей спустя несколько десятилетий после этого события выглядит весьма странным. Был ли принадлежащий им титул обычной фикцией или за ним стояли реальные властные полномочия в подчиненном турками-османами Крыму? Исповедовали ли «мангупские князья» христианство или приняли ислам?

В историографии прочно укрепилась версия о том, что они были воспитаны в Константинополе потомками последнего государя Феодоро Александра, за которыми османская администрация сохранила этот почетный титул.

«Подобная политика, — пишет О. Домбровский, — была обычной для «блистательной Порты»: ее администраторы прекрасно учитывали обаяние знатного имени. Они умело использовали авторитет, которым в течение какого-то времени продолжали обладать представители местной знати среди народа завоеванной страны и в других землях»¹.

Однако внимательный анализ сохранившихся источников приводит нас к совершенно другим выводам.

Как отмечалось выше, малолетнего сына князя Александра отвезли в Стамбул, где еще в детстве он был «сделан турком». Княжич был жив в 30-х годах XVI века и находился в Константинополе, где встречался со Спандуитом. Между тем русские летописи называют османских послов в Москву «греками», то есть однозначно отождествляют их не с принявшими ислам ренегатами, а с носителями греческого языка и культуры. «Князья мангупские» поддерживали тесные контакты с представителями многочисленной греческой общины в Москве.

До прибытия в русскую столицу Кемал посчитал своим долгом уведомить об этом Георгия Траханиота, потомка древнего византийского аристократического рода, сторонника возрождения Византии. Сохранившийся текст письма ставит под сомнение мусульманское вероисповедание его автора: «Господине брате Георгие! От мене Камала, некогда зовомый Феодорит: послал есми к твоему господству племянника своего Мануила»².

Обращение посла к византийскому аристократу — «брат» — говорит о многом. Так обращаются друг к другу только христиане. Имя племянника Кемала не оставляет сомнений в том, что он был православным. Это сразу же перечеркивает версию о том, что османские дипломаты были выходцами из отуреченной ветви семьи Гаврасов.

По нашему мнению, предком упоминаемых в дипломатических документах московского двора «князей мангупских» мог быть «техур» — глава туркофильской партии в Феодоро, перешедший в лагерь турок и сохранивший за собой, таким образом, власть в княжестве. Именно за его потомками мог закрепиться в Османской империи титул князей Мангупских. Последние представляют собой яркий пример фанариотского семейства. Турецкие имена послов не должны вводить нас в заблуждение. Как мы помним, государи Феодоро еще в XV столетии часто имели два имени: официальное — христианское и тюркское — для бытового использования.

Не исключено, конечно, что подобно многим фанариотам, некоторые Гаврасы приняли ислам, чтобы облегчить себе продвижение по государственной службе. Однако не секрет, что омусульманившиеся фанариотские семьи часто поддерживали тесные контакты со своими родственниками-христианами. Так, члены влиятельной семьи Копрулу, из которой в XVII веке вышло сразу несколько великих визирей, никогда не прекращали контактов со своими христианскими кузенами из фанариотского княжеского рода Гикасов.

Гаврасы-фанариоты занимали важное положение во Вселенском патриархате в XVI—XVII веках^*.

Фанариотом, вероятно, был и посол султана Сулеймана Великолепного Скиндер (Александр), князь мангупский, посещавший Москву трижды — в 1522, 1524 и 1530 годах. Невольно уже после смерти он стал причиной репрессий против выдающегося византийского интеллектуала Максима Грека, который был обвинен, выражаясь современным языком, в шпионаже в пользу Турции. Одним из поводов для подобного обвинения стали тесные взаимоотношения Максима Грека и Скиндера в Москве. Кроме него, в переписке со Скиндером состоял и другой византийский монах: Новоспасский архимандрит Савва Грек, заключенный в тюрьму по тому же обвинению, что и Максим.

Детективная история с «турецкими письмами», сыгравшими столь зловещую роль в судьбе целого ряда московских подвижников благочестия, требует особого разбирательства, так как помогает прояснить политические взгляды последних князей мангупских.

