в) Крымские татары и большевики

Борьба внутри крымскотатарского национально-освободительного движения весной-летом 1917 г. может показаться и острой и даже непримиримой, но это если отвлечься от общекрымской обстановки. А она становилась настолько взрывоопасной и непредсказуемой, что собрания и переговоры различных татарских организаций и комитетов могут показаться каким-то тихим оазисом в крымском политическом самуме. Источником нестабильности стала не только политическая жизнь. Социалистические партии, не говоря уже о радикалах вроде большевиков, поддержали требования рабочих города, желавших получить, как известно, «сразу и всё». Имелись в виду социальные завоевания западных индустриальных рабочих, но почему-то забывалась трудовая дисциплина европейского рабочего класса, производительность труда на предприятиях, средний уровень квалификации европейских рабочих и тому подобные «мелочи».

В результате огульного повышения зарплаты, введения 8-часового рабочего дня и так далее промышленно-ремесленное производство Крыма, и без того не слишком стабильное, уверенно пошло к развалу. Ограничения, введённые на свободную продажу ряда товаров, вызвали взлёт цен на ширпотреб и продукты питания, началась спекуляция, основанная на подвозе дефицитного товара с соседней Украины. С севера хлынули десятки тысяч беженцев — и катастрофа стала неотвратимой. Уже в мае—июне 1917 г. практически по всем крымским городам прокатились «продовольственные волнения», против которых местные советы оказались бессильны. Единственным действенным органом тех недель оказались так называемые примирительные камеры (всего их насчитывалось около 100). Это были общественные правовые организации, которые довольно успешно посредничали в конфликтах между рабочими и фабрично-заводской администрацией, жителями и городским советом и так далее.

Однако большевики, никак не заинтересованные в таком снижении социальной напряжённости, всячески подрывая деятельность «буржуазно-соглашательских» примирительных камер, подстрекали пролетариат к забастовкам и стачкам. Для последовательных ленинцев это был самый эффективный способ революционизирования масс, пробуждения в них классовой непримиримости, готовности к гражданской войне.

Но чем откровеннее непомерными становились требования рабочих, чем меньше создавалось материальных ценностей из-за стачек, тем ниже падало благосостояние масс, тем озлоблённей и неуступчивей становились голодные городские низы. Образовался некий порочный круг, чем были несказанно довольны его архитекторы-большевики. Примером для городских масс могла бы послужить крымскотатарская деревня, где, несмотря на разгоравшиеся социально-политические страсти шла привычная крестьянская работа, дававшая стабильный, хоть и не очень высокий достаток. Но, пролетарий уже отведал сладкого большевистского дурмана, уверовал в собственную уникальную прозорливость и развитость, — как же можно было в такой обстановке озираться на село, да ещё и крымскотатарское?

Как упоминалось раньше, с 27 июня 1917 г. центральным органом Мусисполкома стала независимая газета «Миллет», несколько позже стал выходить и «Голос татар». Это были новые крымскотатарские издания, которые не только продолжили основную, национально-культурную линию «Терджимана», но и пошли дальше его. Они звали теперь не только к культурному и национальному возрождению народа, но и к его политической консолидации. Поэтому, поддерживая новую власть, обе газеты не останавливались и перед критикой Советов, нередко игнорировавших интересы крымских татар. Так, когда с попустительства власти контрразведкой Севастополя был арестован муфтий Нуман Челеби Джихан¹, комитет поставил прямой вопрос: «Имеет ли право на существование власть, идущая на удочку реакции... и не могущая дать минимум личных свобод?» (ГТ. 29.07.1917).

Подобная критика Советов отражала факт углубления некой трещины в отношениях между татарским и российским демократическим движением, наметившейся ещё до 1917 г. На новом этапе лишь умножились пункты расхождения между их программами. Национальная проблема по-прежнему была связана с выбором средств преобразований. Здесь как в зеркале отразилось старое противоречие между реформаторами российскими и крымскотатарскими, придерживавшимися традиционных путей к улучшению качества человеческой жизни. Примером проявления таких полярно противоположных позиций стал I Крымскотатарский делегатский съезд, состоявшийся 24—25 июля 1917 г.

