«Лучше и красивее Кучукоя нет места в Крыму!»

Покидая Крым летом 1905 года, Иван Павлович договорился с Ибраимом, что тот будет присматривать за участком. В сентябре Мария Павловна, остававшаяся с матерью в Ялте, писала брату, что из Кучук-Коя пока нет никаких известий. Но московские новости и впечатления, день ото дня всё более тревожные, быстро вытеснили крымские заботы. Начинался новый период подъема революционного движения в России, особенно остро ощутимого в Москве. С середины сентября здесь прокатилась волна рабочих забастовок, в октябре началась всеобщая политическая стачка, переросшая во всероссийскую, в ноябре к стачкам рабочих присоединилась долгосрочная стачка почтово-телеграфных работников, и накаленная до предела политическая обстановка в декабре 1905 года вылилась в массовое вооруженное восстание.

Из писем Ивана Павловича к Марии Павловне из Москвы в Ялту:

«28 сентября 1905 г.

На днях я пришлю тебе договор, который я написал для Кучукоя, и письмо на имя Ибраима. Будь добра, прочитай внимательно этот договор, и если он этого стоит, пошли его почтой Ибраиму в Кучукой с моим письмом, в противном же случае оставь его у себя. <...>

30-го я и Соня собираемся в Художеств<енный> театр, открывается он «Чайкой». Хорошо, если ничто не помешает»¹.

В том же письме отмечено, что в Москве беспокойно, электрический трамвай не ходит ужу целую неделю, газет не получают никаких, а петербургские газеты достать труднее, чем билет в Художественный театр.

«9 ноября 1905 г. Москва

Володя с понедельника начал ходить в гимназию. Мы очень боимся. Вряд ли надолго открыты гимназии. <...>

Вечера мы большею частик» сидим дома, выходим из дому только в крайнем случае. Москва стала совершенно неузнаваема. <...> Мы радуемся, что вы в Ялте. Это тревожное время и масса беспокойной работы окончательно издергали нам нервы. <...>

У нас забастовки, по-видимому, скоро не предвидятся, но в теперешнее время можно ожидать таких неожиданностей, какие и во сне никогда не снились. <...>

Я составил для Ибраима-татарина условия, на которых я сдаю ему Кучукой. Думаю, что лучше будет и для него, и для меня. На днях я пришлю тебе сие условие, и ты скажешь мне свое мнение»².

«Москва, 26 мая 1906 г.

На днях в Ялту выезжает наш преподаватель пения Николай Александрович Ильинский. Он просит у меня позволения снять за плату на 2 месяца Кучукой, я ничего не имею против сего, но думаю, что ему покажется там очень глухо. Во всяком случае, если он поселится в Кучукое, то я просил его оставить мне одну комнату. Возьми на себя труд выдать ему ключи от кучукойского домика. Ужасно обидно, что я никак не соберусь написать Ибраиму письмо»³.

Поразительный факт! Пунктуальный до педантичности, как было известно о нем всем близким, Иван Павлович в течение 9 месяцев не мог довести до конца, казалось бы, уже решенный вопрос. Думается, что объяснить это только внешними сложными обстоятельствами было бы недостаточно: ведь другие-то письма он писал и на службу ходил, и вечера в основном проводил все дома. За подобной проволочкой чувствуется состояние душевного охлаждения к крымскому наследству.

В семейном архиве Чеховых сохранился машинописный экземпляр договора, убористо напечатанного Иваном Павловичем на одной странице стандартного листа. Этот документ дает представление о том, какие условия предлагались новому сторожу-арендатору:

«ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ПЯТОГО ГОДА АВГУСТА ТРИДЦАТЬ ПЕРВОГО ДНЯ.

Мы, нижеподписавшиеся Иван Павлович Чехов и крестьянин деревни Кучукой Ибраим Аджи Осман Оглу, заключили условия, состоящие в следующем:

1) Я, Чехов, предоставляю Ибраиму Оглу право пользования на правах доброго хозяина принадлежащим мне участком земли, находящимся в Ялтинском уезде Таврической губернии при дер. Кучукой, за услуги по охране и сбережению как всех построек на упомянутом участке, так и самого имения и всего на нем растущего.

2) Я, Ибраим, за право пользования участком земли для посевов на нем, разведения винограда, плодовых деревьев и т. п. вместо платы какого-либо денежного вознаграждения принимаю на себя обязанность стеречь вышеуказанное имение, заботиться о целости и исправности находящегося в нем имущества движимого и недвижимого и по мере сил ограждать означенную землю забором.

