Т.А. Прохорова. «Джеймс Уэбстер и его книга путешествий»

К великому сожалению, мистер Уэбстер не смог лично подготовить и подарить миру эту книгу. В таком случае рассказ о странах, по которым он путешествовал, был бы более детальным и достаточным. Более того, объёмные записки Уэбстера трудно было расшифровать, поэтому к редактору нужно отнестись с большим снисхождением. Труд, тем не менее, содержит массу ценной информации по вопросам малоизвестным, поэтому не может не оправдать ожиданий, будучи важным для общества.

Из предисловия к «Путешествию...» Дж. Уэбстера

«Оставим всё как есть, ведь так бывает в жизни, — что-то появляется, ослепляет нас и исчезает. Мы не можем себе даже представить, что свет навсегда исчезнет из нашей жизни — мы ждём в надежде, что он вернётся, и в это время забываем, о чём скорбим. Память не может больше хранить образы прошлого. Мы охотно отказались бы от будущего, если бы воспоминания о прошлом можно было сохранить...»

Так писал Джеймс Уэбстер (Вэбстер; 1802—1828), преодолевая перевал Сен-Готард в Швейцарии во время грандиозного путешествия, ставшего главным делом его жизни. Молодой и амбициозный шотландец проехал через всю Европу — от Ла-Манша до Чёрного моря, посетил Крым, осмотрел достопримечательности Старого света, побывал в Малой Азии и закончил свой тур в Египте. Домой ему не суждено было вернуться. Внезапная смерть от лихорадки прервала путешествие англичанина. Ему было всего 26 лет...

К. Габлиц. Карта полуострова Таврического и около лежащих мест, сочинённая по известиям греческих писателей древних и средних времён. 1787 г. Из книги «Географические известия, служащие к объяснению прежнего состояния нынешней Таврической Губернии, собранные из разных древних и средних времён писателей с тремя картами» (СПб., 1803)

Пророческими оказались его слова, записанные в Швейцарии в дневнике: рок лишил его будущего, зато воспоминания о прошлом останутся в веках — на страницах его дневника, к которому обратятся читатели.

Чем же вызван столь оживлённый интерес аудитории к памятникам мемуарной литературы? Думается, их личностным характером. Дневниковые записи, письма, воспоминания созданы авторами на основе собственных наблюдений и впечатлений, полученных в ходе поездок, миссий, экспедиций, странствий, официальных визитов. В руки к читателю попадает не просто литературный труд, а частичка личных душевных переживаний самого автора, эпизод его собственной жизни.

Портрет П.С. Палласа (1740—1811). Гравюра А. Тардье. XVIII в.

Крым первой половины XIX века — европейская terra incognita — был местом паломничества для многих путешественников, которых объединяла жажда информации. Историки, художники, литераторы, государственные служащие и монаршие особы устремились на юг с целью побывать в Тавриде — романтичном и загадочном уголке с ароматом Востока¹. Жителям XIX века, в которых не угасал дух Просвещения, было трудно определить, каков же вектор исторического развития полуострова: здесь переплелись судьбы Древней Греции и Рима, кочевых народов, Генуи, Венеции, Крымского ханства... И всё это оказалось во власти российской короны. Искушение поехать в Крым было велико: увидеть руины легендарного Боспора, побродить по земле грозных скифов и тавров, ощутить вдохновение Геродота и Страбона — об этом мечтал всякий мало-мальски образованный человек. Для иностранных путешественников важен был опыт сравнений, что, к сожалению, нередко выливалось в некий политический и научный шпионаж.

Добавим к этому то, что путешествовать было модно. XIX столетие называют «золотым веком» путешествий для европейцев. Страсть к странствиям служит признаком пытливости ума, любознательности — это отличительная черта авантюрных и творческих натур. В старину путешественники, возвращаясь на Родину, становились героями. Их уважали, чтили, относились с пиететом; за ними держалась слава смелых, отважных и всезнающих людей. Среди пилигримов Крыма первой половины XIX века были профессора, учёные и исследователи, известные далеко за пределами своей родины, такие как В.Ф. Зуев, П.С. Паллас, Н.Н. Мурзакевич, Э.Д. Кларк, Ф. Дюбуа де Монпере. Наряду с ними в Крым приезжали молодые путешественники без чинов, званий и научных степеней. Сюда их приводила любовь к авантюрам, желание познавать, долг перед службой или же охота за новыми впечатлениями, однако в итоге они неизбежно вдохновлялись экзотикой Крыма, брались за перо и делились своими чувствами от пережитого.

К. Савицкий. Путешественники в Оверни. Х., м. 1876 г. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Объединённые условным названием «путевая литература» (англ. travel writing), сочинения путешественников привлекательны как для исследователей, так и для широкого круга почитателей словесности, любителей истории и культуры. К трудам вояжёров обращались историки и археологи, были среди них и исследователи Крыма. Учёные, как правило, опускали эмоциональные пассажи авторов записок, их интересовала конкретика: рассказы о природе полуострова, его жителях, их быте, верованиях, описания исторических памятников Крыма.

Несмотря на несомненную ценность «путешествий» как исторических источников, использовались они всё же разобщённо, применительно к отдельным памятникам, без анализа общей концепции каждого сочинения. К тому же исследователи обращались к трудам далеко не всех вояжёров, предпочтение отдавалось наиболее «информативным» произведениям — П.С. Палласа, П.И. Сумарокова, Ф. Дюбуа де Монпере, Э.Д. Кларка, И.М. Муравьёва-Апостола, К.И. Габлица. Вне рассмотрения исследователей оставались произведения десятков авторов путешествий, и они требуют детального анализа.

Э. Брэк. Планы на путешествие в начале XIX в. Х., м. Конец XIX в. Частная коллекция

Для многих путешественников вояж — это обширная поездка по Восточной Европе; некоторые решались ехать ещё дальше — в Южную Африку, Центральную Америку. В XVIII веке маршрут путешествий был стандартный: Лондон — Рим — Неаполь — Париж; другой вариант того же пути пролегал по морю. Взяв обратный курс, путешествовали по Нижней Германии. Развитие инфраструктуры и увеличение колониальных владений создали новые возможности для путешествий из Северной Европы. Из Британии отправлялись морем на Средний Восток через Гибралтар и Мальту. Плыли в Александрию, оттуда в Каир, далее шла Святая земля и гора Синай, после отправлялись в Иерусалим, посещали также Константинополь, Дамаск и Афины. Эти несколько месяцев, проведённых богатыми людьми за рубежом, были паузой между учёбой и работой, юностью и, следовательно, взрослой жизнью. Чаще всего кульминацией поездки были Италия и Греция — колыбель европейской цивилизации. В поездке молодые люди посещали оперу, скупали шедевры Ренессанса, учились манерам и этикету, искали себе наставников, приобретали новые знания.

Со времён мироздания путешествие выступало как форма познания окружающего мира. Человек всегда был движим любопытством, поэтому первые поездки носили разведывательный характер — люди отправлялись в путь ради получения знаний о мире. Совершая путешествие, человек таким образом боролся с собственным невежеством. Особенно практика путешествий стала популярной в эпоху Просвещения, актуальным являлся познавательный аспект вояжей.

П. Батони. Портрет Фрэнсиса Бассета во время гран-тура в Риме. На фоне замка Сент-Анджело и базилики Святого Петра. Х., м. 1778 г. Национальный музей Прадо, Мадрид

80-е годы XVIII века считаются временем расцвета русского Просвещения. В 1790 году вышло в свет сочинение А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», признанное вершиной русского Просвещения. Следует отметить, что путешествия в это время совершались чаще и активнее, а полученными в ходе поездок знаниями (как правило, наблюдениями) просветители охотно делились и таким образом «несли свет в народ»². Тогда же в России гран-туры становятся обычным делом, причём ориентированы они были на познание Отечества — русской природы, богатств, истории и культуры.

Русское Просвещение ассоциируется с правлением императрицы Екатерины II (1762—1796), которая, будучи «просвещённой монархиней», в лучших традициях эпохи совершила в 1787 году путешествие в южные провинции своего государства. В 1786 году Крымский полуостров готовился к приёму Августейшей гостьи — полным ходом шли приготовления к встрече Екатерины II. Тогда же в Таврику приехал Шарль Жильбер Ромм (1750—1795) со своими учениками — Павлом Строгановым и Андреем Воронихиным. Имя Ш.Ж. Ромма более известно в связи с историей французской революции³, хотя в России он пробыл почти семь лет как воспитатель единственного сына графа А.С. Строганова⁴. Ромм был талантливым учителем; основным педагогическим приёмом считал закалку духа, поскольку она пробуждала в человеке волю к освоению окружающей действительности. Путешествия должны были познакомить юного Павла Строганова с родной страной, акцент делался на изучение родного языка, географии России, её промышленности, быта и народов. О путешествиях исследователи могут узнать из трёх сохранившихся дневников: 1781 года — в Нижний; 1784 года — к Белому морю и 1786 года — в Крым. Ко времени последнего вояжа Ромм был уже опытным пилигримом. Большую роль в освоении полуострова сыграли отдельные путешествия, которые он изучил накануне («Выписки из путешественных записок Василья Зуева, касающихся до полуострова Крыма», напечатанные в «Месяцеслове» на 1783 год, «Описание Тавриды» К.И. Габлица, вышедшее за год до его посещения Крыма).

К. Шпицвег. Англичане в Компанье. Бумага, акварель. Около 1845 г. Старая национальная галерея, Берлин

Ещё одним путешественником, практиковавшим образовательные вояжи на изломе XVIII века, был Эдвард Дэниел Кларк⁵ (Edward Daniel Clarke; 1769—1822). В Крыму он побывал в 1800 году. Английский натуралист, минералог и путешественник, уроженец города Уиллингдона (графство Сассекс; Willingdon, East Sussex), Кларк всегда испытывал страсть к путешествиям, но поскольку семья его была небогата⁶, на возможность странствовать приходилось зарабатывать усердным трудом. Частными уроками он добыл средства на путешествие по Германии, Швейцарии, Италии (жил в Неаполе в 1792—1794 годах); в 1796 году вместе с другим учеником, сыном лорда Уксбриджа, путешествовал по Шотландии и Восточной Исландии, а в 1799 году вместе со своим воспитанником Дж. Криппсом отправился в путешествие по Европе, маршрут которого пролегал через Норвегию, Швецию, Россию, Крым, Константинополь, Родос, Египет и Палестину⁷.

Путешественник приехал в Крым, когда в России «процветала тирания императора Павла»⁸. В Тавриде Кларку удалось отвлечься от негативного впечатления, которое произвела на него «деспотичная» Россия. Проезжая Керчь, Феодосию, Карасубазар (Белогорск), Бахчисарай, Симферополь, Севастополь и Козлов (Евпатория), Кларк уделял огромное внимание древностям.

Екатерина II, путешествующая в своём государстве в 1787 г. Неизв. художник XVIII в. по оригиналу Ф. де Мейса. Х., м. 1787—1788 гг.

Как и в случае с Кларком, путешествие, предпринятое Уэбстером по Европе, было классическим примером образовательной поездки — гран-тура, которые в XVIII—XIX веках предпринимала в образовательных целях аристократическая молодёжь. Эта поездка была завершающим этапом в рамках его образовательной программы, он посетил европейские столицы и города, знаменитые шедеврами классической и ренессансной архитектуры, видел живописные местности и достопримечательности Швейцарии, Южной Италии и, наконец, Крыма, уже прославившегося своей неповторимой природой, историей, культурой.

В эпоху романтизма, сентиментализма и позитивизма (конец XVIII — начало XIX века) просвещённые представители европейской общественности сознавали важность путешествий в образовательном процессе благодаря сочинениям Ф. Поссе (Franz Posselt) и французских просветителей (Ж.-Ж. Руссо, Ш. Монтескьё)⁹. И в реалиях современного мира поездки чрезвычайно полезны — они расширяют кругозор, пополняя запас знаний и разрушая стереотипы. По выражению Ф. Бэкона, «человек, отправляющийся в путешествие в страну, языка которой не знает, собственно, отправляется в школу, а не в путешествие»¹⁰, сам автор использовал поездки для изучения языков, обычаев народов, форм государственного правления и характеров государственных деятелей.

М. Шибанов. Портрет императрицы Екатерины II в дорожном костюме. Х., м. 1787 г. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Возвращение к этой формуле актуально для современных процессов обучения, учитывая возможности нынешних субъектов образования. Мобильность современного общества, виртуализация и глобализация путешествий не лишают их главного назначения — служить делу Просвещения, как это было два столетия тому назад, в эпоху Джеймса Уэбстера — молодого английского джентльмена.

* * *

Историография путешествий, в том числе путешествий по Крыму, насчитывает далеко не один десяток публикаций, среди которых особенно следует выделить обобщающие и специальные работы П.О. Бочана¹¹ и А.А. Непомнящего¹² (главным объектом его исследований являются вопросы биобиблиографии Крыма, в летопись которой включены и имена путешественников, посетивших Крым в конце XVIII — первой половине XIX века). Отдельно стоят работы, посвящённые английским путешественникам и их травелогам, — Е.Н. Деремедведь¹³, Г.С. Каушлиева¹⁴, Н.Н. Колесниковой¹⁵, Д.В. Колупаева¹⁶, О.Н. Герардини¹⁷.

Имя Джеймса Уэбстера уже известно крымоведам благодаря исследованию А.Д. Тимиргазина и О.Н. Герардини, которые перевели на русский язык часть его сочинения, касающуюся Южного берега Крыма, и проследили основные вехи его биографии¹⁸.

Дж. Опи. Портрет Эдварда Дэниела Кларка. Гравюра Э. Скривена. 1825 г.

Анализ «крымской» части сочинения Уэбстера содержится в статьях Н.И. Храпунова¹⁹. Биография Уэбстера недостаточно освещена в работах исследователя, хотя была предпринята попытка исправить данный недочёт в одной из статей, посвящённой анализу образа Восточной Европы в труде нашего путешественника²⁰. В библиографическом обзоре Н.И. Храпунов по непонятной причине оставил в стороне уже имеющиеся в науке публикации, посвящённые Дж. Уэбстеру.

Несколько противоречивой выглядит в работах исследователя интерпретация творческого наследия Уэбстера. Человеком, подготовившим сочинение нашего путешественника к изданию, благодаря чему оно увидело свет, Н.И. Храпунов называет его спутника У. Ньюнема, что маловероятно. Во-первых, анонимный издатель, написавший предисловие к труду Уэбстера, сообщает, что он учился вместе с Уэбстером в юридической школе и потом встретился с ним ещё раз во время его путешествия по Европе, во Франции²¹; в то время как Ньюнем был архитектором (а не юристом) и проделал с Джеймсом весь путь. Во-вторых, путаница с иллюстрациями, возникшая при подготовке сочинения Уэбстера к изданию (так, под изображением горного массива на Южном берегу Крыма оказалась подпись с обозначением развалин Херсонеса) никогда бы не случилась, если бы издание готовил Ньюнем — ведь именно он делал зарисовки во время путешествия и не мог спутать хорошо знакомые ему объекты. Должно быть, рукописи, привезённые на родину Уэбстера, попали в руки к его хорошему другу, имя которого неизвестно, он и подготовил жизнеописание своего товарища, сохранив память о нём. Окончательно точку в этом вопросе ставит предисловие, написанное редактором записок, в коем он благодарит за содействие и помощь того самого Уильяма Ньюнема, исключая тем самым вероятность его авторства.

Ж. Прюдомм. Портрет Дугласа, восьмого герцога Гамильтона, с доктором Джоном Муром и сыном Джоном во время гран-тура (вид на Женеву). X., ж. 1774 г. Национальный музей Шотландии, Эдинбург

Очевидно, что полного анализа труда Джеймса Уэбстера всё ещё нет, хотя исследователи проявляют интерес к разным аспектам сочинения нашего путешественника²². До сих пор не определено место Уэбстера среди вояжёров, посетивших Крым в конце XVIII — первой половине XIX столетия; не составлены полные научные комментарии к переводу его труда; не проведён всеобъемлющий текстовой анализ его сочинения.

Джеймс Уэбстер приехал в Крым в 1827 году в возрасте 25 лет. Воспоминания англичанина нам особенно интересны, поскольку Уэбстер был одним из немногих путешественников, кто оценил красоту и древности всех уголков Крыма. О его жизни нам известно немного: эти сведения можно почерпнуть из вводной статьи, составленной неизвестным автором к опубликованным запискам путешественника в 1830 году. К ней мы и обращаемся в стремлении из первых уст рассказать о жизни Джеймса Уэбстера.

Предисловие

К великому сожалению, мистер Уэбстер не смог лично подготовить и подарить миру эту книгу. В таком случае рассказ о странах, по которым он путешествовал, был бы более детальным и достаточным. Более того, объёмные записки Уэбстера трудно было расшифровать, поэтому к редактору нужно отнестись с большим снисхождением. Труд, тем не менее, содержит массу ценной информации по вопросам малоизвестным, поэтому не может не оправдать ожиданий, будучи важным для общества. Редактор желает выразить свою признательность доктору Ли за ценную информацию, а также господину У.Г. Ньюнему, который сопровождал мистера Уэбстера в его путешествии и при каждой необходимости был готов дать любые разъяснения, необходимые редактору. Мистер Ньюнем недавно опубликовал серию рисунков с горы Синай под названием «Исход. Иллюстрации»²³, которые проливают свет на эту часть работы мистера Уэбстера, посвящённой святой горе христианского мира.

В условиях современного мира дорога к славе утомительна и трудна. Ранее звание и репутация были намного легче достижимы, нежели сейчас, в эпоху всеобщего просвещения, из-за манер, привычек и нравственного состояния народа, противоречащих интеллектуальному развитию. Во времена Генриха VIII, например, латинская литература культивировалась в меньшей степени, и греческий язык пользовался дурной славой, примером чему служило общество, называемое Троянским²⁴, учреждённое студентами в Оксфорде с целью противодействия малейшему желанию их распространения. Образование и интеллект всегда отождествлялись с политической свободой. Турки, египтяне, неаполитанцы, австрийцы, например, являются одними из самых ленивых и самых глупых живых существ. В Испании самые высокие полёты ума были непосредственным следствием свободы и рыцарского азарта, прежде это могло стихнуть в возмутительных условиях королевской тирании и инквизиции. В Германии немногочисленные добродетели происходят от столичного потомственного дома Габсбургов, сохранившего традиции восточного образования. Последние вряд ли могли поступать иначе, учитывая их положение на карте Европы: восточный тип обучения является абсолютно необходимым для развития их дипломатии. История турок фон Гаммера²⁵, таким образом, вполне поучительна, но Фридрих Шлегель²⁶ превратился в «просвещённого сибарита» и стал папистом. Вопросами статистики и науки занимаются в Берлине — очень мало возможностей осторожное правительство Фридриха²⁷ предоставило для дикого воображения и спекуляций причудливых теоретиков. Творчество и разум всё это время по-настоящему культивировались в маленьких княжествах: Геттинген всегда будет славиться образованием, а Веймар — счастливый Веймар — располагает одновременно энтузиастом Шиллером и Гёте, в ком талант и творчество сплелись настолько гармонично, что их справедливо считают в мире примером человеческого совершенства. Глядя на Францию, становится ясно, что разум в этой стране не обнаруживал своего нравственного существования до эпохи Монтеня и Рабле — неспокойного времени реформ, скептицизма и недоверия. «А в Англии, — как говорит г-н Шарон Тёрнер, — парадоксальность человеческой природы постоянно отображается на ходе британской истории»²⁸. Философские рассуждения не дали практического эффекта и пользы до времён великого Бэкона²⁹, который вместе со Спенсером³⁰ и Марло³¹ положил начало практической истории английского разума. Войны Эдуардов и Генрихов³² за французские провинции велись посредством культивирования наших национальных интересов и улучшения нашего национального языка; война Белой и Красной розы имела противоположную тенденцию и, казалось, на данный момент ожесточила национальный разум — этот эффект всегда был естественным следствием продолжительных военных действий между отчаянными сторонами. Но великая гражданская война³³, которая велась между верхним и средним слоями общества, пробудила энергию интеллекта, и соответственно люди в высшей степени талантливые вышли на арену действий. С этого момента вплоть до настоящего времени разум в этой стране делает большие шаги в деле достижения совершенства.

Иллюстрация из альбома У. Ньюнема «Исход. Иллюстрации, состоящие из видов, которые были взяты с рисунков, сделанных во время путешествия в Петрейскую Аравию в 1828 году» (Лондон, 1830)

Все возможные обстоятельства нашей жизни сыграли важную роль в его развитии; в особенности наши национальные свободы, наше смешанное правительство, а также возможность, одинаковая для каждого англичанина, добиться почёта и уважения. Все возможные в жизни награды достижимы всеми людьми, и конкуренция в гонке за выдающееся место не прекращается, а потому усилия и труд для достижения этой цели должны быть равносильны количеству кандидатов.