Съезд, в целом стремившийся к мирному улаживанию конфликтных проблем, пришёл к решению о сотрудничестве городских и волостных отделений Мусисполкома с демократическими и социалистическими партиями России и Украины. Это волеизъявление законных представителей крымских татар стало доказательством умеренно-социалистических политических тенденций в массе коренного народа. Созданная тогда же объединённая Социалистическая крымскотатарская партия, ядро которой составила интеллигенция (главным образом, просвещенцы), но отнюдь не низовые татарские массы, действительно включила в свою программу отдельные оптимальные пункты из программ эсдеков, эсеров и даже РСДРП.

Важнейшим пунктом этого партийного документа стал национальный вопрос. Здесь крымские татары заняли отчётливо федералистскую позицию, признав право наций на самоопределение, равенство в Крыму национальных языков (при едином государственном — русском), парламентское правление, необходимость всенародного референдума для принятия будущей конституции нового государства. По оценкам печати, к этому времени численность членов Татарской партии быстро выросла до 60 000 человек (Королёв, 1993 «а». С. 12, 14—15). Очевидно, руководство партии несколько завысило цифру членства в ней, но даже если она была вдвое меньшей, всё равно партия становилась, бесспорно, крупнейшей в Крыму, с ней приходилось считаться.

Особенно ярко сложившаяся ситуация высветилась после июльской попытки путча под большевистскими лозунгами в Петрограде². В Крыму это известие было встречено с тревогой и негодованием (Королёв, 1994. С. 10). По городам прошли митинги протеста, в которых наряду с менее крупными партиями участвовали социал-демократы, эсеры и татарские социалисты. В результате всеобщего протестного подъёма испуганно притихли даже самые оголтелые из большевистских «пролетарских отрядов», а именно рабочие авиазавода Анатры и железнодорожники, пославшие было одобрительную резолюцию своим столичным братьям по крови и классу. Вторым результатом крымскотатарского демарша стало укрепление общих позиций умеренно-эволюционных партий губернии. Именно в те дни и в прямой связи с упомянутыми событиями, то есть возросшей угрозой большевистского насилия, стала обретать форму высказанная ещё за месяц до того идея Нумана Челеби Джихана о дальнейшем укреплении национальных вооружённых сил (см. выше).

И такая реакция на надвигавшуюся опасность не была несоразмерной внешней угрозе. Пройдёт всего месяц, и Я.М. Свердлов назовёт Крым оплотом эволюционистов, врагов великой Революции, считавших, что все революционные преобразования можно провести мирным путём, компромиссами. И он же, как-никак председатель Всесоюзного исполнительного комитета и секретарь ЦК РСДРП, призовёт к прямой агрессии, к военному разгрому «социал-соглашателей», заявив, что «Севастополь должен стать Кронштадтом Юга»³ (Цит. по: Гавен, 1922. С. 5).

Запомним эти слова, тем более что они были сказаны до начала массового террора как в самой России, так и на полуострове. Отчего призыв Свердлова и считается, по своей сути, большевистским подстрекательством к будущему насилию эпохи Гражданской войны и массовым жертвоприношениям в ходе Красного террора. Кстати, в первую очередь на территории Крыма, ведь о нём и вёл речь один из лидеров большевистской партии.

Такая вот нацеленность на безусловную необходимость репрессий была гибельна уже тем, что размывала и без того разрозненное демократическое движение России и Крыма. Крымские татары не могли принять большевистскую программу именно из-за её кровавой безысходности, хотя это вовсе не означало, что они были готовы сдаться любой вооружённой силе. Ведь когда начался мятеж Л.Г. Корнилова, Мусульманский комитет решительно встал на защиту всего достигнутого в результате падения империи. Навстречу корниловцам были посланы крымские делегаты с целью отколоть от них солдат-мусульман и пополнить ими ряды вооружённой защиты Петрограда и дела революции. Одновременно Мусисполком направил телеграммы в краевые татарские комитеты в Казани, Ташкенте и Тифлисе, где выразил своё возмущение самим фактом участия мусульман в корниловском походе, а также готовность выступить против контрреволюционеров:

«Видя в дерзком посягательстве генерала Корнилова на верховную власть в государстве, [угрозу] единству, целостности и могуществу России, крымские татары в лице своих комитетов, исполнительного и военного, шлют свою готовность защищать Временное правительство и революцию до последней капли крови» (ГТ. 02.09.1917).

