В доме Айвазовского

Приступив к работе в картинной галерее, я сначала ознакомился с довольно обширным кругом своих обязанностей. В них входило руководство картинной галереей и археологическим музеем; в те годы они были объединены. Кроме того, требовалось завершить создание народнохудожественного музея из собранных в доме Айвазовского произведений. Помимо этого в обязанность директора «музейного комбината» входила охрана исторических памятников на значительной территории: от Арабата до Алушты — по берегу моря и в глубь степи до Джанкоя. На это первоначально не отпускалось никаких средств и транспорта не было.

Музей художественных ценностей.

Для проведения всей работы были утверждены следующие штаты: по галерее — один научный сотрудник (эту должность исполняла жена покойного директора П.К. Магула) и один смотритель (он же уборщик, кассир и дворник; эту работу выполнял Ф.И. Дорменко). По музею: научный сотрудник Е.К. Пирлик и смотритель, уборщик, кассир, дворник Е.И. Шевченко.

Финансовой частью галереи и музея ведал счетовод, работа которого была не столь обременительной, так как считать было почти нечего. Все денежные операции сводились к выписке зарплаты сотрудникам и мизерных сумм на научную работу и канцхозрасходы.

По предложению музейного отдела Крымнаркомпроса мы в первую очередь принялись за организацию народнохудожественного музея. Намерения моего предшественника были ясны. Имея разрозненные художественные произведения, Г.А. Магула вынужден был отказаться от построения систематизированной музейной экспозиции и решил создать музейно-бытовые интерьеры и в них включить произведения живописи и прикладного искусства русских и западноевропейских мастеров.

Эта экспозиция занимала верхние помещения дома Айвазовского. В угловом зале размещалась экспозиция «Старая Феодосия», в которой была сделана попытка раскрыть в произведениях искусства историческое прошлое города.

В 1924 году в жилых комнатах дома Айвазовского открылся музей художественных ценностей. Он просуществовал всего один год, после чего решением музейной комиссии Наркомпроса РСФСР и Крымнаркомпроса его закрыли, как были ликвидированы или слиты многие другие музеи, стихийно возникшие в первые послереволюционные годы. Художественные произведения из музея были переданы в первую очередь в галерею Айвазовского и в другие крымские музеи. Вещи, не имевшие музейного значения, по требованию

Наркомфина после рассмотрения их специальной комиссией поступили во Внешторг и горфо для реализации.

Освободившееся помещение было решено передать археологическому музею: он находился на окраине города, на горе Митридат, и это затрудняло развитие массовой работы с экскурсантами¹.

Это было в 1925 году. Чтобы представить условия, в каких мы работали в первые послереволюционные годы, любопытно вспомнить, как перевозились коллекции музея. Средств на переселение археологического музея не отпустили. Коммунальный отдел горсовета выделил две пароконные мажары с возчиками, которые одновременно были и грузчиками. Они перевезли большое количество массивных мемориальных плит, надгробий и архитектурных деталей. Мелкие и хрупкие экспонаты сотрудники музея и галереи переносили на руках, в корзинах. Через неделю на горе остались только два больших мраморных льва, от которых грузчики отступились. Они посоветовали обратиться к местному старожилу Дятлову, специалисту по перевозке тяжестей.

Ему не пришлось объяснять, что это за львы и где они находятся. Он знал город как свои пять пальцев. На другой день он заглянул в галерею, чтобы узнать место, где должны стоять львы. Посмотрев, сказал: «Завтра утром я их перевезу». На другой день мне сообщили, что Дятлов привез львов. Выхожу и вижу: на углу проспекта Ленина стоит мажара, на ней львы, а Дятлов у тротуара прилаживает какую-то цепь к массивной треноге. «Что это за механизм? — поинтересовался я. «Талия², — невозмутимо ответил он. — Подождите, сейчас увидите, как я поставлю ваших львов на место».

