К. Жуков. «Заметки в пути на южный берег Крыма»

Плавание по р. Днепру, из Киевской губернии, от местечка Ржищев

• Город Кременчуг
• Город Екатеринослав
• Местечко Никополь
• Город Херсон

На Черном море:

• Город Одесса
• Город Севастополь

Монастыри:

• Херсонский
• Георгиевский-Балаклавский
• Инкерманский
• Город Балаклава

Южный берег Крыма:

• Алупка, имение Князя Воронцова
• Город Ялта
• Деревня Алушта
• Город Симферополь
• Город Бахчисарай

В мае месяце в Петербурге начинается необыкновенное движение. На реке Неве большие лодки, а на улицах возы увозят мебели и всякие предметы домашнего комфорта. На берегу Васильевского острова дымятся заграничные и финляндские пароходы. На железных дорогах увеличивается число отъезжающих из Петербурга. Понятно, что большое число жителей спешит уехать из города.

Нельзя удивляться такому переселению при наступлении теплых дней. После восьмимесячного затворничества всякий, имеющий какие-либо средства, если только не связан исключительными обязанностями, уезжает на дачу, в деревню, за границу.

В последнее время путешествие за границу для образованного общества сделалось какою-то болезнью, излечимою только при осуществлении желания уехать во что бы то ни стало, хотя бы с подрывом средств, необходимых в будущем. Потому во всяком кружке, имеющем претензию принадлежать к образованному обществу, как бы ни был мал этот кружок, всегда окажутся лица, бывшие или бывавшие за границей. Между тем очень мало лиц, которые путешествовали по России и могли бы рассказать об ее богатствах и разнообразии. Здесь ясно, с одной стороны, неукротимое увлечение, а с другой — поражающее равнодушие.

Если нельзя допустить, что в России нет замечательных местностей для любопытства и для лечения, то равнодушие к путешествиям по России не значит ли, что здесь нельзя путешествовать удобно и дешево?

Чтобы разрешить этот вопрос, по возможности, постараюсь рассказать, как мне, выезжавшему из Петербурга только в Москву, случилось съездить на южный берег Крыма.

16 июня 1864 года я отправился в путь. Пролетев по железной дороге до города Острова, Псковской губернии, я проскакал на почтовых до Киева и потом в Васильковский уезд, Киевской губернии. Прожив здесь до 12 июля, я поехал в местечко Ржищев, на берегу р. Днепра, чтобы на пароходе доехать этою рекою и Черным морем на южный берег Крыма.

Не знаю, богаты ли петербургские книжные магазины путеводителями в эту очаровательную часть Крыма? Но на пути я не нашел печатных указателей. Заметки г. Шевелева, изданные в 1847 году, в 23 странички в 16 долю листа, очень кратки, хотя и за них надобно благодарить, тем более что в них есть исторические указания. Конечно, есть ученые сочинения о Крыме; но путешественник, без ученой цели, ищет других подробностей. Между тем рассказы встречных лиц были различны, что зависело от взгляда. Одни уверяли, что нас ожидает голодная смерть, другие — что надобно иметь при себе все, в чем нуждается человек, привыкший к некоторым удобствам жизни, третьи, напротив, успокаивали, доказывая по опыту, что можно найти все нужное — были бы деньги.

Полагая, что не один я буду в таком сомнительном положении, — что особенно затрудняет при странствовании семейно, как то было со мною, — решаюсь описать свою поездку на южный берег Крыма, с целью разъяснить для многих вопрос об удобстве или неудобстве поездок по России.

О пути из С.-Петербурга до Киева не буду говорить подробностей, потому что проезд по железной дороге и по почтовым трактам не требует объяснений. Карета катилась по гладкому, прекрасному шоссе, и в лошадях не было недостатка. Правда, что лошади часто попадались измученные от перевозки почтовых дилижансов, беспрестанно снующих по дороге, но все же эти бедные животные не отказывались служить, а я не имел претензии скакать очертя голову. Бедные почтовые лошади! Если верование о переселении душ в животных может иметь осуществление, то, по мнению моему, самые бедные души будут те, которые переселятся в русских почтовых лошадей. Не буду говорить и о том, с каким удобством можно доехать на пароходе Днепровского Общества Пароходства от Киева до м. Ржищев, что составляет один переезд, потому что я начал путешествие по Днепру от м. Ржищев. Начну с отъезда моего от этого местечка.

12 июля 1864 года, в 12 часов пополудни, я сел на пароход «Днепр», в местечке Ржищев, графини Дзялынской, по прибытии этого парохода из Киева. Пароход «Днепр» не совсем приспособлен для удобства пассажиров, что особенно испытывают дамы, которым отведены очень малые каюты. Правда, что при невозможности, по известной высоте воды в р. Днепре, сделать пароход длиннее, шире или выше ни на один вершок, как о том говорят, нельзя и требовать особых удобств. Но как пароход останавливается на ночь у берега, на котором негде приютиться, и потому необходимо ночевать в каюте, то мне кажется, что Днепровское Пароходное Общество очень бы обязало пассажиров 1-го и 2-го классов, сделав выдвижные постели при тех скамьях с подушками, какие ныне служат единственными прибежищами, в каждом классе недостаточными для мужчин, если их более десяти, а для дам и того менее, или же иметь на пароходе несколько складных спальных кресел. Что касается кушанья, то можно получать все необходимое в буфете парохода, но по принятой для пароходов высокой цене. Не худо иметь при себе свой чай и сахар, дорожный несессер и белье для утреннего туалета и умыванья.

Говорят о заметном обмелении реки Днепра. Со стороны главного управления путей сообщения оказано было значительное пособие на очистку этой реки от камней, но работы не достигли цели. Камни взорваны неглубоко, и хотя не видно верхушек камней, но они остались на местах, покрытые водою, что делает их опаснее. Практические люди говорят, что, потревожив камни в порогах между Екатеринославом и Никополем, усилили тем обмеление реки.

Пароход отапливается дровами. Известно, однако ж, что на пути пароходства находится местечко Смела графа Бобринского, где, или около, имеются богатые угольные копи, испытанные и отапливающие сахарный завод графа. Во время пути с парохода постоянно опускается лот или палка, конец которой окрашен в разные цвета. Иногда пароход неожиданно останавливается в виду мели, образовавшейся случайно и не бывшей известною. Наносы песку образуют такие мели. В некоторых местах каржи, замечаемые по особым струям на поверхности воды, опасны для пароходов. Под каржами здесь известны деревья, оторванные от берегов и останавливающиеся под водой. Дно парохода «Владимир» было вырвано такою каржею. Казалось бы, что инженерам следует не столько трудиться над взрывом камней, что не достигает цели, сколько очищать реку от каржей. От них пароходы не могут идти ночью, что удлиняет время и увеличивает неудобство.

На пароходе общество было смешанное. В самом начале нашего плавания пошел дождь. Пассажиры 1-го и 2-го классов спрятались в каюты, а бедный 3-й класс на палубе испытывал всю тягость своего открытого положения. Но, как видно, пассажиры этого класса привыкли к тому. Я заметил даму, одетую очень просто, которую звали капитаншей. Она, под проливным дождем, прикрытая крошечным зонтиком, курила из трубки с длинным чубуком, выпуская клубы дыма. Тут же были и другие женщины, курящие папиросы. Ничего нельзя сказать против этого, если курение облегчает страдание и, может быть, предупреждает болезнь. Проехать 300 и более верст под дождем, проведя на палубе полторы сутки, нелегко. На пути пароход останавливается для высаживания пассажиров или же принимает новых. Появление новых лиц оживляет общество. Таким образом, мы останавливались у м. Черкас[с]ы, у гор. Канева, а также Крылова, прежде Городище. Нам встречались большие мачтовые лодки с кладью, называемые здесь берлинами.

Выехав из Ржищев, как сказано, в 12 часов пополудни, мы приехали, на другой день утром, в гор. Кременчуг. Имея время до следующего дня, мы перевезли вещи на другой пароход, называемый «Кременчуг», что необходимо сделать своими заботами на извозчичьих дрожках или телеге, не надеясь на содействие пароходной конторы, которая не приготовила для того ни людей, ни лошадей, ни лодок. Хотя прислуга парохода и вызывается перевозить, но мы едва не утонули в дрянной рыбачьей лодке и очень сожалели, что доверились перевозчикам; причем оказалось возможным доплыть только до разводного Днепровского моста, который не был разведен, и потому все же понадобилось нанимать лошадь, а самим переходить берегом, по колено в песке. Нельзя не протестовать против такого равнодушия дирекции Днепровских пароходов к удобствам пассажиров, с которых берут хорошие деньги. Нет, мы во многом отстали от иностранцев в этом отношении, и, по мнению моему, никакое возражение дирекции не может быть основательным. Кассир сказывал, что будто бы был заведен перевозный экипаж, но что не было охотников ездить в нем или перевозить клад; но такое слабое сочувствие публики, вероятно, от того последовало, что и здесь назначили цены очень высокие.

Кременчуг — очень правильно построенный торговый город. Здесь хорошие гостиницы: Юг и Петербург, много магазинов и лавок, несколько церквей, театр и сад. Мы обедали в гостинице Юг, содержимой помещиком Хорват. Во время обеда мы услышали песни и увидели на улице свадебную процессию. Впереди приплясывала женщина с огромнейшей искусственной розой в руке. За нею шли колонною поющие девицы и женщины, которые также приплясывали. За ними шли новобрачные. Вид их был скромен, и казалось, что они вовсе не принимали участия в этой кутерьме. Эта выставка новобрачных очень странна в большом городе, и можно прекратить обычай, не соответствующий важности св. Таинства.

После прогулки по городу мы решились не останавливаться в гостинице, а ночевать на пароходе, чтобы не опоздать, потому что пароход из Кременчуга в Екатеринослав отходит в 7 часов утра. К сожалению, мы нашли, что пароход «Кременчуг» еще менее удовлетворяет привычкам к удобству, но как мы испытали уже на пароходе «Днепр» и приобрели опытность, то здесь, может быть, в ущерб удобств наших спутников, поместились недурно. Наши дамы жаловались на тесноту, потому что для них назначена каюта столь маленькая, что никакая опытность не может приспособить ее к ночлегу.

Погода была прекрасная, и мы, проехав до Кременчуга мимо высокого Днепровского берега, очень разнообразного, были восхищены видами, ясным небом, чудесною зеленью. Удаляясь все южнее и южнее, чувствуешь, что здесь уже не наше северное солнце. Окружающие лица по преимуществу брюнеты. Около слышатся звуки языка малой России или высыпается мелкая, дробная речь грязненьких Евреев. Утром очень занимали нас Евреи на молитве, в белых полосатых мантиях, надетых на голову, с кожаным ящичком на голове, хранилищем заповедей. Они усердно читали молитвы, которые прерывали, если встречали вопросы. Я даже заметил некоторых смеявшихся между собою и потом принимавших снова вид благоговейного сосредоточения мыслей. Из-под мантий взглядывали сапоги столь грязные, что нельзя было смотреть на них без отвращения. Мне показывали из числа таких нерях людей богатых.

Пароход останавливался у города Верхне-Днепровска, который висит на обрывистом высоком берегу, что очень нравится. В 4 часа пополудни пароход останавливается у г. Екатеринослава. Отсюда переезд до Никополя сухим путем, потому что на этом пространстве пороги на Днепре не позволяют продолжать плавание.

Итак, мы в Екатеринославе, губернском городе обширной губернии. Въезжая в него от пристани, видны довольно хорошие улицы, приличные дома, сады, бульвар. Здесь большой рынок и много магазинов, но по преимуществу еврейские лавки. Здесь же дворец князя Потемкина, где он принял императрицу Екатерину II. Вообще, город обставлен недурно, как и многие губернские города России, но, сказать правду, улицы города, на которых должны быть большие осенние и весенние грязи, и снующие везде грязные Евреи, — все это не должно быть привлекательно в другое время. И мы скоро начали скучать, хотя вечер был прекрасный, небо ясно и воздух чистый, приятный. Мы остановились в гостинице Морозова, довольно чистенькой на вид, но не лишенной общих недостатков русских гостиниц. В Екатеринославе есть еще большая гостиница Петербургская.

Надобно было взять билеты в дилижанс, чтобы следовать до Никополя. Дилижанс имеет 6 мест 1-го класса, столько же 2-го и 2 места 3-го класса. Содержит его какой-то итальянец под покровительством Русского Общества Пароходства и очень исправно доставляет пассажиров в Никополь, откуда продолжается плавание по Днепру на пароходе этого пароходного Общества. Дилижанс переезжает пространство в 110 верст. Места в этом огромном экипаже довольно удобны, хоть и можно назвать их, как назвал один из наших спутников, компактными. Выезжая из Екатеринослава в 9 часов утра, дилижанс приезжает в Никополь в те же часы вечером, если дожди не портят дороги.

На этом пути вы чувствуете под собою гладкую, привольную степь. Какой простор пред вами, как приятно отдыхают глаза на бесконечной зелени. Солнце начинает заходить и окрашивает даль красноватым светом, отблеск которого рисует пред вами длинные нити телег, движимых мерно невозмутимыми волами под управлением невозмутимых чумаков. Еще несколько расстояния, и уже пред вами чумаки на покое. Свет закатившегося солнца сменяется светом от разложенных чумаками здесь и там костров. Вы видите строго-добрые лица рослых хохлов, варящих кашу, или где-нибудь группу цыган, прикочевавших сюда в бесцельном своем странствовании. Какое-то невыразимое спокойствие налетает на душу. Спутники менее говорят, как бы под влиянием впечатления, а между тем южная ночь распространяет свою ароматную мглу и нежит. Ни малейшего шума в воздухе.

При такой поэзии переезда в Никополь необходимо, однако ж, запастись провизией на дорогу. Здесь имеются одни еврейские корчмы, где немногие находят для себя кушанье по вкусу. Странно! Еврейка подает вам молоко, яичницу, и, как кажется, все это чисто; но вы не можете победить мысли о неизбежной еврейской неопрятности, и едите, и пьете с предубеждением, что очень портит аппетит, возбуждаемый степным воздухом.

По приезде в местечко Никополь мы перешли прямо на пароход Русского Общества «Князь Барятинский», очень хороший и большой. Он приготовлялся для моря, но на пути чрез океан переломился, и здесь свинчен, так что, ходя по палубе, видите над собою громадные железные связи, обезобразившие пароход. Нужно испытать, чтобы понять, какое приятное впечатление делает этот пароход после плавания на малых пароходах Днепровского Общества. Здесь капитан встретил нас с любезностию и, подав руку дамам, провел их сам в каюты. В кают-компании горят лампы, и их матовый свет освещает изящную отделку каюты и сервировку стола. Содержатель буфета — итальянец Антонио или Анжелини, что-то в этом роде, — вежливо предлагает хорошо приготовленные блюда. Постели с чистым бельем, и, просыпаясь утром, можете умыться с мылом и чистым полотенцем от парохода, не имея нужды раскрывать своих чемоданов. Выходя на палубу и зная, что везут уже к Херсону, чувствуем удовольствие от сближения с целью поездки. С углублением южнее встречается более южных лиц, и общество вообще делается разнообразнее. Начинают поговаривать об Одессе, о Крыме, на столе уже крымские вина — если желаете иметь их. Берега Днепра песчаны и лишены прежней высоты, где, хотя и с одной стороны, так красиво были разбросаны города и деревни и где было так много бархатистой зелени. Хотя наносные пески образовали группы островов, но высокий берег Киевской губернии остался далеко назади. Здесь природа мертва, хотя над вами ясное небо и солнце. Зато более и более является южного колорита в лицах.