Но во главу угла комитет ставил всё же идеологические средства в борьбе, в том числе и против собственной мусульманской реакции, которая к концу лета 1917 г. заметно активизировалась. К тому времени из Мусисполкома были своевременно выведены традиционалисты, пытавшиеся склонить политику комитета к введению порядков, которых Крым не знал и в Средние века, а именно, предусматривавших контроль Духовным управлением всей культурной, общественной и даже личной жизни мусульманина, введение шариатского суда и т. д. По сути, это была попытка создания исламского государства на территории, где мусульмане составляли (учитывая пришлый элемент) около четверти населения. Упомянутые политики, после того как они оказались отстранёнными от работы Вакуфной комиссии и Духовного управления, пытались создать некий противовес Мусисполкому, опираясь на созданный ими в сентябре 1917 г. под руководством имама И. Тарпи «Союз улемов».

В сентябре улемы и реакционно-настроенные муллы, крайне раздражённые новыми положениями, принятыми сторонниками революционных преобразований (в частности, эмансипацией женщины), стали готовить Всекрымский съезд улемов с целью создания нового богословского центра, который мог бы стать на защиту традиционных культуры, просвещения, семейного быта, восстановления вакуфной комиссии практически в прежнем составе и т. д. Кроме того, они собирались выяснить отношение массы верующих к сунне и шариату с целью выработать новую тактику в условиях революционной модернизации общества. Очевидно, чувствуя высокий авторитет Мусисполкома среди крымцев, они пригласили на будущий съезд и муфтия Крыма. Однако Челеби Джихан не был, как его предшественник, приверженцем этих идей. Заняв политически значимый пост, он считал нетактичным своё участие в массовых мусульманских праздниках и нередко от этого отказывался, а когда читал проповеди, то содержание их было далёким от того, что желали бы услышать консервативно настроенные муллы и улемы. Поэтому не было ничего странного, что он не только отказался от участия в съезде, но, узнав о его программе, вообще запретил его своей властью муфтия (Южный край. 14.09.1917).

Несмотря на запрет, съезд крымских мулл состоялся 24 сентября в Бахчисарае. Улицы города были украшены красными и зелёными полотнищами, собравшиеся со всех уголков Крыма улемы и муллы вели в кофейнях горячие разговоры с народом о вере, грядущем безбожии и т. д. Затем они двинулись на молитву к Ханской мечети, но по распоряжению муфтия их туда не пустили, и они должны были удовлетвориться намазом в одной полуразрушенной мечети, избранной ими для съезда. Но собрание, начавшись молитвой, на этом и закончилось после того, как молодые татары из бахчисарайского Союза молодёжи «Кенчлер-джемиети» вынесли из зала старой мечети все знамёна (затем их доставят в Вакуфную комиссию), а уполномоченные бахчисарайской джемаат попросили делегатов прекратить заседание (КВ. 27.09.1917). После столь бесславного завершения съезда Челеби Джихан подверг острой критике в прессе как комплот улемов, так и их идейного вдохновителя И. Тарпи, который, согласно оценке Мусисполкома, активно и однозначно звал народ «назад, к шариату» (ГТ. 30.09.1917). Это выступление было принято татарами Крыма с большим вниманием и пониманием. Таким образом, крымские шариатисты, оказавшись среди других мусульманских организаций в меньшинстве, были вынуждены оставить свои попытки объединённого выступления на политической арене полуострова.

Позже Челеби Джихан, чувствуя необходимость в этом, неоднократно возвращался к проблеме консервативного духовенства, кое-где ещё сохранявшего влияние на верующих. Муфтий убедительно доказывал, что по его глубокому убеждению, учёных среди мулл нет, а их союз — профанация самой идеи научных организаций, чего он не допустит. Это был точный удар по авторитету «учёных» улемов, а заодно и по надеждам традиционалистов, консерваторов из бывших мурз (и не только из числа мурз) на разделение власти с выборным светским национальным правительством. И когда делегация татарских старейшин попыталась передать муфтию свои претензии к власти, он отказался их принять (Искаков, 2004. С. 317).