Действительно, Дятлов потихоньку, без всякого напряжения стал перебирать крепкую стальную цепь руками, и лев повис в воздухе. Через пятнадцать минут лев плотно лег на свое место у входа в музей.

Дятлов был одним из коренных жителей старой Феодосии, достойных глубокого уважения. Он отличался сноровистостью, врожденной смекалкой. Интересно, например, как он в одиночку повалил громадную кирпичную трубу, оставшуюся от большого черепичного завода. Дятлов предложил быстрый и дешевый способ. Он привез десяток сухих дубовых бревен, кувалду, шпунты и приступил к работе. Проделав круглую дыру у основания трубы, он туго забил в нее дубовое бревно, так что конец его торчал наружу. Таким же способом пробил вторую, третью, пятую дыру и забил в них бревна. «Обойдя» таким образом половину окружности грубы, разложил под торчащими снаружи концами бревен большой костер. Через полчаса труба рухнула...

Бытуют среди феодосийских старожилов и другие рассказы о смекалистости Дятлова. В те годы, когда не существовало специального транспорта для перевозки тяжестей и даже обычная полуторка редко встречалась на улицах Феодосии, Дятлов не раз выручал в трудных случаях своих сограждан. Его в городе знали все, и он считался такой же местной знаменитостью, как и античные львы, которые пролежали на дне моря 2500 лет, а сейчас стоят на проспекте Ленина у входа в краеведческий музей как память о далеком прошлом и утеха для ребят.

Началось размещение коллекций археологического музея в доме Айвазовского.

Ранее в музее работали видные специалисты, так что коллекции были хорошо изучены, систематизированы и описаны. В доме Айвазовского условия для их экспонирования были несравненно лучшими, чем в прежнем помещении. Археолог Пирлик-Малявская и я разделили наши рабочие функции. Археолог приступила к распределению коллекций по научным признакам, я занялся созданием условий, наиболее благоприятных для их экспонирования.

При первом же знакомстве с коллекциями музея меня пленила красота и художественная выразительность многих экспонатов. Тончайший перламутровый блеск стеклянных сосудов эллинистической поры или глубокий мерцающий тон чернолаковых античных ваз, живой золотистый тон мрамора античных надгробий, привезенных Айвазовским из Афин, создавали впечатление праздничности и радовали глаз.

Одним из первых и самых замечательных экспонатов, поступивших в археологический музей, был герб города Пантикапея, столицы Боспорского царства, в которое входила древняя Феодосия. Герб представляет собой барельефное изображение грифона, вырезанное на массивной каменной плите нуммулитового известняка. В изображении грифона можно заметить черты древнейших художественных традиций, идущих с востока; работа выполнена большим мастером античной поры, быть может, выходцем из города Милета. Этот уникальный памятник древности можно причислить к самым лучшим из сохранившихся образцов античной скульптуры, созданных на территории Крыма.

Герб Пантикапея. Первый экспонат археологического музея.

Многие экспонаты музея поражали высоким уровнем мастерства. Даже простые амфоры, поднятые при строительстве Феодосийского порта со дна моря, обросшие ракушками, были образцами искусства. Каждую из них хотелось взять в руки, получше разглядеть и осязать тонкие изгибы линий. Две с половиной тысячи лет они пролежали на дне моря. Маленькие морские ракушки создали тонкий рельефный узор на бархатистой поверхности глиняных кувшинов. Это чем-то напомнило мне изумительного фанагорийского сфинкса, найденного в Тамани, и такая ассоциация всегда возникает, когда я вспоминаю о феодосийских амфорах³.