Пароход двинулся рано утром. На нем отправляли рекрутов, и на берегу слышны были завыванья жен и матерей, что немного испортило впечатление. Но вот мы плывем далее и далее. Миновав Большие и Малые Гирлы, имения князя Воронцова, останавливаемся у города Берислава, в древности Турецкая крепость. Город висит на берегу. Говорят, что здесь несколько лет назад было небольшое землетрясение и что начальник города, донося начальству об этом происшествии, выразился так: «что город Берислав постигло землетрясение, но что оно мерами полицейскими приостановлено». Очень наивно, если рассказ справедлив.

Вот и Херсон, которого, однако ж, не видно при темноте южного вечера. Но утешьтесь, потому что увидите его на возвратном пути, если не изберете другой дороги. Херсон город большой, недурной, но пыльный. На так называемом бульваре, очень небольшом, похожем на наши петербургские скверы, памятник князю Потемкину-Таврическому. Он изображен стоящим в рыцарской броне, у ног шлем. Едва ли это вооружение идет мужу века, в который кольчуга заменилась тканью. Мне понравилась лаконическая надпись с одной стороны: «Князю Потемкину, Новороссийский край» и очень не понравилась с другой, где на латинском языке выписаны разные чины, и в том числе губернатора, какого-то д[ействительного] ст[атского] советника, при котором сооружен памятник. Как бы ни было, но приятно видеть выражение признательности людям, которым принадлежала инициатива какого-либо великого создания. Базар здесь некрасив, Гостиный Двор — как везде. На Главной улице большие иностранные магазины. Здесь, кажется, преобладает еврейское мастерство. Безграмотность на вывесках поразительна. Тротуары недоступны для пешеходов. В сырое время улицы должны быть грязны.

По приезде в Херсон, вечером, мы перешли на пароход «Язон», того же Русского Общества. Но здесь нет уже ни предупредительной любезности, ни комфорта. Хорошо отделанная кают-компания служит и спальней для пассажиров, где койки расположены одна над другою и где в дамской каюте так же тесно, как и на днепровских пароходах. Белье на посте-лях почему-то потеряло белизну, хотя положение пароходов одинаково. Прислуга груба. Вероятно, капитан мало обращает внимания. Палуба загромождена товарами, что отчасти радовало меня как признак торгового оживления. Словом сказать, не в обиду Русскому Обществу Пароходства, по какому-то недоразумению здесь принимают вас не за пассажира, а за тюк товарный, с того разницею, что для последнего стараются найти удобнейшее помещение и охранить товар от сырости и других неудобств, а вас предоставляют собственной заботе. Да простит мне дирекция Русского Общества за истину! Я не могу не сожалеть, что мною испытаны на пароходе «Язон» вопиющие неудобства, в особенности на возвратном пути, когда понадобилось провести около 5 часов на грязной палубе, впотьмах, в ожидании парохода «Князь Барятинский», случайно запоздавшего. Чтобы выпросить фонарь для палубы, я был в буфете, на кухне, около трюма, везде, где только подозревал присутствие лиц, причастных к пароходу, но везде получил отказ, а без фонаря нельзя было иметь свечу. Предлагали спуститься в каюту, но там, по несчастному забытью, постели не очищались, не выколачивались со времени основания парохода, и известные насекомые, в буквальном смысле слова, выгоняли на палубу. Я убежден, что капитану «Язона» переданы жалобы пассажиров (капитан был в отсутствии) и что теперь имеется на пароходе «Язон» фонарь и постели вычищены. 18 августа 1864 г. — день памятный, в особенности для одного из пассажиров, упавшего в темноте в трюм и переломившего руку.

Оканчивается Днепровское плавание. Мы уже на пути от Херсона к Одессе. Показались воды Днепровского лимана. Эта вода реки смешана с водою Черного моря. Вот и самое море, зелено-изумрудное, в котором играет солнце. Легкая зыбь на поверхности. Вдали — Кинбурнская коса и Очаков, когда-то знаменитая Турецкая крепость.

Наконец, вот и Одесса. Спешим сойти с парохода. Кипучая деятельность практической гавани; высящийся великолепный город, раскинутый на большом пространстве; звон церковных колоколов; свист паровоза Парканской железной дороги; появление лиц разных наций, белых одежд и тюрбанов на шляпах — все это вместе с множеством кораблей в карантинной, военной и Практической гаванях составляет приятное, занимательное зрелище для путешественника, который имеет намерение побывать в Одессе. Прекрасные извозчичьи дрожки перевезли наши вещи в город. Мы были в гостиницах: Лондонской, Российской, Новороссийской и Петербургской. Последняя на берегу, у самой лестницы, ведущей к морю и к купальням, у монумента Дюка де-Ришелье. Здесь играет музыка и собирается на бульваре множество гуляющих. Посему мы предпочли остановиться в Петербургской гостинице.

Тотчас по приезде я отправился купаться. Отведенное для купанья место разделено на 3 отделения: мужское, женское и для школы купанья. Для раздевания удобные комнатки. Цена 1-го класса — 10 коп. с человека, но, вероятно, есть билеты абонементные. Вхожу в воду. Передо мною отдаленный берег Пересыпи; в стороне маяк; вдали безграничный горизонт неба. Море ласкает своими волнами. Дно чистое, и вода средней теплоты. Повторяя купанья, я свыкаюсь с морского водою; меня восхищает прибой, который, неся к берегу волны, окачивает меня своей пеной. Я чувствую постепенные удары воды в грудь или спину, что укрепляет тело. Для слабогрудых это купанье вредно. Мужчины купаются без церемоний; только некоторые, вероятно, из бывавших в Остенде или Биаррице, — где купанье общее с дамами, — соблюдают и здесь не вполне, но некоторые французско-светские приличия. Они погружаются в воду с перевязками и тем напоминают жителей Сандвичевых островов. Но в дамской купальне только в[о] 2-м классе появляются купающияся au naturel. В 1-м же классе все дамы в капотах — что, я думаю, лишает тело полного впечатления. После нескольких купаний начинается на всем теле зуд, иногда нестерпимый, появляется сыпь, а у некоторых прыщи, лопающиеся и извергающие материю. Говорят, что все это служит доказательством большего или меньшего действия морской воды, и тот, кто не испытывает такого действия, или не имеет восприимчивости, или совершенно здоров, или же, в случае болезненности, должен обратиться к другому роду лечения. Действительно, у всякого своя природа. После купанья чувствуется некоторая сонливость, ослабление. Но все это не вредно, а показывает действие воды, что должно возбуждать большую и большую решимость продолжать купанье. Кроме купанья в море, на берегу устроены теплые ванны из той же воды, в особом доме, цена от 30 до 50 коп. Меньшей цены ванны не хороши, потому что ванна в темном закрытом углу, где пар, не имея выхода, делает воздух невыносимым. Теплые ванны служат исключительным средством для некоторых болезней или берутся в такое время, которое для южных жителей кажется нежарким.

По выходе из моря вы подымаетесь по величественной лестнице в 200 ступеней на бульвар. Внизу у купален и здесь стоят маленькие палатки, где продают зельтсерскую воду, за стакан 3 коп. Эта вода свежая и освежающая, выпивается с жадностью. Прогулка ободряет и возбуждает аппетит. Отличный ресторан Петербургской гостиницы пред вами. Здесь подадут хорошо приготовленные знакомые петербургские блюда или особливые одесские, как, например, морские рыбы: скумбрию на шкоре (особый таган для жаренья) или барбунью, а также баранину во всех видах, — чего нельзя иметь на севере, — баклажаны, приготовленные по-гречески, и проч. В заключение следуют не мучные пирожные, как у нас на севере, но непременно фрукты: абрикосы, дыни, виноград, груши, ренглоды (сливы) и пр. Карта не пугает, потому что большинство блюд по 20 коп. порция; но опыт покажет, что дешевизна не составляет добродетели Одессы. Например, салат считается особым блюдом, цыплята и некоторые другие блюда — 25, 30 и 35 к., и, таким образом, можно сказать, что порция вообще стоит не 20, а 25 к. и более. Я упомянул о продаже зельтсерской воды стаканами на улицах. Мне казалось бы, что такая продажа в Петербурге в летнее время на улицах и на дачах, где много публики, особенно в Павловске, не была бы в убыток продавцам. Палатка не дорого стоит. В ней стойка, на которой ваза с двумя кранами, имеющая внизу резервуар воды, обложенный льдом. Вода льется снизу вверх посредством сифона. Мне случалось выпивать до 5 стаканов, — с прогулками, — чего я не мог бы сделать, требуя за раз целую бутылку, или же, как делалось в Петербурге, отпив часть бутылки и заплатив деньги за целую, должен бы был остальную воду отдать слуге. Зельтсерская вода освежает, и в Петербурге она в большом употреблении, почему я и думаю, что мысль моя осуществима и небесполезна.

Одесса прекрасный город, но пыльный, что уменьшает его прелести. Надеются, однако ж, что с новыми мостовыми, — которые дорого будут стоить, — пыль уменьшится. Здесь песчано-известковый грунт и недостаток воды. Притом тучи пыли несутся с Пересыпи. Новые мостовые выложены из квадратных камней или плиток, как у нас в Петербурге против некоторых домов, например, дворца Великого Князя Михаила Николаевича, князя Белосельского и пр. Но все же здесь трудно будет поливать, за неимением воды, которою дорожат, и даже дождевую воду сохраняют в цистернах. В Одессе бывает так жарко, что деятельность начинается рано утром и возобновляется после спадения жара. В промежуток же времени от полудня до 5-го часа все прячутся в домах. Окна везде закрыты и везде жалузи, так что дома кажутся необитаемыми. На улицах лица разных наций: Русские, Греки, Армяне, Татары, Итальянцы, Французы, Англичане, Поляки, Евреи, Караимы, Немцы. Можно сказать, что это иностранный город. Прежде, говорят, часто появлялись Турки в национальных своих костюмах.

Что сказать о достопримечательностях города Одессы?

Во всякой Географии указаны его памятники, заведения и проч. Я могу сказать только про то, что видел, где был. Памятник Дюку де-Ришелье поставлен на булеваре пред лестницей, ведущей к морю. Виновник основания Одессы, так сказать, приветствует всех, подъезжающих с моря. Но, да позволено будет сказать, что если бы такой блестящий город был основан в другом месте, то память о Дюке де-Ришелье подвергалась бы меньшим критическим замечаниям. Чем руководствовался Дюк де-Ришелье в выборе местности, не знаю; но избранная бухта не удобна. Корабли могут стоять здесь только в тихую погоду, а при ветре должны сниматься с якоря и отплывать в открытое море. Если Одесса, построенная на высоком берегу, представляет величественный вид с моря и пользуется таким же видом на море, то представляет ли она те же виды в торговом отношении? На такой вопрос большинство отвечает отрицательно. Известно, что Одесса создавалась искусственно и обязана процветанием своим, более всего, чрезвычайной поддержке бывшего начальника края князя М.С. Воронцова. В управление его было допущено porto-franco, что при общей запретительной системе, как исключение, вызванное необходимостью, скорее всего, объясняет отсутствие самостоятельного процветания и зависимость от побочного влияния. Князь Воронцов душу свою полагал за Одессу, и можно сказать, что стоящий пред собором памятник князю не есть одно обычное чествование памяти умершего, но истинное, нелицемерное выражение благородных чувствований граждан, лишившихся в князе своего отца-благодетеля. Только с таким умом и средствами, какими обладал этот государственный человек, можно достигать подобных искусственных результатов, и, конечно, без продолжения тех же усилий город не выдержит соперничества с другими городами и с другими портами, которые, имея преимущество перед Одессой и портом ее, будут выдвинуты на первый план железными дорогами, предполагаемыми на юге России. Кто бы ни доказывал, что для Одессы достаточно самостоятельного положения, чтобы процветать и поддерживаться, не может удержать хода вещей, уничтожающего все искусственное, все то, что не образовалось, так сказать, само собою, по необходимости. При создании Одессы много было ума, может быть, и высокого, но не было гения, провидящего будущее. Петр Великий был гений, но основал же столицу на болоте, и мы не удивляемся тому, зная побуждения, какие вели его к такой великой неисправимой ошибке. Посему можно предположить, что и создание Одессы зависело от побуждений, соответствовавших времени и средствам соображения. Как бы ни было, но Одесса есть создание великих умов.

Нельзя не пожалеть, что площадь, на которой воздвигнут памятник князю Воронцову, содержится нечисто. Она заросла травою. Мне кажется, что это можно встретить во многих местах в России, — кроме Петербурга, — или, может быть, это случайность, что растительность сильнее в таких местах, где ставят памятники. Но я даже в Москве, на Спас[с]кой площади, заметил то же самое.

После памятников нельзя не сказать о соборном православном храме, где погребен князь Воронцов, и о римско-католической церкви, замечательных по внешнему и внутреннему виду.

Еврейская синагога огромна и великолепна. Быв там на вечернем богослужении, в канун субботы, я был поражен слышанным мною пением. Богатство Евреев доставило для синагоги образованного раввина и великолепный хор. Пение здесь впечатлительно; но странно христианину в храме, посвященном Богу, видеть всех и самому сидеть с покрытою головою. Женщины помещаются на хорах за занавесами, но нельзя не заметить, что любопытство Евреек умеет искусно отдалять занавес от столба, и я видел, здесь и там, много высунувшихся носов и носиков. Освещение великолепно, но по окончании богослужения свечи гасят так поспешно, что жена моя, бывшая вверху, должна была сходить по лестнице уже в совершенной темноте.

Биржевой зал очень хорош, и по нем можно судить, что Одесса город торговый.

В музее мы видели много древностей, но, — как кажется при беглом обозрении, — здесь нет большого порядка. Сторож, показывавший нам музей, не мог объяснить ничего, а при неимении указателя и, признаться, при отсутствии расположения, которое влекло нас к морю, на прогулку, едва мы занялись бы подробнейшим обозрением. Мумии почему-то закрыты. Сторож показывал нам ногу мумии, брошенную на окне, но нога эта, вероятно, от влияния южного воздуха и частого прикосновения получила мягкость и издает отвратительный запах.

По указанию мы поехали в Ботанический сад, но там не нашли ничего, кроме совершенно запыленных деревьев и таких же дорожек. Мы возвратились оттуда очень скоро, и я не понимаю, какое может иметь место Ботанический сад в таком пыльном углу Одессы, в какой привезли нас.

Русское Общество Пароходства и Торговли имеет в Одессе магазин, в котором продаются, по умеренным ценам, привозимые пароходами вина и сигары. Я не забуду удовольствия, доставленного мне купленными здесь гаванскими сигарами. Но что неприятно было в Одессе во время нашего пребывания, это размен денег. За размен 1 рубля брали 10 коп., и я, покупая в магазине вещи, едва мог рассчитаться почтовыми марками. В Екатеринославе брали 7 коп., а здесь дошло до 10 коп. Вообще, размен в России принимает столь затруднительный характер, что бедные люди, имея деньги, не могут делать покупок самого необходимого. Досадно терять 10% тому, кто богат, что же должен чувствовать работник, теряющий десятую часть трудового рубля? После оказалось, что Почтамт не мог найти столько марок, сколько требовалось не для писем, конечно, а для размена.