Проблема золотой середины между в самом деле застойной действительностью и безусловным, безоговорочным уходом в мир шариатских норм, реальный не в Крыму, а лишь в ином, монокультурном исламском обществе, существовала только в воображении догматиков-улемов. На самом деле выход был, как можно судить с высоты прошедших десятилетий, не в первом и не во втором, а в третьем пути, избранном Мусульманским комитетом. А именно — в пути к возрождению крымскотатарской культуры на основе классического, то есть осмысленного, а не сугубо догматического ислама. Возрождение должно было основываться на гибком применении положений шариата, не отрицающем сложившуюся реальность, а помогающем исправить её теневые стороны с помощью оживления местных традиций.

Достаточно полно эти, как и некоторые политически более узкие принципы, были отражены в программном документе крымскотатарского национально-освободительного движения, впервые озвученные крымской делегацией на II Всероссийском мусульманском съезде (Казань, 21 июля 1917). Вторично, после незначительной корректировки, эти пункты были опубликованы в Москве и Крыму. Поскольку в дальнейшей истории движения эти чёткие принципы и целевые установки сыграли важнейшую роль, имеет смысл ознакомиться с ними в несокращённом виде:

«1. В единении со всеми политическими группами татарская демократия считает своей обязанностью подготовить татарское население к тому моменту, когда соберётся хозяин земли русской — Учредительное собрание;

2. В Учредительном собрании татарский народ будет добиваться установления федеративно-демократической республики;

3. Татарский народ в единении с другими народностями, населяющими Крым, не требует для себя автономии, но не позволит установления в Крыму политической гегемонии какого-либо народа, не имеющего ни культурных, ни исторических, ни этнографических прав на таковую;

4. В Учредительном собрании татарская демократия будет требовать передачи всей земли трудовому народу;

5. Татарский народ требует возвращения всех расхищенных вакуфных земель вакуфному фонду и отдачи присвоенных старым режимом вакуфных капиталов;

6. Татарский народ требует национально-культурной автономии как необходимого фактора для свободного развития национального самосознания народа;

7. Трудовой татарский народ требует отмены сословных привилегий, существующих для некоторых татар (мурзаков), в сущности бывших до сих пор страшными паразитами на его теле и служащих причиной многих его бедствий;

8. Татарская демократия ставит себе задачу стоять на страже общегосударственных интересов, а потому она всецело поддерживает созидательную работу Временного правительства, поскольку оно не идёт вразрез с идеологией революционной демократии;

9. Татарский народ требует выделения тыловых солдат-татар в особые воинские части для несения службы на фронте в деле защиты государства от жестокого врага» (ГТ. 09.09.1917).

Уже в первые недели после опубликования в Крыму программа крымскотатарского движения вызвала весьма острую реакцию тех, к кому этот акт, собственно говоря, менее всего относился. А именно не крымцев, а основной части недавних переселенцев, число которых на полуострове быстро увеличивалось⁴. Особенно сильное раздражение вызывал шестой пункт у русской диаспоры, увидевшей в нём неявную угрозу продолжавшемуся процессу русификации Крыма. Настаивая на реставрации «единой и неделимой России», шовинисты делали вид, что в программе как будто бы и нет третьего пункта. А ведь в нём вполне определённо подчёркивалось стремление коренного народа к равноправию всех, пришедших на его историческую родину, в том числе и русского населения.

Здесь явно отсутствовало простое желание понять своих политических оппонентов. Вместо этого — в который раз! — из замшелой колоды старорусской ненависти к ненашим была вытащена карта крымскотатарского «сепаратизма», якобы имевшего место потаённого желания коренного народа передать Крым Турции и так далее. Именно поэтому крымскотатарским лидерам пришлось доказывать, что только чёрное может называться чёрным, а белое — это белое: «Османские турки дороги русским татарам лишь в духовном отношении: единая вера и единое происхождение... В политическом же отношении мы чужды друг другу. То государственное и социальное устройство, которое существует у турок, для татар никоим образом неприемлемо. Младотурки — те же кадеты и ярые националисты, захватившие весь трудовой народ в свои цепкие руки. Настоящая новая Россия фактически вполне демократическая страна и крепка наша вера, что, несмотря на все потрясения... наша общая родина оправится и займёт то же почётное положение среди мировых держав, как и прежде» (цит. по: Королёв, 1993, «а». С. 19).