Амфоры доставили нам много хлопот. Надо было найти какой-то особый способ экспонирования, чтобы привлечь внимание посетителей к красивому разнообразию форм, тончайшим теплым тонам розовых и желтовато-серых глин, из которых амфоры вылеплены. И, кажется, нам удалось найти правильное решение. Стены зала мы побелили простой строительной известью с примесью ультрамарина и сажи. Получился мягкий серо-голубой фон, очень тонко сочетавшийся с теплыми пепельно-розовыми и желтыми тонами керамики и золотистыми оттенками античных мраморов. Мы решили не ставить амфоры на подставках у стен, как принято в музеях, а повесить их на штанге немного выше уровня глаз, на сильном свету, против окон. Эффект получился отличный. Благодаря удачному фону простые изделия бытового назначения, сделанные античными гончарами, стали выглядеть как подлинные произведения искусства, не уступающие по своей живописности танагрским статуэткам, выставленным в соседней витрине.

Другой зал, где были выставлены коллекции средневекового периода, выглядел несколько иначе, хотя принцип экспозиции в нем был применен тот же. Экспонаты, которые обычно выставляются вдоль стен на полу или на низких подставках, мы укрепили на стенах, окрашенных в суровый серый цвет. Тяжелые мемориальные плиты с крепостных стен и башен средневековой Феодосии с консульскими гербами и латинскими надписями, иногда перевитыми тугими завитками строгих орнаментов, создавали впечатление монументальности. Около них висели акварели и рисунки К.Ф. Богаевского, на которых художник изобразил общие виды средневековой Феодосии (Кафы), Судака (Солдайи) и отдельных башен, на которых были когда-то укреплены плиты. Столь необычная для научного музея экспозиция коллекций дала хорошие результаты, и даже специалисты-археологи неоднократно отмечали это.

Участвуя в этой работе, я впервые познакомился с археологией Крыма, интерес к которой с тех пор прочно вошел в мою жизнь. Я был тогда новичком в музейном деле, очень смутно представлял себе основы археологической науки. И если мне удалось сделать что-то хорошее, то я объясняю это правильной интуицией и глубокой увлеченностью, с какой работал.

Вскоре наступила полоса широкой краеведческой работы. В стране был создан ряд новых краеведческих музеев, занятых разносторонним изучением местного края. В их число вошел и Феодосийский археологический музей, получивший самостоятельное управление и переименованный в краеведческий.

Это произошло, конечно, не сразу. В археологическом музее был только один сотрудник археолог, и краеведением заниматься было некому. Но и в этих невозможных, казалось бы, условиях начало развиваться краеведение.

Приведу два случая, способствовавших возникновению новых отделов музея. В конце двадцатых годов был ликвидирован возникший при Феодосийском горкоме партии истпартотдел, собиравший и изучавший материалы, связанные с историей политической работы в Феодосийском районе. Заведующий отделом тов. Берковский часть материалов передал в археологический музей. Это были ценнейшие документы первых месяцев и лет революции и предреволюционной поры, собранные феодосийским журналистом В.Д. Гейманом. Он сохранил много приказов, распоряжений, объявлений всех властей, побывавших в Феодосии с 1917 по 1920 год. Кроме того, он подклеивал в отдельные тетради вырезки из местных газет, касающиеся изменений, происходивших в жизни Феодосии, а также все, что имело краеведческий интерес.

Эти документы дали возможность организовать новый отдел музея, отражавший развитие революционного движения в Феодосийском районе и события первых лет Советской власти в Крыму. Несколько позднее аналогичные материалы поступили в музей с Карадагской научной станции. Материалы частично экспонировались, привлекая внимание местных работников. К нам стали поступать документы, фотографии, печатные материалы от феодосийцев. Постепенно накопилась уникальная коллекция документов по истории революционного движения и гражданской войны в Феодосийском районе. Позднее эти документы перешли частично в областной архив и пополнили соответствующий отдел областного краеведческого музея.