В воскресенье мы ездили на дачу Ланжерон, где была музыка, карусель и иллюминация с фейерверком. Я провел здесь несколько часов с наслаждением. Чудная ночь на берегу Черного моря. В воздухе чистота, тишина и отсутствие сырости. Публика в саду, преимущественно, сидела у столиков, уставленных прохладительными питьями. Вечер кончился без скандалов, к которым мы привыкли в садах петербургских.

Театр был закрыт по случаю наступления летних месяцев, но, кажется, мы не многого лишились, потому что театр летом, вообще, непривлекателен, а Одесский театр, судя по наружности, очень грязен.

Улицы Одессы очень хорошо обстроены и оживлены. Женщины здесь большею частию красивы и цветут здоровьем, как можно судить по наружности. Между дамами очень много полных. Я не заметил здесь на лицах веснушек и вообще сыпей, как то часто встречается на севере. Одеваются дамы и девицы очень мило, с большим вкусом и воздушно, соответственно климату. Мужчины, представляя собою различные национальности и, по преимуществу, южный тип, резко бросаются в глаза, тем более, что большая часть мужчин в белых пальто и тюрбанах, и потому черный цвет волос и глаз еще выразительнее здесь, нежели то было бы в ином месте. Все это дает русскому городу Одессе вид города иностранного. Здесь есть здание, устроенное по образцу Парижского Пале-Рояль, но это слабое подражание в малом виде.

В гостинице кормили нас хорошо, и помещение было порядочно. Купанье продолжалось, хоть Одесские жители находили, что в такой холодной воде, — какая случайно была в 1864 году и беспрестанно изменялась, — купаться нельзя. Но как цель была наша ехать далее в Крым, то мы, решаясь с сожалением оставить чудесный берег Черного моря в Одессе, спешили взять билеты на пароход Русского Общества и Торговли «Аргонавт», чтобы плыть в Севастополь.

Вот мы в нашем плавании все далее и далее углубляемся в море. Ветер свежеет, и начинает покачивать. В числе пассажиров появляются бледные лица, и все те, кто не испытал еще морской качки и своей восприимчивости к морской болезни, стараются разгадать, что будет с ними. Но вот обед, и я ем с аппетитом; по совету опытного капитана, выпиваю рюмку коньяку и остаюсь за столом до конца, тогда как многие вышли уже в болезненном состоянии. Правда, что ветер и качка не были очень сильны, но достаточны для того, чтобы, при расположении к болезни, сделать положение страдательным. Между тем ветер стих. Мы миновали Евпаторию, город на открытом, низком берегу. Здесь есть Артезианский колодезь, главная мечеть, основанная в XV столетии, Караимские синагоги, и в одной из них весьма древняя Библия, Караимская школа, таможни и пр. В расстоянии 16-ти или более верст от берега находятся целительные морские грязи, где много больных получают облегчение. У самого берега чудесное купанье. К утру, 25 июля, около 7 часов, мы приблизились к Севастополю — прежний Ахтиар.

Напрасно я или кто другой с лучшим пером стал бы описывать впечатление при въезде в эту, можно сказать, одну из первых бухт в мире, при виде развалин, раскинувшихся на необозримом пространстве. Едва ли древний Вавилон располагал к более грустным чувствам, какие испытывает подъезжающий к Севастополю. Столько богатства, столько многолетних трудов, столько гениальных созданий разгромлено в несколько месяцев отчаянного нападения и отражения, и взорвано, в несколько часов, после решимости оставить так долго, так геройски отстаиваемый пост.

Картина берегов представляет или развалины, или кладбища. И все это тонет в изумрудной воде; над всем светит чудное солнце. Небо так ясно, в воздухе необыкновенная мягкость. Здесь мы увидели южное утро во всей его прелести. Грустно, при виде разрушения, и усладительно, при виде богатой природы, пробивающейся из-под самых развалин.

Сходя на берег, у так называемой Графской пристани, от которой сохранился один фронтон, мы прежде всего заботились об убежище. Виднелись две гостиницы: одна у Графской пристани в одноэтажном доме, содержимая г. Кистом, с одиннадцатью нумерами, и другая, недалеко от той же пристани, на Екатерининской улице, содержимая г. Ветцель, с четырнадцатью нумерами. Мы предпочли последнюю, которая казалась выше, чтобы из окон видеть бухту, чего лишена другая гостиница, построенная ниже. Ветцель — бывший эконом бывшего громадного Севастопольского благородного собрания. Дом гостиницы принадлежал прежде генералу Нахимову, окончившему здесь дни свои после почетных ран. Двухэтажный домик перестроен нынешним владельцем, но здесь сохранилась священная комната, где оставались останки героя до погребения его. Среди двора садик, в котором есть деревья, посаженные Нахимовым. Здесь мы завтракали, обедали и пили вечерний чай.

Скоро раздался благовест в соборной, вновь построенной церкви, и мы поспешили помолиться. Там застали несколько человек молящихся, обычное служение и одного певца на клиросе, потому что это был будний день. По выходе из храма мы поднялись к развалинам, между которыми нашли могилы адмиралов Лазарева и Нахимова. Над прахом их строилась большая церковь. Как-то странно было видеть постройку христианского храма в руках Еврейских подрядчиков, которые не могли, или не хотели, объяснить нам любопытных подробностей. Продолжая прогулку, мы вошли в публичный сад, на высокий холм, где сохранился монумент Казарскому, известному храбрецу-моряку, поставленный по повелению Императора Николая I. Памятник имеет каменный пьедестал, на котором вверху ваза в виде корабля. Говорят, что здесь стояла статуя и что ее убрали пред оставлением Севастополя. Памятник на конце сада, а посредине его стоит павильон, пред которым играет по вечерам музыка. В числе гуляющих много моряков. В бухте стоят несколько военных кораблей и других судов, а уважаемые наши моряки Черноморцы встречаются в городе беспрестанно. Вид с верхнего сада на бухту восхитительный. Воздух так ясен, что видна громадная даль и издалека уже слышны звуки; а бухта, шириною около 2-х верст, кажется не шире Невы от ясности противоположного берега. Здесь, я думаю, легко исправляется зрение. Много Итальянского в воздухе Севастополя. Этот уголок земного шара не может не иметь призвания. После прежнего, исключительно военного значения Севастополь, рано или поздно, будет возвращен к новой, исключительно торговой жизни, и, конечно, бросит перчатку Одессе, которая не выдержит боя с таким соперником, имеющим бухту, совершенно защищенную и открытую круглый год, где могут поместиться флоты всего мира.

В Севастополе живут больные, пользующиеся кумысом, приготовленным в заведении врача Ротгольца, до 1-го октября. Плата: за употребление кумыса в продолжение месяца в количестве, какое понадобится одному больному, 30 р., или за одну бутылку (от Шампанского вина) по 25 коп. Мы видели некоторых больных, пользующихся кумысом, с восстановленными уже силами, а, по рассказам, эти больные, по приезде в Севастополь, нисколько не отличались от его развалин. Г. Ротгольц очень представительной наружности и очень усердный, заботливый врач. От души желаю успеха заведению его, имеющему такую полезную цель.

В гостинице Ветцель мы поместились удобно. Содержится она в неукоризненной чистоте и в порядке, лучше которого нельзя требовать. Содержатель, Николай Иванович Ветцель, отец семейства, очень симпатичный, добрый человек, заботливый о своих постояльцах. Он был в Севастополе во все время осады и служит, таким образом, рассказчиком достопамятного минувшего, оставившего надолго следы свои, изгладимые лишь временем, и то в том только случае, если правительство даст Севастополю положение, принадлежащее ему по праву превосходной стратегической, торговой и климатической местности. Здесь находится уже первоклассная таможня. Жители ожидают, что надежда на проведение к ним железной дороги осуществится, со временем. Некоторые, в уверенности, что это сбудется, начали покупать разрушенные здания для перестроек.

Морская вода манила нас к себе, и мы отправились купаться. Здесь, у берега, вода несколько мутна; но едва ли где-либо в ином месте море принимает в свои объятия с такою ласкою, как здесь. Это какое-то упоение. Так нежно плещет на вас изумрудная зыбь, что трудно передать о наслаждении. Но 1864 год, как я уже сказал, не был похож на другие годы. Вода беспрестанно изменяла свою теплоту, и были дни, в которые мы в воде испытывали страдательное впечатление, которое, однако ж, скоро превращалось в наслаждение. Купальни содержатся евреем-караимом; но, сказать правду, могли бы быть лучшими в других руках.

После купанья возбуждается аппетит. Считаю нелишним сказать здесь о скромности цен в гостинице Ветцель. 6 порций котлет 1 р. 35 к.; обед 11 порций и бутылка вина 2 р. 75 к.; самовар и 3 стакана сливок 65 к. За номер мы платили 1 р. и 1 р. 50 к. Здесь номера от 50 к. до 2 р. Кушанье приготовляется чисто и со вкусом, притом можно заявлять желания, исполняемые с предупредительностию.

На другой день, после обеда, мы отправились в Херсонский монастырь, в дрожках с фордеком, настолько удобных, что петербургские линейки должны краснеть своих собратов, найденных здесь на развалинах и находимых в не менее приличном виде во всех русских губернских городах. Херсонский монастырь построен на развалинах древнего Херсонеса, в красивой местности, на небольшом полуострове; после разрушения неприятелем восстановлен и потому имеет приятный вид новизны. При въезде мы встретили монаха, который очень ласково объяснял нам подробности.

Здесь мы видели фундамент заложенного вновь храма во имя св. Равноапостольного Князя Владимира, а возле открытый уже после того каменный помост древней Херсонской Православной церкви, имеющей в истории России так много высокого значения. Здесь отличное место для купанья. У берега камень, омываемый морскою водою. Во время прибоя вода окачивает, как бы лаская волнами, что очень укрепляет тело. Посему я не удивился, когда в церкви увидел пятнадцать здоровых, крепких и голосистых братьев. На вершинах, около монастыря, находятся могилы французских воинов, и мы заметили, что один большой деревянный крест унизан проволочными кольцами для иллюминаций. Нельзя не сказать, что французское увлечение игрушками не могло оставить в покое даже могильного креста. Правда, что если иллюминовать этот крест, то он, венчая морскую скалу, будет виден далеко в море.

В Севастополе много Евреев, Караимов и Греков. На базаре фруктами и готовым кушаньем для рабочего класса торгуют большею частию Греки. Улица, ведущая от гостиницы к купальне и далее в лучшую, то есть более заселенную ныне часть города, — где находится извозчичья биржа, — представляет ряд деревянных бараков, купленных от французов. Здесь же сохранился полуразрушенный Французский барачный театр, а на дворе одного вновь построенного дома — железный дом с мезонином маршала Пелисье. Бараки привозились на кораблях занумерованными и складывались на месте в несколько часов. Между тем они служат теперь прибежищем для многих оседлых жителей, занимающихся ремеслами. Притом бараки прикрывают пустоту улицы, в свое время великолепной, как можно судить по развалинам дома Благородного собрания и других. Много замечательного представляется глазам в этом Карфагене. Развалины Петропавловского собора, колоннада которого величественна в самом разрушении; Каменного театра, где теперь Сенная площадь; библиотеки и других зданий много говорят о городе, построенном не на песке, а на камне, и потому, несмотря на бомбардирование и взрыв, оставившем знаки первобытного величия. О самой крепости, цитаделях, фортах, казармах, госпиталях, знаменитейшем доке, — стоившем громадных трудов и денег, взорванном неприятельскою рукою, которая, конечно, дрогнула, истребляя такой плод науки, искусства и труда, — не буду говорить, потому что не имею для того нужных материалов. Притом менее страдательно не говорить о предмете, столь возмущающем душу. — Тот, кто прочтет эти строки и поверит на месте свои чувства, простит мне общий обзор местности, вызывающей печальные размышления и слезы, и удостоверится, что для подробностей понадобилось бы исписать целые томы.

Мы ездили на русское, французское и английское кладбища. Первое раскинуто в виду южной стороны Севастополя, на Северной стороне, имеет великолепный, конической фигуры, храм и, так сказать, венчается могилою князя Горчакова. На французском и английском кладбищах все очень просто, но чисто и в порядке. Заметна рука, наблюдающая за поддержанием памятников. Много тел увезено и увозится постепенно в фамильные, отечественные гробницы, — что, конечно, касается убитых воинов, принадлежавших к богатым фамилиям. Рассказывают, что недавно был прислан за телом одного убитого офицера английской армии слуга, преданный семейству, бывший, при жизни убитого, в услужении у него. В Англии ожидали найти в Севастополе одни кости, и потому посланный привез для останков нарочно приготовленный небольшой ящик. Но, к удивлению, — что, впрочем, должно отнести к влиянию почвы, — тело убитого оказалось сохранившимся, и привезенный малый гроб не годился. Но Англичанин недолго думал над затруднением. Очистив кости от покрывавших их частей, он буквально исполнил поручение. Если рассказ верен, — в чем не сомневаюсь по серьезности рассказчика, — то и здесь можно видеть английское хладнокровие и расположение не пренебрегать нигде, ни в чем, никакими средствами, что так облегчает этой нации достижение целей.

Мы не могли не быть на Малаховом кургане, ознаменованном борьбою двух враждующих сторон и составлявшем, продолжительное время, тот узел, рассечь который выпало на долю стороны, обладавшей, в данный момент, большими средствами нападения, сравнительно с средствами защиты. С уважением, с молитвою, как бы в какое святилище, вступили мы в глубину кургана, единственную укрывательницу от вражеских бомб, где защитники могли переводить дух и приходить в себя от окружавшего их огня и разрушения. Вся внутренность кургана черная, мрачная, усеяна надписями посетителей.

Малахов курган, после исторического значения своего, дал свое имя многим предметам, и в том числе сделал почетное прибавление к фамилии маршала Франции. Между тем, курган получил имя Малахова от отца, не принадлежавшего истории. Жил-был комиссар 14[-го] класса из писарей, Малахов, исключенный из службы за пьянство. Он, удалившись к кургану, держал здесь, вопреки порядка, дешевую водку и тем привлекал к себе храбрых матросов, не отказывавшихся от прогулок в местность, где можно было выпить много и дешево. В признательность за то, а вернее, чтобы быть понятыми при указании местности, матросы начали называть приятный для них курган «Малаховым». Таким образом, Малахову суждено было украсить своим именем историю и фамилию маршала Франции. Малахов умер лет 20 назад.

На Малаховом кургане мы находили сами, и к нам приносили дети, много шейных католических крестиков и медальонов и много картечи и пуль. В Севастопольском русском магазине продаются чернильницы, шандалы и другие вещицы, составленные из пуль и утвержденные на балаклавском мраморе. Вещицы эти не очень дешевы, но надобно купить что-нибудь, для напоминания себе о посещении столь замечательных мест.

