Боевые навыки и традиции греческих добровольцев

Перейдем к характеристике действительно национальных черт — того этнически колоритного компонента, который отличал греческих волонтеров от других иррегулярных подразделений русской армии того периода. Во-первых, это фактор самоидентификации. Греки отождествляли себя, прежде всего, как уроженцев конкретных географических регионов и только затем как представителей одной конфессиональной общины «православных». Поэтому при делении добровольцев на роты они стремились быть распределенными вместе со своими земляками, что усиливало сплоченность во время боевых действий. Словно во времена Гомера, говоря о своих военных подвигах, греки связывали себя с местом своего происхождения. Вот как, к примеру, рассказывал о сражении на Черной речке в августе 1855 г., в котором принимал участие Греческий легион, греческий мемуарист. По его словам, командир легиона П. Мурузи разделил «сдвоенный отряд на три части — на первый, состоящий из идриотов¹, специотов² и кранидиотов³, под командованием Георгиса Манцураниса, который выдвинулся в сторону леса; на второй, состоящий из стереолладитов⁴ и пелопоннесцев⁵, под командованием Хараламбоса Георгиадиса, который продвигался под обстрелом, и на третий, состоящий из эптанисцев, под командованием Хараламбоса Бонаноса»⁶.

Другой отличительной чертой греческих добровольцев, унаследованной ими от партизан-клефтов времен войны за независимость, был демократичный стиль общения, принятый между начальником и подчиненными. Это выражалось в отсутствии строгого чинопочитания: к начальнику добровольческого корпуса они обращались «кирие Архи» — «господин главнокомандующий». Командир батальона был просто «тагматархосом», рот — «лохагосом», а между собой в обыденном обращении греки, включая офицеров, называли друг друга «адельфя» — «братья».

Еще одним пережитком старых клефтских традиций был неписаный закон не оставлять убитого или раненого на поле боя. Ближайший товарищ (σύντροφος) должен был вынести раненого или убитого «брата» с поля боя, в противном случае его «упрекали не в оплошности, а в трусости»⁷. Описывая заключительный эпизод евпаторийского сражения, Аркадий Панаев упоминал, как глубоко переживали греки, не успевшие вынести с поля битвы тела своих погибших. Турки, по свидетельству английского корреспондента, находившегося в тот момент в Евпатории, надругались над ними.

В военном отношении в ходе Крымской (Восточной) войны греки остались верны своей излюбленной тактике неожиданных ночных рейдов и действий из засад. «Главное искусство греческих горцев, — писал Г. Дестунис, — устраивать засады... неожиданность появления, меткость выстрелов, теснота места смущают неприятеля»⁸. Совершая точечные акции, они всегда старались уклоняться от прямого боестолкновения с более сильным противником на открытой местности. Так, в июне 1854 г. отряд греческих добровольцев под руководством капитана А. Хрисовери, скрытно пробравшись через камыши и топи, закрепившись на Георгиевском острове у города Сулина, нанес внезапный удар из засады по английскому десанту. Только по прибытии к неприятелю подкреплений с пароходов и пожара, произведенного английскими выстрелами в карантине, Хрисовери вывел своих бойцов из окружения, не потеряв ни одного человека после полуторачасового боя, стоившего англичанам больших потерь. В осажденном Севастополе греческие добровольцы под его началом прославятся своими ночными вылазками. Отличались греки и в психологическом плане. Им было чуждо чувство жалости к поверженному противнику. Пленных греческие добровольцы старались не брать и, как правило, добивали врага холодным оружием. Эмоционально рассказывая о вылазке греческих охотников против французов на 5-й и 4-й оборонительной линии Севастополя, русский фронтовой корреспондент и художник Николай Берг отмечал беспощадность в действиях добровольцев, которые полностью вырезали французов в одной из траншей: «У греков нет пощады: они обыкновенно режут всех, кто попадается, кричит он или не кричит пардон»⁹.