Максим Грек, в миру Михаил Триволис (ок. 1475—1555) родился в греческом городе Арты и принадлежал к семье, весьма известной среди греческой и итальянской интеллигенции второй половины XV—XVI века. Род Триволисов был близок к последней правящей византийской династии Палеологов, один из предков Михаила-Максима был константинопольским патриархом. Сам Михаил учился в Италии, посетил Венецию, Падую, Флоренцию, Болонью, Феррару и Милан. В 1505 году удалился в Ватопедский монастырь на Афоне, где получил приглашение от великого князя Московского Василия Иоанновича прибыть в Москву для перевода священных книг.

Перед прибытием в Москву Максим Грек на длительное время останавливался в Крыму, где и могло произойти его знакомство с мангупским князем³. Впоследствии они тесно общались в Москве.

Максим был принят великим князем Московским и митрополитом с большим почетом. Первый труд его — перевод толковой псалтыри, сделанный при помощи русских толмачей и писцов — заслужил торжественное одобрение духовенства и «сугубую мзду» князя. Но домой по окончании труда, несмотря на просьбы Максима, отпустили только его спутников. Он продолжал трудиться над переводами, сделал опись книгам богатой великокняжеской библиотеки, исправлял, по поручению князя, богослужебные книги — Триодь, Часослов, праздничную Минею, Апостол.

Максим не мог остаться в стороне от русской общественной жизни. В конфликте между «иосифлянами», сторонниками «обрядового благочестия», и «заволжскими старцами», продолжателями традиций византийского исихазма, он твердо встал на сторону последних. В кружок, который группировался вокруг Максима в Москве, входили лидер «нестяжателей» князь Вассиан Косой и приехавший в Москву в качестве посла Оттоманской порты Скиндер. В беседах с этими людьми он обличал ханжество московских властей, грубое распутство и лихоимство, глубокое невежество и суеверие, с которыми он встретился в столице.

Это, так же как и контакты со Скиндером, решило его судьбу. Церковный собор 1531 года отлучил Максима от причащения святых Тайн и в оковах отправил в заточение в тверской монастырь. Здесь он провел более двадцати лет. Об освобождении его и отпущении на родину тщетно просили и Афонская братия, и патриархи антиохийский и константинопольский от имени целого собора и патриарха Иерусалимского. Безуспешны были также просьбы самого Максима, обращенные к Иоанну IV и митрополиту Макарию, который отвечал ему: «Узы твоя целуем, яко единого от святых, пособити же тебе не можем». Только незадолго до смерти ему разрешили посещать церковь, приобщаться святых Тайн и переехать в Троицкую лавру. В 1988 году Русская православная церковь причислила Максима Грека к лику святых.

В числе прочих прегрешений Максиму вменяли в вину контакты с турецким послом и предательство интересов Москвы. Такое обвинение было предъявлено после того, как нашли его письма к Скиндеру. Он порицал великого князя за то, что тот предал землю свою татарскому хану на расхищение, и предсказывал, что если на Москву пойдут турки, то московский государь из трусости обяжется или платить дань, или убежит. Скиндер должен был отправить это послание в Константинополь, в качестве важной депеши разведывательного характера.

Одновременно Максим с показательной настойчивостью писал письма Василию, предлагая ему освободить Константинополь и стать византийским императором.

Одним словом, вся деятельность Максима и Скиндера была направлена на разжигание конфликта между Московским царством и Оттоманской империей. Цель, которую они ставили, вполне очевидна: нарушить мир с султаном и спровоцировать военное столкновение, которое, как казалось фанариотам, должно завершиться изгнанием турок из Константинополя.

«Сам Максим вошел в прямые политические затеи в связи со своими мечтами (а может быть, на то у него было и прямое поручение) получить русскую помощь против турок, тогда как в Москве всячески домогались вечного мира и союза именно с турками», — пишет Георгий Флоровский⁴.

В этом отношении Максима и Скиндера можно назвать прямыми продолжателями дела митрополита Киприана, видевшего в Московской Руси, единственную силу, способную противостоять туркам. Конечно же, их идея была утопичной, поскольку Москва не была готова к войне с Турцией. Многоходовая интрига не удалась, а ее участники, среди которых были последние московские исихасты, поплатились кто жизнью, а кто, как Максим Грек, свободой.