А вот второй случай. Как-то летом 1928-го или 1929 года ко мне в кабинет зашел энергичный юноша. Он оказался студентом геологического факультета Московского университета, очень любознательным и симпатичным. Его заинтересовали несколько камней, лежавших у меня на столе, из которых мы в то трудное время вырезали палочки для рисования, вполне заменявшие карандаши сангины. Такими палочками рисовали еще в эпоху итальянского возрождения великие мастера прошлого. Этими палочками стали рисовать и К.Ф. Богаевский, и я, и мои ученики.

Разговорились. Я рассказал студенту, где мы собираем камни. Молодой геолог пошел к старому кирпичному заводу, там в балке, в обвалах глины, идущей на изготовление кирпича, встречаются конкреции (включения) твердых ожелезненных глинистых пород, которые при производстве отбрасываются, так как они значительно тверже обычных глин и не так легко растворяются в воде.

Молодой геолог соблазнил меня предложением создать для музея специальный экспонат, который бы рассказывал о красящих глинах, какими располагает Феодосия. Предложение было абсолютно бескорыстно. Через месяц такой экспонат был готов. И вот он уже около сорока лет демонстрируется в краеведческом музее как первый экспонат отдела природы. На нем показаны образцы глин в виде камней, в измельченном состоянии (красочный порошок), порошок, растертый на воде (акварельная краска) и на олифе (масляная краска). Всего в экспонате 14 образцов красящих глин.

Этим экспонатом в конце тридцатых годов заинтересовался Ленинградский завод художественных красок. Он стал выпускать новую краску под названием «Феодосийская коричневая». Правда, этот цвет далеко не самый лучший среди образцов наших глин. Объясняется это, видимо, тем, что наиболее красивые оттенки «Феодосийской коричневой» встречаются в сравнительно небольших количествах и не имеют промышленного значения. Появилась «Феодосийская коричневая» в порошке и в наших городских москательных магазинах.

Когда в 1946 году надо было окрасить стены главного зала галереи, а олифы не оказалось, решили покрасить их «Феодосийской землей», смешанной с серой известью. Получился очень приятный мягкий плотный тон.

Позднее в течение многих лет мы так красили фасад дома Айвазовского.

Из года в год в краеведческий музей поступали различные материалы, из которых со временем возникали новые его отделы.

В 1936 году был создан Комитет по делам искусств, которому стали подчиняться все художественные музеи страны. А краеведческие музеи остались в системе Наркомпроса. С этого времени Феодосийский краеведческий музей стал самостоятельным.

Когда шла работа по переводу археологического музея в дом Айвазовского, картинная галерея уже открылась. В галерее было 50 картин, в их числе 10 портретов, 3 картины религиозного и мифологического содержания, 10 картин на различные сюжеты, а марин было всего 27. Посещаемость ее в первый год работы оказалась очень низкой: в 1923 году галерею посетило всего 4175 человек.

В 1925 году, после передачи галерее части коллекций музея художественных ценностей и поступления отдельных работ Айвазовского из центрального фонда и крымских музеев, наступило оживление. В связи с новыми поступлениями надо было перевесить некоторые картины. Сняли их со стен, и возникла мысль произвести ремонт в главном выставочном зале. Когда в 1921 году приступили к восстановлению галереи, никаких материалов для покраски стен в городе не было, и их побелили просто известью, при ярком свете от громадного стеклянного потолка ночные марины на белом фоне казались слишком темными. Это снижало их живописные достоинства. Теперь, в 1925 году положение изменилось. Появилась возможность восстановить первоначальный (как было при Айвазовском) темно-красный цвет, какой мы встречаем на портретах XIX века и каким были окрашены стены некоторых залов в Эрмитаже и Русском музее.

Однако в смете не было предусмотрено кредитов на капитальный ремонт галереи. Я позвонил председателю горисполкома.

— Зайдите ко мне. Сейчас идет заседание горисполкома, мы обсудим этот вопрос.

Прихожу. Сообщаю о необходимости ремонта главного зала галереи, о желательности восстановить первоначальную окраску стен, причем покрасить не известью, а масляной краской. Согласились. И через неделю в галерее работали три маляра, помнившие «самого Айвазовского».