Вид на город Сент-Эндрюс. Литография. Воспроизводится по изданию: Roger C. History of Saint Andrews. Edinburgh, 1849

Среди большого числа этих охотников «за высокой судьбой» может быть упомянут и субъект этой краткой биографии. Его жизнь действительно имеет несколько инцидентов, которые достойны описания, но, как и биография Генри Кирка Уайта³⁴ или любого другого молодого человека, променявшего послушание на столь же похвальную импульсивность, она будет иметь положительное воздействие в случае рассмотрения её должным образом, на что вполне можно надеяться. Такие отрывки биографии служат маяками, чтобы осветить путь молодых ночных странников в сложных жизненных лабиринтах; они действуют как бальзам и поощрение таким, как молодые Виталис из Швеции,³⁵ или Луиза Брахман³⁶ из Германии, или Лукреция Давидсон³⁷ из Америки, которые растрачивают и уничтожают энергию своего разума от нетерпеливого желания опередить и уйти от преследующего их призрачного сомнения, уныния и отчаяния. Они служат полезным и искупительным примером того, что человек не может достичь совершенства просто в силу [v] своего собственного желания; он трудится «в поте лица своего», так как должен сохранить свою жизнь в череде дней непрерывного труда и душевных мук; но если он покорно внимает советам Надежды и Терпения, он достигает обители, в которой витает дух обновлённой жизни, где страданиям, боли, унынию и отчаяниям нет места и где его дни будут протекать посреди спокойной удовлетворённости и бурной радости.

Бедняжка Уэбстер! Пути Господни неисповедимы, и по непонятным причинам он был остановлен судьбой, когда, по сути, находился так далеко от той блаженной обители, и эти строки Милтона³⁸ вполне подходят и ему, хотя поэт и посвятил их своему близкому другу — «Горячо любимый Люсидас»:

...Да, того, чьи мысли чисты,
Кто суетность утех презрел, она
Ведёт вперёд стезёй труда тернистой.
Но в миг, когда нам цель уже видна,
Слепая фурия рукой узлистой
Нить краткой жизни обрывает³⁹...
Несколько слов об основных вехах его жизни.

Джеймс Уэбстер родился 7 ноября 1802 года. Он был пятым сыном преподобного Джона Уэбстера, священника приходского округа в графстве Форфаршир. В детстве он отличался сообразительностью и наблюдательностью, чертами, которые усиливались из года в год и последствия которых проявлялись в его последующей жизни. Он был отправлен в церковно-приходскую школу в возрасте пяти лет, когда потерял отца. После этого несчастного случая мать с семьёй, состоящей из семи сыновей и трёх дочерей, переехала жить к своему отцу, преподобному Патрику Брайсу, священнику в Кармилли, в графство Форфаршир. Там Джеймс снова был отправлен в школу, где изучал основы латыни и стал невероятно уравновешенным и прилежным в поведении. По натуре он был мягким и восприимчивым, и он не изменял этим качествам на протяжении всей своей короткой жизни. Впоследствии был отправлен в академию в Монтрозе, где упорно продолжал трудиться. Там он оставался до осени 1816 года, когда было решено, что он должен поступить в колледж Сент-Эндрюс. Но прежде, чем он стал студентом этой Альма-матер, ему предстояло пройти конкурсный отбор. Колледж распределял стипендии, или небольшие годовые суммы, среди успешных учеников. Все, кто проявил своё прилежание перед комиссией, вызывались в большой зал святой Марии⁴⁰, где собирались все воспитанники и демонстрировали свои умения, пытаясь перевести некоторые отрывки из классиков. Молодой Уэбстер был одним из кандидатов, и его имя [vii] было объявлено среди претендентов на первый приз. Мальчик, однако, поступил, как ему и подобает. Среди кандидатов было немало бедных учеников, выросших в нужде, беспокойство и трудолюбие родителей которых дали им возможность получить прекрасное образование в колледже; эти неимущие ученики были способны работать в почти полной нищете, глядя со спокойствием и без зависти на наслаждения и удовольствия их более богатых и более удачливых сокурсников, которые проявляли бесплодие фактической жизни и улыбались обещаниям пышного обеспеченного будущего. Тщеславие заставляет этих несчастных закалять свой дух и бороться со всеми жизненными невзгодами в стремлении достичь зелёного острова спокойствия и блаженства, где каждый сильный пловец может растянуться на траве и греться в лучах нескончаемой радости. Счастливый конец! — достичь в зрелой жизни то, о чём мы грезим в молодости и что ускользает от нас как тончайшее облачко. Тем не менее Надежда ведёт каждого отрока вперёд в погоне за наградой во всяком его начинании, в итоге Надежда и есть источник признания и совершенства, о чём в своё время писал греческий драматург:

ὦ χρυσέας τέκνον Ἐλκίδος, ἄμβροτε Φάμα⁴¹.

Английские студенты мало знают о жизни шотландского колледжа: здесь царит высокий приличествующий джентльмену достаток и [viii] нет ни в чём нужды; и вместе с тем здесь ежедневно можно видеть скромного нищего, в распоряжении которого лишь самые необходимые предметы для жизни. И всё же бедные дети, обучаемые в Шотландском семинариуме, но интеллектуально вооружённые, включаются в спортивную игру за выживание, борются с завоеванием, часто побеждают, их подвиги отмечаются, их имена увековечиваются потомством во многих достойных бардовских поэмах и пиндарических рапсодиях⁴². Среди этой достойной компании Уэбстер был в Колледже Сент-Эндрюс: он вошёл, как уже говорилось, в списки участников конкурса и отвоевал главный приз у своих противников. Но юноша считал приз для себя сравнительно бесполезным, хотя другие рассматривали его как высшее благо. Он вернул полученную награду и объяснил отказ от премии тем, что вышел на арену не с целью денежного вознаграждения. «Критицизм, — говорит д-р Джонсон, — осуждает преследование школьником банальности», и истинный биограф учитывает слабости, наивность, ежедневные поступки того же школьника: и как для поэта простейший предмет в природе — цветочек, или лист, или галька, или мелькающее облако — представляет собой предмет для фантазии, так и для философа элементарно то, что школьник может предложить мысли, слишком глубокие и многозначительные, после доработки которых он и развивает соответствующее стремление и волю к совершенству. От слабостей мальчик может избавиться, и [ix] его недостатки могут вызывать сострадание и прощение, но его достоинства и благородные черты характера достойны серьёзного внимания: они подтверждают истинность того, что это плодородная почва, в которой сердце человека находится в зачаточном состоянии, что ни одно семя с малейшей добродетелью, однажды брошенное там, не может не вырасти и не принести плода — такое же бесплодие, однако, присуще семени с противоположным качеством. Если, например, хлебороб честен, работает по призванию и владеет своим искусством, то он будет стараться как можно скорее обработать свою землю, и горе ему, если его усилия будут безрезультатны. Но чтобы отказаться от метафор, позвольте поделиться одним наблюдением, поскольку из него можно вывести разницу между христианством и язычеством: когда человек утвердился в своей чести и добродетели, он никогда не вернётся к нечестивой жизни только из-за капризов судьбы или простой фантазии общественного мнения. В этом ему помешает глубокое религиозное чувство, потому что, приходя домой, он по этой причине будет поступать не из страха, а по любви, что превращает каждый его поступок в порыв и сохраняет эту тенденцию. Так было во времена языческих верований древности, когда не существовало ни одного строгого морального принципа или предписаний к действию, разум был подвластен порывам молодости и разочарованиям возраста, поэтому нередко случалось, что непорочный в молодости становился страшным монстром в последующие годы. Это могло [х] иметь место и во времена нашей христианской эры, но имело негативный смысл, а не позитивное содержание. С верх вера, превращающаяся в фанатизм, приводит к большему вреду и жестокости в действиях; но следует заметить, что зло возникло от ошибочно предположенной добродетели. Но у нас нет ни одного случая сродни тому, что записано от Азаилова⁴³ посланника, царя сирийского: во времена многобожия и язычества можно найти множество примеров человеческой слабости, и их самое плачевное свидетельство — первородный грех.

Дж. Кейтемол. Замок Глемис, Форфаршир (Ангус), резиденция герцога Стратмора. Х., м. Середина XIX в.

Но вернёмся к нашему молодому студенту из Колледжа в Сент-Эндрюсе. Его страсть к знаниям росла с каждым днём всё больше и больше, он занимался с таким большим энтузиазмом, что это и стало причиной того беспорядка, который после нарушил течение его жизни, когда он оказался в чужой стране, где ни мать, ни сестра, ни брат не могли облегчить его последние минуты в предсмертной агонии и после смерти оплакать его могилу слезами любви. В этом фальшивом мире настоящее совершенство встречается всё реже с каждым днём: богатая аристократия попирает, как уродливый демон, добродетели и ценности смиренной и бедной жизни. В Германии положение дел несколько отличается: там мало материальных ценностей, образование и литература являются главными предметами для общения и обмена. Нередко можно встретить даже в крупных странах поэтов-мужчин, выдающихся в области литературы, обладающих [xi] заметной степенью доверия. Но в нашей стране дело требует совершенно иного рассмотрения. Здесь существует влиятельная аристократия, не только по положению в обществе, но и, что гораздо хуже, по богатству. Если у молодого человека нет ни того ни другого, только какой-то невероятный и неожиданный жизненный случай может позволить ему заявить о себе и проявить себя как полезный член общества; иначе было бы глупо и мучительно для него надеяться на славу и амбициозно мечтать о похвалах. Он ограничен тем, что заключён в заколдованный круг своего низшего общества; ему запрещено выходить из этого круга, за ним закреплено небольшое место его первоначального существования; он должен обнаружить в себе столько мужества, чтобы бросить вызов власти и злобной ухмылке демона богатства и быть бдительным, дабы удерживать его в заточении; но он обречён страдать и остро чувствовать пронзительную тоску одиночества, поэтому он дезертирует в толщу общества, замирает с печалью и горечью в сердце, струны которого рвутся на части, и исчезает в могиле; в то же время его простое имя стирается из людских воспоминаний и забывается навсегда. Об этом хорошо сказал Уордсуорт:

...нас обязуют
Сочувствовать товарищам своим,
Кто, мир вокруг себя не уважая,
Отчаялись от «глубочайшего сознания
Своих извечных бедствий»⁴⁴; отрезаны от мира
Словно изгнанники на пустой скале,
[xii] Их жизнь — тюрьма; и они свободны
Не больше часовых меж армий двух; они застыли
В холодной сумрачной ночи, и утешеньем
Им служат собственные мысли.
Зачем, скажи, сказанье древнее о Прометее в цепях
На обнажённых скалах мёрзлого Кавказа?
Зачем обед себе стервятник, не знающий покоя,
Добывает из органов его? Что значат эти плач и муки
Тантала, навлекшего страданья на свой род,
И горе скорбное фиванского семейства?
На вид — фантазия, но в сущности всё правда,
Истинная правда! Знакомая мужам
Давно минувших лет, и столь чужая нам⁴⁵...

Ни один человек, имея знатное происхождение или чрезмерное богатство, не может в наши дни рассчитывать на то, чтоб быть услышанным или даже собрать достойных слушателей: примером служит наша Палата общин, разве это не очевидно? В богословии и праве разве это не само собою разумеется? И разве это не столь же явно в расстановке и управлении политических сил? Великая битва, которая теперь ведётся и которая ещё какое-то время будет продолжать вестись, идёт между богатством и интеллектом — между телом и разумом — между рационализмом и мистицизмом — между материализмом и идеализмом — между невежеством и интеллигентностью. И это вполне естественно, что каждая из двух противоборствующих сторон презрительно относится друг к другу, так что учёность презирается богатыми и гениев сыны считают золото вторичным по сравнению с науками. Учитывая эти жизненные обстоятельства, нас не должно изумлять то, что так мало Кирк Уайтов или Гейне родилось в Германии. Последний поделился секретом своего успеха: «Что [xiii] двигало меня вперёд, — говорил он, — так это не амбиции, а моя юношеская мечта занять однажды место или стремиться его занять среди учёных. Я не солгу, сказав, что горькое чувство унижения из-за недостатка образования, внешнего лоска, неловкости в общественной жизни преследовало меня. Но моё главное оружие — это жёсткое неповиновение судьбе. Это дало мне мужество не сдаваться; всегда и везде бороться до конца, даже если бы я был обречён без средств к спасению никогда не выбраться со дна».

Церковь в Колледже Сент-Эндрюс. Литография. Воспроизводится по изданию: Roger C. History of Saint Andrews. Edinburgh, 1849

Так было в Германии; но что же случилось с Кирк Уайтом? Окружённый добрыми друзьями, он всё же тяжело заболел и умер в цветущем молодом возрасте⁴⁶. Счастливее, чем бедный Гейне в Лейпциге, у которого не было даже «трёх грошей на буханку хлеба»⁴⁷, Кирк Уайт имел достаточную (хотя и весьма ограниченную) материальную поддержку со стороны нескольких ближайших друзей; однако и ему пришлось лезть из кожи вон, дабы обратить на себя внимание своих покровителей, так что однажды он заявил с роковой убеждённостью в сердце, что если портретист возжелает изобразить студента, отличившегося во время экзамена, ему следовало бы нарисовать умирающую фигуру в студенческой мантии. Но если предположить, что Кирк Уайт сохранил бы неослабленное крепкое здоровье, что, по всей вероятности, увеличило б его шансы на жизнь, каковой бы была его судьба? Должность местного священника и жалование в несколько грошей, которого хватает [xiv] лишь на самое необходимое, хотя он в этом случае бы превзошёл свою судьбу и улыбался от внутреннего удовлетворения, «пресыщаясь своим пасторским уединением».

Соединённый колледж Сент-Эндрюс. Литография. Воспроизводится по изданию: Roger C. History of Saint Andrews. Edinburgh, 1849

Система образования, утвердившаяся в современном мире, способна подорвать здоровье и силы и отправить в могилу любого молодого человека из низших слоёв общества. Он должен бороться с теми, кто выше его в мирской жизни и, выдержав экзамены, снискал себе известность вдобавок к талантам светской жизни, а теперь живёт с такой простой и хрупкой, и бедной славой, что с каждым годом их несостоятельность становится всё более очевидной. Однако это не похоже на борьбу с самой категорией таких людей: и все, о ком мы только говорили, в почёте, заручившись «честью мундира», в той же манере, что и крикливая толпа; и их седовласые лидеры пользуются большим уважением. И это очевидно, что первый курс университетских испытаний приводит к мужской глупости, которую ничем не искоренишь.

Б. Хейден. Портрет Уильяма Уордсуорта в поздний период. 1842 г. Воспроизводится по изданию: Gill S. William Wordsworth. A life. Oxford, 1989. Pl. 10.

Джеймс Уэбстер рано убедился в сложности достижения успеха. Мать позволила ему самому выбирать, какое образование он хотел бы получить, и не запрещала никакой сферы деятельности. Джеймс видел, что деньги не способны побороть общественные предрассудки и не имеют решающей силы в борьбе с жизненными [xv] обстоятельствами. Так что он облачился в свою броню, как смелый воин, хотя и молодой, готовый противостоять всему, что ему готовили противники. Он стал усердным студентом в самом строгом смысле этого слова, избегал легкомыслия, которое довольно часто охватывает внимание молодых мужчин и соблазняет их расточать в бесполезной глупости самые драгоценные годы своего существования. Один поэт хорошо сказал: «Бессмертный Разум требует извечной цели»⁴⁸, и молодой Уэбстер ясно представлял себе силу правды. Его отличительной чертой была удивительная живость ума даже в столь раннем возрасте. Раздумья никогда не влекут за собой сознание силы, и для всех людей, которые обладают силой духа, справедливо одно — они крайне восприимчивы ко всему в жизни, но это идёт им на пользу. К тому же горе и несчастья были бы не столь важны для людей, которые знают, как держать себя достойно перед лицом трудностей и улыбаться, в сожалении осознавая своё полное превосходство. Как говорит гениальный писатель наших дней, «никто не должен сомневаться во всемогуществе Вселенной, можно сомневаться в величии человеческой души; пусть ни один одинокий гений не отчаивается! Пусть он не страдает; если у него есть воля, истинная воля, то и силы не покинут его. Только артишок растёт лишь в саду, а жёлудь, небрежно брошенный [xvi] в пустыне, вырастает в дуб, на пустынной почве питает он себя, бросая вызов буре, и живёт тысячу лет»⁴⁹. Но столь замечательный исход ждёт далеко не каждого жёлудя и далеко не каждого молодого, усердного и одинокого гения! Будь это так, человечество пережило бы второе Возрождение, и ещё один золотой век озарил бы своим благословением весь земной шар. Но всё же божественное в человеке заставляет его стремиться к своего рода концу, хотя его усилиям мешают человеческие слабости и обстоятельства, которые ударяют по нему самому резким мучительным разочарованием.

С. Редгейт. Портрет Генри-Кирка Уайта (1785—1806). С оригинала Т. Барбера. Картон, масло. Около 1805 г. Национальная портретная галерея, Лондон

Когда Уэбстер вернулся домой на каникулы, доктор Холдейн⁵⁰ (Haldane), ректор университета в Сент-Эндрюсе, послал следующее письмо его матери. Доброту, с которой этот прекрасный шотландский церковник всегда относился к своему ученику, искренний и впечатлительный юноша никогда не забудет.

«Колледж Сент-Эндрюс. 20 июля 1817 г.

Мадам!

Я не могу отпустить вашего сына домой без слов, в самых искренних выражениях, высокой удовлетворённости, которую он доставил мне, став моим студентом. В отношении своих талантов, нравов и поведения он представляет собой то, о чём можно только мечтать; за всю свою жизнь я никогда не встречал [xvii] такого юношу, в котором бы нашёл так много качеств, достойных похвалы, и не нашёл таких, в чём его можно упрекнуть. Я надеюсь и верю, что он будет утешением для вас. Если продолжит усердно учиться, то определённо добьётся выдающихся успехов. Я счастлив, что за тот короткий летний период во время моего пребывания здесь в моих силах было оказать помощь в его занятиях. Времени было немного, но он показал прекрасный уровень подготовки в тех областях, на которые я обращал его внимание. Уверяю вас, мне не составило ни малейшего труда обучать его, поскольку я никогда не был так сильно чем-то увлечён, что могло бы доставить мне ещё больше абсолютнейшего удовольствия.

Я дал ему несколько указаний относительно проведения его дальнейших исследований в течение оставшегося времени каникул, и я уверен, что он исполнит все мои пожелания, поскольку он никогда не пренебрегал моими предписаниями.

Ваш преданный и покорный слуга
Роберт Холдейн».

Доктор Холдейн по-отечески любил молодого Уэбстера, постоянно уделял ему внимание и посвящал ему своё время, так что будущий успех, все достижения и непревзойдённое мастерство его ученика всегда будут ассоциироваться как плоды, труда этого почтенного джентльмена. Джеймсу Уэбстеру почти всегда везло в [xviii] жизни. Он встретил учителя, который ценит учеников, у него была мать, которая (и это сказано не из лести) стоит нескольких матерей. Она единственная, кто, потеряв супруга в то время, когда её дети были совсем юными, посвящала с неизменным и неутомимым вниманием каждый свой час воспитанию своего семейства и заботе об их будущем благополучии. Никогда мать не была так любима в семье, как она, и никогда тревоги других матерей не вознаграждались такой цельной честностью, какой обладали её сыновья.

Роберт Холдейн (1772—1854), шотландский математик, директор Колледжа святой Марии. Фото Д.О. Хилла и Р. Адамсона. Около 1841 г.

Он остался в колледже на три месяца дольше после окончания сессии под внимательным и бескорыстным руководством доктора Холдейна. Осенью 1817 года вернулся в Сент-Эндрюс и продолжил свои исследования с неослабевающим пылом.

Теперь он уделял особое внимание юриспруденции и политической экономии, и всё так же математике, к которой относился с удивительным и почти непозволительным рвением, что и было описано в письме доктора Холдейна. В прилагаемом письме д-р Холдейн подробно рассказывает о том, какие успехи имело его усердие.

«Сент-Эндрюс, 5 мая 1818 г.

Мадам,

Ваш сын закончил этот семестр, как и в прошлый раз, достойно, к тому же он добился ещё большего уважения. Его выступление на моём экзамене в прошлую субботу было предметом восхищения для всех, [xix] кто понимает сложность задаваемых вопросов; судьи объявили, что никогда не видели такой подготовки и никогда не встречали такого юношу, который бы обнаруживал столь идеальные знания в области высшей и более сложных разделах математической науки. Но пока он делал столь стремительные успехи в математике, вы будете рады услышать, что он не оставлял и другие занятия и получил высочайшую оценку по классу логики. Я признаю, что был рад этому по нескольким причинам; это была его первая проба пера, и я был счастлив, что, добившись отличных успехов в математике и филологии, он мог бы получить указания, как улучшить свой литературный слог. Если вы отправите его сюда на следующий семестр, что я заранее вам советую сделать, то он будет посещать класс этики и практиковаться писать эссе. В качестве подготовки я настоятельно рекомендовал ему больше читать английских классиков, писавших на темы, близкие предмету его изучения. Я снабдил его несколькими книгами подобного рода из библиотеки, а остальные, на которые я его сориентировал, можно найти в Монтрозе (Montrose), или же я сам вышлю их ему в течение лета. Историю он может читать по плану, и я ему дал несколько советов на этот счёт. Все указанные занятия с прежним изучением математики и совершенствованием греческого, латыни и [xx] французского будут в значительной степени поглощать его время в течение летних месяцев. Я сказал ему, что нет никакой необходимости сидеть взаперти часами напролёт, но заниматься нужно ежедневно, а с его сообразительностью всего несколько часов ежедневных занятий дадут превосходный результат в конце лета. Я уверил его, что лето, проведённое таким образом, будет решающим для его будущего прогресса и будет иметь огромное влияние на его успех в течение всей жизни. Мне очень жаль расставаться с ним — я дал ему несколько ценных личных рекомендаций, и я никогда не брался за более приятную работу. Я не уверен относительно того, где буду находиться летом, поскольку часто покидаю Сент-Эндрюс на все каникулы. В этом году, как мне кажется, мне следует находиться здесь чаще, чем это было до сих пор; вы доставите мне огромное удовольствие, если позволите Джеймсу время от времени приезжать ко мне, тогда бы я смог видеть, чем он занимается и давать ему наставления для дальнейшего продвижения. Я заметил, что ему хотелось бы иметь пару сфер, тогда бы он смог научить младших членов семьи пользоваться ими.