26 июля, в воскресенье, встав довольно рано, мы были упоены утренним воздухом и видом на бухту из окна нашей комнаты. Желая осмотреть все примечательное, мы отправились в отстоящий в 12 верстах от города, на склоне горы, Балаклавский Георгиевский первоклассный монастырь, построенный на месте древнего языческого капища «Орестеона». Подъехав к монастырской ограде, нельзя было ожидать ничего особенного при виде простой каменной стены, и, войдя в коридор, в котором на стенах беспорядочно расположено несколько икон различной величины, мы испытали прозаическое впечатление. Но вот отворяем железную дверь, и все четверо издаем одно общее восклицание восторга. Пред нами море; внизу покрытый богатою растительностью берег, в некотором кажущемся близким, но довольно отдаленном от берега расстоянии, сброшенная в море, а может быть и выдвинутая из него, скала, которая, заслоняя свет солнца и уменьшая около себя морскую зыбь, делала воду прозрачною, и в воде являлись полосами такие цвета, которые нежили взор, манили к себе. Самый драгоценный изумруд, чистейшей воды, не будет иметь такой красоты, какую представляла эта частица моря, омывающего скромную обитель. Да, здесь, именно здесь одна из обителей Бога, где может быть восторженное прославление великого Его имени. Вдали, левее, вначале ясно, потом в некотором тумане, виднелись Балаклавские горы; направо высокие берега и скалы. В воздухе бальзамическая, ароматная мягкость. Хоры птиц и жужжанья насекомых. В открытой церкви пение клира. Не может быть такого равнодушного человека, который не был бы поражен этим видом, исполненным высокой поэзии. Здесь могилы генерала от кавалерии графа Витта, митрополита Хризанфа, бывшего некогда начальником Георгиевского монастыря, и князя А.Н. Голицына, бывшего канцлера орденов, приближенного к царскому трону в продолжении двух царствований — Александра I и Николая I.

Неприятели пощадили эту святыню и имели здесь свой штаб или что-то в этом роде. Мне рассказала одна дама — крымская помещица, лишившаяся своего имения на Альме и потому близко знакомая с событиями военного времени, — роман, который постараюсь передать здесь вкратце.

Занимавший какой-то служебный пост, г-н N, греческого происхождения, вдовец, обстоятельствами службы был отделен от своих детей, которым мать должна была заменить старшая дочь, 17 лет, девица красавица, с отменными качествами души. Приняв семью под свою защиту, она поместилась в каком-то домике и скоро увидела у себя в комнате офицера французской службы, который не замедлил воспользоваться правом сильного и начал оскорблять благородную защитницу братьев и сестер низкими намеками и выражениями. Защищаясь, как только могла, бедная девушка начинала изнемогать от гнетущего ее чувства отвращения к наглому пришлецу. Но в то же время появился отряд Англичан под командой офицера. Он застал эту сцену и, укоряя Француза, — который оказался Поляком, — объявил, что он принимает несчастное семейство под свою защиту. С этой минуты бедная, испуганная девушка, с малютками, перевезена в монастырский дом, на котором сделана была надпись, «что живущие в нем находятся под покровительством английской нации». Девице оказано возможное пособие; детям начали давать уроки. Молодой Англичанин, не менее скромный, как и девушка, принятая им под защиту, — изредка являлся узнавать, не нуждается ли она в чем-нибудь. Между тем время шло, война окончилась, и молодой Англичанин уехал в Англию. Прошло несколько месяцев, и когда эта девица жила уже с отцом в одном доме, подъезжает экипаж и является благородный защитник. Читатель, конечно, догадался, что между молодыми людьми явилась любовь и что Англичанин приехал сделать предложение, с позволения родителей своих, принадлежащих к одной из известных фамилий в Англии. Отец девушки не решался на разлуку с дочерью, на брак с протестантом и вообще медлил с согласием; но, видя страстную любовь девушки к своему защитнику и сам питая к нему признательность, благословил страстных любовников. Леди N недавно приезжала с детьми своими навестить отца. Муж ее живет с нею в Индии. Дети очень милы, но совершенные Англичанки.

В конце Севастопольской гавани находится урочище Инкерман. Здесь, в скалах и утесах, иссечены жилья для иноков и церковь. Я не мог быть в Инкерманской обители, но слышал, что это замечательное место. Обитель Инкерманская описана подробно в особой брошюре, продаваемой посетителям. Доехать туда из Севастополя очень легко в лодке, и для этой прогулки понадобится не более четырех часов времени.

После разрушения Севастополя здесь появилось такое множество крыс, что не знали, куда деваться от них и как истребить их. Но, мало-помалу, они исчезли и дали покой жителям, выдерживавшим две осады: человеческую и крысиную.

По замечанию Севастопольцев, английские солдаты отличались серьезным характером, но французские жили в неприятельской земле как дома. В Севастополе есть место, называемое Камышом. Здесь был построен из французских бараков целый город с улицами, театрами, ресторанами и пр. Жили весело; но цены на предметы роскоши, — под которыми разумеются предметы сверх получаемых армиею по положению, — были высоки. Вероятно, торговцы не забывали своих выгод; но, конечно, при кредите могло и пропадать много. Мне кажется, что слух о дороговизне не совсем верен, потому что такие маркитанты не могли назначать цен произвольно и, без сомнения, сами пользовались от правительства льготами.

Рассказывали мне несколько смешных сцен торговых сделок жителей с Французами, по заключении мира. Правда, что оставшиеся представители великой нации, как можно судить по отдельным личностям, встречаемым в Крыму теперь, основавшим здесь свое жительство, не могут представлять собою цвета нации; но все же это Французы. Г-н N купил у такого молодца бревна и доски разной толщины за различные цены. Но Француз начал отпускать одни тонкие бревна или доски, делая, однако ж, в счете такие пометки, как бы все исполнялось по условию. Г-н N, — не говорящий по-французски, — с трудом объяснял свою претензию, но Француз, делая вид, как будто не понимает, в чем дело, отвечал одно и то же: voilà и voilà, показывая на тонкие доски, и можно было думать, что он не дает других. Тогда г-н N решился взять силой и пригласил матросов перенести купленные доски и пр. Матросы принялись за дело, Француз выскочил и ударил одного из них по щеке. Такое нахальство озадачило матросов, и они оставались в каком-то смятении. Г-н N сказал им: «неужели вы уступите этому наглецу, который хочет здесь, в чужой стране, распоряжаться как дома, то есть мошенничать, и простите ему такую дерзость». Матросы пришли в себя и так отколотили Француза, что он скакал, как мяч, под их ударами. Затем бревна [были] перенесены, по условию, к покупщику. Прошло довольно времени, и отколоченный Французик, увидя в окно своего соперника, выполз с повязанною головою и носом — и что же? — первый протянул руку и начал выражать свое расположение и приязнь как ни в чем не бывало. Вот характер: нагл при смирении других, низок, когда заставят смириться.

Чудные вечера в Севастополе. В гостинице легко знакомишься. Мы собирались вечером в садике или у подъезда гостиницы, откуда вид на бухту. В числе постояльцев был один, приехавший в Севастополь на несколько дней, для прогулки, мой знакомец петербургский, из Симферополя, куда он перешел на службу для поправления здоровья. Он говорит, что когда приехал, или, вернее, привезли его в Симферополь, истощенного, грустного, умирающего, то здесь он начал оживать очень скоро. И как отрадно было ему ощущать эту перемену, непонятную для северного жителя, если он не выезжал из болотных мест. Вставая утром, рассказывает Г.А., он отворял окно, и в комнату врывался ароматный воздух растений. Пение птиц, жужжанье насекомых придавало всему какую-то веселость, и он, дыша свободно, видел в этом новом положении так много необъяснимо приятного, что ему день казался праздником. Но такие праздники повторялись каждый день, и больной, постепенно оправляясь, повеселел, получил аппетит и возможность двигаться без одышки. Когда он рассказывал, нельзя было не заметить переполнявшего его чувства, но увы! нельзя было не пожалеть притом, что Г.А. поздно обратился к помощи природы и что едва ли возможно совершенно восстановить надломленные, уничтоженные силы.

Отъезжая с целью посетить Крым, мы предполагали отправиться из Одессы в Феодосию, уездный и портовый город при Черном море (древняя Кафа, также Кучук-Стамбул). Желание наше основывалось на слухах об удобствах тамошнего купанья и на некоторых развлечениях, как то: библиотеке с газетами и журналами, музыке и танцах. Нам сказали, что жизнь в Феодосии удобна уже потому, что здесь много окрестных дач; что там близко Судакская долина, замечательная своею растительностью (8 верст в длину и 1 верста в ширину); что здесь вблизи имеется гора с развалинами Генуэзской крепости, построенной на месте Лагиры, древнейшего греческого поселения. Все это манило нас туда, но ожидающие нас в Киевской губернии дети, — разлука с которыми была тяжела, — и вообще обстоятельства не позволяли нам слишком продолжительного отсутствия. Посему мы решились начать объезд южного берега Крыма не от Чатыр-Дага, а чрез Байдары, и для того остались в Севастополе.

28 июля утром мы выехали из Севастополя в почтовых телегах. Можно бы было взять дрожки, но нам хотелось испытать почтовую езду в телегах, тем более что мы видели многих дам, отправившихся в путь подобным образом, и слышали, что дороги везде отличны. Притом мы имели в виду найти экипажи, если не понравится почтовая езда, — на что не советую надеяться, как мы узнали по опыту. Утро было прекрасное, и мы быстро пролетели 13 верст до Балаклавы. Здесь, на станции, не оказалось лошадей, и мы воспользовались остановкой для обозрения города, бывшего во время войны так часто поминаемым.

Балаклава, древний Символон, при превосходной бухте, которая, будучи тихою, обрамленная скалами, представляет собою громадную морскую гостиную. Укрепления, построенные Генуэзцами, видны доныне на возвышении горы, куда мы взлезали и откуда прекрасный вид. Самый город, — ныне упраздненный, — составлен из бараков, оставленных неприятелем, и из белых, кое-где мелькающих прежних домов-мазанок; он расположен на склоне горы и представляет собою серую точку на зеленом фоне. Здесь прежде был размещен Греческий батальон, существовавший со времен Екатерины II, остатки которого, превращенные в мирных бедняков, являются к проезжающим, чтобы служить проводниками и рассказчиками и чтобы получить что-нибудь за свой труд. Во время последней войны Греческий батальон, скрываясь за развалинами Генуэзской крепости, вредил неприятелю меткими выстрелами, тогда как неприятельский огонь был направлен вверх в те развалины и не делал никакого вреда ни защитникам, ни древним останкам, представляющим столь твердую стену, что никакая бомба не может ее разрушить. Бухта Балаклавская, после Севастопольской, считалась малою; между тем она поместила весь неприятельский флот, чему удивлялись наши моряки, вероятно, не имевшие нужды изучать эту бухту. Неприятели наши, во время пребывания в Балаклаве, построили железную дорогу и деревянную громадную пристань, к которой могли подходить большие корабли и которая теперь постепенно разрушается; но, говорят, что разрешено поддержать ее.

Проводники наши, бывшие унтер-офицеры Балаклавского батальона, провожали нас на горы и повезли купать в море, но указали нам неудобное место для плавания. Дно оказалось покрытым столь острыми камнями, что без башмаков невозможно было купаться. Между тем на версту далее, выйдя из бухты, между двух высоких скал, образующих как бы ворота в бухту, можно купаться с большими удобствами, и там дно песчано. Проводники указали нам Шайтан-Дере, или дьявольское ущелье, и Святую гору.

Балаклава упала окончательно. Базар без товара; имеются ничтожные лавчонки. Здесь, или почти здесь, начинается татарское население; вернее сказать, все принимает более и более восточный характер.

Когда мы прогуливались по пристани, к нам подошел греческий священник, очень приятной и красивой наружности, отец Иоанн Паксимади. Он приехал навестить родственника своего, священника Балаклавской церкви. Отец Паксимади миссионер. Проповедь его, — как он сказывал, — не остается бесплодною между населением, и число обращенных в Христианство значительно. В Балаклаве две церкви: св. Троицы в городе и св. Петра и Павла Генуэзская, в скале, где совершается служение раз в год, по неимению при этой церкви ни облачений, ни утвари, приносимых, в случае нужды, из приходской церкви. В последнее время русские снабдили утварью и одеждою много церквей в угнетенных турками славянских землях, и то же в западных наших губерниях. Как бы благодетельно было сделать такое пособие для Балаклавской древней церкви, свидетельствующей нам о веках минувших.

Прогулка возбудила аппетит, и мы пожелали утолить его. Толстейшая, и притом в интересном положении, жена станционного смотрителя приготовила нам яичницу, а проводник наш достал и сварил кукурузу, причем не было недостатка и в хорошем масле. Но бутылка красного местного вина оказалась столь отвратительною и кислою, что невозможно было пить. В 1863 году виноград был заморожен или испытал другое влияние, и вино в Крыму оказалось кисловатым. Ожидали того же и в 1864 году.

Лошади были готовы, и мы двинулись далее в Байдарскую долину, отстоящую от Балаклавы в 25 верстах. Скоро мы приехали на Байдарскую станцию, и опять не оказалось лошадей, и не было надежды получить их ранее позднего вечера. Не хотелось нам проехать по живописной Байдарской долине и въехать на южный берег Крыма ночью. Потому мы остались переночевать на Байдарской, буквально скверной, чисто татарской станции, и пошли прогуляться. Здесь татарская деревня, довольно населенная, но столь грязная по своей обстановке, что всякая поэзия местности, не лишенной и здесь приятности, исчезала при виде грязных и даже частью полунагих татар и их жилищ. В первый раз встретилась здесь женщина, закрытая чадрой, чрез которую виднелись одни блестящие глаза. Женщина сидела на траве и одета была прилично; но тут же прошел, — что мы видели в Крыму в первый и последний раз, — молодой татарчонок с ношею древесных сучьев, почти голый, потому что лохмотьев, покрывавших только некоторые части тела, и то не вполне, нельзя было отнести ни к какому роду одежды. Скоро начало вечереть, и мы должны были возвратиться на станцию. Возле дороги татарское кладбище. По дороге гнали волов. Татарские арбы (телеги) с немазанными колесами, — что у Татар не случайность, а в порядке вещей, — производили неприятный, невыносимый скрип. В воздухе начала появляться некоторая свежесть, но не северная, и мы возвратились в станционный дом, где разместились сколь можно было удобнее благодаря тому, что не случилось других проезжающих.

От нечего делать я начал рассматривать смотрителя станции. Что за жизнь станционного смотрителя? Ямщики и лошади, — с которыми он не может иметь общества, — и проезжающие, с которыми у него нет ничего общего, вот положение станционного смотрителя. Проезжающие, по большей части, стараются или кончить разговор, сделав несколько вопросов, или начать и кончить неприятными жалобами и часто бранью, несправедливою. Между тем вы видите пред собою очень часто молодого порядочного человека, одетого в форме чиновника; около него шпага, вывеска благородства; все комнаты на станции, кроме его, чисты и хорошо меблированы. Между тем есть много смотрителей женатых, с кучами детей, лишенных воспитания. Много станций в России проехал я и везде видел не столько нужды материальной, которая может удовлетворяться малым, но везде нищету нравственную, делающую человека дрянью. На одной станции, утром рано, я застал смотрителя, учащим маленькую дочь молиться. Она усердно стучала лбом в деревянный пол комнаты и бойко повторяла слова заповеданной Спасителем молитвы «Отче наш». В Байдарах смотритель, как бы отвечая на мои думы, выдвигал, ненарочно, все виды своего неотрадного быта. Но это еще не так дурно в стране южной, где природа облагораживает чувство. Каково это положение в других местах?