Интересно, что в русскую армию греческие добровольцы привнесли ряд небольших тактических новшеств. Примененный ими рассыпной строй во время атаки на укрепления Евпатории в феврале 1855 г. оказался неожиданным для русских командиров, руководствовавшихся догматическими представлениями о линейном бое и наступлении на противника правильными колоннами. Годами и десятилетиями русских офицеров, оттачивавших свои навыки на полевых учениях в Красносельском лагере, учили именно такому виду атаки. Аркадий Панаев, русский офицер, который вел в бой греческих добровольцев во время неудачного штурма Евпатории, с изумлением писал о греках: «В единый миг они рассыпались, по команде своих командиров, и, составив множество линий рассыпного строя, так мастерски пошли вперед, что каждый стрелок, даже из задних линий, имел перед собой свободное пространство для выстрела. Быстро подавались они вперед последовательными перебеганиями линиями, так что задние попеременно делались передними»¹⁰. Предоставим слово и другому очевидцу — генерал-майору Николаю Борисовичу Герсеванову, участнику обороны Севастополя. Он стал свидетелем, как в апреле 1855 г., во время проведения французами усиленной рекогносцировки Чоргунской позиции, только греческие ополченцы смогли грамотно рассредоточиться на гористой местности. «Цепь наша, занимавшая вершину, за исключением, впрочем, греческих волонтеров, тотчас сбилась в кучки как бы с тем, чтобы представить большую цель неприятельским ядрам», — с горечью констатировал Герсеванов¹¹.

Подобные действия простых греческих ополченцев на поле боя противоречили официальной установке относительно методов ведения атаки. Так, в «Руководстве для боя против турок», составленном в штабе князя Горчакова и разосланном в войска, черным по белому говорилось о необходимости избегать рассыпного строя, высылая вместо цепи застрельщиков сомкнутые взводы или роты, чтобы пехота для боя и даже для похода строилась в колоннах к атаке¹². Боевой порядок для пехоты предписывался генералами чрезвычайно сомкнутым. Результатом подобного отношения стали масштабные людские потери уже с первых сражений Дунайской кампании. 23 октября 1853 г., во время атаки укреплений Ольтеницкого карантина, батальоны Селенгинского полка, составлявшие правый фланг и наступавшие по местности, покрытой кустами, даже не выслали цепи и были перебиты метким огнем турецких штуцерников с дальнего расстояния. Аналогичные эпизоды с еще большим количеством жертв последовали в ходе кровопролитных сражений на Крымском полуострове.

Отличались греки и в плане обращения с оружием и амуницией. Если русского новобранца в течение полугода готовили к полевой службе и кое-как учили стрелять, то основная масса греческих добровольцев, несмотря на гражданский род занятий, умело пользовались огнестрельным и холодным оружием. Подобные навыки передавались из поколения в поколение, став своеобразной национальной чертой греков. Еще в период войны за освобождение Греции в корреспонденции «Вестник Европы» отмечалось, что «...даже простые крестьяне, предводимые капитанами своими, начав с первого нашествия турков на Европу, постоянно сражаются со врагами угнетенного отечества; сия беспрерывная война произвела воинов, отменно искусных сражаться среди лесов и утесов»¹³. Тот же Панаев в своих воспоминаниях делал акцент на меткости и рачительности греков при производстве стрельбы, восхищаясь их умению ориентироваться на местности: «Придавая цену каждому выпущенному заряду, греки избегали всех тех случаев, где могли быть ранены, так сказать, без пути, приберегая себя к моменту действительного удара»¹⁴. «Люди эти с большою пользою могут быть употреблены как стрелки по искусству их в стрельбе, если дать им лучшее вооружение и в особенности для некоторой части штуцера», — писал начальству командир 11-й пехотной дивизии генерал Соймонов, в чьем подчинении ранней весной 1854 г. оказались роты греческих волонтеров¹⁵. Практически аналогичный отзыв о греках мы находим и в воспоминаниях Н. Ушакова, дежурного генерала М. Горчакова в 1853 г.: «Люди эти, по своему природному удальству, ловкой стрельбе и знанию местности, могли бы принести много пользы и быть всегда под лучшим надзором»¹⁶.

Умение греков метко стрелять в цель резко контрастировало с плачевным состоянием стрелковой подготовки в русской армии накануне Крымской войны¹⁷. Об этом свидетельствуют не только воспоминания современников, но и официальные статистические данные, приведенные в рапорте инспектора стрелковых батальонов генерала Рамзая императору Николаю I: из отборной команды стрелков всей 18-й пехотной дивизии в цель на расстоянии 800 шагов смогло попасть только 42% стрелявших. «В искусстве меткого стреляния наши войска слабее всех» — это уже оценка генерал-квартирмейстера Крымской армии Герсеванова. Печально обстояло дело и со сбережением оружия — «ружья со сломанными штыками, со стволами тонкими, как лист жести, и испещренными раковинами составляли оборонительное и наступательное вооружение нашей пехоты». Русский солдат, по словам отечественного военного историка Зайончковского, «полагал, что ружье ему дано главным образом для ружейных приемов и отчасти для действий штыком; на стрельбу же он смотрел как на вещь второстепенную».