Ваш покорнейший слуга
Р. Холдейн».

«Сферы можно взять у моего друга м-ра Кэри (Cary), [xxi] оптика, в Стрэнде, Норфолк-стрит, 181. Они у него необычайно точные, 12 дюймов в диаметре, прекрасно подогнанные».

В этом году он снова остался в колледже на три месяца после того, как сессия была закрыта, наслаждаясь, как и до того, бесценными инструкциями доктора Холдейна.

Г. Рейлтон. Библиотека Иннер-Тэмпла. 1895 г. Воспроизводится по изданию: Loftie W.J. The Inns of Courts and Chancery. London, 1908

После посещения Эдинбурга он возобновил его курс лекций в Сент-Эндрюсе в ноябре 1818 года. В математическом классе он столкнулся с рядом конкурентов, но никто из них не обладал таким же редким сочетанием таланта и умением его применять, он получил высший балл после самого трудного экзамена.

«Сент-Эндрюс, 3 мая 1818 г.

Дорогая Мадам,

Ваш сын, как я и ожидал, вернулся к вам в конце этого семестра с надёжными доказательствами своего таланта и прилежания. Все грамоты колледжа, которые он привез с собой, он заслужил в достаточной степени, и если бы не ошибка во время написания эссе, то он бы смог удостоиться ещё одной выдающейся награды,. Я прочёл большинство его работ по этике и политической экономии, и они демонстрируют неимоверные способности в рассуждениях и литературе для юноши его возраста. Я не сомневаюсь, что он продолжит совершенствовать свои навыки и [xxii] летом; математика будет основным его предметом, но не будет занимать всё его время; ему нужно будет повторять всё, что он изучил; и у него будет более чем достаточно оснований называться выдающимся знатоком в области натурфилософии. Я надеюсь, что воспользуюсь вашим заманчивым предложением нанести вам визит в Монтрозе.

Ваш верный и покорнейший слуга
Роберт Холдейн».

Он провел лето среди своих друзей, и поскольку сдавать экзамены в шотландский университет ему было слишком рано, вернулся в колледж, где собирался учиться до повзросления.

Это время он посвятил изучению общей литературы и обрёл сильное желание посетить один из английских университетов. Он вернулся из Сент-Эндрюса с твёрдым намерением перевестись в Кембридж, но в то время как решались некоторые предварительные вопросы, его семья переехала в Эдинбург, и от этой идеи пришлось отказаться.

Эдинбургский университет. Гравюра. Около 1880 г. Воспроизводится по изданию: Green S.G. Scottish Pictures Drawn with Pen and Pencil. London, 1886

В 1820 году он поступил на юридические курсы в Эдинбурге, но обстановка была новой и непривлекательной. Учитель и предмет были ему неизвестны, а в отсутствие привычного [xxiii] общества и дружеских соревнований, к которым он привык в Сент-Эндрюсе, он часто посвящал себя изучению греческого, итальянского, французского и пр. и по окончании сессии незначительно продвинулся в профессии, которую избрал.

Г. Рейлтон. Дом Магистра в Иннер-Тэмпле. Воспроизводится по изданию: Loftie W.J. The Inns of Courts and Chancery. London, 1908

Следующее лето он провёл с семьёй и вернулся с ней в Эдинбург к началу зимней сессии; а по окончании экзаменов вновь присоединился к семье за городом.

В 1822 году он решил поступить в Иннер-Тэмпл⁵¹ и зимой вернуться в Сент-Эндрюс, чтобы получить учёную степень магистра искусств. Он вернулся в Эдинбург и после того, как пробыл там несколько дней, выехал в Лондон 4 июня 1823 года.

К. Рид (ранее приписывалось Дж. Расселу). Английские джентльмены в Риме. Х., м. Около 1750 г. Центр британского искусства Йельского университета, коллекция Пола Меллона

В 1824 году он вернулся в Шотландию; после путешествия по разным частям страны присоединился к своей семье в Эдинбурге и расстался с ней в последний раз в ноябре того же года.

Уэбстер не планировал долго разъезжать по континенту. Год или около того он провёл за границей, считая это полезной практикой до тех пор, пока он не будет окончательно готов серьёзно начать свое обучение в университете. Но после того, как он провёл некоторое время во Франции, Италии, а также в гостях у брата на Мальте, он хотел расширить свои исследования за пределами Европы и со временем добился [xxiv] неохотного согласия семьи, дабы удовлетворить его желания. Его активный ум, несомненно, оценил будущее благо, к которому могут привести его способности и познания. В этом духе он приступил к исполнению добровольно взятой на себя задачи с рвением и энергией, что читатель почувствует при прочтении следующих страниц.

Г. Рейлтон. Старое крыльцо. Иннер-Тэмпл. Воспроизводится по изданию: Loftie W.J. The Inns of Courts and Chancery. London, 1908.

Автор этих строк хорошо знал Джеймса Уэбстера. Мы были попутчиками в 1814 году в путешествии по разным уголкам Шотландии, учились в одном и том же юридическом классе, а потом встретились во Франции, когда герой настоящих мемуаров вернулся в Париж из Голландии. В нашей компании нас было трое. Имя третьего — Уильям Гренвилл. Все мы были одного возраста, имели одинаковые привычки и профессию, были студентами Иннер-Тэмпла. Мы были тогда беззаботными, здоровыми, неразлучными товарищами, возбуждёнными весёлостью духа. Джеймс Уэбстер и Уильям Гренвилл умерли в один год, и я жил в скорби от этой потери.

Т. Лоуренс. Судья Генри Брум (1778—1868). Дерево, масло. 1825 г. Национальная портретная галерея, Лондон

Имя Гренвилла упомянуто не случайно; его жизнь и смерть служат для нас «уроком и назидательным рассказом»⁵². Из-за наследственной болезни его организм быстро иссох, и даже в юношестве он был крайне болезненным. Тем не менее он имел пытливый ум и с увлечением занимался наукой, к которой относился с энтузиазмом, отказывая себе в обычном отдыхе, и [xxv] читал с такой жадностью, какая возможна только при искреннем желании добиться совершенства и похвалы. Гренвилл с раннего возраста был сам себе хозяин; у него было небольшое имущество, часть которого он потратил, чтобы определиться в школу, где он и встретился впервые с автором этих строк, с тех пор мы навсегда были связаны крепкой дружбой до самой смерти.

Вена. Около 1840 г. Литография

Ни один юноша, руководимый даже самыми добрыми намерениями, не может быть сам себе хозяин, именно так было и в случае с бедным Гренвиллом. Случаются, конечно, исключения из этого правила, но если присмотреться к таким персонажам, то становится ясно, что они далеки от совершенства; в соответствии с их умственными способностями они могут быть разве что богатырского роста, другие же качества у них отсутствуют или неполноценны. Одним словом, они напоминают героя поэмы, о котором написано:

...Он будет жить в преданиях семейств
С одной любовью, с тысячью злодейств⁵³.

Это замечание должно показать, что Гренвилл не был совершенен. Тем более, хоть об этом уже и было сказано, следует отметить ещё раз, что никогда ещё главные принципы жизненных обязательств, никогда понятие о хорошем и плохом так прекрасно не развивались в рассуждениях какого-либо человека, как это было с юношеских времён у Уильяма Гренвилла. [xxvi] Но он нуждался в воспитателе, руководителе, друге, который бы направлял его на верный путь. То, чем Джеймс Уэбстер владел в совершенстве, не хватало Уильяму Гренвиллу. Соответственно, если первый тонко чувствовал всё происходящее в мире, то второй упорно разрабатывал утопические теории, пока утопизм не стал частью его самого. Пока один наслаждался невинными радостями, другой от них отвернулся как от вещей, в которых ему не было места; пока один был полон утешительной надежды и был относительно счастлив, другой довёл себя до отчаяния, пока не потонул в безграничных страданиях ума, о чём красноречиво свидетельствуют строки Уордсуорта:

...в младые годы мы, поэты, сохраняем пыл,
Вот почему конец пути печален и уныл⁵⁴.

Джеймс Уэбстер, как станет ясно, поначалу испытывал отвращение к изучению юриспруденции из-за широко распространённого мнения об ограниченности этого предмета как профессии. Это было обычным мальчишеским предрассудком, воспринятым им без должной критики, от которого он отказался, так как впоследствии занялся тщательным изучением этого предмета. Очевидно, что постоянное и пристальное внимание необходимо для каждого студента-юриста, прежде чем он сможет достичь определённого профессионализма даже в одной отрасли наших разнообразных законов; и если раньше это был острый вопрос, достойный сожаления, [xxvii] то теперь на фоне расширения общественных взглядов есть надежда, что положение изменится. Наши законы могут быть упрощены в нынешнем состоянии и, как и многие традиционные специальности, могут быть без вреда для кого-либо ликвидированы; множество видов собственности недействительны и в сущности могут быть вычищены, как паутина, собравшаяся вокруг изуродованных справедливых и красивых законов Англии. Если этого добиться, и правовые учения будут представлены не столь невразумительно, так, чтобы их можно было освоить в течение нескольких месяцев, возможно, уменьшится число тех людей в мире, кто судит о юристах, будто бы они не способны совмещать их правовую чёрствость с литературными и возвышенными занятиями. Подобное смешение занятий стало фатальной ошибкой для множества студентов, чьи правовые, равно как и общественные, взгляды на жизнь были опровергнуты необоснованным осуждением толпы. Адвокаты до этого времени, чтобы преуспеть, вынуждены были оставаться совершенно чёрствыми, заурядными людьми, книжными червями, которые разговаривают цитатами. Единственный, кому удалось избежать этой ужасной судьбы, был мистер Брум⁵⁵. Но молодым адвокатам нам остаётся сказать: «Мужайся, друг, времена меняются!»⁵⁶.

Рекомендательное письмо, адресованное английскому послу в Гааге Р. Тренчу, графу Кланкарти, подписанное для Роберта Стюарта, виконта Калсри. 1818 г.

Ни один английский джентльмен не может считать своё образование законченным без знания принципов конституции, при действии которой он родился и проведёт всю свою жизнь. Каждый выдающийся юрист-теоретик посчитал своим долгом написать манифест, начиная со времён [xxviii] Фортескью⁵⁷ (Fortescue) до Блэкстона⁵⁸ (Blackstone). Римляне прекрасно осознавали необходимость распространения этого учения. Цицерон говорит в трактате «О законах» (Cicero, De legibus II, 23, 59): «Мы заучивали, ...в детстве законы Двенадцати Таблиц как обязательную песнь; ныне никто не заучивает их»⁵⁹. Во времена оратора богатство изнежило умы людей, которые отказались от занятий, где много внимания уделялось популярным вольностям. То же самое мы наблюдаем и в наши дни, хотя для каждого мыслящего ума важность общих законов стала более очевидной, поскольку цивилизация продолжает двигаться по пути прогресса, и возможность конституционных и нравственных новшеств представляется более ясной и неоспоримой. Каждый джентльмен в наши дни должен получить своего рода предписания из книг, но в большей степени из лекций юристов, как это было во времена древних греков и римлян, когда ни один человек не мог сохранить лицо в обществе, не изучив риторики и философии.

К. Зайцек. Суета на рынке Хоэр Маркт. Вена. Бумага, акварель. Около 1913 г. Галерея искусства и антиквариата Хорста и Вольфганта Зааля, Вена

Мир в его нынешнем положении управляется более арифметикой, нежели поэзией, и ни один человек не будет полезен обществу, если только он не смешается с толпой и, хотя и неохотно, не станет участником процесса под маской реального мира. Поэтические всплески в уединении принесут больше вреда, чем пользы, потому как каждый чистый поэт по своей природе добрый [xxix] человек, причём добродетель его активна, а не пассивна; и, как и глаз,

...себя может увидеть
Лишь в отражении, в других предметах⁶⁰, —

он будет в состоянии стагнации страдать и генерировать сожаление и внутреннее горе, которые со временем уничтожат источник вдохновения. Следовательно, острая потребность поэта стать полезным и заработать своё счастье должна быть удовлетворена, ему нужно оставить свою одинокую пещеру и спокойную лесную аскетическую жизнь, лишить себя в какой-то мере одеяний духовности и таким образом отказаться от своего пророчества, нужно заставить себя говорить на языке, понятном в среде окружающих его людей, нужно по отвратительной необходимости говорить языками человеческими. В этом отношении Джеймс Уэбстер был особенно счастлив. Он обладал поэтическими чувствами, лелеял их с раннего детства с любовью и особенным пристрастием, и лишним доказательством тому служат его чистота, интеллигентность и безупречность. Прежде это могло показаться не столь уж важным, но только не теперь: ни один молодой человек сегодня не может уберечь себя от скверны без наполнения своей души [xxx] поэзией — романтическими чувствами (как любят называть её в обществе), и в то же время его стихи должны нести любовь и сострадание, а также вызывать страхи и тревоги в подражание чужим причудам, прихотям и слабостям. Другие люди должны также притворяться, что они имеют сходные с окружающими причуды, прихоти и слабости, и принимать чужие для себя принципы поведения; но если к этим людям присмотреться, то становится понятно, что ими движет предполагаемое превосходство, чудовищное самолюбие, всепоглощающее тщеславие, и по религиозным воззрениям они являются, что называется, маммонитами⁶¹ и атеистами.

К. Зайцек. Церковь Благовещения Божией Матери (Сервитенкирхе) в Вене. Бумага, акварель. 1908 г. Художественная галерея Зааль, Вена

У нас есть несколько отрывков из сочинения Джеймса Уэбстера, которые мы, наверное, не будем здесь цитировать, а вот ниже приведённый пассаж пышет такой чистой нежностью чувств, что читателю, вероятно, будет приятно его прочесть и увидеть в нём своего рода книги Сивиллы⁶², где за мрачной тенью скрывается гениальность сердца молодого путешественника. Так он писал об Агридженто (Girgenti) в Сицилии:

«Агридженто останется, как Париж, единственным в своем роде, без комментариев и пояснений. Я сохраню его в памяти и мечтах, я сохраню его рощи и руины для себя самого; я буду часто бродить по его пышнолистным садам и пропадать между колоннами. Он будет для меня столицей греческого мира, [xxxi] пока я не увижу настоящую столицу, пока я не приеду в Афины».

Общий вид Арсенала в Вене. Около 1860 г. Литография

Чистота помыслов Джеймса Уэбстера также отразилась в поэзии в дополнение к его большому сердцу. Будучи на Мальте, он попал в общество одного высокопоставленного неаполитанского эмигранта, который нашёл там убежище с одной лишь дочерью. В тяжёлых обстоятельствах их непростой судьбы, в полнейшей нищете, на них обратил внимание наш молодой путешественник. Они с успехом пользовались его добротой и энтузиазмом, пока Уэбстер не был пленён любовными чарами молодой неаполитанки. В его личном дневнике есть отрывок, ярко описывающий его состояние при отъезде из Мальты:

«Я бросил последний печальный взгляд на Мальту. Приказ к отплытию был для меня неожиданным и печальным сюрпризом, хоть я и ожидаю его уже восемь дней... Со страхом я позволил моим друзьям и близким, кого я искренне люблю, пожать мне на прощанье руку, как будто мы расстаёмся навсегда. Что для меня руины древнего города, могущество великого Рима и упадок современной Италии? Мои мысли томились вокруг сцен, которые я провёл в неподдельной радости, ...переживая вновь ребячества года⁶³.

[xxxii] Увы! Всё прошло, и этот короткий миг, который теперь останется в памяти, также миновал. Так, как я уже сказал, если не со слезами на глазах, то с большей горечью в сердце, чем это бывает, когда печаль выходит со слезами, проходит время, чтобы уже никогда не вернуться. Позвольте мне сказать кое-что для успокоенья. Какой была бы жизнь без этих злоключений, какой бы радость была без боли? Разве я не жалуюсь на ежедневные задержки, что один день здесь, на Мальте, это день, украденный у Рима? Я говорил так, не сознавая собственных желаний. Как только время подошло расстаться, я возжелал, чтобы вихрь переместил меня обратно или чтобы что-нибудь случилось и у меня осталось ещё несколько часов. Как бы я ими распорядился? Возможно, провёл бы зря, возможно, в жалостных стенаньях. Теперь же, будь это время в моем распоряжении, я бы потратил его на то, чтоб рассказать о тысяче чувств моих и мыслей. О, воспоминания, надежды, планы на счастливое будущее! Я храбро встречу вас, ваш неистовый поток ещё раз! Не ты, рок одиночества, разлучён со мной навеки. Я ещё встречусь с тобой, я ещё прославлю тебя, если известность когда-нибудь придёт ко мне. Довольно! Позвольте мне сойти с этого печального пути, чтобы не писать в слезах эту страницу. Но всё же... зачем я должен останавливаться? Слишком редко я бываю взволнован и нечасто познаю печальный лишек скорби: не обладая чувством радости, я не могу часто отдыхать в его тени. Поэтому гораздо опаснее для меня общаться с людьми. Я всех их в высшей степени [xxxiii] или люблю, или ненавижу, или презираю. Я сомневаюсь, что буду часто думать о тех, кого я должен долго помнить, — не из-за красоты, поскольку по-настоящему она и не была красива, а из-за того, что она и её друзья страдали в изгнании во имя свободы; и всё же для меня она прекрасна, и я, напротив, нашёл в ней что-то, что есть лишь только у великих духом и несчастных. Какое-то время мне казалось, что во мне есть что-то похожее, и я считал себя достойным и подходящим для этой роли. Вся моя поэзия написана в изгнании — она, увы, наполнена страданьем! Страдай — придёт день, и он близится — свобода восторжествует — великое должно быть признано великим; и ты увидишь любимую Италию опять. И я её увижу тоже, но не как ты, с любовью. Увижу я её как странник и осмотрю её руины. Я увижу город Твой; тогда руины, несомненно, будут мне не интересны; всё это наведёт меня на мысли, что было здесь; и я, как и обещал, буду думать о Тебе, гуляя по нему. Я вновь вернусь к своим мыслям и буду размышлять о том, как тяжела судьба, как мало наше счастье зависит от наших желаний. Есть ли ещё кто-то, о ком я должен ещё думать? Да, многие, многие из тех, кого вдруг вспомнишь по старому знакомству или же по внезапной симпатии. Многие из тех, кто один за другим должны быть отмечены и сохранены в памяти. Пусть всё это останется простым воспоминанием; что-то светлым пятном, что-то в тени, что-то на переднем плане, что-то в дымке. Пусть образ Мальты остаётся таким, какой он есть: его цвета приглушит время; но я всегда буду хранить его и любоваться им с удовольствием. Прощаемся, ну что ж, прощай, — надеюсь, что не навсегда».

* * *

Итак, Джеймс Уэбстер решил уехать в путешествие, прекрасно осознавая, что «его ум не способен противостоять трудностям активной жизни, пока в конце концов его стремления не подтвердились желанием увидеть мир»⁶⁴...

Дневниковые записи Дж. Уэбстера, изданные под названием «Путешествие в Крым, Турцию и Египет», не содержат никаких сведений о европейской части его вояжа — Швейцарии, Франции, Италии. Именно поэтому издателем в 1830 году было решено дополнить книгу «Заметками о Голландии» и включить во введение несколько отрывков из личного дневника Уэбстера, дабы проиллюстрировать его путешествия по этим местам. Мы не найдём в этих заметках связного рассказа, переносящего читателя от места к месту. Были выбраны лирические наблюдения путешественника, показавшиеся издателю наиболее интересными. В итоге читатель сталкивается с тем, что половину первого тома опубликованного сочинения Уэбстера занимает вводная статья, однако не менее информативная, изобилующая подробностями жизни автора.

К. Зайцек. Улица святого Августина (с церковью святого Августина). Бумага, акварель. Около 1900 г. Художественная галерея Зааль, Вена

Главное, что редакторы стремились показать, — это особое восприятие мира молодым неискушённым шотландцем, странником, открывающим для себя Европу. Не города, не люди и не достопримечательности занимают внимание издателей, а только впечатления от них и мысли, навеянные ими. Франция, отмечают редакторы, была пройдена Уэбстером очень быстро, так как была для него, можно сказать, родным домом; возможным стало избавить читателя от многочисленных заметок путешественника, которые «продавцы книг и несерьёзные читатели могли бы назвать избитой темой»⁶⁵. Читатель, по их мнению, должен быть философом, чтобы назвать труд Уэбстера достойным рассмотрения, «поскольку задача истинной философии — убрать с глаз людских пелену зависти и предрассудков и научить их ценить истинные вещи, представляющие интерес и дело чьей-то жизни»⁶⁶. С тем, что молодой Уэбстер обладал лишь созерцательными и поверхностными качествами, по мнению редакторов, не согласится тот, кто проявит терпение и на следующих страницах отправится в путешествие вместе с Уэбстером.

Путешествие Уэбстера начинается с поездки в Руан.

