Поиски и находки

В 1945 году галерея получила много работ К.Ф. Богаевского. Эти картины по разным руслам пришли к нам. Из Симферополя сразу поступило 180 работ Богаевского, которые фашисты не успели вывезти в Германию из его разграбленной мастерской. Группу картин передал нам краеведческий музей. Часть работ Богаевского, вывезенных в Германию, была возвращена после окончания войны в Симферопольский музей, а оттуда передана в Феодосию.

В первый мой приезд после войны в Симферополь я зашел в областной краеведческий музей и встретил там старого работника А.С. Дойча. Разговорились. Дойч сказал:

— А у меня есть интересная для вас вещь. — И вытащил из-за шкафа сильно поврежденную картину Айвазовского.

Мы подсчитали, что она имела 34 прорыва и прокола холста, будто около нее разорвалась граната. Но и в таком плачевном состоянии картина производила очень хорошее впечатление.

Естественно, я стал просить передать ее в нашу галерею. Ну, а мой собеседник, старый музейщик, поинтересовался, что за это получит их музей? Я предложил передать областному музею документально написанный вид на цитадель генуэзской крепости в Кафе. Картину Айвазовского я привез в Феодосию и сейчас же заказал своему ученику В. Соколову вид крепости. Через три недели она была послана в Симферополь, а поврежденная картина — в Москву, в Центральные реставрационные мастерские. Позднее она вошла в экспозицию галереи Айвазовского, как одна из блестяще написанных марин.

Мы разыскали фотооткрытку дореволюционного времени, сделанную с этой картины, и установили ее первоначальное название — «На острове Крит».

В дальнейшем было установлено, что картина относилась к циклу произведений, изображающих освободительную борьбу греческого народа с Турцией. Когда ее включили в группу других картин Айвазовского аналогичного содержания, то наше представление о творческих интересах художника расширилось. Выяснилось, что на протяжении всей своей жизни борьба малых народов за независимость волновала художника, эта тема была близка ему с юношеских лет и до старости.

Вспоминая свое детство, Айвазовский рассказывал: «Первые картинки, виденные мною, когда во мне разгоралась первая искра пламенной любви к живописи, были литографии и гравюры (очень плохие), изображающие подвиги героев в исходе двадцатых годов, сражавшихся с турками за освобождение Греции...»

Много раз возвращался Айвазовский в своем творчестве к изображению освободительных войн. То пишет он Байрона, спешащего на помощь греческим патриотам, то русский военный корабль, вывозящий семьи греческих повстанцев, или подвиг греческой героини Баболины. Пишет он итальянских повстанцев и Д. Гарибальди, сцены беспощадного уничтожения армян в Турции.

Не случайно в последний день своей жизни художник, поставив чистый холст на мольберт, приступил к работе над картиной, изображающей взрыв турецкого военного корабля греческими повстанцами у острова Хиос.

Известно, что Айвазовский оказывал большую денежную помощь семьям повстанцев, пострадавшим в неравной борьбе.

В наши дни, когда освободительная борьба народов против колониального гнета получила широкий размах, идеи, волновавшие Айвазовского и нашедшие яркое отражение в его творчестве, увеличивают наш интерес к этому замечательному художнику и человеку.

В 90-х годах прошлого столетия прогрессивные круги России были глубоко потрясены беспощадным уничтожением армянского населения в Турции. Айвазовский сейчас же откликнулся на эти события. Он любил Россию, считал себя русским гражданином, русским художником и в то же время питал искреннюю привязанность к своим соплеменникам — армянам. «Стыдно отворачиваться от своей народности, — говорил он, — тем более такой маленькой и угнетенной». Стремясь возбудить сочувствие к армянскому народу, Айвазовский написал ряд картин, «выражающих все ужасы турецкого варварства», и послал их в Москву. Трагизм их содержания был отмечен в одной из статей: «Нельзя без содрогания и слез смотреть картину трапезундского избиения армян в 1895 году».

Эти картины укрепляли популярность имени Айвазовского в народных массах и оставили добрую память о нем, как о человеке большой, отзывчивой души. В них ярко отразилась гуманистическая направленность его искусства.