По сравнению с обычными солдатами русских пехотных полков греки, как заметил Панаев, «хорошо знали цену исправности оружию». Он был искренне удивлен, когда увидел, с какой тщательностью греческие волонтеры, получившие из русских рот ружья и подсумки, стали его «осматривать, ощупывать; примыкать, отмыкать штыки; пробовать спуски; вынимать и вставлять шомпола, считать, осматривать патроны и мерять подсумки... словом, делали все, что наш солдат не всегда догадается своевременно сделать»¹⁸. Русский уланский полковник, сражавшийся с греками при Евпатории, вспоминал, как «храбрые албанцы... под градом пуль и картечи отправлялись к укреплениям во рвы, чтобы собирать там заветные ружья своих убитых товарищей, и пренебрегали жизнию, только чтобы не оставить свою святыню на поругание врагам»¹⁹. Если к ружьям у греков было трепетное, почти символическое отношение, то к амуниции они проявляли здоровый практицизм. Русские патронные сумки того времени были громоздкими и неудобными для передвижения. Бесполезной частью снаряжений был и непременный спутник русского солдата — тесак. Он только стеснял солдат при ходьбе, а как оружие был плох, и владению им, как указывал Зайончковский, «никто и никогда не обучался». Добавим к этому, что все снаряжение русского пехотинца времен Крымской войны составляло почти 2 пуда 7 фунтов, или 40 кг в переводе на современные меры весов. Вот почему первым делом греки занялись подгонкой снаряжения. «Они изрезали наши сумы, перевязи и портупеи на свой лад, т. е. сделали их гораздо уже и меньше, тесаки побросали при первых передвижениях, да и пистолеты почти вовсе не употребляли», — недоумевал генерал Ушаков²⁰.

Завершая эту главу, отметим, что по поводу боевых качеств греческих волонтеров бытовали разные точки зрения, в том числе и негативные. Если такие офицеры, как генералы Хрулев, Соймонов, подполковник Аркадий Александрович Панаев, смогли разглядеть в греках симпатичные черты и по достоинству оценить их боевые качества, то Петр Алабин не скупился на критику в адрес греков. Он считал, что «волонтеры — народ недисциплинированный, бурный», «никакой особой пользы они не принесли», «беспорядок у них в сражении всегда величайший, а уже где беспорядок — там не может быть толку». Греки, по его словам, «не умели держать себя в передовой цепи: кашляют, курят, в кучки собираются, смеются, словом, обнаруживают себя в таких местах, где надо быть как мертвому»²¹. Алабин не был одинок в подобных негативных оценках. Хотя из его уст звучали и диаметрально противоположные выводы: к примеру, он высоко отзывался о роли греков в вылазке 10—11 марта 1855 г. в Севастополе.

Полемизируя с ним, Аристид Хрисовери, один из командиров Греческого легиона, тяжело контуженный на Малаховом кургане, писал: «...г-н Алабин обижает самого себя, осуждая бойцов, которые по собственному побуждению вступили в борьбу, причем в очень тяжелую борьбу, движимые только чувством религии и традиционной симпатии к единоверному русскому народу... Неужели г-н Алабин не согласится, что среди составлявших этот корпус бойцов одни были моряками, другие торговцами, а иные занимались разного рода другим ремеслом? Откуда им было знать военные достоинства, которые требует от них автор путевых заметок, да к тому же еще обязанности бойцов на передовой, каковыми являются ночные цепи и секретные действия, которые и в регулярных корпусах изучаются теоретически от офицера, а практически только на службе? Из уст какого командира, спрашиваю я, могли они слышать, что такое боевой порядок или военная дисциплина? Ни от кого, совершенно ни от кого. Эти уроки они изучали, вступив в корпус...»²²

Примечания

1. Идриоты — жители острова Идра, также называемого Гидра, находящегося в Сароническом заливе близ восточного побережья Пелопоннеса. В русской литературе XVIII—XIX вв. греков острова Идра, славящихся как отважных моряков и судовладельцев, иногда именовали гидриотами: «Идриоты по всей справедливости заслуживают имя лучших, проворнейших и отважных матросов. Обитая на бесплодной земле, они всю жизнь проводят на море, торгуют чужими произведениями и очень любят перевозить запрещенные товары. Суда их, строимые по одному навыку, удивительно как легки на ходу, и, кажется, построены только для контрабанды. Несмотря на искусство европейского кораблестроения, едва ли какой мастер может построить подобное идриотскому судну» //3аписки морского офицера, в продолжении кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина. Том 3. СПб., 1837. С. 9.