3) Пользование домом и другими постройками во всяком случае и во всякое время принадлежит мне, Чехову, или тому лицу, которому это будет мною, Чеховым, предоставлено. Пользование же сараем с железной крышей принадлежит мне, Ибраиму.

4) Я, Ибраим, обязан возвратить ему, Чехову, означенное имение в полном составе таким, каким его принял от Чехова, причем все то, что я устрою, посажу или возведу на нем за время пользования имуществом, переходит безвозмездно в собственность его, Чехова.

5) Я, Ибраим, не имею права никому передавать своих прав по настоящему договору без согласия г. Чехова.

6) Настоящий договор заключается на один год, но по истечении каждого года договор продолжается еще на год, если только о желании прекратить его не будет заявлено кем-либо из нас.

7) Но как я, Чехов, так и я, Ибраим, имеем право по собственному почину во всякое время нарушить этот договор, причем мне, Ибраиму, предоставляется двухмесячный срок на выезд из имения.

8) Я, Ибраим, в случае желания нарушить этот договор, обязан предупредить его, Чехова, не позже как за два месяца. Все же уже сделанные посевы принадлежат мне, Ибраиму, даже в случае нарушения кем-либо из нас этого условия.

9) Договор сей надлежит исполнять свято и нерушимо и хранить у себя мне, Чехову, а мне, Ибраиму, иметь с оного копию»⁴.

Примечательно, что на этом документе нет подписи ни одной из сторон, он никак не заверен. Остается неясным, был ли договор заключен юридически, или же отношения двух сторон продолжались по добросовестному устному соглашению.

В Кучук-Кое тем временем произошли перемены к лучшему. Мария Павловна 1 ноября 1905 года наконец-то послала добрую весть: «Приходил татарин из Кучукоя, принес полмешка орехов и ключ от низа. Говорит, что Шакалы выбрались уже, и он начал хозяйничать. Произвел на меня приятное впечатление твой новый арендатор, и именьице, стало быть, спасено»⁵.

В конце марта 1906 года И.П. Чехов, по обыкновению, ненадолго вырвался в Крым. Может быть, он сопровождал мать и сестру в дороге из Москвы в Ялту. Он писал жене 3 апреля: «Погода в Ялте очаровательная, тепло, тихо, сирень во всем цвету, кругом зелень. Хлопочу о поездке в Кучукой. По всей вероятности, придется ехать до Симеиза на «Гурзуфе», а потом идти пешком до Кучукоя, по-прошлогоднему, как я путешествовал с Володей прошлое лето. Из Кучукоя я пойду пешком в Кикенеиз, а дальше на таратайке в Ялту.

Все эти дни я с утра и до вечера сижу на скамеечке в саду и любуюсь солнцем, которое приятно жжет мне лицо. Хожу без пальто, в одном спинжаке. Иногда подойдет ко мне мать и посидит со мною часа 2. Она неузнаваема, куда делась и дряхлость!»⁶. «Спинжак» — словечко из лексикона их учеников, детей городской бедноты, — было связующим напоминанием об общих интересах мужа и жены, которые всё чаще проводили свободное время порознь.

К новому учебному году И.П. Чехов получил повышение в должности — его назначили заведующим 6-м Миусским мужским городским начальным училищем. Летний отпуск Софья Владимировна с сыном проводили в Лефортово, на берегу реки Яузы, — здесь, в казармах, располагался 2-й кадетский корпус, где служил родственник Виктор Александрович Петров и у Володи были товарищи. В Москве на казенной квартире заведующего училищем шел большой ремонт — переделка кухни, пристройка ванной и тому подобное обустройство. Софье Владимировне приходилось бывать там, наблюдая за ходом работ. Иван Павлович в это время в Крыму хлопотал о ремонте ветшающего кучуккойского домика. Впрочем, это не мешало ему в этот раз с какой-то особенной глубиной воспринимать красоту крымских пейзажей, никогда ему не надоедавших. Отсюда он писал длинные письма своим близким, надеясь, что они поймут и разделят с ним его чувства.

20 июля 1906 года, из Ялты в Москву:

«Здравствуйте, мои милые друзья!