Из сказанного ясно, что Мусульманский комитет к тому времени уже по чисто национально-культурному признаку не мог пользоваться (и не пользовался) поддержкой ни, с одной стороны, Временного правительства, ни, с другой, — большевиков. Но если первое было вынуждено с комитетом худо-бедно мириться, как с силой, пользовавшейся безусловным авторитетом среди крымского населения, то большевики заняли непримиримую позицию. Они отвергали любые попытки крымскотатарских лидеров найти с ними общий язык. А разделаться с этими, по их формулировке, «соглашателями» большевикам мешало только отсутствие реальной власти РСДРП на местах.

Формально образовавшаяся было в 1902 г. крымская организация РСДРП в 1908—1912 гг. сошла на нет, практически перестала существовать. Возрождение состоялось после февраля 1917 г., но в первое время она была крайне слаба, малочисленна и разрозненна. Со временем это положение практически не изменилось. Ещё весной 1917 г. в ней насчитывалось всего несколько десятков большевиков, из них — лишь один крымский татарин, И. Фирдевс. Кроме того, в Крыму по-прежнему даже формально не существовало единого большевистского центра, было только несколько местных социал-демократических организаций смешанного состава. К тому же они «были проникнуты меньшевистским духом и непосредственно руководились меньшевиками» (Гавен, 1923. С. 7). Первая общекрымская партийная конференция была созвана 1—2 октября 1917 г. Однако, поскольку на неё прибыло всего несколько человек, было решено переименовать её в «совещание»⁵. Его участникам удалось провести выборы, на которых губернским организатором партии был избран латыш Ж.Н. Миллер. Впрочем, положение в крымском партийном строительстве после этого почти не изменилось. Как указывает один из его участников, «Несмотря на то, что губернский парторганизатор был выделен, влияния губернского центра долгое время совершенно не ощущалось» (Елагин, 1922. С. 45). Но вскоре организация значительно окрепла, прежде всего, за счёт коммунистов, прибывавших в Крым из российских городов, а также большевизации флота и солдатских частей. Кроме того, какое-то количество большевиков появилось среди рабочих немногочисленных промышленных предприятий Симферополя и других городов (Бунегин, 1927 «а». С. 19).

Любопытно, что в отличие от других организаций и партий, открыто собиравшихся в специально отведённом для этого просторном и удобном губернаторском доме на Лазаревской, большевики сходились в помещении, находившемся вдали от центра Симферополя, в молельне секты меннонитов на Троицкой улице. В этом было нечто символическое: сама организация РСДРП(б) походила на секту, обещавшую крымчанам рай земной, а на самом деле готовившую кровавое судилище. Знали об этом немногие, но интуитивно догадывались и отвергали большевистскую ересь практически все жители Крыма, происходившие из старых местных семей, невзирая на национальную принадлежность.

Лишь поздней осенью 1917 г. в Симферополе большевиками была собрана учредительная I Таврическая партийная конференция. На ней присутствовало 17 делегатов, которые решали организационные вопросы (о денежных средствах партии и т. п.), а отнюдь не проблему отношения партии к набравшему реальную силу национальному движению. Учитывая общее негативно-презрительное отношение большевиков к политикам из коренного населения, упущение это вполне объяснимо. Как и то, что критика его последовала лишь через 5 (!) лет (Гавен, 1923. С. 15). Хотя результаты подобного проявления политической слепоты последовали весьма скоро: через считанные месяцы «татарский вопрос» разросся до таких масштабов, что к оружию потянулись руки и самых рассудительных членов РСДРП...