Мы встали рано утром, но туман, застилавший предметы, лишил нас возможности уехать немедленно. Скоро воздух очистился, и мы въехали в живописную Байдарскую долину. Как все дивно здесь, как мало похоже на окрестности Петербургской ямы, где копошится много людей, тогда как здесь, ближе к раю, в месте злачном, так пусто. Там царство людей, здесь — пернатых и насекомых.

Вот близятся Байдарские ворота. Подымаясь извилинами дороги, приходя в восторг от окружающих видов, мы должны подъехать к такому месту, с которого внезапно увидим весь южный берег. На этом пункте останавливалось царское семейство для завтрака, и, в воспоминание того, здесь устроены ворота из камня, добытого из скал. Действительно, когда подъехали мы к воротам, удивление и восхищение были полные. Буду считать этот момент одним из счастливейших в моей жизни. Художники, поэты, придите, пишите, пойте! Пред вами бесконечное тихое море, около вас громадные скалы, и над ними парящие орлы. Внизу извилистая полоска шоссе; с левой стороны дороги скалы, покрытые живописною растительностью и бегущими, здесь и там, струями чистейшей воды; а вправо великолепный зелено-бархатный склон, усеянный виноградниками, садами и оканчивающийся морем, до того впечатлительным, что не хочется отвести глаз под влиянием этого чудесного вида. Можно сказать, что здесь Бог бросил на землю рай, чтобы приготовить к понятию о рае небесном.

И так мы катились далее и далее, но казалось, что остаемся на одном и том же месте, потому что ворота, о которых сказал я, не теряются из вида. Между тем исчезают версты. Нам встречаются татары и татарки, в местных двухколесных ящиках с балдахинами, или скачущие верхом всадники. Восточно-разноцветная одежда, мусульманские приветствия и висящие на скалах деревни — все это было ново для нас, и дорога, делаясь более и более живописною, представляла более и более занимательности. Но вот станция Кикенеиз, от которой один переезд до Алупки князя Воронцова, венчающей Крым своим великолепием.

Известно из изданных описаний Крыма, что татарские деревни, встречающиеся от Байдарской долины вдоль южного берега, носят греческие названия, принадлежавшие им до переселения прежних обитателей, в царствование Екатерины II, на берега Азовского моря. Так, недалеко от Байдар деревня Фарос посредине лесистой горы, Мишатка [Мшатка], Мердвень с каменною лестницею, вьющеюся около пропастей; Кучук-кой, часть которой в 1786 г. обрушилась, с домами и садами, и образовала пропасти, и потом Кикенеиз, с почтовою станциею того же имени.

Намереваясь ехать в Алупку и потому своротить с почтовой дороги, не доезжая до следующей станции, мы встретили в Кикенеизе затруднение. Нам сказали, что ямщик не имеет права сворачивать с дороги, но что мы можем, доехав до следующей станции, взять там частных лошадей до Алупки. Ясно было, что содержатель на обеих станциях один и что это притеснение ничего более, как желание содрать с нас почтовые прогоны и за частный возвратный на несколько верст наем до Алупки. Видя такой жидовский расчет, мы решились испытать, нельзя ли на дороге нанять лошадь или носильщика для чемоданов, а сами приготовились дойти до Алупки, от большой дороги, пешком, что не составляет большого труда. Конечно, мы рисковали сложить чемоданы на дороге, но оказалось, что «черт не так страшен, как его рисуют», и наш же ямщик соблазнился предложенным полтинником и, своротив с дороги, привез нас в Алупку к самой гостинице.

Вот мы и в Алупке. Но прежде описания поэтической стороны этого восхитительного приюта займемся устройством своего обиталища. Надобно перевести дух от не оставлявших нас впечатлений.

Князь М.С. Воронцов, столь известный по многосторонним отличным качествам, сделал из Алупки для путешественников предмет любопытства. В Алупку ехали все, кто имел случай быть в этой стороне, или же нарочно, и надобно было устроить прибежище, чтобы доставить возможность остаться в этом гостеприимном уголке без стеснения владельца. Не знаю, кому принадлежит мысль о гостинице: князю-отцу или сыну, нынешнему владельцу Алупки. Но дело в том, что вы находите здесь гостиницу, очень чистую, снабженную удобною, хорошею мебелью и посудою от князя. Я слышал, что она отдана в аренду, но, к сожалению, Французу, оставшемуся, вероятно, от хвоста французской армии, в которой он, как полагать можно, служил при конюшне или же в лагере при реданте¹. У него есть свой штат: 1, жена его, хозяйка, обязанная составлять неверные, увеличенные счеты и представлять собою образец французской женской безграмотности; 2, девица N, сестра его или его жены, кухарка, прачка, судомойка и компаньонка при гостинице, словом, на все руки, и 3, в одном лице, швейцар, лакей и дворник, служивший в французской армии при ослах, потому заимствовавший от них много ослиного, утративший носовые платки свои, — если они были, — при осаде Севастополя. Спрашивается, чем Француз мог заслужить внимание и почему именно он получил преимущество пред соискателями аренды? Мы заняли здесь очень хорошие комнаты и прежде прогулки признали нужным объясниться об обеде. Как ни прикрывала хозяйка свою несостоятельность, но можно было догадаться, что ни запасов, ни денег нет у нее и что нам предстоит одолжаться одной поэзией местности и воображать себя бесплотными духами, обитающими в раю. Однако ж отказа не было, и хозяйка с таким достоинством говорила названия разных блюд, что уже от разнообразия заманчивых звуков можно было насытиться. Поручив себя покровительству судьбы, мы отправились на прогулку.

Пред нами море, и на берегу раскинулась Алупка с своим дворцом, православным храмом, в виде Пантеона, мечетью и такою растительностию, что она напоминает все страны света. Кипарисы, маслины, лианы, померанцы, цветы всех видов, разбросанные везде, и в саду: гроты, эрмитажи, пруды и пр. Мы не знали, с чего начать, и ограничились, на первый раз, общим обозрением, сколько то позволил томительный жар и усталость от почтовой езды. Возвращаемся в гостиницу голодные, с аппетитом, способным поглотить все царства природы. В столовой оказался сервированный table d'hôte и слуга, выворотивший свою грязную блузу, с ловкостью почти военного человека, подал нам menu обеда: 1, potage à la reine; 2, sauté aux roynons и 3, roastbeef à l'anglaise. Чего же больше? Нас накормили так скверно, как того не следовало бы ожидать при обстановке гостиницы, не лишенной посетителей. В столовой мы застали русского купца, путешествующего по Крыму в своей коляске с длиннополым приказчиком-лакеем. Купец приветливо начал говорить с нами о содержателе гостиницы. Он бранил за то, что его накормили супом из почек, единственным доставшимся на долю его блюдом, и указал на стоящий пред ним самовар как на своего спасителя, из которого он в горестном настроении духа выдувал десятый стакан чаю. Скоро почтенный купец снялся с якоря, и так откровенно, с такими подробностями, не выходящими, однако ж, из приличия, выбранил француженку, что она должна остаться довольною, если поняла хотя одну четверть милых эпитетов.

Сожалею, что не приучил себя к выражению ощущений, а их было так много в Алупке. Наступила чудесная, южная и притом лунная ночь. В воздухе здесь так тихо, мягко и ароматно, что все чувства были в каком-то особенно приятном настроении. Может быть, мне как петербуржцу, жителю такого города, где все заняты, даже те, кому нечего делать, самая свобода и отдых способствовали, в известной степени, к увлечению новым личным положением; но я никак не соглашусь, что те же ощущения были бы возможны и в этом новом моем положении в другом месте, менее очаровательном.

Вдали от берега стоял греческий корабль, единственный предмет на безграничном пространстве воды, освещенной луною. Этот корабль прибыл сюда для вытаскивания со дна моря осколков затонувшего здесь во время бури парохода «Ениколь».

Татары, как жители юга, довольствуются очень малым для пропитания. Не знаю, как жили более богатые из них, которых много выбыло при недавнем выселении из Крыма; я же видел остатки татарского населения, людей простых, рабочих. (...) Татары много лет населяли Крым, а последний не представляет прогресса. Можно предполагать, что богатые татары в образе жизни не опередили своих бедных собратий. Татары едят отличнейшую баранину, но редко, потому что она недешева, и притом здесь, на юге, мясо не составляет такой потребности, какую составляет оно на севере. Преимущественное кушанье татарина — кашица из пшена, с кислым молоком, катын, и только. К сожалению, но я заметил, что наша русская цивилизация пустила и здесь те корни, каких не следовало бы прививать. Расскажу о моем замечании. В гостинице были наняты поденщики татары, которые обедали в то время, когда мы возвратились к нашему обеду. На камне, служившем обеденным для них столом, лежал кусок ситного хлеба и стояла бутылка с водкой. Я спросил: давно ли Магомет разрешил пить вино? Татарин отвечал, что коран запрещает пить вино и что он за тысячу рублей не возьмет капли в рот, но что водка не запрещена, потому что это не вино. Это уже не наивно, а хитро придумано, подумал я, и догадался, что великим учителем в этом случае был, блаженной памяти, гениальный «откуп», а потом распространенные везде вывески распивочно и на вынос, которые украшают все входы и выходы. Грустно было, въезжая в уездные и губернские города, читать такие вывески на каждом шагу и еще грустнее встретить их на южном берегу Крыма.

Поэзия утра сменила поэзию вечера. Мы отправились осматривать Алупку. Дом князя Воронцова представляет снаружи образец Мавританского зодчества, как можно более подходящий к природе этой местности, на которой здание в другом стиле не согласовалось бы с характером окрестных жилищ. Внутри дома князя соединение восточного с западным так хорошо выдержано, что последнее не уничтожает первого. Вид из дома, обстановка его и все мелочи показывают, какой вкус руководил хозяина и какими средствами обладал он. Когда мы обошли сад, где так хорошо умели воспользоваться вообще богатою природою и отторгнутыми от гор каменными громадами, то нам казалось, что мы в каком-то волшебном месте. Грот, под скалой утес, на который ведет лестница; пруды с прозрачнейшею водою и с множеством ясно видимых рыб; лебеди, каскады, шелковичные деревья, померанцы, апельсины, лавры, оливы, лимоны, гранаты, розы всех видов, великолепнейшие магнолии, кипарисы, тополи, пальмы, виноград, фиги, кедры, волошские орехи, табак, тропическая растительность и пр. — все это вместе представляет такое богатство, которое северного жителя приводит в изумление. А сколько предметов укрылось от наших глаз; сколько их здесь для личного удовольствия и пользования владельца.

Жар, неизбежный с приближением полдня, заставил нас спешить купаньем. Для того избрано место у скалы, не совсем удобное для тех, кто не плавает; притом дно здесь каменисто, так что без башмаков неприятно ходить. Но все это забывается при входе в воду. Надобно, однако ж, непременно иметь башмаки для купанья, которые продаются в Одессе, но которые лучше сделать из верблюжьего толстого сукна в виде носка, привязываемого тесемками. Это сукно мягко, выдерживает более соломенных плетенок, — какие я видел в Одессе, — и после выжатия скоро высыхает.

Алупка посещается, преимущественно по воскресеньям, жителями Ялты, и там есть экипажи, о которых будет сказано ниже. Но и в будни Алупка не лишена посетителей.

Взглянув на выси гор, над которыми парят орлы, и видя на горе крест, желаешь узнать, что же там, за горами, и к удивлению узнаешь, что за горами степная гладь и что там нет ни той растительности, ни того воздуха, какие на южном берегу Крыма.

Обед наш в этот день был обильнее. Содержательница гостиницы, получив несколько денег, купила мяса, хлеба и пр. и накормила нас с большим вниманием. К сожалению, лакей блузник не переродился и привычки его: брать стакан, опустив в него мерзкие свои пальцы, и вынимать мух из сливок того же пятернею, остались при этом невеже. Но мы, в дороге часто встречая подобные привычки, сумели удалять участие грязного слуги, которого судьба, — как бы в насмешку, — назначив во французские свинопасы, возвысила, наконец, до лакея русской гостиницы. Да простит мне читатель, что я занимаю его такими подробностями; но я желаю сберечь его от ласки ощипанных Французов, которые, как кажется, ведут свое начало из Иудеи, в чем нельзя сомневаться при рассмотрении типа семейства содержателя гостиницы и той способности вести торговлю без капитала, к какой оказывается способнейшим жидовское племя.

После обеда мы пошли в деревню Алупку, которая возле княжеского дома и представляет ряд плоских крыш с сидячими на них татарами, татарками и татарчонками. Татарка копалась в садике и, увидя жену мою, с улыбкою подала ей огурец, и когда та приняла его с благодарностью, то татарка хотела повторить свою любезность. Здесь женщины без чадр, но, может быть, потому, что они у себя дома; впрочем, мы после встретили много женщин и девиц, здесь же в Алупке, но вне деревни, и все они были без покрывал. Мы не входили во внутренность саклей, но, как можно было заметить, не много потеряли от того. Нам хотелось сохранить приятное впечатление и не нарушать его.

Возле деревни рынок, состоящий из нескольких лавок, и мечеть. Старик мулла вошел на минарет и прокричал призыв к молитве весьма приятным голосом. С позволения муллы, и можно сказать, по приглашению всех бывших у мечети татар, мы вошли в нее. С потолка спускается много лампад; пол покрыт циновками и в некоторых местах коврами. Впереди небольшое в стене углубление, в котором повешена какая-то [ткань], священная потому, что она вывезена из Мекки, от гроба Магомета. Пред [нею] мулла, сидя на коленях, читал молитвы, которые повторялись всеми присутствовавшими, сидевшими в том же положении. Каждый мусульманин, входя в мечеть, снимал обувь и делал поклоны, прижимая руки к разным частям тела, и потом уже повергался ниц. Молились все очень смиренно и каждый отдельно; но после молитва сделалась общею или повторением слов муллы. Были минуты такого сосредоточения молящихся в самих себя, что я думал, не заснули ли они.

Костюм татарок очень красив спереди, но не красив сзади. У водоема мы увидели несколько молодых женщин и девиц весьма приятной наружности. У них хороши глаза; но крашенье волос и зубов делает их неприятными. Они шлепают своими туфлями, и это делает походку нетвердой и неправильной. Я заметил татарок косоногих, вероятно, от неловкого сиденья на ногах. Группа женщин и девушек у водоема дополнила картину восточной обстановки. Когда мы поравнялись с одной отдельной саклей, то увидели прискакавшего ловкого молодого татарина. Он соскочил с седла у ног своей подруги, очень миловидной и грациозной, которая ожидала его с улыбкою. Затем посыпалась бойкая речь, и молодая красивая чета скрылась в сакле. Эта сцена свидания запечатлелась в моей памяти.

Но довольно для Алупки; надобно двигаться далее в Ялту. Князь Воронцов, в заботах об удобствах путешественников, позволил превратить прекрасную телегу в скромный дилижанс, и вышел очень хорошенький 8-местный дилижанс в татарском вкусе, но на рессорах и с смазанными колесами. Когда мы нанимали дилижанс, с тем, чтобы иметь остановки у Ариянды и Ливадии, то с нами договаривался кучер, запросивший за такое исключение из правил до 6 руб., уверяя, что он никому не даст в этом ящике места, кроме нас. Посему мы полагали, что цена зависит от произвола, хотя в гостинице и вывешена такса. Но пред отъездом явился к нам конторщик, который взял по положению 3 р. за четыре места и 1 р. за поклажу и объявил, что мы не будем иметь достаточно времени, чтобы останавливаться, а поедем одни, по неимении других пассажиров. Кучер был назначен не тот, который хотел нас обмануть, и таким образом мы испытали на опыте, что не следовало обращаться к отдельным лицам, а прямо в контору князя.