Сейчас картина «На острове Крит» занимает очень большое место как в экспозиции картин галереи, так и в экскурсионном рассказе.

Как-то меня вызвали в Симферополь. Туда прибыли возвращенные из Германии ящики с какими-то картинами, и надо было разобраться, кому они принадлежали до войны. Среди них оказались картины, вывезенные из мастерской К.Ф. Богаевского, и одна картина из моей мастерской. Их передали в галерею Айвазовского. Особую ценность представлял семейный портрет И.К. Айвазовского с молодой женой Ю.Я. Гревс и новорожденной дочерью. Много лет этот портрет висел в мастерской Богаевского, в свое время им, видимо, дорожили, так как он был вставлен в резную золоченую раму. К. Богаевскому он попал от внука Айвазовского М. Лампси. Автором портрета считался художник В. Штернберг, академический друг Айвазовского. Возвратился портрет в плачевном состоянии: он был содран с овального подрамника и сложен вчетверо, красочным слоем внутрь, так что в местах излома холста живопись осыпалась вместе с грунтом. К счастью, изломы прошли в стороне от портретных изображений и затронули только пейзажный фон.

В Центральных реставрационных мастерских портрет восстановили. После его поступления в галерею был определен и подлинный автор портрета — А.Ф. Чернышев. Портрет стал ценным экспонатом мемориального отдела галереи. Для определения авторства портрета использовали материалы из художественного музея Армении, Одесской картинной галереи, Феодосийской картинной галереи и Ленинградской библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Установлена и дата написания портрета — 1849 год.

Был и такой случай. Из Севастополя поступили сведения, что в театре Дома офицеров за сценой, среди декораций, стоит сильно поврежденная картина Айвазовского, которую решили, как потерявшую ценность, списать. Наш представитель, студиец А. Кус-тин, посланный в Севастополь, привез картину, действительно написанную Айвазовским. На холсте насчитали 55 разрывов и пробоин. Были ясно видны попытки неумелого реставратора привести картину в порядок, но это только ухудшило ее состояние.

Реставрационные мастерские, перегруженные в послевоенные годы работой, отказались принять такую большую картину, к тому же требующую дублировки холста. Пришлось ограничиться профилактической реставрацией, которую провели мои ученики. Получилось удачно, и картину включили в экспозицию. В 1961 году ее послали в киевские реставрационные мастерские.

Сейчас она занимает достойное место среди батальных картин Айвазовского, являясь поздним вариантом его картины 1839 года «Десант в Субаши».

В один из приездов в Москву я, как всегда, зашел в кладовую художественной закупочной комиссии. Там мне показали любопытную марину, без авторской подписи, которую комиссия приобрела как работу Н. Чернецова.

Хотя до этого я знал только одну картину ф. Таннера, переданную нам из Эрмитажа, у меня мелькнула догадка: а не Таннер ли это? Внешне картины были совершенно различные, но эта мысль не оставляла меня. Я поделился своими соображениями с секретарем комиссии и просил передать марину галерее Айвазовского. Полотно привезли в Феодосию. Мы его повесили рядом с картиной Ф. Таннера «Буря». Я еще больше утвердился в первоначальной своей догадке, а в дальнейшем, сравнивая картины, обнаружил детали, подтвердившие мое предположение. Был определен и сюжет марины, изображающей момент после гибели корабля «Ингерменланд». При внешнем различии картин — находящейся в Феодосийской галерее и поступившей из закупочной комиссии (первая написана в горячих коричневых тонах, вторая — в серо-голубых) — в них имелись и черты сходства. Еще в 1836 году А. Кукольник, делая обзор академической выставки, подробно описал картину Таннера «Бурное море». Особенно поразило его изображение скалистого берега, о который бьются волны. Не зная, с чем сравнить формы скал, изображенных на картине, А. Кукольник назвал их очень метко «пемзообразными».

Точно такие же пемзообразные скалы, не встречающиеся ни в природе, ни в живописи других художников, изображены и на картине, поступившей к нам из закупочной комиссии. Скалы изображены одинаковым методом, с злоупотреблением краской асфальт (битум). В результате на обеих картинах появился кракелюр (трещины).

