а) Истоки антитатаризма

Стойкая отрицательная эмоция презрения к аборигенам имела, таким образом, стихийные, спонтанные истоки. И лишь когда она стала настолько распространённой, что не замечать её в России и Крыму было невозможно, появились попытки подвести под неё теоретическую, так сказать, научную базу. И вот здесь, на этом этапе ясно прослеживается и управляемость, и организованность такого направления этносоциальной идеологии. Главный из её признаков — одновременность, с которой на широком российском пространстве взрывались шовинистические акции, направленные на инородцев. Такие всплески этнической агрессии были настолько явно скоординированы, что можно говорить о настоящих кампаниях, начинавшихся и заканчивавшихся по сигналу. О том же говорит полнейшая безнаказанность самых активных и даже по имперским законам преступных элементов, участвовавших в таких кампаниях.

Если просмотреть российскую прессу, научную периодику и беллетристику, то обнаружится, что первая из упоминавшихся кампаний (я не говорю ни о геноциде, ни о постоянной стихийной травле народа), которая была направлена против крымских татар, относится к трём последним десятилетиям XIX века. Вторая началась и закончилась уже при советской власти, между 1928 и 1941 гг. Третью можно отнести к послевоенному десятилетию. Наконец, четвёртая, начавшись в средине 1980-х, благополучно продолжается и в год завершения этого труда.

Известные русские авторы, в том числе и занимавшие высокие служебные должности в царской империи, утверждали, что русские переселенцы, «почти все» состояли, начиная с XVIII в. «из побродяг, беглецов, людей распутных и заражённых пьянством, которые не имея порядочной над собой кровли, черпают свои недра из закупоренных бочек» (Сумароков, 1805. С. 3), из не имевших корня «бродяг, промотавших данное им снабжение», которые, «не желая ничего, истребили лучшие деревья, продавая всё, что можно». (Мертваго, 1867. С. 179). Естественно, такие сочинения становились известны грамотной части российского общества. Иногда они вызывали негодование в отношении столь вызывающе объективных авторов, иногда — недоумение по поводу политики правительства, наводнившего Крым отбросами русского народа. Такого рода настроения не могли не беспокоить чиновников надзорных и идеологических структур государства, и они пытались нейтрализовать их.

Эта задача могла быть решена посредством критики указанных сочинений или противопоставления приведённым в них фактам и выводам чего-то прямо противоположного. Но такой выход был нереален: слишком много было сочинений, косвенно критикующих «крымскую» политику имперского Петербурга, и слишком часто мнения побывавших в Крыму писателей, историков, путешественников совпадали. В такой ситуации становилась бессмысленной любая попытка исказить положение в Таврической губернии: хорошо информированные читатели тут же поймали бы фальсификатора за руку. Поэтому, если не удавалось обелить переселенческую массу, оставалось одно — очернить её антипода, крымскотатарский народ.

То, что именно Крым, его коренной народ стали чуть ли не главной мишенью (до Кавказа) имперского идеологического наступления, имеет своё объяснение. Покорение поволжских тюрков произошло слишком давно, с тех пор они смирились со своей судьбой. Русская же составляющая населения волжских городов и сёл, пройдя длительный процесс ассимиляции в местных условиях, уже давно пользовалась взаимопониманием с местными татарами, как и последние, тысячами перебравшиеся в российские города — с их жителями. То есть острых проблем, подобных крымским, здесь не возникало.

Во втором тюркском ареале, оказавшемся в составе Российской империи, Средней Азии, таких проблем также не наблюдалось, хоть и по совершенно иной причине. Во-первых, процент русских переселенцев там был исчезающее мал, практически в этом направлении и миграции-то не было. Во-вторых, в Средней Азии с самого начала проникновения (а затем и аннексии и колонизации её) у руля российской политики по отношению к Туркестану и соседним территориям стали члены Императорского Географического общества. Они, а также рядовые ученые-востоковеды, привлечённые к делу, крайне бережно относились к культурному наследию древних цивилизаций, а, главное, — знали этот край и понимали его культурные нужды. Эти благородные люди смягчали колонизаторские замашки России. Они цивилизовали не только «аборигенов», но и местных русских чиновников. Местная элита (и не только элита) об этом знала и высоко ценила вклад российской интеллигенции в сохранение как среднеазиатской культуры, так и установившихся отношений между представителями имперской нации и коренным населением региона. Таким образом, «туркестанской» проблемы для Петербурга так же не существовало, как и «казанской».

В Крыму столь комфортной межнациональной атмосферы возникнуть не могло по причине не только ущербной переселенческой политики правительства, но и «по новости его завоевания», как тогда принято было писать. Поэтому упомянутые попытки очернения инородцев предпринимались исключительно в отношении крымских татар. Но этими кампаниями в общественной прессе и официозных изданиях идеологическое наступление не ограничивалось. Для духовного ослабления жертвы антитатаризма использовались и иные средства — от диверсий в области религии (аресты мулл, посягательства на вакуфы и пр.) до сожжения библиотек, начавшегося, как мы помним, ещё до аннексии, и продолженного, как будет видно из нижеследующего материала, в первой трети XIX в.