К. Зайцек. Вена. Цветочный рынок Ам-Хоф. Бумага, акварель. Около 1908 г. Художественная галерея Зааль, Вена

Гавр, Онфлёр, Фонтенбло, Тулуза, Безье, Монпелье, Ним, Турин, Вильянуэва, Павия, Милан, Лугано, Люцерна, Цюрих, Хорген, Зарнен, Лаутербруннен, Женева... В каждом городе Уэбстер находил очарование, но отыскивал его не в зданиях, а в персонажах, в истории и атмосфере города, не изменяя своей цели — заниматься созерцанием людей. Молодой шотландец, не лишённый максимализма, живо интересовался различными человеческими типами. Представители отдельных национальностей, социальных слоёв, профессий наделены у него определёнными качествами: татары медлительны, евреи хитроумны, а поляки «испорчены рабством». Русские, о которых путешественники писали и до него, в Европе представлены, по его мнению, в искажённом свете. Но наш автор вторит своим предшественникам и описывает русских как грубиянов и дикарей, порой жестоких и часто пьяных. Причину этого состояния русского народа англичанин усматривает в том, что духовные наставники русских, православные священники, ведут такой же, неприличествующий духовникам, образ жизни, подавая пример невежества и безнравственности.

С начала поездки Джеймс вёл датированный дневник путешествия. Сложность, с которой он столкнулся, — разные календари, использовавшиеся Европой и Россией. Привычный Уэбстеру григорианский календарь в XIX веке отличался от юлианского на 12 дней. Не придав этому значения, автор продолжал записывать даты до приезда в Крым. Там он окончательно потерял счёт дням и ставил в дневнике лишь дни недели.

Маршрут путешествия Дж. Уэбстера. Составитель О. Широков

Пытаясь восстановить последовательность путешествия и во избежание путаницы у читателей, мы восстановили даты по григорианскому календарю, поскольку именно он был отправной точкой в путевой летописи Уэбстера. Чтобы выяснить, какое число было в действительности во время его пребывания в Крыму, достаточно прибавить к дате число 12.

Итак, выехав из Триеста 22 июля 1827 года, путешественники отправились в Вену. Карета, которую им удалось нанять, стоила довольно дорого — 85 флоринов; следующая, дешёвая, отправлялась только через несколько дней. Таможенные обычаи, как считает автор, везде одинаковы, будь то Австрия или Россия, везде задают много вопросов, обыскивают, требуют денег. Далеко не всех европейцев Уэбстер считает гостеприимными. Так, в Адельберге путешественникам в гостинице даже не предложили чая, и только «добрые сельчане принесли отстоянную воду в чашке»⁶⁷.

Карта Новороссийской губернии (из атласа Российской империи А. Вильбрехта). 1800 г.

Далее на их пути лежал город Лайбах (Любляна), после которого следовал Целе — прекрасный большой город с руинами античного замка. На ночлег устроились в Гановице, где наслаждались пением Аве Марии, разносящимся из окрестных церквей. К полудню следующего дня путешественники добрались до Марбурга, стоящего на реке Драве, а вечером прибыли в Эренхаузен. Следующий полдень они встретили в Гратце — большом городе с населением в 30 или 35 тысяч человек — и через горный перевал перебрались в Вену. Отметившись в полицейском офисе, Джеймс Уэбстер и его товарищи отправились в гостиницу «Штадт Лондон»⁶⁸, откуда разослали рекомендательные письма...

Здесь нам нужно сделать паузу и рассказать о характере путешествий в XIX веке. Вояжи совершались в мире, лишённом современного комфорта: не было шоссейных и железных дорог, гостиниц, ресторанов, телефонов, системы международных банков. Для путешествия нанимались кареты, ночлег вояжёры находили в гостиницах, деревенских гостевых домах, в домах друзей семьи, везя с собой рекомендательные письма. Что касается денежных средств, то тут путешественник должен был полагаться исключительно на имеющееся у него золото и кредитные письма. Последние представляли собой стандартную форму, использовавшуюся ещё в Древней Греции, выступая гарантией финансовой надёжности иностранного гостя перед принимающим его хозяином. Обычно за подобными письмами обращались к влиятельному купцу или частному банкиру в родном городе путешественника или ближайшем торговом центре, и они были адресованы его партнёрам и коллегам. Соответственно друзья или партнёры путешественника периодически высылали ему деньги из родного города или места назначения⁶⁹.

Э. Верлегер. Вид на Одессу. Пристань и бульвар. 1837 г. Гравюра

Рекомендательные письма — предшественники паспортов — служили охранными свидетельствами (грамотами), которые уже в средние века выдавались аристократам и их агентам, путешествовавшим по Европе. В Британии они имели хождение вплоть до 1915 года, когда появились первые паспорта. В XIX веке у путешественников уже имелся целый пакет документов, выданных Министерством иностранных дел и скреплённых печатью консулов, полицейского отдела или других гражданских властей города.

Ещё одной сложностью дальней поездки было то, что путешественник попадал в чужую для себя среду. Не зная языка, местных обычаев и быта, вояжёрам приходилось искать себе сопроводителей и гидов, готовых за небольшую плату помогать чужеземцам продвигаться по стране. В обязанности гида входило общение с местными жителями, поиск пропитания, воды, ночлега, планирование маршрута и, соответственно, сопровождение до места назначения. Найти переводчика было практически невозможно, поэтому путешественники старались самостоятельно освоить язык или найти соотечественников в чужой стране. В одиночестве путешествовали нечасто. Так, Джеймс Уэбстер отправился в путь не один, а в компании своего товарища — мистера Уильяма Ньюнема, архитектора, сделавшего ряд интереснейших зарисовок в ходе поездки. Благодаря его трудам мы можем любоваться видами Инкермана и Балаклавы, Шайтан-Мердвена и Южного берега Крыма, иллюстрирующими издание путешествия Уэбстера.

Памятник Джону Говарду (1726—1790) в Херсоне (Украина) по проекту землемера Гречины

Одним словом, путешествовать было сложно, тяжело и опасно; поездка затягивалась на несколько месяцев, а деньги расходовались быстро. Но смельчаков, готовых пожертвовать всем ради новых знаний и впечатлений, меньше не становилось. В их среде стали появляться женщины, география мест становилась всё более обширной, и, как результат, полки европейских книжных магазинов были заставлены мемуарами, путевыми дневниками и «путешествиями», на страницах которых — неизведанный и диковинный мир.

В Вене Джеймс Уэбстер осмотрел старый городской арсенал, который впоследствии был разрушен в 1848 году, во время революции⁷⁰. На следующий день путешественники посетили церковь Святого Августина, где расположена гробница Кристины⁷¹, а 1 августа побывали в галерее принца Лихтенштейна⁷², где были собраны работы художников фламандской школы, Рубенса, Ван Дейка, Тенирса, и в императорской библиотеке⁷³, считавшейся богатейшей в Европе, с коллекцией книг в 300 тысяч томов. Не меньший интерес вызвал кабинет д'Амбуаз, вывезенный из замка Амбуаз во Франции, с богатым собранием древних предметов и монет. Осмотрев императорский замок в Шонбруне, Джеймс Уэбстер отправился в Пресбург, где проходило заседание австрийского парламента. Путешественникам посчастливилось присутствовать на трёхчасовых дебатах Палаты общин, где они окончательно утвердились в мысли, что «австрийские партии не имеют ни малейших шансов на существование, поскольку в ассамблее царит демагогия и тирания»⁷⁴. Двадцать два оратора выступали наперебой, пытаясь говорить быстро и громко, чтобы заглушить оппонентов, но дольше всех выступал президент ассамблеи — трижды по 10 минут, поэтому ораторам приходилось стоять напряжённо с текстами своих речей в руках, ловя каждое его движение, чтобы по окончании его спича начать свой.

И. Айвазовский. Повозки на перешейке. Х., м. 1860 г. Рыбинский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник

По возращении в Вену путешественники обнаружили, что город обсуждал перемирие от 6 июля⁷⁵ 1827 года. Тогда, в разгар освободительной войны в Греции, представителями России, Великобритании и Франции была подписана так называемая Лондонская конвенция. Целью данного соглашения было согласование коллективных действий трёх государств по отношению к Турции с тем, чтобы султан прекратил военные действия против греков и предоставил Греции автономию. В продолжение темы скажем, что с отказом турецкого монарха выполнить их требования союзники решили усилить военное давление на Турцию, непосредственным результатом чего стала Наваринская битва 8 (20) октября 1827 года, предопределившая исход этого противостояния. В конце концов, в 1829 году был подписан Адрианопольский мир, а Лондонский протокол 1830 года подтвердил независимость Королевства Греции.

Предостережения о том, что в Константинополе по этому поводу может быть неспокойно, возымели действие, поэтому вояжёры взяли курс на Одессу. Ситуация настолько накалилась, что Уэбстеру пришлось даже задуматься, как возвращаться на родину через Москву и Санкт-Петербург в случае, если поездку придётся отменить.

Андрей Михайлович Бороздин (1765—1838), таврический гражданский губернатор

Путь в Одессу лежал через Моравию, Силезию, с остановкой в Кракове и Лемберге (Львове). Из Львова путешественники выехали 22 августа и уже через несколько дней, 27 августа, пересекли границу между Австро-Венгерской и Российской империями. Уэбстер проехал через Подолье, миновав Броды, Ямполь, Литин, Шендеров, Брацлав⁷⁶, Тульчин, Каташин, Балту. В 1-й половине XIX века эти земли составляли западные губернии Российской империи, именно поэтому этот незначительный отрезок, пройденный Уэбстером по пути в Крым, нам также интересен.

Южнее был Новороссийский край, ставший частью России после открытия для неё Чёрного моря в результате серии русско-турецких войн. В 1764 году этот край включал в себя Новосербию (автономная область в составе Российского государства с центром в городе Новомиргороде, заселённая выходцами из Балканских стран, она располагалась между реками Синюха и Днепр, ныне район Кировоградской области Украины), Славяносербию (область военно-земледельческих поселений сербов и молдаван на южном берегу реки Северский Донец, территория современной Луганской и частично Донецкой областей Украины), две сотни Миргородского и тринадцать сотен Полтавского полка.

Оливковый сад в имении Раевских в Карасане (бывш. владения М.М. Бороздина). Фото В. Демиденко. 2014 г.

К началу XIX века Новороссия включала пятнадцать уездов и занимала территорию от Тирасполя до Донецка с запада на восток и от Кременчуга до Южного берега Крыма с севера на юг. Все земли на южной границе России в этот период мы рассматриваем как единый комплекс — массив, все части которого одинаково нуждались в развитии, реорганизации, реконструкции. Проблемы, с которыми сталкивались российские чиновники на землях, лежавших севернее Перекопского перешейка, были характерны и для полуострова.

Следует учитывать, что для иностранных путешественников, в числе которых был и Дж. Уэбстер, существовали основные — государственные — границы, внутренние же воспринимались скорее условно. Поэтому и мы начинаем наше путешествием с Уэбстером и его компанией по западным регионам Российской империи, с австро-российской границы. Динамичный рассказ, живые бытовые зарисовки, эмоциональные отступления — этого не заменишь сухим пересказом, поэтому для знакомства с путешествием англичанина из Львова в Константинополь отсылаем уважаемого читателя к основной части нашей книги — переводу сочинения Дж. Уэбстера...

* * *

Джеймс Уэбстер начал свое знакомство с Южной Россией в Одессе, откуда 21 сентября 1827 года выехал в Крым. Следующим пунктом был Николаев, затем Херсон, где путешественники видели могилу их земляка Джона Говарда⁷⁷. После этого экипаж был погружён на корабль. Путники пересекли Днепр (древний Борисфен), «наблюдая на горизонте лишь песчаный берег, разбросанные коттеджи и старые мельницы»⁷⁸.

К середине дня англичане подъехали к Перекопу. Переночевав на почтовой станции, отправились далее на юг и впервые увидели голубые очертания Крымских гор. К полудню прибыли в столицу Крыма — Симферополь. Все местные названия Уэбстер воспринимал на слух, поэтому поражает тот факт, как фонетически точно он воспроизводит татарские, еврейские, греческие и русские наименования городов, не знакомые европейцам⁷⁹. Он отметил второе название города — Ак-Мечеть, упомянул речку Салгир и обратил внимание на то, что Симферополь состоял из двух частей.

Портрет принца де Линя. Воспроизводится по изданию: The Prince de Ligne. The memoirs, papers and miscellaneous papers. Boston, 1902. Vol. 1

В столице Крыма наш путешественник надеялся познакомиться с Александром Ивановичем Султан Крым-Кати-Гиреем, о котором говорит с благоговением как об открывателе Неаполя Скифского. Хозяина он дома не застал, но зато имел возможность увидеться с его супругой («султаной») — урождённой англичанкой Анной Яковлевной Нейльсон. Уэбстер прямо не говорит об этом в тексте, но по тону повествования становится понятно, что вояжёру чрезвычайно приятно видеть в далёком от Англии уголке напоминание о милой Родине. Встреча с английской дамой подогрела в нём эти чувства, оттого и картина, которую он рисует, кажется идиллической.

Успех поездки во многом зависел от того, с какими людьми доводилось путешественнику встречаться во время своего непростого вояжа. Джеймс Уэбстер в этом отношении был удачлив. Рекомендательные письма, которые у него были с собой, практически всегда находили своих адресатов. В благодарность автор описывает своих хозяев, рисуя идиллию провинциальной жизни. Уэбстер не без удовольствия отмечает европейские манеры русских вельмож: хорошее знание английского языка, обеды и приёмы в английском стиле, европейская мода и архитектура — всё мило взору шотландца. Отсюда такой явственной ему казалась разница между высшими слоями российского общества и крестьянами.

К. Боссоли. Татарский дом в Алупке. Из альбома «Пейзажи и достопримечательности Крыма» (Лондон, 1856)

В ходе путешествия Уэбстеру довелось встречаться со многими видными крымскими деятелями, в числе которых был и таврический гражданский губернатор Андрей Михайлович Бороздин (1765—1838). Его владение возникло на Южном берегу Крыма, участки которого раздаривались Екатериной II русским вельможам и иностранцам. До Бороздина земли от Партенита до Кучук-Ламбата принадлежали австрийскому принцу де Линю, сопровождавшему императрицу Екатерину II в её поездке в Крым в 1787 году. Андрей Михайлович⁸⁰ приобрёл имение в поистине живописном месте, которое, ко всему прочему, было богато древностями. Ранее здесь располагались селения Кучук- и Бююк-Ламбат («маленькая и большая лампада»), где ещё в начале XX века были заметны развалины греческой церкви св. Феодора. Стена, окружавшая крепость, кладбище внутри, развалины крепости — всё это привлекло внимание путешественников.

Образованные люди того времени искали здесь остатки города Лампада (Лампаса), мимо которого проходила древняя дорога (о ней упоминают авторы «периплов» — Скимн Хиосский, Безымянный и Арриан). П.И. Кеппен предполагал, что название этого места, существовавшего около двух тысячелетий, было дано греками. Следы старого города в начале XIX века затерялись под насаждениями. Большой парк, виноградники, ореховые, тутовые и оливковые рощи, а также ландшафтный парк, разбитый здесь опытным садоводом из Франции Э.Ю. Либо, были достопримечательностью имения Бороздина. Кучук-Ламбат, одно из первых благоустроенных имений на Южном берегу, похоронило следы старины.

Густав Олизар (1798—1865). Рисунок Н. Раевского-младшего. 1821 г.

Джеймс Уэбстер отметил прекрасное место для питомников, которые Бороздин устроил в Саблах, где он сделал остановку в четверг (27 сентября), и продолжил путь по направлению к Алуште. Дорога пролегала мимо горы Чатырдаг, склоны и вершины которой покрывала пышная растительность. Главной особенностью Алушты Уэбстер называет то, что город построен как бы на террасе, поэтому крыши домов служат площадкой для променада соседей сверху. Здесь вояжёры увидели семь или восемь рядов домов, состоявших из одной комнаты, очень низких, с портиком впереди. Татарский дом Уэбстер описывает как грубое строение из дерева и глины, с деревянным ограждением и нависающей крышей. Путешественников поражало в восточных манерах всё, в частности то, как священник обращался к верующим. Воззвание к молитве автор назвал смешными звуками, непонятными для большинства немусульман. Англичане оставили священника в этом «религиозном упражнении» и повернули к домам, на крышах которых сидели курящие татары в окружении своих детей. Их поразила брезгливость татар по отношению к свинине, «от вида которой они теряют всякое желание прикасаться к той посуде, где находилась порочная для мусульман пища»⁸¹. В вопросах религии и веры Уэбстер был толерантен, оттого воздерживался от комментариев по поводу тех обычаев, которые казались ему непонятными или странными. Крайне редко на страницах его дневника можно встретить едкие замечания — в выводах он крайне осторожен, что придаёт сдержанный тон всему его сочинению.

Покинув Алушту, путники отправились на Чатырдаг; восхождение было медленным, высоту горы автор оценивает в 1200 футов⁸². Из-за спустившегося тумана им пришлось вернуться в Алушту. На заднем дворе мечети они увидели очередную занимательную картину: восемь-десять человек копали две могилы. Рядом стояли два пожилых мусульманина — им предстояло через два дня отправиться в Мекку на паломничество. Если они не вернутся, рассуждает автор, памятники им будут стоять на родной земле, увенчанные белыми тюрбанами. Собирая подобные случаи, записывая их, Уэбстер, вероятно, старался глубже понять характер крымских татар.

Маршрут путешествия Джеймса Уэбстера по Крыму в 1827 г. Составитель О. Широков

Во время обеда у губернатора Бороздина Джеймс не без удовольствия для себя заметил, с каким недовольством русский вельможа отзывался об англичанине Кларке⁸³, который гостил у него во время своего путешествия по Крыму. В то время, говорит автор, Бороздин был командующим русскими войсками в Крыму⁸⁴. На протяжении шести недель Кларк обедал у него в Симферополе, вел себя нескромно, несдержанно, но «как прекрасный молодой человек, изобилующий знаниями, он моментально реагировал на замечания из-за своего чересчур прямолинейного поведения»⁸⁵. Генерал утверждал, что многое из описанного Кларком, было неверно изложено, например, история о выстреле русского в муллу. Он всегда находился под влиянием личных впечатлений. Бороздин задавался вопросом: почему же Кларка так хорошо приняли во всём мире и почему его выпустили из Санкт-Петербурга и позволили путешествовать беспрепятственно по стране? Молодого и не лишённого честолюбия Уэбстера не могла не потешить столь откровенная критика его предшественника.

Бороздина Джеймс изображает как старика лет шестидесяти, свежего, начитанного, общительного, владеющего французским, итальянским, немецким и русским языками. Наслаждаясь гостеприимством и винами радушного хозяина, путешественники нашли в нем прекрасного собеседника на разные темы, в том числе и на политические⁸⁶.

Вид на Байдарскую долину с Лысой горы. Фото В. Демиденко. 2014 г.

Благодаря знакомству с губернатором англичане завели ещё несколько полезных связей в Крыму. Дальше они решили отправиться в сопровождении самого Бороздина и в понедельник (1 октября)⁸⁷ прибыли в резиденцию графа Олизара. Граф к их приезду уже приобрел эти земли, намереваясь поднять хозяйство, построил несколько домов и заложил будущую виллу. Здесь они застали Александра Ивановича Султан Крым-Кати-Гирея в компании доктора и миссис Ланг. За обедом в доме графа вояжёры размышляли о системе военных поселений в России. Вероятно, этим разговор не ограничился: говорили и о дальнейшем маршруте путешествия. Возможно, тогда Уэбстер узнал о легенде скалы Кизилташ, решив непременно посетить это место.

Собеседники пробыли у графа до вечера, после чего перебрались в дом графа Воронцова в Гурзуфе, переночевали там и утром следующего дня, 2 октября, посетили скалу Кизилташ. Ночевали в Никите, в доме местного татарина, а в среду, 3 октября, осмотрели Никитский ботанический сад. 4 октября Уэбстер с компанией спутников посетил Алупку, через Чёртову лестницу перебрался в Байдарскую долину и заночевал в Байдарах (с. Орлиное). Во время путешествия по Южному берегу Крыма настоящее восхищение у автора записок вызвала гора Аю-Даг, которую считают древним Криуметопоном. Восточный склон Аю-Дага был покрыт виноградниками.

Л. Скритенко. Золото осенних виноградников. Двп, масло. 2011 г.

Описывая гору, Уэбстер отмечает, что вершина её покрыта лесами; ранее там располагался монастырь, и одну из его колонн путешественники видели перед домом графа Воронцова. Она сделана из мрамора, длиной 12—15 футов, на ней был высечен крест примерно в фут длиной⁸⁸, и это обстоятельство, как утверждает автор, разрушило не одно предположение об этом храме. Всё дело в том, что Уэбстер с упоением слушал рассказы крымских старожилов об исторических местах полуострова, обросших легендами и преданиями. О горе Аю-Даг он слышал неоднократно и уже успел заметить, что многие считают эту гору загадочным мысом Криу-Метопоном и местом служения языческой богине Деве в дохристианскую эпоху. Поэтому обнаружение колонны из христианского храма, конечно, по его мнению, противоречило услышанным им рассказам⁸⁹.

В течение нескольких дней путешественники проделали путь от Алупки до Севастополя. Выехав из Алупки в четверг, 4 октября, они проехали через Шайтан-Мердвен, Байдарскую долину, Балаклаву, Инкерман и, наконец, древний Херсонес и покинули Севастополь в понедельник, 8 октября.