Первоначально обе картины были подмалеваны в коричневой тональности, битумом. Поверх подмалевки, пастозным слоем гризайли, были пролеплены освещенные части скал, а поверх всего скалы пролессированы коричневым тоном, который счищен на рельефах подмалевка. Этим достигался объем и шероховатая фактура скал.

Живописный прием, примененный Таннером, настолько индивидуален и ясно выражен, настолько точно повторен на обеих картинах, что предположение о случайном совпадении отпадает.

И еще одна деталь повторяется на одной и на другой картине: изображение чайки, летящей над волнами. Очень ловко, одним поворотом острой колонковой кисти, мастер изобразил крылья птицы. Авторский почерк настолько самобытен и схож на двух картинах, что сомнений не оставалось: это художник Филипп Таннер, работавший в конце тридцатых годов XIX века в Петербурге.

Таким образом, галерея получила вторую картину Ф. Таннера, одного из наставников академиста Айвазовского.

Совсем недавно один из московских коллекционеров предложил галерее приобрести ряд картин, среди которых была и работа Айвазовского. Получив ее для ознакомления, мы узнали давно интересовавшую нас картину, которую в 1847 году И.К. Айвазовский преподнес H. Н. Ланской (в день нового года и, возможно, в память о десятилетии гибели А.С. Пушкина). На обороте имелась дарственная надпись, сделанная рукой Айвазовского.

И.К. Айвазовский был знаком с А.С. Пушкиным и его супругой Наталией Николаевной. Знакомство произошло в 1836 году, во время посещения академической выставки Пушкиным и его женой. Инспектор академии Крутов представил Пушкиным академиста Айвазовского как молодого, подающего надежды мариниста.

Об этой встрече Айвазовский всегда помнил и подробно описал ее в старости.

Картина не вызывала сомнений в подлинности. Впервые мы о ней узнали лет двадцать назад от профессора И.М. Саркизова-Сераз и н и, который прислал нам вырезку из «Вечерней Москвы» с публикацией о ней и репродукцией. Я вспомнил, что в Севастопольской галерее когда-то видел работу, очень похожую на ту, которую Айвазовский подарил H. Н. Ланской.

Получив из Москвы картину, мы запросили из Севастополя фото их полотна и сведения о нем и установили полную идентичность обеих картин. Только на севастопольском экземпляре не было авторской подписи и дарственной надписи на обороте. А так как Айвазовский никогда не делал точных повторений своих работ, то севастопольский экземпляр следует считать копией с картины, поступившей в нашу галерею.

При розыске картин бывали неожиданные случаи. Так, во время командировки в Ленинград в 1955 году мне пришлось остановиться в гостинице «Астория». Процедура получения места, по обыкновению, была длительной, пришлось ждать. В холле был полумрак. На одной из стен я разглядел большой пейзаж в богатой резной раме, поблескивавшей золотом. Что изображено на картине — разобрать было трудно. Но чем-то даже в полумраке она напоминала работы Айвазовского. Несколько раз я подходил, всматривался, но так ничего и не разглядел. Меня это раздосадовало и заинтриговало.

И.К. Айвазовский. Лунная ночь у взморья.

Утром, поднявшись с кровати, сразу отправился в холл. Против больших окон, выходящих на Исаакиевскую площадь, уже издали блистал на полотне яркими красками закат солнца. Неужели Айвазовский? Уж очень необычен сюжет. И все же он, Айвазовский! Да еще какой!

Пытаюсь узнать, откуда, каким путем картина попала в гостиницу — никто не может этого сказать.

Оглядевшись, вижу, что в коридоре «Астории» висят добротные картины западных мастеров, стоят хорошие китайские вазы. Оказывается, во времена нэпа «Астория» была гостиницей для интуристов. Ну, все ясно. В те годы музейные фонды ломились от произведений искусства и их легко отдали для декора гостиницы.