Во времена Кемала и Скиндера православное население Таврики было весьма значительным. Турки-османы и крымские татары нуждались в его поддержке. Несмотря на то что Крымское ханство признало свой вассалитет от Османской империи, ситуация в последней четвери XV века была сложной. Большая Орда — осколок некогда грозной Золотой Орды — тоже претендовала на полуостров, и хану Менгли Гирею несколько раз приходилось бежать из отцовской столицы. Всё это заставило новых завоевателей искать союза с греческой аристократией и духовенством.

Христианское население Таврики получило такие льготы, о которых не могли даже мечтать жители других регионов Османской империи. Вполне вероятно, что в число этих льгот входило и широкое самоуправление так называемых «татских» общин в рамках несколько эфемерного, но сохранившего особый статус фанариотского «княжества Мангупского», просуществовавшего как минимум до второй четверти XVI столетия. Но и после того как в источниках перестают упоминаться имена мангупских князей, особый статус крымских христиан еще сохранялся в течение некоторого времени.

По законам Османской империи христиане не имели права носить оружие, их статус был закреплен как статус «райи» — безоружного стада, находившегося под личным покровительством падишаха⁵. Однако крымские «урумы» не прерывали традиций воинской службы.

В середине XVI века посол императора Священной Римской империи Бусбек встретил в Константинополе двух крымских готов, от которых узнал, что «их народ весьма воинственен, что он и поныне еще занимает многие области и что они предоставляют татарскому хану, когда есть в том нужда, 800 легковооруженных солдат». Бусбек также упомянул два административных центра таврических христиан — Мангуп и Скиварин⁶. Последний топоним историки связывают с Сюйренью — старинной крепостью в долине реки Бельбек.

Вероятно, в этих городах были размещены регулярные христианские воинские соединения, вооруженные огнестрельным оружием⁷.

Спустя сто лет после Бусбека эти воинские части еще существовали. Эвлия Челеби, посетивший Крым в 1666—1667 годах, свидетельствует о том, что крымские таты-христиане были превосходными стрелками из ружей⁸. В момент опасности в ханскую столицу «прибыло 200 прекрасных стрелков из ружей из Татского иля. Они расположились в центре прочным оплотом и встали наготове»⁹. Судя по всему, христианская воинская часть была ликвидирована только в XVIII веке, когда русские войска стали представлять реальную угрозу для Крымского полуострова.

В отличие от христиан Османской империи потомки феодоритов имели и еще одно преимущество. Они могли строить новые и восстанавливать старые церкви, что было запрещено законами Блистательной Порты.

Так, надпись 1587 года в церкви Святого Иоанна Предтечи в селе Бия-Сала в Верхоречье говорит о строительстве храма «рукою Константия, архиерея и настоятеля Готфии», и «старанием, помощью и иждивением господина Бината, сына Темирке»¹⁰.

Мартин Броневский, польский дипломат, посетивший в конце XVI века Мангуп, пишет о том, что в это время в городе находились две действующие церкви: Святого Георгия и Святых Константина и Елены. Нельзя сомневаться в том, что эти церкви были восстановлены после страшного пожара, опустошившего Мангуп в 1492 году. Несмотря на этот пожар, город сохранил значительную часть своего христианского населения. В 1520 году в нем проживало 188 мусульманских и 747 христианских семей, что примерно соответствует населению Балаклавы, но меньше, чем в Инкермане и Судаке.

С восстановлением города в конце XV века связана и еще она интересна эпиграфическая находка. Археологами на Мангупе была открыта строительная надпись, датированная 1502 годом¹¹. Надпись упоминает некоего администратора Цула-бея. Греческий язык, на котором сделана надпись, и сам текст заставляют предположить, что Цула-бей был христианином и занимал важную должность в бывшей столице Феодоро. Возможно, он являлся главой христианских кварталов города или даже фанариотским князем. Однако родовые гербы и эмблемы, характерные для строительных надписей времен расцвета княжества Феодоро, здесь отсутствуют, что неудивительно: независимая Крымская Готия канула в Лету. Ее правители в XVI веке могли претендовать лишь на то, чтобы быть налоговыми сборщиками султана и покорными исполнителями его воли.