К. Боссоли. Вид на Балаклаву со стороны генуэзских укреплений. 1840—1842 гг. Литография

Юго-Западный Крым, богатый памятниками древности, вдохновил путешественников на исторические размышления и поиски старины. Нигде более в Крыму наш автор не испытывал такого интереса к древностям, как в Балаклаве, Инкермане и Херсонесе.

О современной ему Балаклаве Уэбстер говорит немного — упоминает лицей (вероятно, школу кантонистов) и греческое население. Больший интерес для него представляют остатки крепости, две линии оборонительных стен с башнями и «интервалами», поднимающимися на холм. Автор определяет время постройки крепости средневековьем, характер строительства не считает фундаментальным (такой характеристики, по его мнению, заслуживают лишь крепости, сложенные из высеченных блоков). Единственное, что придаёт укреплениям древний вид, — это разваливающаяся башня, которой Уэбстер пророчил скорое обрушение, и ряд стен, отходящих от неё и заканчивающихся прямо в море⁹⁰.

Южный берег в окрестностях мыса Фиолент. Фото В. Демиденко. 2014 г.

Покинув Балаклаву, Уэбстер отправился на мыс Фиолент, в Георгиевский монастырь. Его манил красивый миф о храме Дианы. Главным доказательством существования здесь храма, по его мнению, является негостеприимный берег с обрывом, где могли совершаться кровавые жертвоприношения⁹¹.

Следующим объектом, который посетили путешественники, стал Инкерман. В устье Севастопольской бухты Уэбстер двигался по суше, по предполагаемой линии древней стены, две тысячи лет тому назад соединявшей Инкерман с Балаклавой.

К. Боссоли. Интерьер раннехристианской церкви в Инкермане. 1840—1842 гг. Литография

Идея древнего строительства, предполагающая отгорождение государственного пространства от окружающего вражеского мира, казалась исследователям настолько естественной, что они предполагали наличие рва или стены (или того и другого) между крайними пунктами, замыкающими Гераклейский полуостров и территорию Херсонеса. Некоторые авторы, даже не обнаружив видимых остатков крепостной линии, не изменяли своему мнению, полагая, что укрепления здесь были, но время и войны не сохранили следы древности.

Ханский дворец в Бахчисарае. Фото В. Демиденко. 2014 г.

Члены экспедиции Дж. Уэбстера сумели найти следы той самой стены в окрестностях Георгиевского монастыря, недалеко от Балаклавы. Стена, которая ранее проходила через весь полуостров, прослеживалась по разбросанным камням и основаниям квадратных башен, но эти фрагменты были настолько немногочисленны и неопределённы, что оставили путников в неведении⁹². На этой территории, относящейся к сельскохозяйственной округе древнего Херсонеса, вояжёры видели каменные окружности и квадратные сооружения — вероятно, остатки древних башен и усадеб.

Храм Ком-Омбо (Верхний Египет, севернее Асуана). Литография. Художник У. Ньюнем, грав. Дж. Кларк. Воспроизводится по изданию: Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt. London, 1830. Vol. 2

В Инкермане внимание путешественников привлёк мост-акведук, построенный через Чёрную речку. Во время путешествия Дж. Уэбстера, назвавшего эту речку «маленьким застойным ручейком, текущим между белых скал», старый массивный мост из высеченных камней имел лишь две сохранившиеся арки, не очень большие — около 15 футов (4,5 м)⁹³. Относительно высеченных в скале пещер путешественник высказал мнение, что это древние жилища киммерийцев; впрочем, свою теорию автор развивать не стал, а согласился с мнением П.С. Палласа. Считалось, что «гонимая секта ариев»⁹⁴ искала здесь спасение после изгнания из «греческой империи»; предположение академика впоследствии дословно повторялось другими путешественниками (к примеру, Э. Спенсером, Э.Д. Кларком, Дж.М. Джоунсом)⁹⁵. Паллас разделял по времени возникновения крепость и кельи: крепость, по его мнению, возникла в период генуэзского владычества, а кельи — в период появления в округе херсонитов-ариан, находивших в известняковых скалах возможность устроить убежища от преследователей; он датирует пещеры временем правления средневековых императоров, «а может, и более поздних»⁹⁶.

Машина для ирригации. Литография. Художник У. Ньюнем, грав. Дж. Кларк. Воспроизводится по изданию: Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt. London, 1830. Vol. 2

В описании Инкерманских келий Уэбстера перед читателем предстаёт выдолбленная в скале часовня, в которую можно было попасть, поднявшись по грубо высеченной лестнице. Автор обрисовал базилику св. Георгия: лестница поднималась к замку наверху, в скале было устроено множество ниш для «кроватей, прессов, полок, ламп»; интерьер составляли алтарь, полукруглые стулья, арки, которые поддерживали уже разбитые колонны. Почти стёртый крест, безликие изображения, закопчённый потолок, грубые полки — всё это осталось от проводимых здесь христианских богослужений. Осмотрев часовню внимательнее, Уэбстер обнаружил остатки росписей. В полу часовни он видел подвал (или погреб) для костей⁹⁷.

Из Инкермана путешественники выдвинулись в Севастополь. В центре их внимания оказался Херсонес — «классическая земля» возле Севастополя, окружённая с двух сторон морем, а с двух других — закрытая стенами. Прекрасно сохранившиеся улицы, стены византийской фортификации, круговые башни на поворотах стены и массивная башня в Карантинной бухте — это лишь часть былого величия Херсонеса, от которого, по его мнению, сейчас сохранились только груды строительного мусора.

Храм Ком-Омбо. Литография. Худ. У. Ньюнем, грав. Дж. Кларк. Воспроизводится по изданию: Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt. London, 1830. Vol. 2

Следующую неделю англичане провели в Бахчисарае, посетили Чуфут-Кале, Иосафатову долину и Ханский дворец с кладбищем.

На обратном пути, проезжая через Симферополь 10 октября (среда), Уэбстеру удалось пообедать с Султан Крым-Кати-Гиреем, послушать его впечатляющий рассказ о находке на Неаполе плиты скифского царя Скилура с изображением скифского конного воина. Плиты с такими рельефами, представляющие интерес для исследователей древности, встречаются, по его словам, повсеместно в Симферополе, но совершенно не ценятся русскими как предметы старины и используются ими для починки дорог.

Последним эпизодом, который остался в памяти путешественников, была сцена наказания преступников кнутом на рыночной площади Симферополя, которую они наблюдали 11 октября (четверг): десять или двенадцать правонарушителей были выведены под чёрным флагом на площадь и получили по сорок ударов кнутом за проступки. Это действие произвело большое впечатление на иностранцев, они были поражены варварскими, но тем не менее действенными способами воспитания в Российской империи. О подобных методах наказания говорят многие путешественники. К примеру, Уильям де Рос, побывавший в Крыму десятью годами позже, описывал те же порядки. Ко времени путешествия последнего женщин тоже стали карать подобным образом, но для их наказания применялись не палки, а берёзовые прутья⁹⁸.

Руины Мемнониума — Колосс. Литография. Художник У. Ньюнем, грав. Дж. Кларк. Воспроизводится по изданию: Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt. London, 1830. Vol. 2

Англичане закончили своё путешествие по Крыму, вернувшись через месяц (16 октября) в Одессу, чтобы отправиться дальше в Константинополь, куда они прибыли 29 октября (понедельник). Таким образом, Джеймс Уэбстер провёл в Крыму около четырёх недель, оставив благодарным потомкам на страницах своего дневника красочные воспоминания о крымской осени 1827 года.

В конце записок Уэбстер упомянул авторов, чьи труды он изучил накануне поездки в Крым: английских путешественников Роберта Лайелла (побывал в Крыму в 1825 году) и Эдварда Дэниела Кларка (в 1800 году). Оба вояжёра, как казалось Уэбстеру, описывали всё здесь неправдоподобно: Кларк написал не очерк о Крыме, а лишь карикатуру, а записки Лайелла слишком схематичны. По поводу же своего сочинения Уэбстер сделал смелое заявление: оно может стать стоящим путеводителем по крымским древностям.

Д. Робертс. Вид на Иерусалим с юга. Литография Л. Хаге. Из альбома «Египет, Сирия и Святая Земля» (1842—1849 гг.)

Изучение записок путешественников, видевших Крым в «нетронутом» состоянии, до начала преобразований, всегда будет актуально. Вояжёры описывали самобытность крымского региона, его уникальную историю и этнографию, обращение к которым даёт исследователям возможность понять генезис многих историко-культурных явлений.

Одной из главных задач для исследователей остаётся осуществление научного перевода всего текста сочинения Дж. Уэбстера — от Нидерландов и Италии до Египта, составление комментариев и использование его литературного наследия в общеисторическом масштабе.

* * *

Крым остался позади, но впереди у Джеймса Уэбстера было грандиозное путешествие через Константинополь в Египет, которое он совершил в течение следующих девяти месяцев, поднявшись по Нилу до границ Нубии, осмотрев развалины Фив. А вернувшись в Каир, он предпринял поездку на гору Синай. Экскурсия состоялась, однако трудности пути, жара, суховеи тяжело сказались на здоровье путника. В пустыне он подхватил лихорадку, последствия которой уже не смог побороть, и скончался в Каире, буквально сгорев за два дня...

Ниже приведены два отрывка из письма Джеймса Уэбстера, адресованные его брату, Джорджу Уэбстеру-младшему.

«Каир, 24 мая 1828 г.

Мой дорогой Джордж!

Я, наконец, вернулся из Верхнего Египта, завершив наиболее интересное путешествие, которое я когда-либо предпринимал. Я в прекрасном здравии и пока ещё не страдаю от жары. В итоге, от хорошего завершения поездки я чувствую такое удовлетворение, какое невозможно передать.

Я обнаружил здесь мистера Малина, который в отсутствие мистера Кери управляет его домом в Александрии, и хочу воспользоваться удобным случаем и отправиться туда завтра, чтобы вы знали, что я благополучно вернулся. Я не смогу подробно рассказать вам о своих приключениях в Верхнем Египте. Достаточно сказать, что я много работал и, с успехом используя новый инструмент, сделал эскизы всех основных древностей. Как же счастлив я буду, когда дома достану свой портфель и покажу всем чудеса Фив. Я считаю [ci] себя счастливейшим человеком на земле, я чуть было не отказался от поездки в Египет, шквалистые дни в Константинополе возымели свой эффект — и мне захотелось остаться дома; но если бы я поддался этой слабости, как часто мне пришлось бы сожалеть о том, что я променял на несколько спокойных часов поездку, которая, к слову, была столь полезной и безопасной. Европейцы сурово критикуют турок и в той же степени на них обижены; поэтому при таких обстоятельствах они полагают, что законы гостеприимства здесь нарушаются по сравнению с более цивилизованными странами. Я не знаю лучшего способа похвалить турок, чем сказать, что как только я ступил на их территорию, мое недовольство от европейского путешествия уступило место неожиданной вежливости и радушию; неожиданной, потому что я приехал из христианской страны в тот самый день, когда в город пришла страшная новость из Наварино⁹⁹, сея ужас на все западные страны, и каждый из нас оценивал свои шансы избежать столкновения с разъярённой толпой. Между тем мы в Константинополе жили спокойно и, потеряв уверенность в союзниках¹⁰⁰, боялись лишь только новых ударов вдобавок к этой катастрофе, которые могли окончательно довести людей до безумия. Всё это время я никого так не боялся, как союзников [cii] — их договоры основаны на фанатизме, их постановления разрушают нравственные устои народов, и если бы не достойная умеренность тех, против кого они направлены, это, возможно, уже привело бы к печальным последствиям. Их цель, как и положено, во время войны или мира, навязать потомкам одно-единственное правильное мнение. Ложный блеск греческого имени должен быть забыт и превращён в пепел; пелена религиозной веры, в конце концов, будет удалена; а историки и философы будут размышлять над единственным вопросом — об австрийской интервенции в Неаполь¹⁰¹ или французской оккупации Испании¹⁰².

Если бы мне задали вопрос, какой страной я больше всего был поражён или где я нашёл самые интересные остатки древности, я бы сразу ответил — Египет. В Египте, как мне кажется, состояние общества совершенно иное, чем наше собственное; правительство, религия, нравы народа — всё противоположно нашему. Здесь мы уже не увлекаемся поиском едва ощутимых различий, которые встречаются между англичанами и итальянцами, немцами и французами; различия здесь всегда казались настолько ощутимыми, что, даже их не наблюдая, они были очевидными: это как день и ночь, как смена тьмы и света. Мрачность варварства и тирании заставляет человека в своей стране пробираться на ощупь без света к дарам жизни, которыми он окружён. Одна рука, наиболее проворная, [ciii] забирает все плоды себе, оставляя жалкие ростки, чтобы земля дала побеги снова. Какие ещё страдания выпадут на долю угнетённых, сколько ещё тирания будет использоваться для поддержания порядка? Когда я вижу Египет и Англию, то понимаю, что в одной стране несчастье соизмеримо с тиранией и невежеством, а в другой — счастье соответствует свободе и знаниям; и как можно сомневаться, что это суть причины и их последствия, что тёмная тирания и грубое невежество приводят к ещё более глубокому горю; как можно сомневаться, что и во второй стране социальное счастье вырастет за счёт распространения знаний, прочного установления свобод за счёт ликвидации старых дефектов нашей конституции, за счёт избавления от ржавчины, которая налипает на чугунную раму феодализма. Намереваясь написать письмо, я только введение к нему написал ин-кварто; так что я пропущу замечания о религии, нравах и тысяче других мелочей и расскажу об одних лишь только египетских древностях. На фоне этих образцов, несравненных по величине, разновидностям и сохранности, Италия не представляет ничего интересного. Один только храм в Карнаке стоит всех древностей Италии, Колизея и прочего. Его детали исчерпывают всю оставшуюся архитектуру и скульптуру Древнего Рима, и нам здесь не пришлось изучать основы или выявлять нечёткие [civ] линии, определяющие границы стен города, храмы или бани. Великолепие Древнего Египта почти не потускнело, и даже если колонна где-то в одном месте и упала, или пустыня замела своими безжалостными песками другие, зритель стоит перед ними с большим благоговением, поскольку ему эти разрушения напоминают, что он находится среди руин, а не среди существующих храмов. О Господи, как бы мне хотелось рассказать всё подробнее! Мистер Малин послал только что за письмом. Я получил письмо для лорда Кокрана и одно письмо для апостольского викария из Иерусалима. Как часто я думал, что вы могли бы писать мне чаще. Я вижу, что вы ожидали застать меня дома; я думаю, что мои письма объяснят вам причины, по которым я решил двигаться дальше: успех, полный успех до сих пор сопутствовал мне; дай Бог, я вернусь так же благополучно! Смиритесь в таком случае с моими путешествиями — я пожинаю свои плоды и благословляю свою удачу за то, что награждён такой привилегией.

Я ещё не решил, куда отправлюсь дальше; хотелось бы, конечно же, продолжить путь в Иерусалим; я сообщу вам о своих планах. Здесь совершенно нечего бояться; многочисленные путешественники продолжают приезжать в страну. Лорд Прудо и майор Феликс вернулись сюда около трёх недель назад, собираясь далее ехать в Иерусалим. Мистер Брадфилд уже уехал, а мистер Блог собирается через несколько дней в верхнюю часть страны. Мистер Поуп и мистер Сэмс ожидают отправления [cv] в Иерусалим. Граф Лабор прибыл сюда позавчера из Франции, чтобы отправиться в путешествие. Все английские путешественники, господа Бёртон, Уилкинсон, Бонони и Хампси, остаются здесь. Вы услышите, что Александрию блокировали, но только частично. Простите за поспешность, последние две страницы я дописываю, заставляя мистера М. ждать. В городе появились эскадроны, не позволяющие кораблям с боеприпасами отправляться в Грецию. Это согласованный план Паши, не тревожьтесь из-за этого».

«Каир, 3 июля 1828 г.

Мой дорогой Джордж!

Я ожидал получить ещё несколько писем прежде, чем напишу вот это. Прибыв сюда в январе и не будучи уверенным относительно того, сколько я пробуду в стране — три месяца или в два раза дольше, — я попросил отправлять письма в Смирну и Александрию. До этого я не получал никаких писем и надеялся, что лучшая участь постигнет мои собственные. Когда мои письма попадут к вам в руки, это усмирит ваше беспокойство и объяснит причины, по которым я решил продолжить своё путешествие. Возможно, мне следовало бы извиниться за свой вольный поступок и развернуть свой курс домой, многие могут подумать, что это было бы благоразумнее, но теперь я имею все основания благодарить судьбу, что я выстоял. Политический горизонт [cvi] со временем проясняется, по крайней мере в той части, которая нас интересует. Единственное неудобство, которое я испытал от волнений в течение последних девяти месяцев, это задержки — но они сглажены огромным интересом и преимуществами поездки в Левант, самой незабываемой за последний год. Это нельзя назвать собственно задержкой, поскольку, что касается меня, столь дорожащего временем, то я никогда не сидел без дела, а только имел возможность с большим вниманием и не спеша изучать страны, через которые мы проезжали. Череда событий сложилась для нас, с одной стороны, неудачно, с другой — принесла множество приключений. Я никогда не пожалею о том, что случай отправиться в путешествие выпал мне в этом году, поскольку это может быть единственный шанс, выпадающий раз в несколько столетий.

В последнее время после возвращения мы не были уверены относительно наших планов, поскольку политическая ситуация, казалось, приняла неблагоприятный оборот. Объявление войны со стороны России и её продвижение к Дунаю встревожило человеческие умы — мы решили остановиться и ждать решения этого вопроса. Чума всё ещё свирепствовала в Сирии, так что продвижение в Иерусалим было невозможным. Султан на сегодня уже уступил — послы отозваны в Константинополь, и Ибрагим-паша эвакуирует Морею. Нет сомнений, что мир всё-таки будет восстановлен; во всяком случае, вопрос с Грецией будет решён, и Франция и [cvii] Англия возобновят свои прежние отношения с Портой. Я всегда верил, что это положит конец конфликту.

Наши перспективы стали более светлыми при таких переменах. Мы надеемся увидеть как Грецию, так и Иерусалим. Да позволит нам Господь благополучно вернуться к вашим берегам. Если всё пойдёт хорошо, возвращение будет скорым.

Эпидемия ещё не совсем ушла из Сирии; вероятно, сейчас подходящее время для её исчезновения, и последняя информация на этот счёт весьма обнадёживающая. Прекратившись, она уже не вернётся до следующего года; пик эпидемии уже прошёл, и она будет продолжаться не более четырёх-пяти недель. А тем временем мы планируем совершить поездку на гору Синай — интереснейшее путешествие, поскольку мы совершим тот же путь по пустыне, который проделали однажды евреи. Путешествие туда и обратно, учитывая время остановки в монастыре, займёт около двадцати дней. У нас есть верблюды, запас провизии из риса, сухого печенья и бурдюки с водой. Завтра я буду спать уже в пустыне, а через восемь дней окажусь на вершине Святой горы.

По возвращении, увидев устье Нила, мы совершим переезд в Иерусалим, а затем отправимся в Александрию, где, погрузившись на корабль, как можно быстрее начнем наше путешествие по Греции (проедем через Афины и несколько других известных мест), и, добравшись до Закинфа и Корфу, я поеду в Англию. Не могу точно сказать [cviii] о времени — но надеюсь, во всяком случае, выйти из карантина до нового года. В моем случае, как это было в течение последних восьми месяцев, можно или упорно чего-то добиваться, или бросить всё на половине пути; и всё же я считаю, что, будучи здесь, что может уже никогда не повториться, пройдя через немало рисков и испытаний, стоит до конца пожинать плоды своих трудов, даже если для этого потребуется дополнительная жертва. Я мог бы, например, и сейчас отплыть в Англию; но где в таком случае была бы моя мудрость? У меня есть твёрдая уверенность в том, что я увижу всё, ради чего мы сюда приехали. Это не прелюдия к какому-то другому плану. Я повидал достаточно в мире. Мистер Ньюнем и я едины во мнении — нам обоим очень жаль, что у нас не было иных случаев пройти через всё это.

Я по-прежнему здоров и полон энтузиазма. Мне не на что жаловаться. Каир — это достаточно приятное место. Сейчас там находится немало английских путешественников. Некоторые из них находятся в Египте уже пять или шесть лет и занимаются литературной деятельностью. Я уверен, они так и будут там находиться, пока не опубликуют рукописи в Египте.

Таким образом, у нас сложилось очень приятное общество. Наш внешний вид полностью походит на турецкий, мы даже приветствуем друг друга на восточный манер. Мы часто сидим на диванах, пьём кофе мокко и курим чубуки. Единственная нетурецкая вещь, проскальзывающая в разговорах, которые ведутся о лошадях, чёрных рабах, джирите¹⁰³ и военном снаряжении, — это древности и иероглифы. Нередко [cix] здесь можно увидеть диван, где отдыхают восемь или десять англичан и французов.

За время пребывания здесь я хорошо изучил Каир. Мне не хватит места, чтобы описать этот огромный город. С помощью турок я посетил много мест, в которые без их содействия, возможно, не смог бы попасть. Я буду ждать случая, когда смогу в тишине родного дома рассказать об этих вещах, как и о многих других, начиная с поездки в Вену, поскольку рассказ мой будет нескончаем.

Едва ли я могу сказать, что здесь мы были в полной безопасности. Благоприятные перемены в политической ситуации вселяют в нас надежду на продолжение поездки. Англичане пользуются в Египте большим уважением, тем более что у меня нет никаких дурных замыслов против них, ни при каких обстоятельствах. Эта мера означала бы высылку из страны.