Никому не сообщая о «находке», навел справки в библиотеке Русского музея, через день позвонил в Москву в Комитет по делам искусств и стал просить выслать распоряжение о передаче обнаруженной картины в Феодосийскую галерею. Мне ответили, что гостиница «Астория» и Феодосийская галерея — учреждения, подчиненные разным министерствам, поэтому на передачу необходима виза Совета Министров! Я продолжал настаивать, указывая, что картина отмечена в искусствоведческой литературе, что это «Камыш на Днепре близ местечка Алешки». Говорил еще что-то, и в конце концов мне со смехом сказали:

— Ну хорошо, пишите подробную докладную записку.

А через три дня я получил по почте документ на передачу картины Айвазовского из ленинградской гостиницы «Астория» в Феодосийскую картинную галерею.

Когда я пришел с этим документом к директору гостиницы, он совершенно расстроился, узнав, что изображено на картине.

— Алешки! Да ведь это моя родина. Вот здесь, в камышах, мальчишками мы раков ловили. Как же я раньше не заметил этого и не узнал местности?!

Он решительно протестовал против выдачи картины. Но документ, предъявленный мною, был настолько убедительным, что он все-таки отдал картину, и мы расстались друзьями.

В Феодосии, при ближайшем рассмотрении, на обратной стороне рамы была обнаружена маленькая медная бирочка со штампом Аничкова дворца, и нам стал ясен путь, какой проделала картина, прежде чем попала к нам.

В 1950 году, когда открыли отдел советской живописи, появились новые заботы, потребовались новые пополнения. Стали необходимы личные контакты с художниками, посещение их мастерских, совместный отбор работ. Средства для приобретения картин у галереи были ограничены, чаще их вовсе не было. В закупочных комиссиях хорошие работы советских маринистов почти никогда не задерживались, так как их в первую очередь отбирали для пополнения центральных и республиканских музеев. Естественно, что нам хотелось получить для вновь открытого отдела марины Нисского, Крайнева. У нас состоялись знакомства и установились дружеские отношения с некоторыми художниками.

Г.Г. Нисский работал в своей мастерской на Масловке. Он охотно показал мне свои вещи. Помню, это был порт и маяк в Калининграде. Так как законченных полотен в мастерской не оказалось, Нисский порекомендовал мне посмотреть в салоне повторение картины «Морской дозор», первый вариант которой приобрела у него Третьяковская галерея. Эту работу я приобрел, и она сегодня является центральной в экспозиции советского отдела Феодосийской галереи.

Г.Г. Нисский был в галерее, увидел свою работу и сказал мне:

— Знаете, она лучше той, что в Третьяковке.

Вероятно, это так и есть, потому что когда отбирали работы для выставки советской живописи в Венеции, то Нисский рекомендовал послать наш экземпляр, а не картину из Третьяковской галереи.

Так же приобрели картины Штраниха и Крайнева. С В.В. Мешковым дело было сложнее. Он показал мне ряд своих работ, в большинстве — видов Урала. И только одна небольшая работа оказалась мариной, недавно им написанной. Очень скромная по колориту вещь изображала серый бурный день на Баренцевом море. Марина была сделана мастерски и сразу мне очень понравилась. Но Мешков явно не хотел отдавать ее в далекий периферийный музей. Пришлось просить Комитет по делам искусств помочь получить эту картину. Кончилось тем, что Комитет приобрел картину и передал ее в нашу галерею, где она занимает достойное место.

Она является, быть может, самым ярким примером того, как следует осваивать творческое наследие мастеров прошлого. Внешне не похожая на картины Айвазовского, она отражает все самое ценное, что было в мастерстве великого предшественника. Очень незамысловата по сюжету, проста по колориту и технике выполнения и благодаря этому очень выразительна. В ней прекрасно передано сдержанное дыхание морской стихии в суровый сумрачный день.

Не все картины поступали в галерею в хорошем состоянии, особенно в послевоенные годы. Помнится, в 1944 году в полутемном помещении нижнего этажа краеведческого музея я увидел довольно большое полотно, свернутое в трубку красочным слоем внутрь. Развертывать холст было опасно, так как красочный слой плохо держался на грунте и мог легко осыпаться. Требовалась срочная профилактическая реставрация. Пришлось заняться этим в свободное от основной работы время. Я это сделал, и вот уже в течение 25 лет картина «Гора Клементьева» К.Ф. Богаевского находится в экспозиции галереи, ничем не напоминая о том, в каком она была плачевном состоянии. Мы сделали фотоснимки картины до и после реставрации.