О том, насколько унизителен был статус византийских аристократов на службе у турецких султанов, говорит судьба Михаила Кантакузина — потомка знаменитого императора Иоанна VI. Сначала он занимался закупкой для нужд дворца московских мехов, в 1575 году получил должность главного казначея, а в 1578 году по повелению султана он был удавлен.

Побывавший в Крыму в XVI веке польский посол Михалон Литвин был поражен картиной унижения православного населения. Он писал, что даже знатных греков «не уважают и ни во что не ставят их мусульманские владыки... [потомки] патрициев лишены чести и свободы, отданы в рабство, отвержены, потеряли свои права и платят поголовную дань магометанам, — горестно восклицал он. — А эти настоятели, некогда надменно презирающие церкви Божии, ныне презираемые сами и отверженные, пресмыкаются перед дикими татарами и турками. Города же ее [Таврики], о великих богатствах, гордыне, веселии и всяческой роскоши которых разносилась молва, ныне пришли в упадок и многие опустели, прочих же, сравнявшихся с землей, позабыты уже и названия; и властвуют ими уже не благородные христиане, прирожденные их властители, но языческий пришелец, не так давно освободившийся от рабства»¹².

Не исключено, что среди потомков греческих патрициев, «лишенных чести и свободы», были и члены семьи Гаврасов. По крайней мере, в списках турецких налогоплательщиков XVI—XVII веков («Джийзйе дефтер») значатся люди с этой фамилией¹³.

Правда, на первых порах положение христианских князей в Таврике не было столь уж плачевным. Так, достоверно известно, что враг османов князь Таманский Захария Гвизольфи (полугенуэзец, получеркес), сдавший в 1482 году свое владение Матрегу туркам и постоянно писавший в Геную письма с просьбой дать ему денег на продолжение антитурецкой борьбы, нашел прибежище при дворе крымского хана Менгли-Гирея. Последний оставил за ним княжеский титул и, видимо, выделил ему в полное владение черкесский город на Кубани Копу. В числе других крымских князей он упоминается в литовских «поминках» конца XV века.

Генуэзская община также на некоторое время сохранила автономию в рамках Крымского ханства. «Когда турки отобрали у генуэзцев Каффу... часть их была увезена в Константинополь, а часть бежала в Черкесию. Иные же остались при дворе хана, даровавшего им селение, называемое Сивурташ, то есть остроконечный камень, которое до сих пор существует и заметно издали. Хан дал им также бея той же национальности, назвавшегося Сивурташ-беем. Хан очень дорожил ими и отправлял их в качестве послов в Польшу и другим христианским государям; сделал их всех спагами, то есть придворными дворянами, избавил их от уплаты податей, десятины и прочих налогов, обязав только сопровождать хана на войну. Со временем бей перешел в магометанство, многие последовали его примеру»¹⁴.

Ликвидацию мангупского княжества, а затем и остатков христианской автономии в Таврике можно объяснить ассимиляционными процессами. Турецкие переписи демонстрируют резкое сокращение христианского населения в Крыму. Многие христиане принимали ислам, получая, таким образом, статус полноправных граждан. Так, в 1520 году греки составляли 15% населения Кафы, мусульмане — 34%, армяне — 44%. За двадцать лет количество греческих семей уменьшилось на 5%, тогда как количество мусульман выросло на 15%¹⁵.

Другая причина кроется в изменении геополитической ситуации. С XVII столетия главным врагом Крымского ханства становится Московская Русь. Православные подданные из потенциальных союзников, какими они были в войне с татарами Большой Орды, превращаются в «пятую колонну». В этом столетии мы уже не встречаем в исторических источниках имен христианских князей, «господ» или других администраторов. Место ушедшей в небытие старой аристократии занимают церковные иерархи. Как свидетельствуют документы, в XVII веке они являются главами православной общины Готии и отвечают за сбор налогов перед султаном¹⁶.

Несмотря на гарантии свободы вероисповедания и безопасности, которые продолжают даваться христианам турецкими фирманами, жизнь их становится все хуже. Не избегали преследований и произвола со стороны турецкой администрации не только простые крестьяне, но и представители духовенства. Так, в 1652 году был низложен митрополит Готии Анфим, а его место занял иерарх по имени Давид. Волна репрессий нарастает в следующем столетии.