Спасибо вам за письма, очень жалею, что Володька ленится написать мне. Я только что вернулся из Кучукоя. Ходил пешком по знакомой Володе дороге. Что за прелесть, что за наслаждение эта прогулка! Какое очаровательное купанье в Нов<ом> Симеизе. Погода в Крыму удивительно благоприятная в этом году. Мне кажется, что у вас под Москвой теперь жарче, чем здесь. Зато ночи очень свежи: мне пришлось-таки в Кучукое подрожать. Я старался укрыться пиджаком, жилеткой, но все это помогало очень мало. Жаль, что мы не могли оставить в Кучукое какого-нибудь старенького одеяльца. Всю ночь я просыпался и думал об этом.

Кучукойцы встретили меня приветливо. На нашей земле везде плетень, чистенько, камень убран, в домике внизу никто не живет. Кухня, по-видимому, ремонтировалась, и там ночуют сторожа, как говорит Ибраим. Все миндальные деревца чистенькие, стоят, как игрушечки. Заметно, что Ибраим поработал на этом участке, но землей еще не пользовался. Я по-прежнему остаюсь при своем мнении, что лучше и красивее Кучукоя нет места в Крыму! Был я у Иванова в Кекенеизе. Мне казалось, что у его дома всюду замечательные виды. Но очень неудачно выбрано им место. Кругом голо, на всех балконах сквозняки, и совсем нет таких, например, картин, как с дороги Кучукоя. Ивановы встретили меня очень ласково и накормили баклажанами, сыром, напоили вином и чаем. При их помощи я купил денатурир<ованного> спирту целую четверть. Был я и в Кастрополе. Там меня встретили, как своего, как родного. А какое дивное купанье, Соня! Мы непременно поедем в будущем году сюда, хотя на месяц. Константин стал у них поваром, и уже обеды не в 2 часа, а в 5, а в 12 час. завтрак. Экономка новая и очень приличная.

В Кучукое я провел 2 дня и пил только кофе, потому что чаю не было ни одной чаинки. Сахару много. Ибраим все время приглашал меня к себе, подарил мне дыню и арбуз, а тебе очень красивую чадру. Все кругом справляются, отчего ты не приехала. Из Кучукоя я опять на Симеиз ходил пешком. Как хорошо! Везде тихо, спокойно. Ветерок, воздух, море, даже и дождь, такие ласковые!

Спасибо тебе, моя дорогая, что ты бываешь на ремонте. <...> Переделка эта меня очень заботит, но и уезжать отсюда сейчас не хочется — так здесь хорошо! На днях я иду опять в Кучукой — надо щекатурить домик, щекатурка обвалилась уже на четырех сторонах. Будет стоить не дешево»⁷.

В Ялте 26 июля 1906 года состоялось семейное событие — венчание двоюродного брата Жоржа. Из Таганрога приезжала его сестра Лёля, остановилась у Чеховых на Аутке, там же находился и Иван Павлович. На свадьбе ему пришлось быть посаженым отцом жениха, а Евгении Яковлевне — посаженой матерью. В ближайшие дни он собирался выехать в Кучук-Кой и нанять коляску на целый день, но беспокоился, сможет ли застать Ибраима. Последнее письмо жене было отправлено им в Москву 31 июля: «Милая моя Софочка, завтра я еду в Кучукой. Не знаю, удастся ли мне что-нибудь там сделать. Пора в Москву»⁸.

В октябре Марии Павловне пришла бумага земельного сбора за Кучук-Кой, и она уплатила 3 руб. 29 коп.⁹ Сумма в сущности небольшая, но разница с 9 копейками при Антоне Павловиче уже показывала изменения качества жизни. Этой осенью сестре с матерью пришлось задержаться в Ялте до самого декабря. Поначалу не хотелось уезжать из-за теплой, хорошей погоды, после откладывали, беспокоились из-за дороги — было неизвестно, как скажутся забастовки на движении поездов, улеглись ли беспорядки на московских улицах. Но в конце концов и мать с сестрой добрались до Москвы. До поры до времени Крым оставался для всех Чеховых только местом сезонного пребывания.

Первая весть, которую Иван Павлович получил о своем имении в 1907 году, была более чем благоприятной. В июне сестра написала ему из Ялты: «Был твой арендатор из Кучукоя и говорил, что у тебя теперь там так хорошо, что ему хотелось бы, чтобы ты посмотрел на все его усовершенствования»¹⁰. Но Иван смог побывать в Крыму только через месяц — 20 июля к 7 часам вечера он добрался до чеховского дома на Аутке, а на следующее утро уже провожал к пароходу Машу и Ольгу Леонардовну, уезжавших на две недели в Константинополь.