За две недели ремонт был закончен. Повесили картины, в том числе и вновь поступившие, натерли воском паркет, и зал принял праздничный вид.

И все же, несмотря на то, что в галерее были такие первоклассные произведения, как «Среди волн», «Прибой у крымских берегов», феодосийская коллекция не давала полного представления о блестящем даровании Айвазовского, об изощренном мастерстве его и разнообразии творческих интересов.

При жизни И.К. Айвазовского состав картин в галерее часто менялся. Как правило, художник ежегодно отправлял картины на выставки в Петербург, Москву и другие города России, а часто и за границу, и обычно они не возвращались в Феодосию. Их место в галерее занимали новые произведения. Это поднимало интерес посетителей. Но когда И.К. Айвазовский умер, в галерее в основном оказались картины, написанные им в последние годы жизни. Поэтому в первую очередь встал вопрос о привлечении работ периода расцвета творчества Айвазовского и ранних произведений, относящихся ко времени его обучения в Академии художеств.

В результате пополнений и реэкспозиции картин в галерее были введены новшества: на балконе, где ранее картины не экспонировались, было показано несколько произведений феодосийских художников Богаевского, Волошина и Латри. Это в дальнейшем повело к расширению экспозиции галереи путем создания отделов, отражающих творчество учеников Айвазовского, а позднее — русских и советских маринистов.

1925 год был особенно удачным. В галерею поступило 17 работ Айвазовского, среди них такие первоклассные произведения, как «Георгиевский монастырь» (1846 г.), находившийся до этого в Румянцевском музее в Москве, «Солнечный день» (1884 г.) и «Алушта», (1865 г.) из Симферопольского музея. Из Феодосийского археологического музея нам передали блестяще написанную картину «Буря на Северном море» (1865 г.). Поступление таких картин дало возможность временно убрать из экспозиции несколько портретов, представлявших чисто мемориальный интерес. Позднее они были выставлены во вновь открытом мемориальном отделе галереи.

В следующем, 1926 году среди других картин в галерею поступила из Московского центрального музейного фонда одна из лучших картин Айвазовского «Море» (1864 г.).

В мои обязанности как уполномоченного Крымохриса входили учет и охрана исторических памятников в восточном Крыму. Осуществлять это дело было и очень трудно, так как не было транспорта, и очень интересно, так как приходилось совершать длительные пешеходные переходы с остановками в разных местах.

Заведующим Крымохриса был тогда заместитель директора Симферопольской картинной галереи А.И. Полканов, включившийся в музейную работу в 1922 году. Человек исключительно энергичный, инициативный и мобильный, он на своем велосипеде постоянно колесил по Крыму и стал одним из наиболее эрудированных краеведов в Крыму.

Сейчас, когда ему минуло 86 лет, он также является деятельным членом общества охраны исторических памятников. Без его участия не выходит почти ни одна книга, выпускаемая краеведческой редакцией издательства «Крым».

Летом 1926 года я отправился в очередной поход с моим учеником А. Равицким. Нам предстояло обойти населенные пункты Судакского района в горной его части. Мы вышли из Судака, прошли, минуя Таракташ, в Кутлак, свернули с шоссе на горную тропинку, перевалили через хребет, за которым ютились очень интересные глухие поселения — Ай-Серез, Ворон, Шелень, Арпат, Ускут, вышли к морю у феодального замка Чобан-Куле (позднее обследованного и описанного мною), зашли в сказочно богатую капсихорскую долину и вернулись в Судак.

Эту нашу экспедицию позднее отметил археолог М.А. Фронджуло в сборнике «Археологические исследования средневекового Крыма» (Киев, Изд-во АН УССР, 1968).

Тем же летом 1926 года в Крыму побывал начальник Главнауки Ф.Н. Петров⁴. Он ознакомился с результатами нашей экспедиции, с работой музея и предложил мне выехать на двухмесячные курсы музейных работников в Москву.