Напротив, национально-демократическое движение набирало силу исключительно мирным путем. Что, кстати, получало должную оценку миролюбивых сил не только в Крыму, но и за его пределами. В сентябре, когда в Киеве собирался так называемый Съезд народов (там обсуждались вопросы создания федеративной России, основанной на добровольном вхождении в неё стран-членов), получили приглашение и крымские татары. На съезд была отправлена делегация, состоявшая из членов Мусисполкома Дж. Сейдаметова, С.И. Идрисова, Э. Шабарова и А. Исхаковой и возглавлявшаяся А. Озенбашлы. В своём программном докладе он, кажется, впервые выдвинул центральный тезис крымскотатарского движения: «Крым для крымцев», не вызвавший и доли того озлобления, которое этот лозунг встретил несколько позже дома, в Крыму (см. ниже). Напротив, украинские хозяева съезда, всецело приветствуя федералистскую программу крымских делегатов, заявили о полной своей поддержке будущей национально-культурной автономии, заявив буквально: «можете управлять Крымом, как вам заблагорассудится» (ГТ. 14.10.1917).

В первых числах октября 1917 г., незадолго до Октябрьского переворота, в Симферополе состоялся II Крымскотатарский делегатский съезд, то есть съезд национальных общественных организаций. В нём приняли участие 200 делегатов, в том числе 20 женщин. Выступивший перед ними глава крымского Мусисполкома муфтий Нуман Челеби Джихан отчитался в том, что многое, поставленное на повестку дня мартовским съездом, выполнено, в особенности касавшееся возвращения мусульманам вакуфного имущества. При этом он подчеркнул, что практически в каждом городе и селе Крыма уже созданы татарские общественно-политические организации, то есть ВКМИК стал реальной политической силой. И, как бы в подтверждение выводов председателя Мусисполкома, в те же дни Временное правительство признало ВКМИК теперь уже в новом качестве — высшего представительного органа крымских мусульман.

После доклада Челеби Джихана выступали известные крымскотатарские культурные и политические деятели, дававшие общую оценку изменений и преобразований, произошедших в Крыму в 1917 г. Так, известный вероучитель, знаток Корана и шариата, севастопольский имам Кудус-эфенди призвал избиравшихся на съезде кандидатов в члены Учредительного собрания не забывать о славном прошлом Крыма и его народа. Другой выступавший сделал вывод о громадном положительном для крымцев значении переворота в бывшей империи, ускорившим благоприятные процессы. Он пришёл к заключению о том, что «...принятые нами (то есть крымскими татарами. — В.В.) в месяцы революции решения равняются шести векам» (цит. по: Исхаков, 2004. С. 318).

Когда же начались выборы делегатов Крыма в Учредительное собрание, то один из самых авторитетных, несмотря на свою молодость, участников съезда, Вели Ибраимов, заявил, что необходимо выдвигать тех, кто приобщился к делу революции не со вчерашнего дня, а с «давних пор», кто бы имел дореволюционный стаж национально-освободительной борьбы и мог «всеми силами отстаивать интересы рабочих и крестьян и всей нашей голытьбы» (ГТ. 11.10.1917). Этим будущий Председатель КрымЦИК и объединившаяся вокруг него группа противопоставили себя узким националистам, считавшим, что главная задача крымских делегатов высоко нести «эмблему татаризма — голубое знамя Чингиза»⁶ (выступление Кудуса-эфенди, там же), а социальная программа — дело второстепенное. При этом В. Ибраимов, говоря о политических партиях Крыма и их позициях, одобрительно высказался в отношении эсеров, как наиболее последовательных борцов с угнетением малых народов и наций.

Группа В. Ибраимова на съезде добилась понимания своей программы большинством участников, поддержавших выдвинутые ею кандидатуры на участие в Учредительном собрании, а именно членов ВКМИКа социалистов Дж. Сейдамета и студента-медика, председателя Новороссийского студенчества (образовано в 1917 г.) Амета Озенбашлы, впоследствии известного писателя и публициста. В той ситуации наиболее яркой фигурой был, конечно, Д. Сейдамет. Давно знакомый с ним, Челеби Джихан считал его носителем идей, которые вдохновляли французских социалистов. Он считал, что Д. Сейдамет был для крымских татар «светочем, который должен озарить нашу общественно-политическую жизнь лучами тех идей, которые привёз он к нам из колыбели гражданственности свободной Франции, от великого Жореса» (Цит по: Исхаков, 2004. С. 318).

Далее, принятая на съезде резолюция декларировала свое отношение к мусульманам всего мира в первую очередь как к «жертвам европейского империализма». Съезд высказался за первоочередное решение назревших социальных и экономических задач, а также за право всех угнетенных наций на национальное самоопределение (ГТ. 11.10.1917).