Выехав из Алупки 31-го июля, в 4 часа 25 минут, после обеда, мы приехали в Ялту к 7 часам вечера. Вся дорога составляет бесконечный сад с чудесными видами на море и скалы. Везде стекают с гор ручьи чистейшей воды в устроенные водоемы и оттуда в виноградники чрез дорогу. Здесь и там приятный шум каскадов. Миновав живописные имения Мальцева, Кочубея, княгини Мещерской, Нарышкина и потом Ариянду Великого Князя Константина Николаевича и верхнюю и нижнюю Ливадию Императрицы Марии Александровны, а также имение Корсакова и красивые дачи возле самой Ялты, мы приехали сюда, в восторге от дороги.

Ялта маленький уездный городок. Здесь катится быстрый ручей с гор и впадает в море. Наверху красивая православная церковь. При въезде в город, с той стороны, с которой мы въехали, внизу по берегу находятся: казарма гарнизонных солдат, неоконченный еще дом для особ Императорской Фамилии, гостиница Француза Собес, таможня и гостиница Галахова Hôtel de la cote, лучший дом в Ялте. Спрашиваем кучера, где больше останавливаются, и он указывает на французскую гостиницу, говоря, что Галаховская лучше, но там много насекомых. Начинается торг с Французами. Запросили вдвое: по 3 р. за каждую грязненькую комнату; причем не было недостатка во французских хитростях, как, напр., согласились взять за две комнаты в первый день 6 р., во второй 5 р. и в третий 4, и на том остановиться. Когда мы решились уйти, то Француз уступил за 3 р. две комнаты или два номера. Такая уступка, однако ж, не более как случайность, чего не последовало бы, если б Француз знал, что в момент нашего соглашения в гостинице Галахова все номера были заняты для ожидаемой с Кавказа свиты Великого Князя Михаила Николаевича. Конечно, в Ялте, — как после я заметил, — есть квартиры; но, может быть, не отдали бы их на несколько дней или мы могли притом не иметь прислуги. Ялта очень маленький городок на берегу бухты; берег образует полукруг, и город издали очень красив, потому что за ним и около великолепные горы, покрытые чудесною растительностию, и море. Если же рассматривать дома отдельно, то все они, кроме гостиницы Галахова, не заслуживают внимания. Такой город в другой местности был бы назван дрянным по справедливости. Говорят, что когда понадобилось городу Ялте устроить больницу, то не оказалось места, и что это случилось от захвата городской земли смежными владельцами, которые, имея узаконенные, хотя и неверные планы, имели доказательства на право владения, тогда как город, не заботившийся о плане, слишком поздно узнал о захвате его земли.

Неприятельское вторжение оставило в Крыму несколько ощипанных французских блузников. Дом гостиницы принадлежит также грубому блузнику, который нажил огромное состояние в течение нескольких лет. Он, отдав теперь свой дом внаем землякам для гостиницы, сам занимается торговлей или содержанием экипажей и лошадей. Говорят, что и помещающийся в его доме магазин с разным товаром принадлежит ему же, что можно предполагать по дороговизне, возможной при отсутствии конкуренции. Гостиница же содержится французами: одним, ведущим хозяйство, и другим, толстейшим мужиком, приготовляющим кушанья. Этот триумвират держит приезжающих в своих руках, и обирание карманов доведено до гениальности. Если бы какой-нибудь умный русский купец вздумал конкурировать, то трудно бы было теперь выбить этих вампиров из позиции, дающей средство сосать кровь увеличивающихся с каждым годом путешественников. Ведь умели же распустить слух о клопах в гостинице Галахова, тогда как во французской гостинице не только клопы, но и другие животные, не исключая хозяев и прислуги, не вошли в басню. Долго еще ожидать упадка нашей привязанности ко всему иностранному и долго еще учиться нашим торговцам искусству удовлетворять потребностям публики с малыми средствами.

На берегу бульвар, но без деревьев, потому что здесь под влиянием солнца, на открытом месте, нет растительности. Здесь же купальни, мужская и женская, отделенные деревянными небольшими будками на берегу и несколькими досками под водою и на воде. Вода и здесь, в Ялте, — против ожидания, — была холодна, и на дне оказалось очень много острых камней, так что без башмаков нет возможности пройти несколько шагов, и были случаи больших порезов ног. Но, несмотря на неровность воды, которая делалась то теплее, то холоднее, купанье здесь очень полезное и приятное. Чем чаще случается купаться, тем более желания продолжать. В начале августа в Петербурге мало или вовсе нет охотников купаться, а в Ялте и других местах на южном берегу Крыма лучшие месяцы для купанья сентябрь и октябрь, и даже ноябрь, но не всегда. В эти месяцы созревает виноград, и вообще обилие фруктов.

Мы отправились вечером на прогулку по бульвару. Посредине играли музыканты, Чехи, двое мужчин и одна женщина. Музыка недурна, но очень скромна для бульвара, на котором собирается значительное число гуляющих и было бы еще более. Но здесь может заменить всякую музыку гармонический напев вечернего ветерка, освежавшего воздух, и прибой волн, рассыпающихся пеной у береговых камней. В тот же вечер отплывал в город Керчь пароход того же названия, и на нем играла музыка. К пароходу перевозят пассажиров с берега на лодке, по невозможности устроить пристани у самого берега и дороговизне мола, устройство которого, — как мне кажется, — испортило бы картину бухты. Луна, выплывшая из-за облаков, осветила бесконечность, расположила и нас к мечтам. Прервав их, мы пошли на базар, который вечером, при южной темноте, — будучи освещен фонарями, выставляемыми продавцами фруктов, — довольно живописен. Торговцы здесь, по преимуществу, Греки. Тут же множество Татар, предлагающих верховых лошадей, и несколько русских лавок с разными товарами, как то: сахаром, чаем, кофе, маслом, свечами и пр. Здесь несколько булочных, из которых одна немецкая. Мне кажется, не может существовать города без немецкой булочной. В Витебске я остановился у лавки, где заметил булки знакомого вида, и оказалось, что булки были немецкие. В других городах мы заметили то же. Посему я могу предполагать, что Немцы захватили в свои руки всероссийскую булочную торговлю.

В начале августа в Ялте не было хороших фруктов. Виноград ранний кисел, что случилось от холода, бывшего в 1864 году после наступления весенней теплоты; груши, сливы и яблоки, продаваемые на фунты, оказывались дурными и дорогими. Понравились одни фиги. Что касается дынь, то они были вкусны, из Севастополя, но называют их здесь мужиками, как плод очень обыкновенный. А у нас на севере, подумал я, какое почетное, дорогое место занимает дыня.

Утро 1-го августа было так же хорошо, как и в предыдущие дни. Выкупавшись, — в башмаках, приготовляемых по 75 коп. за пару сторожем купальни, — мы пили чай в садике, или, вернее, огороде гостиницы, в беседке, обвитой виноградными лозами. Вдали виднелся южный берег. Выси гор были покрыты как бы паром от спустившихся на них облаков, которые, мало-помалу исчезая, открывали горы во всем их великолепии. Солнце осветило несколько падающих с гор ручьев, и зелень имела такой чудесный цвет, что если бы не жар, увеличивавшийся в нашем приюте, то мы долго бы любовались картиной берега. К сожалению, здесь жар очень утомляет, и есть часы дня, в которые даром теряется время, по невозможности ходить под палящим южным солнцем и что-либо делать от жара. Впрочем, в 1864 году не было тех жаров, какими отличается здешняя местность.

Шляпа моя была покрыта белым тюрбаном, купленным в Одессе. Концы были спущены по плечи, что защищало от солнца голову и шею. Я не придавал моей физиономии чрез эту повязку ничего особенного и никак не думал служить предметом особенного внимания, а вышло так. В Ялту приехало из Петербурга несколько красивых и элегантных молодых людей. Они катались верхом на татарских лошадях, одевались прилично для конных и пеших прогулок. Но им недоставало таких тюрбанов, какой был у меня, а в Ялте невозможно было достать. Однако на свете не бывает зла неисправимого, и счастье или довольство собою возвращается так же скоро, как уходит. Мы увидели на другое утро, что кавалькада двинулась на прогулку с белыми кисейными полосками на шляпах, так что концы летали по воздуху. Жители гостиницы сейчас же прозвали молодых людей невестами. Советую читателю не привязывать к шляпе подобных лент, а лучше спускать из-под шляпы белый батистовый платок, что ближе к цели, не смешно и что делают Англичане везде, где палит солнце.

1-го августа, после обеда, когда жар начал сменяться приятной прохладой, мы поехали в Ариянду, имение Великого Князя Константина Николаевича, на южном берегу Крыма. Местность величественно-дикая, но искусственная чистота дорог, дорожек и площадок, и вообще искусство на каждом шагу, уничтожили ту дикую прелесть, которою так воспользовались в Алупке. Во дворце много вкуса и роскоши. Цветник прекрасный; на скале ротонда. Но как ни старались строители и садовники украсить местность, все же лучшим украшением Ариянды будет дикая красота окружающих гор и море, вид на которое восхитительнее всего виденного в Великокняжеском дворце.

Возвращаясь из Ариянды, мы заехали в Ливадию, имение Государыни Императрицы Марии Александровны, принадлежавшее прежде фамилии Потоцких, вероятно графов. Дворец перестроивается; но мы не были лишены возможности видеть некоторые комнаты, так что — можно сказать — были во дворце. Когда все переделки и перестройки, а также новые постройки будут окончены, то, конечно, Ливадия будет одним из изящнейших приютов для укрепления здоровья и для отдыха. Церковь, которая окончательно отделывается, построена в византийском стиле. Работают здесь итальянские художники, которым чужда Византийская живопись, что не мешает им исполнять заказ с большим искусством, разумеется, по данным образцам. Всеми работами руководствует архитектор Монигетти.

Но начинало темнеть, и надобно было возвратиться в нашу гостиницу. Отвратительными показались наши комнаты после виденных во дворцах и жалки были удобства наши, купленные, однако ж, недешево. Но и такая роскошь, какую видели мы во дворцах, могла бы тяготить нас. Виноградники царские служат немалым украшением описанных дач и, вероятно, доставляют большой сбор этого приятного плода, полезного для здоровья и для виноделия.

По возвращении в Ялту опять купанья, опять вечер на берегу моря, опять прибой. Ветер усилился, и начиналась большая зыбь, что объяснили отдаленной бурей на море, хотя редкой в августе, но все же возможной. В городе между полицейскими лицами началось движение, беготня, и на берегу у лодочной пристани мы заметили сборище. Ожидали приезда Великого Князя Михаила Николаевича, — о чем было известно по телеграфу; причем велено приготовить комнаты в гостинице Галахова для Великокняжеской свиты. В бухте стоял военный пароход, на котором можно было заметить что-то общее с приготовлениями на берегу. На другой день, 2 августа, мы увидели пристань, украшенную цветами, что, конечно, днем было заметнее, а на городских зданиях приготовленные шкалики и плошки.

2 августа, вечером, начались на военном пароходе сигналы, и вечером же, при большом морском волнении, прибыл пароход с Великим Князем и его свитой. Скоро после того лодки подъехали к берегу, Великий Князь уехал в одну из Императорских дач, и гулянье продолжалось в иллюминованном городе, который, как мне казалось, по средствам своим едва ли мог сделать более. Мне понравилось здесь то, что Великому Князю, которому на долю выпала честь украсить страницы отечественной истории окончательным покорением Кавказа, первый прием, выражавший признательность и преданность, сделал городок, очень маленький и бедный, но сочувствующий великому событию не менее других больших городов. Когда сделалось известным о покорении Кавказа, я был в Малороссии и видел, что событие это произвело большое впечатление. После, когда я плыл по Днепру и Черному морю, Кавказское событие составляло первый предмет разговора лиц, ехавших на пароходах. Тут же появились люди, имеющие цели и виды на Кавказ, призывающий к своим местностям, необыкновенно богатым природою и обещающим служить для торговли и мануфактур золотым руном.

С приездом Великого Князя Ялта оживилась еще более. Великий Князь и лица из его свиты посещали город.

3 августа купанье поразило меня. Утром, в 7 часов, было в воде восемь градусов, а в 8 часов — тринадцать. Удовольствие купанья было невыразимо, несмотря на такую свежесть воды. Не надобно оставаться долго в воде. Достаточно окунуться два или три раза в холодной воде или оставаться до 10 минут в воде, когда она тепла. Морские купанья — я говорю о Черном море — в воде, подверженной беспрестанным изменениям и имеющей большую силу ударов, не годятся для слабогрудых и страдающих простудою. Для них лучше брать в том же море, но в Одессе, теплые ванны, о которых я говорил в своем месте. Для охранения волос от влияния морской воды употребляется так называемое морское мыло. Если морская вода будет иметь слишком большое влияние, то есть будет производить на теле не только зуд, вследствие мелкой сыпи, но и вызовет ранки, чирья и пр., то очень полезно натирать тело пред купаньем желтками куриных яиц.

Проходя в свой номер, я не мог не полюбоваться, с какою приветливостью триумвират Французов обирает своих постояльцев. Как мог бы грубый блузник нажить себе огромное состояние в городке, столь маленьком, если бы не обладал нахальством. Преемник его уже не ходит в блузе, но манеры его и вид доказывают, что они братья и по земле, где получили начало, и по характеру. Не скажу того про третьего, который в совершенной зависимости от живота, и я боюсь, что когда-нибудь, стоя у горячей плиты, он растает и лишит окончательно возможности разгадать его свойства.

Желая до отъезда обозреть окрестности, мы отправились верхом к водопаду Учан-су, за греческою деревнею Ауткою. Мы выехали утром, на татарских лошадях, с татарскими седлами и с проводником татарским. Дорога в горы живописна, и чем далее мы углублялись в чащу леса и ближе подъезжали к водопаду, тем более дикою становилась местность. В некоторых местах тропинки на самых обрывах, так что, наконец, мы принуждены были оставить лошадей и продолжать путь пешком. Надобно удивляться татарским лошадям, как они привычны ходить по горам. В некоторых местах умное животное идет совершенно отвесно, а в других, на узких тропинках, остановится, постучит ногою, крепко ли держится камень или земля, и тогда уже ступит. Без таких лошадей невозможно подъехать к водопаду. Говорят, что татары ленивы и заводят в такую глушь, сокращая дорогу, но что можно проехать удобнее. Водопад Учан-су должен быть великолепен после дождей, когда много воды; но когда мы были здесь, вода спускалась отвесно по каменной, ровной, отвесной скале в небольшом количестве, и потому мы не нашли шумящего, ревущего водопада, с водяною пылью, каким он должен быть в иное время. Но мы были на большой вышине, видели всю Ялту и море, которому нет конца в его беспредельности. Ариянда, Ливадия, Маштар, Аутка — все это было видно. В виду Аутки развалины крепости, относимой к древности. В Аутке Греческая церковь с весьма престарелым священником. Нельзя было не заметить, что и в этой живописной местности много кабаков.