В это время Софья Владимировна с сыном гостили в «Ключах», где Михаил Павлович проводил лето с семьей — Ольгой Германовной, 9-летней дочерью Женей, 6-летним сыном Сережей и необходимым штатом прислуги. На четвертый день своей ялтинской жизни Иван Павлович писал жене на станцию Лыкошино:

«Сегодня 24 июля, а от тебя нет еще писем. Как вы поживаете, что поделываете? Слушается ли тебя Володя? В Ялте изумительно хорошо. Особенно хороши свежие вечера. Какой-то особенный аромат в воздухе. О жаре и помину нет. Купанье вчера и сегодня 19°. Прекрасно освежает и очень здорово на меня действует. Без тебя очень скучно и тоскливо. Не бывает минутки, чтобы я не думал о тебе. Мамаша то и дело спрашивает о тебе, она была уверена, что ты приедешь в Ялту со мною.

В Кучукое я еще не был, не решаюсь оставить мамашу. Думаю, что Маша через неделю возвратится из Константинополя. Синани тебе кланяются. Будь здорова, крепко вас с Володькой обнимаю и целую. Поклон Мише, Ольге Герм<ановне>, Сереже, Жене, няне и Ольге. Jean»¹¹.

Чувство тоски Ивана по близким усугублялось тем, что ему, по собственному признанию, надо было иметь громадное терпение, чтобы выносить окружавшую мать компанию приживалов — невоспитанного жильца, развязную медицинскую сестру, вороватую горничную. Как никогда прежде, бывший дом Антона показался чужим и неуютным. «Жду с нетерпением Машу, чтобы уехать в Кучукой»¹², — писал он Софье Владимировне 31 июля. И как назло, в тот самый час, когда уходил отправить это письмо и купаться, на Аутку приезжал татарин, вероятно, Ибраим, спрашивал его и оставил 15 фунтов (6 кг) винограда. Иван Павлович узнал тот самый сорт — шашла, который растет у него, и порадовался, что «виноградник еще не совсем погиб в Кучукое»¹³. Сожалея, что с приезжим не удалось повидаться, Иван Павлович с еще большим нетерпением стал рваться в Кучук-Кой. Но после возвращения сестры и Ольги Леонардовны, очень довольных поездкой в Константинополь, его на несколько дней задержала непонятная лихорадка, какой раньше с ним не бывало. Да и море штормило, не давая возможности плыть катером. 5 августа Иван сетовал на обстоятельства: «В Кучукой придется идти пешком от Симеиза, а до Симеиза на катере. Извозчик не берет дешевле 10 руб. Таких денег нет у меня. Не знаю, удастся ли выехать в Кучукой завтра — все время море неспокойно»¹⁴. Наконец, 8 августа 1907 года он сообщил: «Завтра еду в Кучукой на извозчике. Море очень беспокойно, и каждое утро я возвращался с мола домой, т. к. катер не решался в шторм ехать в Симеиз. Завтра я завезу Машу в Мисхор, а сам в Кучукой»¹⁵. Кончалось это письмо к жене и сыну назревшим решением: «очень скучаю без вас, больше так ездить нельзя»¹⁶.

Примечания

1. ОР РГБ, ф. 331, к. 82, ед. хр. 33, лл. 14 об. — 15.

2. Там же. Лл. 16—17 об.

3. ОР РГБ, ф. 331, к. 82, ед. хр. 34, лл. 5 об. — 6.

4. РГАЛИ, ф. 2540, оп. 1, ед. хр. 181, л. 1.

5. РГАЛИ, ф. 2540, оп. 1, ед. хр. 161, л. 12.

6. РГАЛИ, ф. 2540, оп. 1, ед. хр. 248, лл. 14—14 об.

7. РГАЛИ, ф. 2540, оп. 1, ед. хр. 248, лл. 22—23 об.

8. Там же. Л. 30.

9. РГАЛИ, ф. 2540, оп. 1, ед. хр. 161, л. 16.

10. РГАЛИ, ф. 2540, оп. 1, ед. хр. 161, л. 20 об.

11. РГАЛИ, ф. 2540, оп. 1, ед. хр. 249, л. 4.

12. Там же. Л. 8.

13. Там же. Л. 10.

14. Там же. Л. 13.

15. РГАЛИ, ф. 2540, оп. 1, ед. хр. 249, лл. 14—14 об.

16. Там же. Л. 14 об.