2. Специоты — уроженцы острова Спеце, расположенного при входе в Саронический залив. Специоты также были хорошими моряками, занимались судостроением и добычей морских губок. Население Спеце вместе с жителями острова Гидра принимали живое участие в войне за греческую независимость.

3. Кранидиоты — от Краниди, местности в восточной части провинции Арголида, на восточной оконечности полуострова.

4. Стереоэлладиты — жители континентальной Греции. Сам термин появился вследствие того, что после независимости Греции она состояла из двух больших частей: Пелопоннеса и так называемой Стереа Эллады, то есть континентальной Эллады.

5. Пелопоннесцы — жители крупнейшего полуострова Греции, колыбели античной цивилизации, расположенного на юге материковой части страны. На протяжении своей истории маниоты, уроженцы юга Пелопоннеса из местности Мани (или Майна), считавшие себя потомками древних спартанцев, не покорялись турецкому владычеству. Они были известны своим соседям и противникам как бесстрашные воины, соблюдавшие обычай кровной мести, и знаменитые пираты; см.: «Майна, главное местечко жительства Майнотов, потомков знаменитых Спартанцев, хотя они не более выставить могут 12 000 войска, но и доселе от турок независимы и управляются своим начальством, которое сами избирают» // Турецкая империя в древнем и нынешнем ее состоянии, или Описание разных народов, обитавших в Турции: их нравы, обычаи, вероисповедание, правление, государственные доходы, достопамятности городов, число жителей и войск в нынешнем их состоянии, и проч. М. 1829. С. 86.

6. Уроженцы группы островов в Ионическом море, расположенных вдоль западного берега Греции. Свое название они получили от одноименного моря. Эти острова также часто называют Семью островами, то есть Эптаниса. Из эптанисцев был сформирован в свое время еще один «Греческий легион», созданный на острове Корфу в Семиостровной республике (Επτάνησος Πολιτεία), отличившийся в морских и наземных операциях русского флота под началом адмирала Сенявина у Адриатических берегов в 1806—1807 гг.

7. Дестунис Г.С. Очерк клефтского быта // Вестник Императорского географического общества. № 3. СПб., 1855. С. 36—37.

8. Дестунис Г.С. Очерк клефтского быта // Вестник Императорского географического общества. № 3. СПб., 1855. С. 36—37.

9. Севастопольские письма // Москвитянин. Т. 4. М., 1855. С. 70.

10. Князь Александр Сергеевич Меншиков: 1853—1869: рассказы А.А. Панаева. СПб., 1877. С. 143—144.

11. Несколько слов о действиях русских войск в Крыму в 1854 и 1855 гг. Воспоминания, ген.-квартирм. Крым. войск ген.-майора Герсеванова. Paris, 1867, 1900. С. 85.

12. Военный сборник. Том LXV. СПб., 1868. С. 113.

13. Положение Греции // Вестник Европы. Ч. 152, № 3. 1827. С. 228.

14. Князь Александр Сергеевич Меншиков: 1853—1869: рассказы А.А. Панаева. СПб., 1877. С. 145.

15. РГВИА. Ф. 9196. Оп. 9/268. Св. 7. Д. 38. Л. 114.

16. Ушаков Н.И. Записки очевидца о войне России противу Турции и западных держав (1853—1855) // Девятнадцатый век. М., 1872. Кн. 2. С. 063.

17. Бескровный Л.Г. Русская армия и флот в XIX веке. 1973. С. 110—111.

18. Князь Александр Сергеевич Меншиков: 1853—1869: рассказы А.А. Панаева. СПб., 1877. С. 140—141.

19. Воспоминание севастопольца // Нива, № 19. СПб., 1873. С. 299.

20. Ушаков Н.И. Указ. соч. С. 061.

21. Алабин П.В. Четыре войны: Походные записки в 1849, 1853, 1854—56, 1877—78 гг. Самара—М., 1888—1892. [Ч. 3: Защита Севастополя (1854—1856)]. М., 1892. С. 596—597.

22. Χρυσοβέργης, Αριστείδης. Ιστορία της Ελληνικής Λεγεώνος, Τ. Β᾿. σσ. 32—33.