По возвращении в Ялту мы познакомились с академиком Макаровым, состоящим, кажется, в военной службе, который показал нам несколько снятых им окрестных видов, как то: города Ялты и водопада Учан-су. После Айвазовского всякое искусство покажется слабым, и я не могу сказать, чтобы картины и рисунки г. Макарова сделали впечатление. Смотря на работу художника и не находя в ней того, что видит глаз в картинах природы, я прихожу к мысли о невозможности передать верно то, для чего недостаточно ни искусства живописи, ни способности описывать видимое.

5 августа мы решились уехать из Ялты в экипаже, нанятом у Собеса, до Симферополя. Это был очень удобный шарабан в шесть мест, включая место для кучера. Но лошади оказались дрянные. Торговались долго и, наконец, наняли дешевле того, что запрашивал содержатель единственного, но очень хорошенького экипажа, татарин, единственный конкурент Собеса. В Симферополь мы должны были приехать на другой день, после ночлега в Алуште. Погода была прекрасная, тихая, но без солнца, которое показалось тогда уже, когда оно не могло беспокоить. Проезжая живописной дорогой, мы миновали имения: Исленьева, Мордвинова, Никитский ботанический сад ведомства Государственных имуществ, — которого не следует оставлять без осмотра, чего мы не могли сделать по обстоятельствам, — имение Айданиль и Мисхор² князя Воронцова, Гурзуф, при подошве Яйлы и Аюдага, в древности мыс Криуметопон. Отсюда видна уже гора Чатыр-Даг (Шатер-Гора), в древности Трепезус, высочайшая в Крыму, где в ущельях лежит постоянный снег. Кроме того, мы миновали имения Гагарина и Фундуклея. Если вид на море и на чудесный берег от Байдар до Ялты можно назвать живописным, то и дорога от Ялты до Алушты заслуживает того же названия. Можно сказать, что весь южный берег составляет один общий сад с горами, скалами, извилистыми дорогами, ручьями, лесами, виноградниками и дачами, из которых каждая, соединяя около себя растительность, требующую ухода, окружена в то же время местностью дикою, имеющею свою особливую растительность. Вообще растительность здесь поразительна. Есть в Мисхоре ореховые деревья с волошскими орехами, называемыми у нас грецкими, столь громадные, что одно дерево, давая тень целой окружности, прокармливает своими плодами три семейства, то есть доставляет столько дохода чрез продажу плодов, что три семейства имеют годовое пропитание. В имении Фундуклея мы видели камелию столь огромную, что покрывающие ее цветы считаются тысячами, но и здесь это дерево на зимние месяцы, закрывают досками, из которых составляется нечто вроде сарая. В Массандре князя Воронцова табак не уступает турецкому и вино превосходно.

Наконец приезжаем в татарскую деревню Алушту, откуда, сворачивая к Чатыр-Дагу, мы расстанемся с южным берегом. Здесь, в Алуште, сохранились остатки укреплений Юстиниана против Готфов и других народов и имеются православная церковь св. Феодора Стратилата и несколько мечетей. Въезжаем в Еврейскую гостиницу и, по какому-то непонятному нерасположению, получаем здесь прием столь грубый, отрицательный, что не знаем сами, отчего это так случилось. Красивая Еврейская девушка так кричала на нас, что мы подумали о приезде в дом сумасшедших. Вообще, здесь видели мы одних женщин, — что удивительно в гостинице. Нечего делать, надобно было уехать, и мы, имея подорожную, нашли пристанище в станционном доме, большом, чистом, хорошо меблированном и стоящем на прекрасном месте, откуда видно море чрез бесчисленный ряд тополей, посаженных рукою местного священника, имевшего нужду в тени для своих огородов. Здесь сказывали нам, что Императрица недавно, во время пребывания в Крыму, посетила Алушту с парохода и что Ее величество, устав от прогулки, ехала обратно на берег в почтовой телеге шагом. Честь, оказанная этому экипажу, была столь неожиданна и случайна, что прогулка эта изображена на картине, хранящейся во дворце в Ливадии. Устроившись на месте, мы нашли здесь ранний виноград по 20 к. за фунт. Принес его к нам, с работником, татарский помещик, отличавшийся от простолюдина своим костюмом и манерой, и вообще личным достоинством. К сожалению, виноград был кисел так же, как то находили мы и в Ялте, и в Севастополе.

Вид Чатыр-Дага действительно напоминает Шатер. Гора эта занимает громадную местность с великолепной долиной, по которой мы проезжали потом. Беспрестанно появлялись здесь татарские муллы в чалмах, и вообще татары в своих одеждах, чалмах и шапочках, что придавало местности большое оживление. Татары в чалмах суть те, которые были в Константинополе и других мусульманских странах.

Мимо станционного дома проехал громадный 4-колесный экипаж помещика с целой фамилией. Это была линейка, в которой, с двух сторон, сидело несколько человек и в конце сочинена комната. Все это сверху покрыто было парусинным навесом на шестах. Около этого импровизированного экипажа скакали сыновья помещика и, как кажется, наставник их. Приближение этого ковчега было слышно издали. Экипаж остановился на берегу. Мужчины отошли на известное расстояние и, раздевшись на ковре, купались без одежды, а дамы, раздеваясь и одеваясь в комнате экипажа, погружались в воду в капотах.

К вечеру взошла луна и потом так ярко отразилась в море, что нельзя было отвести глаз от столь чудесной картины. Досадовали немного на тополи священника, закрывавшие море.

6 августа я встал рано и воспользовался прелестью южного утра. Вдали слышались завыванья муэдзинов с минаретов мечетей, что портило впечатление. Сколь приятен мерный звон колокола православной церкви [...] Напившись чаю, начали сбираться в путь. Как всегда, имели неприятный расчет с смотрителем. За дыню, которая на базаре стоит много что 3 коп., с нас взяли 25 коп., и за курицу, которая вечером составляла наш ужин и, конечно, не несла золотых яиц, мы заплатили 1 р. 50 к. Но это мелочи, не составляющие большого расхода, тем более что мы избавились от неприятностей Еврейской гостиницы и имели дело не с торгашом, а с бедным отцом семейства.

Содержание станции в чистоте довольно затруднительно. 5 августа, вечером, когда мы ужинали, подъехали две кареты, из которых вышли двое мужчин и четыре дамы. Из последних две отличались веселостию, пели, прыгали. Это вовсе не мешало никому, потому что галерея станции огромна; напротив, приятно было видеть людей, довольных собою. После они пошли пить чай в комнату. Когда они уехали, то мы хотели занять ту же комнату, но оказалось, что проезжие выливали воду на пол и туда же бросали кожу винограда или просто плевали. Словом, комната так была загажена, что бедная служанка едва в полчаса могла привести все в порядок, и трудно было заснуть под влиянием неприятного впечатления. Если образованное общество ведет себя так отвратительно, то чего ожидать от людей необразованных?

Погода 6 августа была прекрасная, и мы двинулись в Симферополь. Шарабан наш недолго катился с привычною для нас быстротою. Надобно было подыматься в гору на Чатыр-Даг. Хотя и объезжали эту гору стороною, но все же понадобилось захватить высоты. Приходилось беспрестанно вылезать из нашего ящика, чтобы облегчать лошадей, тем более что шарабан откатывался назад при каждой остановке, и нужно было подкладывать под задние колеса камни. Тут являлись татарские мальчики и просили за труд, хотя они ничем помочь не могли, а только мешали. Такой переезд неприятен, хотя и вознаграждается прелестью проезжаемых мест. Величественна эта гора, и нельзя не пожалеть, что нам не удалось, по нездоровью наших дам, перевалиться (местное выражение) чрез Чатыр-Даг, что могло быть сделано не иначе, как на верховых лошадях. Это, как сказывают, была бы трудная, но интересная прогулка.

Но вот мы ближе и ближе к Симферополю. Чатыр-Даг скрылся из вида, и голые холмы, довольно высокие однако ж, сменили горы, покрытые богатою растительностию. Здесь все как-то иначе, хотя так же тепло и легко дышать. Приближаясь к Симферополю, в который дорога ведет гладкая, широкая, мы видели много великолепных фруктовых садов. Переезжаем по сухому каменистому дну реки Салгир. Начинают показываться предместья Симферополя и самый город. Хороший климат здесь. Правду говорил Г.А., что, вставая по утрам, он думал, что всё праздники.

По приезде в Симферополь мы остановились в гостинице Золотой Якорь, которая могла бы быть лучше, нежели она есть. Что за страсть у наших содержателей гостиниц скупать старые и дрянные мебели и наполнять комнаты многими негодными вещами, совершенно ненужными, тогда как тут же нет необходимых. Но напрасно я буду говорить о гостинице, так похожей на все другие в губернских городах. Мы обедали в общей столовой, что удивило посетителей, не привыкших обедать с дамами. В зелени оказалась сваренная муха. Отчего этого не случалось заметить ни разу ни в Германии, ни во Франции? Вероятно, насекомые одинаково дики и валятся в кушанье, но, вероятно, там осматривают кушанья прежде подачи их на стол. Я никогда не забуду соуса с мухами в Царском селе. Полагаю, что у нас на севере, не видя мух 8 месяцев, отвыкают от осторожности, а там, где они постоянны, поневоле можно бы привыкнуть смотреть за ними.

Симферополь не похож на другие города России по климату и наружному виду. Город населен смесью племен. Построенный на чудесной равнине, окруженной горами, Симферополь в то же время имеет привлекательные окрестные виды на Чатыр-Даг, откуда вытекает р. Салгир и другие. Недалеко за городом видны следы древнего поселения Неаполис, основание которого приписывают Тавро-Скифскому Царю Скилуру. Очень красив в Симферополе большой собор, в котором были переделки. В архиерейском доме, в круглой церкви, служили всенощную. Мы заметили на одной из улиц странноприимный дом Таранова-Белозерова. Публичный сад весьма хорош, и много больших домов. Гостиный двор и базар огромны. Фонтан отчего-то был без воды, и наверху красовалась метла. Вообще, на базаре заметна нечистота и беспорядок, что происходит от разбросанных везде продажных плодов, для которых большею частью нет столов. По улицам тянется хорошее шоссе. Здесь много отличных линеек с фордеками, заменяющих коляски. На площади стоит памятник, воздвигнутый покорителю Крыма князю Долгорукому Крымскому. Симферополь централен в отношении к прочим городам Таврической губернии. Из него ведут четыре почтовые дороги: в Евпаторию, в Севастополь, чрез Феодосию в Керчь и в Ялту.

Проведя ночь в Симферополе, мы наняли за 25 р. двое дрожек-колясок до Бахчисарая с тем, чтобы там ночевать и потом ехать до Севастополя, откуда мы предположили возвратиться в Васильковский уезд Киевской губернии, тем же путем, каким плыли в Севастополь. Утром, в 10 часов, мы выехали из Симферополя. Дорога была очень хороша. Юг имеет свои особенности. Например, возможно ли встретить на севере людей без одежды, а на юге это возможно. Мы видели кочевья цыган, которые, положительно сказать, были без одежды. На взрослых еще была несколько заметна претензия прикрыть свои прелести, но дети, довольно большие, являлись в том виде, в каком сотворил их Бог.

Наконец, утомленные жаром, чувствуя желание утолить аппетит и жажду, и с настроенным воображением, въехали мы в ущелье, в котором лежит Бахчисарай. Уже издали все приняло азиатский характер. Везде татары и почти одни мужчины; ряд шалашей, в которых производятся всевозможные мастерства и продажи. Улица очень узка. За шалашами виднеются минареты мечетей; по сторонам скалы, увешанные просушиваемым табаком. На каждом шагу живые или битые бараны. Говор производит здесь, в ущелье, какой-то особенный шум, как в коридоре, где собралось множество людей и где все говорят в одно время.

Бахчисарай, безуездный город, в 16 верстах от Симферополя, достопамятен в историческом отношении. Быв с 1500 г. по P. X. резиденциею крымских ханов, он имеет здесь великолепный, — говоря так в азиатском смысле, — ханский дворец, с фонтанами, от которых вытекает ручей Чюрюк-Су. Здесь же гробницы ханов. При дворце большая мечеть с высокими минаретами. В Бахчисарае есть монастыри дервишей, медресе (училища), бани, мастерские, заводы. Кто не знает щегольской выделки крымских барашков, называемых крымскими смушками, украшающих у нас на севере щегольские шапки и шубы? Ворота дворца дают уже понятие об азиатском характере целого здания.

У ворот встретил нас какой-то молодец, который не был похож ни на Еврея, ни на Татарина, ни на кого другого и оказался после цыганом. Он забегал с своими услугами и отыскал солдата, служащего при дворце. Тот отнес мою подорожную к начальнику города, и нам тотчас же отвели комнаты во дворце, украшенные зеркалами, покрытые коврами, с азиатскими диванами и пр.

Возле дворца, у ворот, так называемая ханская кофейня, в особом доме, составляющем по наружному виду нечто общее с дворцом. Здесь мы думали найти азиатскую роскошь и удобства для отдыха, но скоро разочаровались, увидев хорошие комнаты, совершенно испорченные от дурного обращения с ними. В одной из этих комнат какой-то запачканный Татарин шил башмаки, а на галерее сидел мулла и курил трубку. Нам подали нечто похожее на табуреты, но мы не остались здесь, в предположении, что кофе будет похож на все виденное нами. Надобно, однако ж, было позаботиться об обеде. Думали потребовать из татарского трактира шашлык или баранину, жаренную особым способом, на шпильках, что похоже на жаренье мяса на вертеле; но мы опасались, что отличное жаркое, вкусное, потому что оно должно сохранять свой сок, не будет в то же время чисто. Притом один шашлык при малом употреблении и большом аппетите не удовлетворил бы нас, а есть много мяса, в жаркое время, опасно. Но оказалось, что жена сторожа была кухаркой у начальника города, и только за несколько дней до нашего приезда оставила свое место. Мы воспользовались свободой поварихи, и она приготовила нам отличный борщ и пилав; после мы ели дыни и пили кофе с отличными сливками, и потому были покойны в отношении желудков.

Осматривая дворец, мы имели нашим чичероне дворцового солдата, родом хохла. Объясняя предметы языком, созданным им самим, он смешил нас на каждом шагу. «Вот ханска цырульня», «ханска харчевня», «ханска секретна» и пр. — раздавалось в пустых залах. Дело в том, что ханские уборную и столовую, и комнату, где ханы лениво сидели, куря кальян, и могли, в одно и то же время, не быв видимыми, слышать все, о чем рассуждали в мудром совете визирь и другие члены, солдат превратил в цирюльню, харчевню и секретную. Надобно сказать, что зала совета и комнаты гарема сохранили много первобытной красоты в арабесках и что как здесь, так и везде во дворце, новая отделка не имеет того изящества, каким отличались азиатские художники. Здесь в военное время был помещен огромный лазарет, и, как говорят, дворец после того требовал больших исправлений. В шкафах сохраняется посуда времен ханов. Комнаты и сады гарема очень хороши, и можно купаться в тех водоемах, в которых купались ханские жены. Движения их не были скрыты от взоров ханов, смотревших на своих милых сквозь решетку, сверху. Фонтан слез, так названный по преданию о томлении здесь узницы Марии Потоцкой, бывшей жены хана, не должно смешивать с фонтанами вообще, как мы понимаем их. Здесь струится вода из нескольких небольших отверстий в стенах, что очень походит на потоки слез. Кто не читал поэмы Пушкина «Бахчисарайский фонтан»? Потому всякий знает, что после него было бы напрасно вдаваться в поэзию Бахчисарая. Как бы ни восторгался описатель, как бы ни высказывал впечатлений, все будет слабо, тогда как у Пушкина всякий стих оживляет прекрасный Бахчисарай и дает жизнь всему здесь, наполняя эту очаровательную пустыню лицами, которых вызвать может только поэзия воображения.