В 1946 году Комитет по делам искусств РСФСР передал галерее папку с 60 рисунками Айвазовского, приобретенными по нашей просьбе в Москве, в антикварном магазине. Все эти находки и поступления надо было спешно регистрировать, а иногда и делать неотложную профилактическую реставрацию.

Неожиданно мы получили из Московского Госбанка извещение, что туда прибыли драгоценности Айвазовского, принадлежащие Феодосийской картинной галерее. Через неделю они были нам доставлены. Ценности прибыли в другой упаковке и без наших печатей, но все оказалось в полной сохранности, вплоть до мельчайших вещиц. Они тоже проделали большой путь. Первоначально были завезены в Краснодар, затем попали в Челябинск, а оттуда возвращены через Москву в Феодосию.

Любопытная история произошла с бюстом Айвазовского. Началась она в войну, в дни нашей спешной эвакуации.

По приезде в Краснодар, когда мы перевезли груз из вагона в музей, обнаружилось исчезновение одного из двух небольших ящиков, в которых были упакованы два тяжелых мраморных бюста Айвазовского. Мы послали телеграммы в Феодосию с просьбой обследовать причалы Феодосийского порта и организовать розыски. Ответа не получили и, сожалея о потере, двинулись в Ереван. По возвращении в Феодосию мы не застали ни одного из прежних работников не только галереи, но и музея, так что о бюсте спросить было некого.

Известие о возвращении галереи облетело не только Крым. И вот однажды я получил письмо из воинской части:

«Уважаемый товарищ директор! В 1941 году, во время эвакуации из Феодосии, на пристани Феодосия к нам случайно попал ящик, в котором оказался мраморный бюст Айвазовского работы Л. Бернштама. По опросу бойцов мне удалось установить, что в это время на пристани грузилось имущество картинной галереи. Если этот бюст принадлежит вам и если он представляет ценность, прошу сообщить мне, и он будет возвращен вам при первой возможности.

С уважением к вам майор Черныш».

Сейчас же туда был откомандирован один из моих учеников А. Кустин, который привез бюст в полной сохранности. Оказывается, он попал при погрузке в имущество воинской части и пропутешествовал с нею по многим фронтам Великой Отечественной войны.

Прошли годы. Галерея была давно восстановлена. Однажды ее посетила группа нахимовцев. Ребята очень внимательно слушали рассказ Софьи Александровны, особенно интересовались батальными картинами. Потом один из нахимовцев спросил: а как была спасена картинная галерея? Рассказав об эвакуации, Софья Александровна вспомнила об исчезновении и находке бюста Айвазовского. Отметила она и роль майора Черныша (это мы всегда делаем). Ребята, до того безупречно дисциплинированные, зашевелились, стали переговариваться. Софья Александровна с недоумением спросила:

— Что случилось?

Тогда старшина сказал, что в их группе находится сын того самого майора Черныша, который сохранил бюст Айвазовского.

А.А. Бернштам.Скульптурный портрет И.К. Айвазовского.

Очевидно, вся обстановка галереи, мраморный бюст Айвазовского, стоявший перед глазами ребят, живой рассказ участника эвакуации галереи С.А. Барсамовой, наконец, присутствие среди нахимовцев молодого Черныша — все это было настолько ярко и достоверно, настолько живыми нитями связано с событиями недавней войны что вызвало среди ребят радостное волнение и, надо думать, надолго запомнилось им.

Все, что удалось обнаружить в Феодосии из вещей, имеющих музейную ценность, давно вошло в состав коллекций галереи. Сейчас сравнительно редко встречаются картины, которые можно было бы приобрести для галереи.

Но исследовательская работа не прекращается. Разрешаются неясные вопросы из истории создания отдельных произведений, уточняются события, сопутствовавшие развитию галереи и многое другое, что связано с галереей за время ее существования.