Собственно, в основных положениях эта позиция была аналогична ленинской, что, кстати, не помешало большевикам позже, когда встала проблема автономного Крыма, подвергнуть её резкой критике, а крымских сторонников реальной национально-культурной автономии — жестоким репрессиям.

Примечания

1. Скорее, это было прямое содействие контрразведчикам, так как именно Советы перевели муфтия из симферопольской в севастопольскую тюрьму, опасаясь, что он будет освобождён народом. А когда арест вызвал массовое возмущение крымскотатарского населения, перепуганные Советы даже пошли, вопреки собственной природе, на запрет митингов и других собраний. После вынужденного освобождения Челеби Джихана, чего добивался и добился главным образом Мусульманский комитет, это немало обеспокоило Совет и укрепило авторитет Мусисполкома.

2. Подготовивший попытку насильственного захвата власти Ленин лично в ней не участвовал. Трусливый по натуре, он скрылся в сельской местности (Разлив), поскольку именно в эти дни российской общественности стало известно о его предательской деятельности, оплачивавшейся Германией. Пресса самых различных политических ориентаций требовала публично судить большевистских агентов, чего Ленин, естественно, крайне опасался. Впрочем, он прятался за спинами своих сообщников и позднее, в дни апрельского (1917 г.) кризиса. А также в пору Октябрьского переворота. Да и впоследствии отсиживался в своём смольнинском кабинете под постоянной охраной латышских стрелков, которым было приказано не пропускать внутрь никого, кроме наркомов (Пайпс, 1994. Ч. 2. С. 76, 110, 203). Так что известная картина В.А. Серова «Ходоки у Ленина» не соответствует исторической действительности. Ленин безумно боялся посторонних людей, приближавшихся к нему. Ведь они могли его убить, и было за что — этого он не мог не осознавать.

3. Я.М. Свердлов имел в виду сильное влияние большевиков на кронштадтских моряков и солдат местного гарнизона, которое привело к мятежу 3/16 марта 1917 г., когда матросы бессудно казнили главного командира Кронштадтского порта адмирала Р.Н. Вирена, начальника штаба адмирала Г.И. Бутакова и командира 2-й бригады линкоров адмирала А.К. Небольсина. На следующий день был казнён и командующий Балтийским флотом адмирал А.И. Непенин — это если называя лишь старших офицеров. А если учесть и гибель их подчинённых, то к 15 марта Балтийский флот в результате мятежа потерял 120 боевых офицеров. Таким образом, Я.М. Свердлов прямо призывал севастопольцев к расправе над морскими офицерами — что вскоре и осуществилось, причём в гораздо бо́льших масштабах, чем в Кронштадте.

4. Это было не простое переселение, практически никогда не прекращавшееся, но относительно слабое. Новая миграционная волна поднялась ещё весной 1917 г. Оно началось весной, в сентябре же в Крым нахлынули беженцы из «эвакуируемых Петрограда и Одессы», причём большая часть их направилась не в более или менее сытые степные районы, а на Южный берег, в основном в Ялту, где положение с продовольствием быстро стало катастрофическим (Прибой. 13.09.1917). Вскоре голод коснулся, пока слегка, и некурортных зон. В статье «Сыны и пасынки» приводились данные, что если в Симферополе на человека положено 0,8 кг сахару и 0,6 кг подсолнечного масла в месяц, то сёла, даже пригородные, получают вдвое меньшую норму (Прибой. 22.09.1917). С 26 сентября толпы у магазинов перестали расходиться на ночь, слышались призывы к погрому еврейских квартир (Прибой. 26.09.1917), а с 4 октября уже ввели карточки на хлеб, мясо, рис и сало, через несколько дней — на сливочное и подсолнечное масло, антрацит, дрова, керосин, обувь, ситец (Прибой. 04—08.10.1917).

5. Это совещание проходило в Клубе строителей на Салгирной улице, напротив бывшего симферопольского базара.

6. Тремя месяцами позднее (в декабре 1917 г.) провозглашённая крымская автономия действительно избрала цветом своего государственного знамени небесную голубизну.