Как долго я уже не получал известий из дома! Как много там, должно быть, изменилось! Но я никогда не желал видеть вас лучше, чем такими, когда я покидал вас, и как часто я представлял момент моего возвращения! Каким бы странным показался вам мой облик, в котором я нахожусь сейчас, одетый как мамлюк; моя бритая голова завёрнута в огромный тюрбан, лицо покрыто бронзовым загаром, как у араба; усы занимают половину лица; шея, ноги и частично руки обнажены — я одет в вышитую рубаху и широкие фиолетовые брюки с широким поясом и [cx] подвесными рукавами, наконец, с саблей и маленькой шкатулкой для Корана; с походкой, выражением лица и манерами турка. Вы бы не узнали меня, но я не могу ждать столько, сколько Иосиф ожидал, чтобы открыться братьям своим¹⁰⁴. Время идёт вперёд, и этот день обязательно настанет.

Мы должны были тронуться сегодня, но задержались, чтобы побывать на представлении и концерте (турки обыкновенно едят пальцами) у мистера Бёртона; отправляемся завтра на рассвете. У нас очень выгодное положение для путешествия на Синай: есть письма для монастыря и записки от майора Феликса. К тому же араб Мусса идёт с нами: в Египте у нас был лучший слуга (Махмуд) — и я только что получил от него Евангелие, которое пытался всё это время отыскать. Это наилучший путеводитель; и после путешествия с ним на Синай я должен привезти его домой.

Пусть вас всегда и везде ожидает счастье.

Я не знаю, стоит ли вам писать с Корфу или из Закинфа. Тем более сейчас я не вижу в этом смысла, поскольку письмо может настичь меня раньше того, как я прибуду туда. По возвращении из Синая я напишу снова.

А пока шлю вам наилучшие пожелания.
Я, как и прежде, мой милый Джордж, ваш,
Джеймс Уэбстер».

В последнем выпуске «Иностранного обозревателя» в статье о путешествиях Эренберга¹⁰⁵ были опубликованы некоторые интересные сведения о последней поездке Джеймса Уэбстера, описанные мистером Ньюнемом, его спутником, который был с Джеймсом в последние часы его жизни. Письмо адресовано брату умершего, Джорджу.

«Каир, 4 августа 1828 г.

Мой дорогой Сэр!

Получив письмо из другой страны, написанное доселе неизвестной вам рукой, ваш разум естественным образом встревожится, но я с глубочайшим сожалением должен сказать вам, что по прочтении этого письма эти чувства для вас будут иметь более чем веское основание. Не буду держать вас в напряжении и мешкать из-за ненужных комментариев. [459] Уверяю вас — это худшее из всего, что я мог бы сообщить вам. Только небесам известно, что могло бы смягчить шок для ваших чувств! Я сам настолько поражён, что не могу больше скрывать от вас правду. Вашего бедного брата больше с нами нет. Вы потеряли того, кто, будь он невредим, был бы гордостью своей семьи, а для меня, если позволите сказать, он больше чем брат — тот, кто был мне другом и компаньоном, чьи советы я с радостью принимал и чьи наблюдения помогали мне увидеть важные предметы, которые я мог упустить.

Пробыв в Каире месяц, он вновь стал предлагать совершить поездку на Синай, на что я снова возражал — и не только потому, что это выходило за рамки тех мест, которые мы наметили для посещения, но и потому, что объект, на мой взгляд, не стоил таких затрат сил и средств. Он ответил мне буквально следующее: «Для вас это, вероятно, не так важно, как для меня. Но если бы я смог достичь вершины Синая, места, где были обретены Заповеди — основа всех законов на земле, то настал бы тот день, который я бы помнил с удовлетворением всю жизнь. Будете ли вы ждать меня здесь} Я почти готов идти в одиночку». Видя, что он решился на поездку, я согласился. Вожди трёх арабских племён, по территориям которых мы должны были проходить, выделили нам семь верблюдов, мы наняли четверых бедуинов и через несколько дней уже двигались по пустыне. Мы прошли по маршруту израильтян, когда те покинули Египет, и посетили все интересные места, упомянутые в Священном писании, хотя все детали передать невозможно. И всё же я был бы неимоверно счастлив [460] описать их. Через восемь дней мы пришли в отдалённый женский монастырь, расположенный между горами Хорив и Синай, и, решив провести там пять дней, отослали наших проводников, велев вернуться им по истечении указанного времени. Первый день мы посвятили отдыху, на второй день мы поднялись на вершину горы и спустились по противоположному склону, посетив все библейские места, указанные монахом, который нас сопровождал. На следующий день мы решили полюбоваться общим видом с горы и в три часа ночи, когда стало прохладнее, поднялись на неё и заночевали в христианской часовенке, которая стоит рядом с турецкой мечетью на вершине, чтобы утром встретить восход солнца и сделать несколько интересных эскизов во время спуска. Сказано — сделано. После этого он стал жаловаться на недомогание и покинул гору со слугой, сказав, что боится солнца, раньше меня, в то время как я остался закончить начатый эскиз. Я прибыл в монастырь через два часа после него и обнаружил, что он уже пообедал, курил трубку на диване и выглядел совершенно здоровым. Списав всё это на усталость, он отдыхал весь день. Днём позже мы закончили с эскизами и на следующее утро покинули монастырь. Через два дня он стал жаловаться на сонливость. На третий день мы остановились, чтобы посетить некоторые египетские руины на горе Серабит-эль-Хадим (Serabit El Khadim), а через день в атмосфере что-то поменялось, и начал дуть сухой горячий ветер из пустыни. Мы пришли в долину Вади-ат-Таиба (Wady Taibe). Нужно сказать, что как только ветры начинают дуть, зной, который они приносят с собой, поначалу не столь гнетущий, но всё меняется, когда солнце пересекает меридиан. Вычислив это, на следующий день мы разбили свои палатки гораздо раньше обычного в местечке Амара (Amorа), решив начать путь в три часа утра. Договорившись о времени, мы разошлись. Поскольку его верблюд был готов раньше моего, он взял уздечку и пошёл вперёд; когда я догнал Джеймса, он всё ещё шёл пешком. Я пытался убедить его, что ехать медленнее он сможет в конце пути, а сейчас в утренней прохладе нужно ехать быстрее, чтобы добраться до Уюн-Муса (Agna Moota), или Источников Моисея (The Springs of Moses), к полудню. Его ответ был таков: «Беспокойтесь за себя. Гарантирую вам, мой верблюд догонит вас и обгонит вас также!» После чего я припустил рысью. Наша дорога, шедшая по берегу Красного моря, была пустынной и открытой, проходила по песку, за исключением нескольких маленьких долин. Мой верблюд один из самых быстроходных, поэтому я легко оставил их позади и без труда прибыл на место к полудню.

В конце концов верблюд мистера Уэбстера стал хромать, как это часто бывает, от камней, застрявших в его копытах. Я приказал приготовить ужин, чтобы всё было готово к его прибытию. Через час он, наконец, появился. Он пожаловался, что вскоре после того, как я оставил его, у него возобновилась мигрень, и он отправил слугу с палаткой вперёд, надеясь пройти путь в неторопливом темпе, везя на верблюде свой багаж. В четыре часа арабы прибыли к нам, чтобы сообщить, что если мы планируем добраться до Суэца за полтора часа, то нужно успеть добраться до города на противоположной стороне канала до захода солнца, поскольку нам предстояло вброд пересекать море больше мили, а вода в большинстве случаев доходила верблюдам до животов; стало быть, путешествие при лунном свете было бы невозможным; и если мы решились бы идти в ночь, но путь был бы иным, и вместо обещанных полутора часов он занял бы все пять. Услышав это, я предложил арабу немедленно двигаться, чтобы по прибытии отправить лодку со слугой ожидать мистера Уэбстера на берегу канала; тогда бы он подошёл туда вечером, оставил бы верблюда с караваном, чтобы идти по окружному пути, а сам бы напрямую пересёк море. На это он возразил, что ему было крайне интересно пройти по местам, где потерпела поражение египетская армия, и что он бы прошёл этот путь не спеша, пусть и вдвое дольше.

Мы приказали готовить вещи к поездке, закутавшись в бедуинские плащи и закрыв лица и рты платками, сели на верблюдов и отправились в путь. Это был единственный способ справиться с ветром, который, казалось, дул из самого пекла. Днём ранее наши лица были подвержены воздействию ветра и солнца, после чего глаза воспалились, губы потрескались, а во рту пересохло. Одевшись таким образом, [461] мы были надёжно защищены от этого, а потребляя большое количество воды, я поддерживал высокое потоотделение. Я не мог заставить мистера Уэбстера поступать так же, тем более что вода стала настолько густой и плохой, что нам приходилось сосать её из кожаных бутылок через платки. Вдобавок к нашим несчастьям по прибытии в Суэц мы обнаружили, что наш слуга получил тепловой удар и был совершенно болен. На следующий день мы прошли только половину пути и достали чистую воду. Мы двигались медленно и прибыли в Каир через два с половиной дня, хотя это расстояние можно преодолеть за восемнадцать часов. Войдя в дом, сели обедать, и мистер Уэбстер вместе со мной съел несколько кусочков дыни, хлеба и сыра. Я не могу сказать, что он был болен, скорее, ему слегка нездоровилось. Когда я приказал послать за доктором Дюсаппом (Dusapp), он ответил, что в этом нет необходимости, он мог бы прийти после обеда. Я должен здесь заметить, что во время всего нашего путешествия, особенно ближе к его концу, он ел и пил очень осторожно, боясь подхватить лихорадку. Мы приехали 29 июля, во вторник. Во второй половине дня заходил доктор Дюсапп, но никакого лечения не назначил, посчитав, что недомогание было вызвано жарой и переутомлением от поездки, и пообещал зайти утром. Ночью мистер Уэбстер жаловался на лихорадку и бессонницу. Утром доктор Дюсапп поставил ему пиявки на живот и голову, что принесло ему небольшое облегчение. В середине дня у него вновь случился сильнейший приступ лихорадки, после чего я послал за доктором; но когда тот прибыл, всё прошло, и больной чувствовал себя прекрасно, жалуясь только на слабость. В четверг утром мы сидели с ним вместе, оба не подозревая о приближающейся опасности, и решили через неделю оставить Каир и отправиться к пирамидам. В два часа мы пообедали, и я ушел, оставив его без изменений. В три часа на следующий день доктор Дюсапп сказал, что состояние его не изменилось. Тогда я сказал Джеймсу, что он придерживается слишком строгой диеты, в чём со мной согласился доктор Брюс; я приготовил бульон для него, который он отказывался принимать до тех пор, пока доктор Дюсапп не сказал, что он не возражает против того, чтобы Джеймс что-нибудь съел, но назначил ему прежде дозу сульфата хинина¹⁰⁶, который был у нас с собой. Он поднялся к больному помочь ему принять лекарство. Через некоторое время спустился по лестнице и впервые за всё это время сказал, что здоровью м-ра Уэбстера угрожает опасность, и ушёл за доктором Брюсом. В одно мгновение я поднялся по лестнице и нашёл больного в беспамятстве. Я взял его за руку, взывал к нему, молил поговорить со мной, но ответа так и не получил; затем я попытался привести его в чувство с помощью холодной воды, смачивая его виски. В состоянии отчаяния я выбежал из дома в гостиницу, требуя немедленного присутствия доктора Дюсаппа и доктора Брюса, а также послал за итальянским врачом Аб-баса-паши, доктором Гонгом. Доктор Брюс пришёл немедленно. Он использовал все возможные средства, чтобы привести его в сознание, но было уже поздно. Его обессилевший организм не был способен бороться с лихорадкой, которая внезапно вернулась, и он захлебнулся в ней!.. Мне предстояло исполнить тяжёлое обязательство похоронить его. Он был погребён в Старом Каире на греческом кладбище, поскольку у англичан нет своего кладбища для частных захоронений. Его могилу затеняет дерево акации, я распорядился поставить простой памятник над его могилой в виде мраморной плиты, на которой высечены его имя, возраст и день смерти.

Ваш, и пр.,
У.Г. Ньюнем».

* * *

В вводной статье к сочинению Дж. Уэбстера сказано, что бумаги нашего путешественника с описанием вояжа были привезены на родину лордом Ярборо, чья яхта стояла недалеко от Александрии¹⁰⁷. В скором времени его труды были опубликованы и представлены миру, поскольку, несмотря на юный возраст автора, содержали ценные сведения по истории посещённых им стран. Книга вышла в двух томах под названием «Travels through the Crimea, Turkey and Egypt, performed during the years 1825—1828: including particulars of the last illness and death of the Emperor Alexander, and of the Russian conspiracy» (London, 1830). Она включала описание следующих стран: Нидерланды (описание путешествия), Сицилия, Мальта, Россия (описание путешествия и история правления императора Николая I), Средний Восток (описание путешествия), Египет (история Мухаммеда Али в 1811—1849 годах).

Лодки на Ниле. Литография. Художник У. Ньюнем, грав. Дж. Кларк. Воспроизводится по изданию: Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt. London, 1830. Vol. 2

В последнее время интерес к путевой литературе возобновился. Записки Уэбстера были переизданы на английском языке в 1999, 2008, 2010 и 2012 годах (издательствами, перепечатывающими книги на заказ, — Elibron Classics, Read Books Design, BiblioBazaar). И в новых изданиях эпиграфом к его жизнеописанию служат строки из «Прогулки» У. Уордсуорта (отрывок «Шахтёр»):

И он исчез, но по сей день бросается в глаза
Тропа, оставшаяся меж двором его и шахтой, —
Петлистый длинный путь по каменному склону
Скалистых гор. Протоптанный в его прогулках ежедневных
В мир сумрака, где тьма царит, но где живёт надежда.
И это не следы от проливных дождей,
И не от смены холода и жара неистовых —
Стирают их года... А этот остаётся в памяти веков,
Зовётся он Путём Тернистым...¹⁰⁸

* * *

Немного о нашей книге. Подготовленное нами издание должно познакомить русскоязычного читателя с неповторимым образом Крыма, созданным молодым английским путешественником Джеймсом Уэбстером более двухсот лет тому назад. Следуя по определённому маршруту, Уэбстер старательно записывал в свой дневник имена людей, с которыми встречался, названия сёл и городов, через которые проезжал, и даже некоторые русские слова (например, ukase, versts, viranda, kabidka). Нежный слух англичанина, не привыкшего к русской речи, редко его подводил, поэтому мы читаем даже сложные названия в поразительно точной транскрипции. Вот как он записал некоторые из них: Alushta (Алушта), Balaclava (Балаклава), Inkerman (Инкерман), (Nicolaef) Николаев.

Р. Лаудер. Портрет Дэвида Робертса, эсквайра, в одежде палестинца. Х., м. 1840 г.

Но при переводе сочинения Уэбстера мы столкнулись и с некоторыми трудностями, так как многие названия автор записывал на слух: Symferapol (Симферополь), Tscheterdag (Чатыр-Даг), Couchut Lampat (Кучук-Ламбат), Keesiltash (Кизилташ), Sevastopoli (Севастополь), Batchiserai (Бахчисарай), Tchufut-kali (Чуфут-Кале). Порой приходилось догадываться, что Уэбстер имел в виду, например, называя Каташин Колаажином или Шендеров Синдеровом. Для того чтобы облегчить читателю поиск интересующих его мест, описанных Уэбстером, мы составили алфавитные указатели географических объектов и имён, встречающихся на страницах его сочинения. Особенно хочется подчеркнуть, что географический и именной указатели относятся исключительно к тексту произведения Дж. Уэбстера.

Вади-Фара. Литография. Художник У. Ньюнем, грав. Дж. Кларк. Воспроизводится по изданию: Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt. London, 1830. Vol. 2

В сочинении молодого шотландца, выпускника престижного колледжа, встречается немало цитат из классиков античной литературы и английской поэзии Нового времени. Цитируя их в оригинале, Уэбстер пытался оживить свой рассказ. В большинстве случаев определить авторство отрывка и подобрать русскоязычный перевод не представляет труда. Сложность же заключается в том, что литературное наследие таких поэтов, как У. Уордсуорт, переведено на русский язык отрывками, посему часть переводов их стихотворений принадлежит нам, за что мы просим у читателей снисхождения.

«Путешествие...» Дж. Уэбстера разбито на два тома. В первом содержится одиннадцать глав, пространное философско-биографическое введение, автор которого пожелал остаться анонимным, и небольшой по объёму отрывок с описанием путешествия по Нидерландам. Второй том состоит из тринадцати глав и двух приложений: одно посвящено последним дням и кончине императора Александра I, другое — отчёту о тайных заговорах и расследовании восстания декабристов. Из 816 страниц двухтомника)1 страница посвящена Крыму.

Сбор урожая. Литография. Художник У. Ньюнем, грав. Дж. Кларк. Воспроизводится по изданию: Webster J. Тravels through the Crimea, Turkey and Egypt. London, 1830. Vol. 2

В интересующих нас 4-й, 5-й, 6-й и 7-й главах первого тома описано путешествие Уэбстера из Львова через Подолье и Новороссию в Крым¹⁰⁹. Перевод этих глав и представлен в нашей книге. Третья глава дана не полностью, а лишь отрывок из неё, содержащий описание путешествия из Львова в направлении южных земель России.

Помимо этого нами переведено предисловие и первое приложение из второго тома о болезни и смерти Александра I, который неоднократно бывал в Крыму и умер, как и молодой Уэбстер, от лихорадки, подхваченной в путешествии.

Д. Робертс. Восхождение на гору Синай. Литография Л. Хаге. Из альбома «Египет, Сирия и Святая Земля» (1842—1849 гг.)

Мы сохранили авторскую разбивку сочинения Уэбстера на главы. Соблюдена нумерация страниц (она приведена в квадратных скобках). Иллюстрации, подготовленные гравировщиком Дж. Кларком (1789—1830) с рисунков Уильяма Ньюнема (1802—1843), сопровождавшего Уэбстера в путешествии, расположены в нашем издании в соответствии с оригинальным текстом. Девять виньеток (пять — в первом томе и четыре — во втором) и семь отдельных листов с иллюстрациями (четыре и три в первом и втором томах соответственно) составляют изобразительный ряд издания. Мы сохранили авторские подписи под рисунками. То обстоятельство, что книга о путешествии мистера Уэбстера готовилась не им самим, стало причиной появления некоторых ошибок в издании. Рисунки, сделанные по дороге в Святую землю (листы с изображением Вади-Фара и храма Ком-Омбо), ошибочно были помещены в первый том с описанием путешествия по Европе и Южной России. Список иллюстраций также составлен неверно — на виньетке под названием «Турецкое кладбище» в действительности изображено старое симферопольское кладбище. Пусть читателя не смущает, что в начале главы о Херсонесе помещена иллюстрация, изображающая отнюдь не руины древнего города. Эти ошибки свидетельствуют о том, как мало знали о Крыме жители далёкой Шотландии и как нужны были подобного рода сочинения для просвещения европейской публики. Остальные иллюстрации подобраны и добавлены нами.

У. Хаггинс. Яхта достопочтимого лорда Ярборо, 351 тонна, на пути из Спитхеда в Шервуд. Литография. 1835 г. Грав. К. Розенберг

Учитывая то, что сочинение было написано уроженцем другой страны, оно не всегда может быть понятно читателю, тем более что написано два столетия назад. Путешественники встречались с людьми, которых уже давно нет, проезжали через города, названия которых неоднократно менялись, и сёла, которых уже не существует. Всё это может вызвать недоумение у читателя XXI века. Понять, о чём пишет англичанин, помогут, мы надеемся, комментарии, составленные нами к тексту сочинения Дж. Уэбстера.

Мы глубоко признательны нашему редактору — доктору исторических наук, профессору Элеоноре Борисовне Петровой, за огромный труд, помощь и содействие в подготовке данной книги. Благодарим рецензентов за положительные отзывы на нашу книгу.

* * *

Итак, 21 августа молодой англичанин Джеймс Уэбстер в сопровождении своего товарища Уильяма Ньюнема отправился в путь и утром следующего дня прибыл в город Лемберг...

Примечания

1. Мальгин А.В. Русская Ривьера: курорты, туризм и отдых в Крыму в эпоху Империи: конец XVIII — начало XX в, Симферополь, 2006. С. 41.

2. Антисери Д. Разум в культуре Просвещения // Западная философия от истоков до наших дней. От Возрождения до Канта. СПб., 2002. С. 606.

3. Ehrard J. Gilbert Romme (1750—1795), actes du colloque de Riom (19 et 20 mai 1995). Riom, 1996; Brunei F. Les derniers Montagnards et l'unité révolutionnaire // Annales historiques de la Révolution française. Paris, 1977, № 229. P. 385—404; Ehrard J. Romme vu à travers ses livres // Annales historiques de la Révolution française. Paris, 1996, № 304. P. 195—205.

4. Раткевич К.И. К биографии Жильбера Ромма // Уч. зап. ЛГУ. Серия исторических наук. 1940. Вып. 6, № 52. С. 264—275.