Курсы были организованы очень хорошо. Достаточно перечислить состав наших лекторов (фамилию руководителя, энтузиаста краеведческой работы я, к сожалению, не помню). У нас читали Грабарь, академик Ферсман, Лазарев, Эфрос, Бакушинский, Машковцев, Романов, Сильверсван. Мы занимались во многих музеях Москвы и Подмосковья: слушали лекции Романова и египтолога Бороздиной в музее изобразительных искусств, Бакушинского и Машковцева в Третьяковской галерее, знакомились в Государственных реставрационных мастерских с методом расчистки картин и древнерусской живописи. В те годы это было новшеством в реставрационной технике. Об иконописи нам читали выдающиеся знатоки древне-русского искусства Анисимов и Грабарь.

Анисимов был человеком, влюбленным в свое дело. От него мы впервые услышали взволнованную речь о значении древнерусской живописи в русской культуре.

Так как слушатели, хотя и были в большинстве молоды, но уже имели некоторый опыт музейной работы, то семена, брошенные на этих лекциях и занятиях, попали в добрую почву. Курсы подготовили первые кадры молодых советских музейных работников, на плечи которых легла вся сложность музейного строительства на первом этапе его развития.

Начальник Главнауки Ф.Н. Петров побывал в Феодосии как раз в то время, когда у нас состоялось очередное заседание Феодосийского отделения общества по изучению Крыма, на котором был заслушан доклад М.А. Волошина. Перед заседанием я, как секретарь общества, познакомил Ф, Н. Петрова с М. А. Волошиным. Максимилиан Александрович прочитал доклад об исторических судьбах Крыма, обильно иллюстрируя его выдержками из своих поэтических произведений. Насколько я мог судить по реакции Ф.Н. Петрова, он не все одобрял во взглядах М.А. Волошина, но не проявил этого ни в чем. Зато на другое утро они долго и в непримиримой форме обсуждали ряд положений из доклада Волошина, но так и не пришли к единому мнению.

В 1926 году галерея впервые в советское время выпустила брошюру о творчестве Айвазовского с описанием выставленных картин.

Двадцатые годы были временем засилья формалистических течений в молодом советском искусстве. Поэтому не случаен следующий заключительный абзац этой брошюры: «Незадолго до смерти, а особенно после смерти Айвазовского интерес к его творчеству ослабевает. Известная часть художественной критики не признает никаких заслуг за Айвазовским и считает его художником посредственным, не давшим ничего русскому искусству. Такое отношение к искусству Айвазовского становится модным, но, несмотря на это, мы твердо верим, что настанет пора, когда вновь будет «открыт» и оценен в полной мере этот художник. Настанет момент, когда произойдет какой-то сдвиг в умах, и то, что было непонятно и чуждо, станет понятным и дорогим».

Примечания

1. Этот вопрос возникал еще в 1908 году: член городской управы, зять И.К. Айвазовского Лампси вносил предложение о переводе археологического музея в другое, более подходящее место.

2. Тали — система блоков для поднятия тяжестей.

3. На месте современного города Тамань в V в. до н. э. стоял греческий город Фанагория. Археологическими раскопками там были найдены художественные произведения античных мастеров, ставшие украшением Государственного Эрмитажа.

4. Федор Николаевич Петров (р. в 1876 г.) — один из старейших участников революционного движения в России. Член КПСС с 1896 г. За революционную деятельность был осужден и отбывал каторгу с 1908 по 1915 г. в Шлиссельбургской крепости. В 1915 г. был сослан на вечное поселение в с. Манзурку Иркутской губернии. В период гражданской войны участвовал в партизанских отрядах, боровшихся против Колчака. В 1923—1928 гг. — начальник Главного управления научных и музейных учреждений Наркомпроса РСФСР. Профессор истории медицины. Награжден орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и медалями.