В 1725 году митрополит Готский Гедеон и с ним другие христиане были приговорены к смерти за государственную измену. Их спас иеромонах Даниил, который принял на себя обвинение и был повешен за них. В 1730 году в Кафе иеромонах Никифор, оклеветанный неким армянином, был понуждаем татарами отречься от веры. Не покорившись их воле, он, после различных жестоких мук, повешен был на дереве и таким образом принял венец мученический 12 марта. В 1759 и в 1770 годах пострадали от татар за веру отрок Евстафий и эконом митрополита Готского Давид¹⁷.

Но даже в эти тяжелые времена крымские христиане сохраняли память о своей поверженной родине. Когда в 1737 году войска фельдмаршала Миниха и генерала Ласси совершили рейд в Крым, на составленной им карте на месте Мангупа значилось Tudeoru Dominato — деспотство или господарство Феодоро¹⁸. Разумеется, узнать об этом древнем названии Мангупа они могли только от местных греков.

Интересно, что после присоединения Крыма к России и выселения таврических христиан в Приазовье русские исследователи не знали о связи Феодоро и Мангупа, и споры о том, где размещалась известная по письменным источникам столица феодоритов, продолжались в течение целого столетия.

Государство Феодоро, чьи правители мечтали стать преемниками Византии, кануло в Лету. Но история распорядилась так, что последние феодориты принесли наследство погибшей державы в далекую Москву.

Примечания

*. Самые известные из фанариотов-Гаврасов — Кирилл и Михаил Гаврасы. Михаил Гаврас был членом комиссии из представителей греческой аристократии, которая вела переговоры с Оттоманским правительством о сокращении «пешкеша» — налога, уплачиваемого каждым вновь избранным патриархом в годы, когда патриарший престол в Константинополе занимал Иоасаф II (1555—1565). Кирилл Гаврас с 1604 по 1606 г. был Великим скифилаксом Великой церкви в Константинополе, а с 1606 г. занимал должность Великого хартофилакса (хранителя документов Вселенской патриархии).

Список цитируемой и упоминаемой литературы

1. Домбровский О, Махнева О. Столица Феодоритов. — Симферополь, 1974. — С. 90.

2. Кеппен П. Указ. соч. — С. 283.

3. Obolensky D. The Byzantine Commonwelth.—L., 1971. — P. 280.

4. Флоренский Г. Пути русского богословия. — Париж, 1937. — С. 22.

5. Hugh Seton Watson Nations and States: An Enquiry into the origins of Nations and the Politics of Nationalism. — Westview Press, Boulder. — Colorado, 1977. — P. 110—117.

6. Vasiliev A. Goths in Crimea. — Cambridge, 1936. — P. 214.

7. Гайворонский А. К вопросу о христианских подразделениях в армии Крымского ханства // Бахчисарайский историко-археологический сборник. — Симферополь, 2000.

8. Челеби Эвлия. Книга путешествий. — Симферополь, 1996. — С. 79

9. Челеби Эвлия. Книга путешествий. — Симферополь, 1996. — С. 115.

10. Кеппен П. Крымский сборник. — Спб., 1837. — С. 41—42.

11. Соломоник Э.И., Белый А.В. Утерянная и вновь открытая Мангупская строительная надпись // Нумизматика и эпиграфика. — 1984. — Т. 14. — С. 170—175.

12. Литвии М. О нравах татар, литовцев и москвитян. — М., 1994. — С. 66.

13. Из Османской налоговой ведомости XVII века // Греки в истории Крыма. — Симферополь, 2000. — С. 283—290.

14. Эмиддио Дортелли д'Асколи. Описание Черного моря и Татарии. — Одесса, 1902. — С. 33.

15. Греки в истории Крыма. — Симферополь, 2000. — С. 30.

16. Хартахай Ф. Христианство в Крыму: Посвящ. незабвенной памяти Игнатия, митрополита Готии и Кафы // Гос. публ. ист. б-ка России. — М., 2003. — С. 36—40.

17. Серафимов С.А. Крымские христиане на северных берегах Азовского моря // Херсонские епархиальные ведомости. — 1862. — Ч. 5. — С. 145—177.

18. Герцен А.И. Крепостной ансамбль Мангупа // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. — Вып. 1. — Симферополь, 1990. — С. 93.