5. Есть несколько обстоятельств, почему исследователи относятся к британскому путешественнику осторожно. Во-первых, цель и характер путешествия определены автором размыто, исследователям приходится делать выводы на основе собственных умозаключений. С одной стороны, автор отмечает, что чувствовал «необходимость исследовать земли на восточной границе Европы», следовательно, ссылается на личный интерес, побудивший его к совершению поездки; с другой стороны, он минералог, а значит, вполне разумным видится предположение, что экспедиция его была естественнонаучной — «по изучению природы далёких стран»; наконец, судя по тому количеству памятников древности, которые автору удалось собрать и вывезти в Англию, можно предположить, что его путешествие имело некий исторический интерес (изучение и коллекционирование древних предметов). Добавим к этому и то, что Кларк путешествовал как воспитатель молодых англичан, воспитанников его университета, и в Крым он приехал со своим учеником Д.М. Криппсом (1780—1853).

Во-вторых, автор ненадёжен; исследователи отмечают «склонность Кларка к фантастическим реконструкциям». Наконец, третья причина кроется в патологической нелюбви Кларка к России, что часто не позволяло ему быть объективным в своих оценочных суждениях.

См.: Храпунов Н.И. Херсонес в описаниях европейских путешественников конца XVIII — начала XIX в. // МАИЭТ. Симферополь; Керчь, 2011. Вып. 17. С. 595—630.

6. Несмотря на скромный достаток, род Кларков был знаменит выдающимися учёными своего времени: прадедом путешественника Э.Д. Кларка был доктор Уильям Уоттон (1666—1727), коллекционер и переводчик древнего Валлийского права; дедом — Уильям Кларк (прозванный «кротким» за свой мягкий характер и литературный талант), автор сочинения, посвящённого саксонским монетам; отцом был Эдвард Кларк — пастор Бакстеда (Вост. Сассекс).

7. The Life and Remains of the Rev. Edward Daniel Clarke, LL. D. Professor of Mineralogy in the University of Cambridge // The Cambridge Quarterly review and academical register. London, 1824. Vol. 1. P. 19—51.

8. Clarke E.O. Travels in various countries of Europe Asia and Africa. Russia, Tartary and Turkey. Ed. 4. London, 1817. Part 1. Vol. 2. P. 373.

9. Ввиду того, что путешествия совершались всё чаще, Ф. Поссе призывал вояжёров служить научным целям, опасаться стереотипов в изображении описываемых мест, дабы сформировать правильное представление у читателей; автор советует фиксировать всё, что путник ожидает увидеть в месте назначения, а прибыв туда — делать исправления и коррективы.

Ж.-Ж. Руссо развил теорию о важности путешествий в формировании личности наряду с другими формами воспитания. В понимании великого фр. просветителя путешествие (поездка) — одно из наиболее полезных предприятий для любого человека в отличие от путешествия (сочинения) как результата литературной деятельности. Руссо убеждён: путешествовать и исследовать полезно. Каждый вояжёр должен быть свободным от стереотипов, иметь достаточный уровень образования, быть не обременённым утилитарными обязанностями, не иметь скрытых мотивов, проявлять честность. Путешественник, по мнению философа, должен не только иметь глаза, но и знать, на что их направить; таким образом, в его представлении вояжёр — не просто репортёр (описатель), а аналитик. (См.: Руссо Ж.-Ж. Педагогические сочинения: в 2 т. М., 1981. Т. 1. Эмиль, или о воспитании. С. 487—190.)

10. Энциклопедия мысли / Сост. О.Г. Азарьев и др. Симферополь, 1996. С. 429.

11. Бочан П.О. Україна в поглядах німецьких і французьких вчених, послів і мандрівників XVII—XIX столітть: автореф. дис. ... канд. іст. наук: 07.00.01. Чернівці, 2008.

12. Непомнящий А.А. Записки путешественников и путеводители в развитии исторического краеведения Крыма (последняя треть XVIII — начало XX века). Киев, 1999; он же. Иностранные путешественники о колонизации Крыма в конце XVIII—XIX веке // Заселення Півдня України: проблеми національного та культурного розвитку: міжн. наук.-метод. конф. Херсон, 1997. Ч. 1. С. 219—223; он же. Історичне кримознавство (кінець XVIII — початок XX століття). Сімферополь, 2003; он же. Мандрівництво по Криму у першій третині XIX ст. та його роль у розвитку краєзнавства та туризму // Туристично-краєзнавчі дослідження. Киев, 1998. Вип. 1. Ч. 2. С. 138—144.

13. Деремедведь Е.Н. Английская литература путешествий XVIII—XX вв. о Крыме: реализация процесса коммуникации // КНП. Симферополь, 2004, № 49. С. 112—115; она же. Крымская Ривьера: авантюрные приключения англичанок в Тавриде. Симферополь, 2008; она же. Крым глазами английского путешественника Р. Лайелла // КНП. Симферополь, 2002, № 43. С. 163—169.

14. Каушлиев Г.С. Вклад английских путешественников в историко-культурное освоение Крыма (конец XVIII — начало XIX века) // Уч. зап. ТНУ им. В.И. Вернадского. Симферополь, 2010. Т. 23 (62). № 1. С. 100—113; он же. Мандрівництво в історико-краєзнавчому дослідженні Криму: остання третина XVIII — перша половина XIX століття: автореф. дис. ... канд. іст. наук: 07.00.01. Одеса, 2012.

15. Колесникова Н.Н. Забытое свидетельство о Крыме: путешествие Роберта Лайелла // Крымский альбом: ист.-краевед. и лит.-худож. альманах. Феодосия; М., 2003. С. 8—17.

16. Колупаев Д.В. Путешествие леди Кравен // Таврика. Симферополь, 1998. С. 75—76.

17. Герардини О.Н. Описание Судака в записках Гутри М. (перевод писем) // Актуальные вопросы истории, культуры, этнографии и экологии Юго-Восточного Крыма: материалы II науч. конф. Новый Свет, 2009; Татаринцева Р.И. Из истории британско-крымских литературных связей конца XVIII столетия: путевые записки Марии Гутри // МАИЭТ. Симферополь, 2003. Вып. 10. С. 590—598.

18. Герардини О.Н., Тимиргазин А.Д. О путешествии по Крыму, Турции и Египту Джеймса Вебстера (Лондон, 1830) // Воронцовы и русское дворянство: между Западом и Востоком: материалы XIII Крым. междунар. Воронцовских науч. чт. Симферополь, 2012. С. 399—410.

19. Храпунов Н.И. Путешествие в Крым Джеймса Уэбстера и его товарищей (1827 г.) // МАИЭТ. Симферополь; Керчь, 2014. Вып. 19. С. 379—426. См. также: Храпунов Н.И. Крым в описаниях Реджинальда Хербера (1806 г.) // МАИЭТ. Симферополь, 2008. Вып. 14. С. 645—697; он же. Крымский полуостров после присоединения к России в сочинении Балтазара фон Кампенгаузена // МАИЭТ. Симферополь; Керчь, 2013. Вып. 18. С. 456—473; он же. Путешествие по Крыму Стивена Греллета // МАИЭТ. Симферополь, 2009. Вып. 15. С. 656—68; он же. Херсонес в описаниях европейских путешественников конца XVIII — начала XIX в. // МАИЭТ. Симферополь; Керчь, 2011. Вып. 17. С. 595—630; он же. Джеймс Уэбстер и Джеймс-Эдвард Александер о первых раскопках в Херсонесе // ΧΕΡΣΩΝΟΣ ΘΕΜΑΤΑ: империя и полис: сб. науч. тр. Севастополь, 2013. С. 351—366.

Публикации Н.И. Храпунова заслуживают позитивной оценки, вместе с тем стремление максимально приблизить русский перевод к оригиналу с соблюдением всех авторских маркировок текста привело к тому, что переложение на русский язык оказалось перегруженным введёнными переводчиком дополнительными знаками. Что касается комментариев, то они, на наш взгляд, оказались недоработанными. Исследователь часто злоупотребляет своим авторским правом оценочных суждений, подменяет научный комментарий личными рассуждениями. Вместе с тем Н.И. Храпунов демонстрирует знание английского языка и крымских древностей, в частности Юго-Западного Крыма, о которых в 1827 году писал Уэбстер. В ряде случаев трактовки исследователя достоверны и точны; к некоторым из них мы в комментариях отсылаем наших читателей.

20. Храпунов Н.И. Восточная Европа в дневнике шотландского путешественника Джеймса Уэбстера // Известия Уральского федерального университета. Серия 2. Гуманитарные науки. Екатеринбург, 2012, № 3 (105). С. 85—97.

21. Webster J. Travels through the Crimea, Turkey, and Egypt, performed during the years 1825—1828: including particulars of the last illness and death of the Emperor Alexander, and of the Russian conspiracy. In 2 vols. London, 1830. Vol. 1, xxiv. См. также: Webster's travels through the Crimea and Egypt, and Burckhardt's Arabic proverbs // Frazer's magazine for town and country. London, 1830. Vol. 1, № 1. P. 695—710.

22. См. напр.: Храпунов Н.И. Джеймс Уэбстер о новых владениях России: образ «другого» в травелоге 1827 г. // Историк, текст, эпоха: тезисы IV междунар. науч.-практ. конф. Уральского отделения Российского общества интеллектуальной истории, 16—18 марта 2012 г. Екатеринбург, 2012. С. 226—228.

23. Альбом «Исход. Иллюстрации, состоящие из видов, которые были взяты с рисунков, сделанных во время путешествия в Петрейскую Аравию в 1828 году» (Лондон, 1830) был подготовлен гравировщиком Дж. Хардингом, который умело перевёл в камень рисунки Уильяма Ньюнема. Последний сопровождал Дж. Уэбстера во время его путешествия из Каира в Святую землю, к горе Синай. Уэбстер, подхватив лихорадку, скончался в Каире до окончания путешествия, поэтому заботы по подготовке издания легли на плечи его спутника. У. Ньюнем не только закончил эскизы, но и сопроводил каждый из них цитатами из Священного писания, а также очерками по истории арабов.

24. В конце XV в. в Оксфордском университете образовался кружок молодых учёных, объединённых интересом к изучению классической древности. Это были первые англ. юристы, филологи и гуманисты, виднейшие из которых — Уильям Гросин (англ. William Grocyn), Томас Линэкр (англ. Thomas Linacre) и Джон Колет (англ. John Colet). Немногочисленная при Генрихе VII группа англ. гуманистов значительно расширилась при Генрихе VIII. Тогда же в Оксфорде появилась группа студентов, которые противились введению греч. языка в университетскую образовательную программу. Эта фракция в противовес Грекам стала называть себя Троянцами, выступая с открытой враждебностью по отношению к своим оппонентам, вплоть до пропаганды военных действий. Причины такого поведения Троянцев усматривали в их невежестве, интересе к полемике, стремлении к соперничеству, непочтительном отношении к новому произношению или самому греч. языку. В соответствии с названием общества его члены подбирали себе троянские имена: самый старший и опытный называл себя Приамом, второй — Гектором, третий — Парисом и т. д. (Chalmers A. The General Biographical dictionary: containing all historical and critical account of the lives and writings of the most eminent persons in every nation; particularly the British and Irish; from the earliest accounts to the present times. London, 1814. Vol. XVI. P. 355).

25. Йозеф барон фон Гаммер-Пургшталь (нем. Joseph Freiherr von Hammer-Purgstall; 1774—1856)-австр. историк-востоковед, дипломат, исследователь и переводчик восточных литератур. Крупнейшие исторические труды: «История Османской империи» в 10 томах (Geschichte des osmanischen Reiches. Pest, 1827—35). и «История арабской литературы» в 7 томах (Litteraturgeschichte der Araber. Vienna, 1850—1856).

26. Фридрих Шлегель (1772—1829) — нем. философ, поэт и писатель, крупнейший представитель романтического течения. В эти годы он развил свои влиятельные концепции романтической поэзии, создал оригинальный подход к литературной критике и редактировал журнал раннего романтического круга «Атеней» («Athenäum»). Проповедовал радикальный индивидуализм и протест против абстрактного формализма этики Канта. В последние годы, однако, стал гораздо более консервативным, встал на защиту неокатолической мистики (Bowie A. From Romanticism to Critical Theory. London, 1997; Eichner H. Friedrich Schlegel. New York, 1970).

27. Фридрих Вильгельм III (1770—1840) — король Пруссии с 1797 г.

28. Прим. Дж. Уэбстера: «История Англии». С. 515. Т. 1. Если читатель не сочтёт за труд обратиться к странице 502 того же тома, то не сможет не улыбнуться, поскольку прочтёт уже другие оценки, данные его современниками — английскими профессорами и философами. Несмотря на вопиющие расхождения, история г-на Тёрнера является для всякого непредубеждённого студента одной из самых ценных книг на английском языке.

Шэрон Тёрнер (англ. Sharon Turner; 1768—1847) — англ. историк.

29. Бэкон Фрэнсис (1561—1626) — англ. гос. деятель и философ, родоначальник современного англ. эмпиризма, эссеист.

30. Эдмунд Спенсер (англ. Edmund Spenser; ок. 1552—1599), англ. поэт елизаветинской эпохи, старший современник Шекспира.

31. Кристофер Марло (англ. Christopher Marlowe; ок. 1564—1593) — англ. поэт, переводчик и драматург-трагик, наиболее выдающийся из предшественников Шекспира.

32. Столетняя война (1337—1453) началась при Эдуарде III и велась во времена правления Генрихов IV, V и VI.

33. Гражданской войной в Англии называют события англ. революции XVII в., при которой обозначился процесс перехода в Англии от абсолютной монархии к конституционной, а именно — военное противостояние между парламентом и королём в 1642—1652 гг.

34. Уайт Генри-Кирк (англ. Henry Kirke White; 1785—1806) — англ. поэт, отличавшийся огромной любовью к знаниям и искусству. Первый сборник стихов Уайта появился в 1803 г., когда автору было всего 17 лет. Внимание на молодого поэта обратил известный англ. поэт Роберт Соути, который после смерти Уайта издал сборник оставшихся после него стихотворений под заглавием «The remains of Henry Kirke White, of Nottingham, late of St. John's college, Cambridge; with an account of his life, by Robert Southey» in 2 vol. (London, 1808). Генри Уайт, несмотря на раннюю смерть и небольшое количество написанных им стихотворений, очень популярен на своей родине.

35. Vitalis of Sweden — псевдоним Эрика Шёберга (англ. Erik Sjoberg; 1794—1828), швед, писателя и поэта; в переводе с лат. «жизнь есть борьба».

36. Луиза Брахман (нем. Louisa Brachmann; 1777—1822) — нем. романтическая поэтесса и писательница.

37. Лукреция Мария Давидсон (англ. Lucretia Maria Davidson; 1808—1825) — североамериканская писательница, которая, прожив неполные 17 лет, оставила после себя пять правильных поэм в нескольких песнях, 25 стихотворений, три неоконченных романа, трагедию и до 40 писем к матери, написанных в течение нескольких месяцев. Третью часть своих произведений она сама же и уничтожила.

38. Джон Мильтон (англ. John Milton; 1608—1674) — англ. поэт, политический деятель и мыслитель; автор политических памфлетов и религиозных трактатов. В 1637 г. написал элегию «Люсидас» («Lycidas») для сборника «Justa Edouardo King Naufrago» памяти университетского товарища Мильтона Эдварда Кинга, который утонул при кораблекрушении у берегов Англии в 1637 г. Имя Люсидас (Ликид) встречается в пасторальной поэзии у Феокрита, Биона, Вергилия и Саннадзаро.

39. Пер. Ю. Корнеева. Воспроизв. по изд.: Милтон Дж. Потерянный рай. Возвращение. Другие поэтические сочинения. М., 2006. С. 544.

40. Колледж Сент-Эндрюс является старейшим университетом в Шотландии и третьим университетом в англоговорящем мире после Оксфорда и Кембриджа. Университет располагается на вост. побережье Шотландии, в городе Сент-Эндрюс, область Файф. Согласно последним рейтинговым сводкам, составленным газетой «The Guardian», университет Сент-Эндрюс занимает четвёртое место среди лучших университетов Великобритании. Основан в 1410 г., когда ему была пожалована грамота о присвоении статуса учебного заведения приоратом Августинского ордена кафедрального собора Святого Эндрю, что было подтверждено изданием папской буллы в 1413 г. в Авиньоне Папой Бенедиктом XIII. Университет довольно быстро разросся и, по сути, состоял из трёх колледжей: начальной педагогики, святого Джона (основан в 1418—1430 гг.), святого Сальватора (учреждён в 1450 г.), святого Леонарда (1511 г.) и святой Марии (1537 г.), который был переоснован на базе колледжа святого Джона. Отдельные старые здания колледжей используются и в наше время — часовня святого Сальватора, часовня колледжа святого Леонарда и четырёхугольный двор колледжа святой Марии.

41. Уэбстером приведена цитата 158-й строки из трагедии Софокла «Царь Эдип». В переводе она звучит так: «О поведай, ласкающей Чадо Надежды, бессмертное Слово!» (пер. Ф.Ф. Зелинского) (Sophocles. Tragoediae / Софокл. Драмы / Пер. Ф.Ф. Зелинского; под ред. М.Л. Гаспарова и В.Н. Ярхо. М., 1990. С. 10).

42. Пиндарическая ода (торжественная, старшая), названная в честь первого одического поэта Пиндара (518—442 гг. до н. э.), оды которого представляли собой хоровые песнопения, написанные по поводу знаменательных событий в жизни др.-греч. государства-полиса или отдельного человека, гражданина этого полиса. В новое время (XVII—XVIII вв.) возрождённая после многовекового перерыва пиндарическая ода стала ведущим жанром практически во всех европейских литературах эпохи классицизма и Просвещения.

43. Азаил — сирийский чиновник, впоследствии царь, упомянутый в 3-й и 4-й Книгах Царств, правивший (Арамом) Сирией около 40 лет.

44. Кавычки автора. Выражение «too quick a sense of constant infelicity» — цитата из сочинения «Святая смерть», принадлежащего перу англ. священника и писателя Джереми Тейлора (1613—1667) (Taylor J. The rule and exercises of Holy Dying. Boston, 1864. P. 51).

45. Пер. Т.А. Прохоровой.

46. Автор использовал цитату «youth's first buttoning» из стихотворения «Девушка во флорентийском костюме» англ. поэта и журналиста Алариха Александра Уоттса (1789—1864) (Blackwood's Edinburgh magazine. London; Edinburgh, 1826. Vol. XX. P. 893—894).

47. Автор взял эти слова в кавычки, поскольку так о своём прошлом говорил сам Гейне (The life of Heyne //American annals of education. Boston, 1839. April. P. 145—164).

48. «The immortal Mind craves objects that endure» — цитата из стихотворения У. Уордсуорта «Слова, произнесённые как бы в задумчивом настроении» (1806).

49. Цитата взята из сочинения «Жизнь Гейне» англ. писателя, философа и сатирика Томаса Карлейля (1795—1881) (Carlyle T. Life of Heyne // Carlyle T. Critical and miscellaneous essays. Boston, 1838. P. 351—389).

50. Холдейн Роберт (1772—1854) — профессор математики в университете Сент-Эндрюс, проповедник, директор колледжа святой Марии в Сент-Эндрюс. См. о нём: Scott H. Scott's Fasti Ecclesiæ Scoticanæ: the succession of ministers in the Parish churches of Scotland from the Reformation, A. D. 1560, to the present time. Edinburgh, 1869. Vol. 2. Part 2. P. 239, 393; Connolly M.F. Biographical Dictionary of Eminent Men of Fife. Orr, 1866. P. 209.

51. Иннер-Тэмпл — одна из четырёх школ-гильдий Судебных Иннов в Лондоне, где проходили подготовку барристеры — случайные подручные тяжущихся, которые по своей инициативе давали им советы и постепенно были признаны судами в качестве лиц, могущих быть «в совете» с тяжущимися. Эти корпорации, возглавляемые выборными старейшинами, пользуются полным самоуправлением. Размещаются в Тэмпле — здании, до 1313 г. принадлежавшем ордену Тамплиеров.

52. Цитата из поэмы С. Джонсона «Тщета человеческих желаний», посвящённой королю Швеции Карлу XII. В оригинале звучит следующим образом:

His fall was destined to a barren strand,
A petty fortress, and a dubious hand;
He left the name, at which the world grew pale,
To point a moral or adorn a tale.

(Пер.: Рукой презренной он сражён в бою
У замка дальнего, в чужом краю;
И в грозном имени его для нас
Урок и назидательный рассказ).

53. Цитата из поэмы «Корсар» Дж. Г. Байрона (1788—1824), написанной в 1814 г. В оригинале звучит так:

Не left a corsair's name to other times,
Linked with one virtue, and a thousand crimes.

54. Пер. Т.А. Прохоровой. Цитата из оды Уильяма Уордсуорта «Решимость и независимость», написанной в Грасмере (в бывшем графстве Уэстморленд, совр. Камбрия) в 1802 г. В оригинале отрывок звучит так:

We Poets in our youth begin in gladness;
But thereof come in the end despondency and madness.

55. Генри Брум (англ. Henry Peter Brougham; 1778—1868) — британский гос. деятель и оратор, в 1830—1834 гг. — лорд-канцлер.

56. В оригинале процитирована первая часть лат. изречения «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними».

57. Джон Фортескью (англ. John Fortescue; ок. 1394 — ок. 1476) — англ. юрист, политический мыслитель и гос. деятель, автор трактатов «О прославлении законов Англии» (впервые опубл. в 1537 г.) и «Управление Англией» (опубл. в 1714 г.), оказал значительное влияние на политическую мысль Англии XVI—XVII вв.