Гирей сидел, потупя взор;
Янтарь в устах его дымился;
Безмолвно раболепный двор
Вкруг хана гордого теснился.
Все было тихо во дворце;
Благоговея, все читали
Приметы гнева и печали
На сумрачном его лице.

В Бахчисарайском дворце эта картина оживает пред вами в лицах.

Нам предложили прочесть историческую брошюру о Бахчисарае, но, к сожалению, я не имел времени прочесть ее. Радуюсь, что во многих случаях мы находили отдельные описания крымских примечательностей и что составитель гида для Крыма найдет много разработанных материалов. Я же удовольствуюсь здесь некоторыми чертами, сохранившимися в моей памяти.

Проводник продолжал свои громкие и вместе грубые объяснения. Когда мы пришли в комнату, в которой будто бы жила Мария, где над дверьми, в арабесках, сохранилось, вероятно, случайное, не совсем близкое подобие креста, солдат прокричал: «комната Марьи Потоцкой, а Марья Потоцка али була, али ни». Мы не вдруг поняли подобное объяснение. Это значило: вот комната Марии Потоцкой, но еще не решено наверное, была ли она действительно или нет. Такое сомнение солдат почерпнул из брошюры, прочтенной ему по складам грамотным сослуживцем. Посетив ханские гробницы и погуляв на дворцовом дворе, где так хорошо, так прохладно и где прежде джигитовали наездники, мы возвратились в свои комнаты.

Стряпуха наша оказалась очень искусною. Борщ был вкусен, а пилав из превосходнейшей крымской баранины был так хорош, что составил одно из приятнейших материальных воспоминаний. Куря сигару и запивая кофе, я начал расспрашивать солдата о дервишах кричащих, так как было известно, что в Бахчисарае дервиши этого ордена. Солдат не понял, но когда было объяснено ему с подробностями, то он, радостно подняв руки, закричал: «А, знаю, знаю, Дермаш, который гаукает. Вот скажу мулле, если закажет, то они будут орать». Мы избрали сторожа для переговоров с муллою, но наш переговорщик, как полагать можно, начал торговаться с муллою и, тем обидев его, не достиг цели. Мы решились пригласить муллу к себе и отправили к нему солдата с приглашением. Мулла сидел на галерее кофейни и курил трубку. Из окна моей комнаты видно было, что мулла не вдруг сдвинулся с места и уже, после некоторого раздумья, зашлепал туфлями по лестнице. Скоро он был пред нами.

Мулла, молодой человек, чисто подбритый, щеголевато одетый, толстый, по приглашению нашему, сел, принял трубку и конфекты, предложенные ему, и, опустив очи долу, молчал.

Я начал говорить:

«Вы здешний мулла?» При этом я поклонился.

«Да», — отвечал мулла, сделав движение, похожее на поклон.

«Вам, мулла, хорошо жить здесь, в таком чудесном месте?»

«Да. Хорошо жить в таком месте».

«Вы, мулла, часто молитесь?»

«Да. Часто молимся».

«Здесь бывают большие жары, и вы не знаете зимы?»

«Да. Здесь бывают жары, и мы не знаем зимы».

Словом, ответы были повторением вопросов. Надобно было перейти к делу. Продолжение такой беседы затрудняло обе стороны. Притом мулла мог съесть все конфекты, а достать их трудно до Одессы.

«Мы желали бы видеть кричащих дервишей. Доставьте, мулла, нам случай к тому, и мы поблагодарим добрых монахов».

«Завтра, в 10 часу».

После такого лаконического, но решительного ответа мы расстались. С нашей стороны, в увлечении азиатскою вежливостию, наговорено было множество любезных фраз, и мулла, как бы смущенный нашею приветливостию, скоро зашлепал туфлями и вознесся на прежнее седалище в придворную кофейню.

А между тем приезд наш и еще двух семейств возмутил спокойствие женского населения смежных с дворцом домов. Беспрестанно виднелись у ворот белые чадры, чрез которые сверкали любопытные глаза. Беспрестанно слышалось шлепанье туфлей татарских женщин, между которыми было много с кривыми ногами, что было заметно из поступи. Встретивший нас цыган, назвавший себя придворным проводником, юлил у ворот.

Мы поехали в Чуфут-Кале, селение Караимов, лежащее на вершине горы с неприступными скалами.

Миновав монастырь Успения Пр[есвятой] Богородицы, иссеченный в скале на огромной возвышенности, и оставив близ монастыря наши коляски, мы пошли на Чуфут-Кале. Недалеко от входа сюда, внизу, мы видели богатое караимское кладбище, называемое Иосафатовою долиною, где, между многими замечательными гробницами, обращают особое внимание на могилу Исаака, проповедника иудейского закона Хазарем.

Чуфут-Кале, неприступная вершина, выдвинутая из моря, приняла на свои скалы значительное население Караимов, которые украсили эту местность, дикую и лишенную растительности, великолепными зданиями и памятниками. Из последних замечательна гробница дочери Тохтамыша, Ненекеджан Ханым, умершей в 1438 году. Жилища Караимов находятся в скалах и висят на обрывах, как гнезды птиц. По наружному виду нельзя ожидать в них удобств, между тем внутренняя отделка доведена до роскоши в восточном вкусе. Теперь все Караимы переселились в разные места, и осталось только несколько семейств и слуга раввина, издавшего описание Чуфут-Кале, которое весьма подробно и доказывает ученость автора и его археологические способности. Слуга раввина собирает пожертвования в пользу рассеянных Караимов, и провожал нас к гробнице Ненекеджан Ханым. Сказывают, что Караимы, переселившиеся из Чуфут-Кале, считают святою обязанностию собираться здесь один раз в год, и что эта вершина снова будет населена, о чем стараются старшины общества. В квартире раввина много раковин, находимых здесь на вершине, относимой к глубокой древности. Я достал одну раковину, вид которой доказывает ее древность. У подошвы здешней горы видны — с восточной стороны равнины замка Каркиеля и далее, конусообразная гора Тепекерман с остатками христианской церкви.

К сожалению, южный вечер быстро наступает, и надобно было спешить возвращением с этой скалы, откуда вид на Бахчисарай, на море и другие окрестности поразительно хорош. Пройдя по каменистым улицам Чуфут-Кале, как бы в очарованном месте, под влиянием любопытства и некоторого страха, мы у самого выхода неожиданно были встречены толпою цыган, играющих на разных инструментах. Они, пропустив нас, пошли за нами с музыкой и песнями попеременно. Некоторые из цыган плясали с бубнами. Между тем темнота увеличивалась, и мы, желая расстаться с провожавшим нас обществом, которое мало нравилось, дали деньги певцам и плясунам. После этого началась между ними такая суматоха, что доходило до драки, и к нам начали обращаться с просьбами о прибавке денег, доходившими до нахального требования. Наконец, надобно было обратить на них и крики, и угрозы, чтобы осадить эту толпу. Назвавшийся придворным проводником цыган юлил и здесь, как везде. Конечно, он был виновником этой кутерьмы, хотя, как мы слышали, всех посетителей Чуфут-Кале провожают таким образом.

Освободясь от цыган, — которые быстро рассеялись на разных возвышенностях и продолжали отдельные песни и музыку, — мы приблизились к Успенской обители, иссеченной в скале на большом возвышении, у подошвы которого находилось, как говорят, греческое селение Мариамполь. В обители было тихо; пред иконою, в скале, горела видимая издали лампада. Мы пришли сюда уже под кровом южной ночи. Луна, выплывшая из облаков, бросала полосы света, но большею частию здесь было темно. При общем безмолвии звуки наших шагов по каменным лестницам отдавались в скалах. Подымаясь выше и выше и не видя никого, мы теряли надежду увидеть что-нибудь, но наш проводник цыган юлил и здесь. Вероятно, знакомый с монашескими жилищами, цыган отыскал монаха. Зазвенели ключи, и почтенный инок ввел нас в храмы, из которых один, старый, под скалой, а другой, новый, на скале. Последний построен иждивением какой-то набожной женщины из Симферополя. Мы ходили со свечами в руках, и огня не задувало: так было тихо.

По возвращении в Бахчисарайский дворец мы долго гуляли на дворе, где так прекрасно и где луна освещала все предметы. Но надобно же было кончить день, чтобы ранее встать, и потому мы улеглись на азиатских диванах. Нас разбудил крик муэдзина с минарета, очень близкого к окнам наших комнат. Это были вопли столь громкие, что они могли происходить из груди очень здоровой.

В 8-мь часов утра мы встретили нашего приятеля, муллу, который так был вымыт и подбрит, что полное лице его лоснилось, и вообще он был представителем щегольства и опрятности. При встрече, после обыкновенных приветствий, он молчал и вообще был в смущении. На вопрос о дервишах он отвечал кратко: «10 часов; 12 человек». Нам хотелось, чтобы мулла сам заговорил, но он опустил глаза и стоял в смущении, точно девушка, на которую бросили нескромный взгляд. В это время проходил по двору солдат Ожогин, дворцовый сторож. Мулла, как бы ухватясь за этот спасительный предмет, закричал: «Ожогин, Ожогин, где старший сторож?» Ожогин отозвался незнанием и спросил: не нужно ли позвать того сторожа? Но мулла сказал: «нет, это я так», и смутился еще более. Наконец, мы выпустили милого татарина, и он поспешно скрылся.

Но вот начали сходиться дервиши. Мы, войдя в мечеть, на так называемые у нас хоры, нашли там стулья. Дервиши, приходя в мечеть, внизу садились в кружок. Началось мерное завыванье под управлением их муллы. Потом все они встали в кружок и продолжали вскрикивать в меру, покачивая головами. Вскрикивания учащались; покачивания головами дошли до трясения, и звуки, слившись, начали издавать один общий гортанный гул. Шеи у всех вытянулись, и головы болтались. Началось страшное, можно сказать, отвратительное движение. Вскрикивания начали походить на громкое, отрывистое хрипение. Казалось, что пред нами задыхающиеся люди, которые стараются освободиться от гнета. Один дервиш превзошел всех в своем увлечении. Его поддерживали за плечи все другие, бывшие в кружке, и он, судорожно приподымаясь и опускаясь всем телом, вытянув шею, болтая головою, испуская удушливые крики, был вне себя. Я верю, что в это время ему казались видения. Вдруг все дервиши остановились; начались мерные, тихие возгласы, и кончилось это изуверство, удовлетворившее наше любопытство, но не доставившее ничего приятного. Мулла, получив 5 р., очень приветливо раскланялся с нами. Это старик весьма приличный, и все дервиши, пришедшие с ним из монастыря, были очень чисто одеты; на пальце у одного дервиша я заметил дорогой перстень. Странно, что все эти люди, за несколько минут походившие на скотов, казались очень приличными и имели вид смирения, что соответствовало худобе их лиц.

Вскоре мы отправились в обратный путь в Севастополь. По случаю исправления моста, кажется на р. Черной, памятной по бывшему здесь сражению, извозчики не повезли нас того дорогою, по которой можно бы доехать до самой гостиницы, а несколько сократили дорогу, везя нас чрез долины Судакскую и Бельбек, потом мимо кладбищ, к бухте. Здесь мы пересели в лодку и скоро достигли другого берега. В гостинице Ветцель были свободные нумера, и мы, пользуясь приветливостью хозяина, забыли дорожную усталость.

Проведя несколько дней в Севастополе, мы отправились 10-го августа вечером в Одессу на пароходе «Константин» Русского Общества Пароходства. Пароход громадный, весьма удобный для пассажиров. Его чинили в Севастополе, и капитан, опытный моряк, не советовал управлению допускать пассажиров в первый рейс после починки; но его не послушали и поплатились за риск. Остановясь против Евпатории, где взяли груз, пароход двинулся далее; но ночью испортился один цилиндр. Немедленно выпустили пар, которым окатило пассажиров третьего класса, лежавших на палубе. При неожиданности того смятение было страшное, и не скоро все успокоились. Таким образом, мы, двигаясь одним цилиндром, приехали в Одессу на третий день. Пароходство берет продовольствие пассажиров на себя, и потому надобно было пропитывать пассажиров во весь переезд, а запасов не было на случай неожиданной остановки. Но, слава Богу, и благодаря распорядительности капитана, мы не испытали большого недостатка. Картофель и кофе заняли почетное место за завтраком, и мы, смеясь над нашим черепашьим движением, наконец увидели Одессу, к которой не могли пристать по огромности парохода и невозможности сделать одним цилиндром нужных поворотов и отходов. Нас перевезли на лодке.

Опять Одесса, столь же милая, как прежде; опять плавание по Днепру и поездка в дилижансе, но теперь уже от Никополя до Екатеринослава. Благополучно прибыли мы в Ржищев и домой, довольные путешествием, но недовольные неполным удобством, считая себя вправе при значительных тратах пользоваться большим спокойствием, которое всегда увеличивает приятность путешествия. Нам сказывали, и это верно, что если из Петербурга ехать чрез Вену и по Дунаю до Черного моря в Одессу или другие места на южный берег Крыма, то проезд и плавание могут стоить вполовину дешевле, причем можно избежать и тех беспокойств и неприятностей, какие были испытаны нами от тесноты на Днепровских пароходах, от степного переезда в дилижансе, от еврейской кухни и, наконец, на пароходе Русского Общества «Язон», где пассажиров смешивают с кладью, где не очищают постелей и не имеют фонаря и где оттого пассажиры валятся в трюм и ломают себе руки. Но как бы ни было, а при существующих уже путях в России, сделавших успехи сравнительно с прежним временем, переезды и остановки оказываются возможными с большими или меньшими удобствами. Конечно, акционерные общества или частные промышленники не будут довольствоваться тем, что сделали, но будут совершенствовать сделанное для своей и общей пользы. После поездки моей в Крым я был и живу за границею и имел случай видеть и испытать удобства сообщений в Германии и Франции. Потому не в видах осуждения своего отечественного; не в видах несправедливых требований невозможного, — как то часто зависит от климатических условий, — желательно, чтобы дирекции русских обществ ближе знакомились с предметами их ведомств, и не из столичных раззолоченных кабинетов, а на месте изобрели средства к улучшениям. Без того не будем мы иметь успеха, и только при известных гарантиях со стороны правительства можем доставлять выгоды лицам, вверившим на общественные предприятия свои капиталы. Между тем эти доходы должны быть последствием тех разумных распоряжений, которые удешевляют и облегчают пути и умножают число проезжающих. Последние несут теперь, но будут нести еще более своей дани в вознаграждение удобств, доставляемых умом, искусством, наукой.

Примечания

1. Открытое полевое укрепление. — Прим. сост.

2. Автор ошибочно назвал Массандру Мисхором. — Прим. сост.