58. Уильям Блэкстоун (англ. William Blackstone; 1723—1780) — англ. юрист и писатель, выпускник Миддл-Тэмпла, профессор юриспруденции, автор труда «Комментарии к английским законам» (Commentaries on the Laws of England. Oxford, 1765—1769), который и по сей день остаётся краеугольным камнем англ. и американской юридической практики.

59. Пер. В.О. Горенштейна (текст приводится по изданию: Марк Туллий Цицерон. Диалоги. М., 1994). Цитата из трактата Цицерона звучит так: «Discebamus enim pueri XII ut carmen necessarium, quas iam nemo discit» (Cicero, De legibus II, 23, 59).

60. Цитата из поэмы У. Шекспира «Юлий Цезарь». Пер. М.А. Зенкевича. Текст приведён по изданию: Уильям Шекспир. Полное собрание сочинений: в 8 т. М., 1959. Т. 5. Оригинальный текст: «for the eye sees not itself but by reflection by some other things».

61. Маммониты (англ. Mammonites) — тайное религиозное общество, основанное в XVI в. Термин происходит от библ. «мамона» (также «маммона») в значении «имение, богатство, блага земные».

62. Сивиллы — в ант. культуре прорицательницы, предрекавшие будущее, часто предвестницы несчастья; книги Сивиллы — предсказания кумской сивиллы, составившие девять книг на пальмовых листьях и игравшие огромную роль в жизни др.-рим. государства.

63. Оригинал: «live in them my boyhood o'er again». Цитата из стихотворения американского поэта Дж. Г. Уиттьера (англ. John Greenleaf Whittier) (1807—1892) «Последняя осенняя прогулка». Пер. Т.А. Прохоровой.

64. Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt, performed during the years 1825—1828: including particulars of the last illness and death of the Emperor Alexander, and of the Russian conspiracy. In 2 vols. London, 1830. Vol. 1, xxxiv.

65. Webster J. Travels through the Crimea... Vol. 1, xxxvii.

66. Ibid.

67. Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt, performed during the years 1825—1828... Vol. 1. P. 3.

68. Сегодня это трёхзвездочный отель «Post», который славится своей богатой историей и традициями. Раньше это был гостиный дом под названием «Zum weissen Ochsen», позднее гостиница «Zur Stadt London», в которой останавливались великие Моцарт, Гайдн, Вагнер и Ницше. В 1910 г. отель был куплен чешской компанией, а с 1942 г. существует как «Hotel Post».

69. Peskins E.J. Tourists and Bankers: Traveller's Credits and Rise of American tourism, 1840—1900 // Business and Economic history. 2d ser. Michigan, 1979. Vol. 8. P. 16—28.

70. Вместо него по приказу императора Франца Иосифа I был построен нынешний Военно-исторический музей, где представлена военная история Австрии с XVI в. до 1945 г.

71. Бывшая придворная церковь Габсбургов Августинерхирхе (Святого Августина) была построена в XIV в. как отдельное здание. В 1634 г. получила статус императорской приходской придворной церкви, а в 1785 г. при Иосифе II была перестроена в готическом стиле. Долгое время Августинерхирхе была императорской усыпальницей. В часовне Лоретто этой церкви, в так называемой крипте сердец (Herzgruftei), хранятся 54 металлических ящика с захороненными в период с 1618 по 1878 г. сердцами членов династии Габсбургов, а также романо-германских и австр. императоров. В приделе Святого Августина расположена гробница эрцгерцогини Марии Кристины Австрийской Тешенской работы итальянского скульптора Антонио Канова (1805 г.).

72. Принцы Лихтенштейны начали собирать свою коллекцию в XVI в., шедевры фламандских мастеров появились в ней благодаря Иоганну Адаму Андреасу I (1657—1712). Художественная галерея была открыта во Дворце Лихтенштейнов в 1807 г., где находилась вплоть до 1938 г., когда была закрыта и перевезена в столицу Лихтенштейна, Вадуц. В 2004 г. коллекция возвращена обратно в Вену.

73. С 1920 г. и до нашего времени — Австрийская национальная библиотека. Берёт своё начало со средневековой императорской библиотеки, основанной герцогом Альбрехтом III (1349—1395). Книги поначалу хранились в часовне Хофбурга, затем были перевезены в Инсбрук, а в 1722 г. возвращены во дворец Хофбург, где по приказу Карла VI для них было отстроено специальное помещение. Современная коллекция насчитывает более 7,5 млн экземпляров книг, 180 тыс. папирусов, самый древний из которых датирован XV в. до н. э., в ней хранятся рукописи, старинные и редкие книги, карты, глобусы, картины, фотографии, автографы, плакаты, партитуры известных композиторов.

74. Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt, performed during the years 1825—1828: including particulars of the last illness and death of the Emperor Alexander, and of the Russian conspiracy. In 2 vols. London, 1830. Vol. 1. P. 17.

75. Лондонская конвенция 1827 г. была подписана 6 июля 1827 г. — именно эту, правильную, дату называет Дж. Уэбстер, поскольку европейские страны жили по юлианскому календарю. По старому стилю договор был подписан 24 июня.

76. В Брацлаве Дж. Уэбстер был 3 сентября — в день годовщины воцарения императора Николая I. См. прим. 128.

77. Джон Говард (англ. John Howard, 1726—1790) — англ. юрист, филантроп, тюремный реформатор, исследователь массовых инфекционных заболеваний в Европе. В 1781 г. Говард прибыл в Россию, которая его заинтересовала как страна, отказавшаяся от публичной смертной казни. Он посещает госпитали, больницы, тюрьмы в ряде городов — Петербурге, Москве, Херсоне. Приехав в 1789 г. в Россию во второй раз с целью изучить «способы содержания солдат и их влияния на смертность», он собственными силами пытается бороться с эпидемией тифа в Херсоне, сам заражается и умирает. Дж. Говард, согласно завещанию, был похоронен на хуторе своего приятеля Дофине вблизи Херсона. Мимо монумента на его могиле проезжали многие путешественники, в том числе и Джеймс Уэбстер.

78. Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt, performed during the years 1825—1828: including particulars of the last illness and death of the Emperor Alexander and of the Russian conspiracy. In 2 vols. London, 1830. Vol. 1. P. 47.

79. Ibid. P. 49.

80. Известно стихотворение поэта Ивана Петровича Бороздны (1804—1858), которое он посвятил этому имению (Бороздна И.П. Поэтические очерки Украины, Одессы и Крыма: письма в стихах. М., 1837. С. 174):

Забуду ль я Кучук-Ламбата
Дом, кипарисы, дивный сад,
К заливу чуть приметный скат,
Плоды и зелень винограда?

Вопреки созвучности фамилий, таврический губернатор Бороздин и поэт Бороздна не были родственниками. Они происходили из разных дворянских родов, но одинаково любили Крым и Кучук-Ламбат. Иван Петрович Бороздна совершил давно задуманное путешествие по России в 1834 г., побывал в Малороссии, Новороссии и Крыму. Воспоминания об этой поездке оформились в «Поэтические очерки Украйны», написанные в виде двенадцати писем к графу В.П. Завадовскому и изданные в Москве в 1837 г.

81. Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt, performed during the years 1825—1828: including particulars of the last illness and death of the Emperor Alexander, and of the Russian conspiracy. In 2 vols. London, 1830. Vol. 1. P. 62.

82. 1 фут составляет 0,3048 м, соответственно 1200 футов равняется 365,76 м.

83. Эдвард Дэниель Кларк (англ. Edward Daniel Clarke) — англ. путешественник и писатель (1769—1822); учился в Кембридже, с 1790 г. совершил ряд путешествий, в том числе в рос. Область Донских казаков, Кубань и Крым в 1800 г. См. прим. 5, 6, 191, 270.

84. Андрей Михайлович Бороздин (1765—1838) — генерал-лейтенант, сенатор, таврический гражданский губернатор в 1807—1816 гг. Он происходил из старинного дворянского рода, в 1800 г. произведён в генерал-лейтенанты. Как сообщает «Биографический словарь» А.А. Половцова, «в 1806 г. Бороздин служил в милиции киевской, в Чигиринском повете, поветовым начальником, под командою князя Прозоровского, а затем перешёл в гражданскую службу с военным чином и Высочайшим указом 2 ноября 1807 г. назначен таврическим гражданским губернатором» (Бороздин Андрей Михайлович // Русский биографический словарь / Сост. А.А. Половцов. СПб., 1908. Т. 3. С. 275). Служба в Киевской губернии не помешала Андрею Михайловичу в 1802 г., когда он покупал имение графа Мордвинова в Саблах, слыть «крымским старожилом». Таким образом, как подтверждает пересказ Уэбстера со слов самого губернатора, Бороздин мог видеться с Э.Д. Кларком в 1800 г., хотя начальство над всеми войсками на Крымском полуострове он получает лишь в 1812 г. в связи с экстренными мерами по преодолению чумной эпидемии, распространившейся более чем в 50-ти деревнях Крыма. В 1816 г. Бороздин переведён на службу в Правительствующий Сенат, так закончилась его карьера губернатора, но связь с Крымом не прервалась. У Бороздина был дом в Симферополе (на пересечении нынешних улиц Самокиша и Кирова; здание не сохранилось), где он и умер в 1838 г. в возрасте 73 лет.

85. Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt, performed during the years 1825—1828: including particulars of the last illness and death of the Emperor Alexander, and of the Russian conspiracy. In 2 vols. London, 1830. Vol. 1. P. 60.

86. Путешественники вели с Бороздиным разговоры о Джордже Каннинге (1770—1827), англ. политическом деятеле, представителе либерального крыла партии тори, одном из главных оппонентов «Священного союза». С 1822 по 1827 г. Каннинг был самым видным из англ. гос. деятелей и своей твёрдой политикой обеспечил Англии влиятельное международное положение. При нём Великобритания одной из первых признала независимость испанских провинций в Латинской Америке и подключилась к борьбе греков за независимость.

87. Урочище Артек (греч. ортеки — «перепёлка») расположено у западного подножия Аю-Дага. Прежде чем стать всемирно известным детским лагерем, местность Артека принадлежала многим именитым владельцам. Первым хозяином земель у подножия Аю-Дага был австр. фельдмаршал, дипломат и писатель, автор мемуаров принц Шарль Жозеф де Линь. Планы иностранца относительно окрестностей Аю-Дага включали переселение в Крым из Англии осуждённых на каторгу преступников и строительство шикарного дворца, однако им не суждено было сбыться. После революции во Франции 1789 г. де Линь продал российской казне подаренные ему земли и вернулся на родину. Уже в 1808 г. владельцем этой земли стал герцог А.Э. дю Плесси де Ришелье, по распоряжению которого на побережье была построена шикарная усадьба на европейский манер. После отъезда дюка Ришелье во Францию в 1814 г. дом превратился в своего рода гостиницу, в которой было позволено останавливаться путешественникам. В 1820 г. в бывшем имении француза гостил Александр Пушкин. Новый владелец у имения Ришелье появился в 1823 г. Им стал губернатор Новороссии Михаил Семёнович Воронцов, который уже в 1825 г. принимал в своём новом доме путешествующего по Тавриде императора Александра I. В 1835 г. имение было продано статскому советнику Ивану Фундуклею.

В окрестностях Аю-Дага существовало несколько частных владений. Одно из них принадлежало польскому графу, поэту Густаву Филипповичу Олизару. Его переезд в Крым связывают с попыткой графа укрыться от неразделённой любви к Марии Раевской. Имение Олизара Кардиатрикон (греч. «утешение сердца»), построенное за два года, раскинулось на 200 десятинах земли, где появились хозяйственные строения, виноградники, плантации масличных и фруктовых деревьев. В 1825 г. здесь побывали Александр Сергеевич Грибоедов и Адам Мицкевич. В 1832 г. Олизар покинул Россию, а его имение перешло князю Александру Потёмкину.

88. 1 фут равен 0,3 м. 12—15 футов соответствуют 3,65—4,57 м.

89. См. прим. 198.

90. Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt, performed during the years 1825—1828: including particulars of the last illness and death of the Emperor Alexander, and of the Russian conspiracy. In 2 vols. London, 1830. Vol. 1. P. 68.

91. Webster J. Travels through the Crimea... P. 68—69.

92. Ibid. P. 69.

93. Ibid. P. 73.

94. Арианство, по определению Д.С. Бирюкова, — «первое течение в русле христианской мысли, признанное ересью», — сформировалось в первой половине IV в. и было гос. религией, на Антиохийском церковном соборе (341 г.) признано официальным учением. Миланский собор (355 г.) закрепил победу ариан, но Феодосий I (381 г.) осудил еретиков и восстановил Никейский символ веры. По мнению Дж. Уэбстера, именно секта «ариев» строила «пещерные монастыри», следовательно, они возникли не ранее IV—V вв. Верхняя временная граница автором не очерчена; несмотря на то что уже в VI в. ариан как таковых не осталось, их последователи долгое время продолжали создавать общины за пределами империи. А.Г. Кузьмин полагает, что арианские общины продолжали существовать в Моравии, а традиции этого «еретического» учения сохранялись в Киевской Руси вплоть до XV в. Следовательно, с IV—V и до конца XV в. ариане могли прибывать в Херсон.

95. См: Spencer E., Esq. Travels in Circassia, Krim Tartary, etc.: including a steam voyage down the Danube, from Vienna to Constantinople and round the Black Sea, in 1836. In 2 vols. London, 1837. Vol. 1. P. 82; Clarke E.D. Travels in various countries of Europe, Asia and Africa. Part the first: Russia, Tartary and Turkey. London, 1813. P. 501, Jones G.M. Travels in Norway, Sweden, Finland, Russia and Turkey. In 2 vols. London, 1827. Vol. 2. P. 265.

96. П.С. Паллас отмечал, что «кроме видимых подле Инкермана, много таких пещерных жилищ или келий в обрыве известковой горы на севере-северо-западе деревни Карани подле Балаклавы», в скалах принадлежащего ему «урочища Каракоба, под Манкупом, за деревней Шулю», «в Тепе-Кермене и Киз-Кермене подле деревни Шюрю на Каче, неподалёку от Жидовской крепости», где скалы (из мягкого известняка и меловые) легко обрабатывались. Ш.Ж. Ромм и О.П. Шишкина находили аналогии в Киево-Печерской лавре, Паллас же сравнивал эту работу греч. монахов со Святогорским монастырём за Донцом, недалеко от Тора и Изюма (Паллас П.С. Наблюдения, сделанные во время путешествия по южным наместничествам Русского государства в 1793—1794 годах. М., 1999. С. 50).

97. Webster J. Travels through the Crimea, Turkey and Egypt, performed during the years 1825—1828: including particulars of the last illness and death of the Emperor Alexander, and of the Russian conspiracy. In 2 vols. London, 1830. Vol. 1. P. 71—72.

98. Ср.: [Ros de, Lord], Journal of a tour in the principalities, Crimea and countries adjacent to the Black Sea in the years 1835—36. London, 1855. P. 70—80.

99. Наваринское морское сражение, один из эпизодов Греческой национально-освободительной революции, состоялось 8 (20) октября 1827 г. в Наваринской бухте у побережья п-ва Пелопоннес. Причиной стал отказ Турции выполнять условия Лондонской конвенции от 6 июля 1827 г. и предоставить Греции автономию. Турецко-египетский флот понёс поражение от соединённой эскадры России, Англии и Франции, что приблизило подписание Адрианопольского мира в 1829 г. См. прим. 75.

100. Т. е. Англия, Франция и Россия. В 1815 г. объединение этих государств оформилось созданием Священного союза. Единство монархов в решении греч. вопроса оформилось с подписанием в 1826 г. Петербургского протокола между Россией и Англией о координации действий в греч. вопросе.

101. Т. е. введение Габсбургами в марте 1821 г. австрийских войск на территорию Неаполя с целью подавления революции, вспыхнувшей в Королевстве обеих Сицилий в июле 1820 г. Революция, направленная против старых феодальных порядков, была подавлена. См. подр.: История Италии: в 3 т. / Отв. ред. С.Д. Сказкин. М., 1970. Т. 2. С. 91—112; Ковальская М.И. Движение карбонариев в Италии (1808—1821 гг.). М., 1971. С. 99—154.

102. Французская армия Наполеона Бонапарта заняла Испанию в 1808 г. в ответ на вспыхнувшее в Мадриде восстание после отречения от престола прежнего короля Карла IV и его сына, наследника трона Фердинанда VII. Испано-французская война, начавшаяся после этого, длилась с переменным успехом до 1814 г., оказав огромное влияние на весь ход наполеоновских войн. См. подр.: Додолев М.А. Внешняя политика Испании в период войны за независимость (1808—1814): к вопросу о характере испанской дипломатии и её роли в создании антинаполеоновской коалиции // Проблемы испанской истории. М., 1987. С. 209—222; он же. Россия и Испания, 1808—1823 гг.: война и революция в Испании и русско-испанские отношения. М., 1984; Медников И.Ю. Нашествие «Антихриста»: французы в зеркале Войны за независимость Испании // Французский ежегодник 2012: 200-летний юбилей Отечественной войны 1812 года. М., 2012. С. 295—313; Майский И.М. Испания (1808—1917). М., 1957. С. 52—89; Алексеева Т.А. Законодательство испанской революции (1808—1814). СПб., 1996; Шиканов В.Н. Французские мемуары о Пиренейской войне 1808—1814 гг. как исторический источник. [Электрон. ресурс] // История военного дела: исследования и источники. Электрон. журн. СПб., 2014. Спец. вып. 2. Лекции по военной истории XVI—XIX вв. Ч. 1. С. 49—79. Режим доступа: http://www.milhist.info/2014/05/19/shikanov (19.05.2014).

103. Джирит, или Чавган, — национальная игра тюрков — самая большая и торжественная, зародившаяся в Центральной Азии, в которую играют на протяжении нескольких столетий. В XVI в. игра джирит была признана военной игрой, а в XIX в. стала самым известным показательным видом спорта. Из-за того что игра чрезвычайно опасна, Махмуд II в 1826 г. её запретил, но вскоре джирит возродился. В игре принимают участие две команды, которые стоят в ряд группами по 6, 8 или 12 конных игроков лицом к противнику. Играют на 70- или 120-метровой площадке. Игроки в национальной форме в правой руке держат по одному копью, а в левой — несколько запасных. Сперва игрок из одной команды приближается на 30—40 м к противоположной команде и зовёт по имени одного из противников, тем самым приглашая его на площадку, по мере приближения кидает в него своё копьё, после чего разворачивает коня и скачет к своему ряду. Вызванный противник быстро скачет за убегающим игроком и метает в него своё копьё. На этот раз игрок, вышедший из второго ряда, спешит обратно, чтобы занять своё место, а вышедший из первого ряда второй игрок преследует его и кидает в него своё копьё. Для того чтобы увернуться от копья, игроки делают разные трюки, нагибаются вправо и влево, и более сложные, зависящие от навыков наездника. Некоторые игроки попадают по три-четыре раза в убегающего противника. Иногда копья попадают в голову игрока, бывает смертельный исход. В таких случаях умершего считают героически павшим на поле брани. Для предотвращения смертельных случаев раньше делали тупые дубовые копья длиной до 100 см и диаметром не более 3 см, позже копья стали делать из тополя, концы которого обрезались в форме цилиндра и закруглялись, что делало игру более безопасной (Keppel J.T. Personal narrative of a journey from India to England. London, 1834. Vol. 1. P. 195—196; Oguz M. Öcal. Turkey's intangible cultural heritage. Ankara, 2010. P. 85).

104. «Иосиф не мог более удерживаться при всех стоявших около него и закричал: удалите от меня всех. И не оставалось при Иосифе никого, когда он открылся братьям своим» (Кн. Бытия, 45:1).

105. The Annual Biography and Obituary. Vol. 14. London, 1830. P. 459—461.

106. Применялся как жаропонижающее средство и стимулятор аппетита.

107. Лорд Ярборо, Чарльз Андерсон-Пэлем (1781—1846), был основателем Королевского яхт-клуба и владельцем всемирно известной яхты «Фалькон». 113 футов длиной, 27 футов шириной и водоизмещением 351 тонна, данное судно было оснащено 22 маленькими пушками и могло взять 70 человек на борт. Яхта присутствовала при Наваринском сражении турецко-египетского и союзнического флотов (Hunt J. The India-China opium trade in the nineteenth century. Jefferson, 1999. P. 87).

108. Пер. Т.А. Прохоровой. Оригинальное стихотворение У. Уордсуорта (Wordsworth W. The excursion. London, 1836. P. 214):

He vanished; but conspicuous to this day
The path remains that linked his cottage-door
To the mine 's mouth; a long and slanting track,
Upon the rugged mountain's stony side,
Worn by his daily visits to and from
The darksome centre of a constant hope.
This vestige, neither force of beating rain,
Nor the vicissitudes of frost and thaw
Shall cause to fade, till ages pass away;
And it is named, in memory of the event,
The PATH OF PERSEVERANCE.

109. В 2012 г. сочинение Джеймса Уэбстера уже было отмечено интересом с нашей стороны на международной научно-практической конференции «Симферополь на перекрёстках истории» (Симферополь, 28 марта 2012 г.). Доклад был посвящён описанию Симферополя и ЮБК на страницах записок путешественника. См.: Прохорова Т.А. Крымские путешествия. Перекоп, Симферополь, Южный берег Крыма в сочинении Джеймса Вебстера // Таврійські студії. Історичні науки / [редкол.: Габрієлян О.А. (голов. ред.) та ін.]. Сімферополь, 2012, № 3. С. 73—82.