Второе рождение галереи

1930 год был знаменательным для галереи: исполнилось 50 лет со времени ее основания. Мы организовали юбилейную выставку картин. Она представляла большой интерес. На выставке, помимо феодосийского собрания, экспонировались 48 картин Айвазовского из 24 музеев СССР. Впервые было показано большое количество картин, написанных Айвазовским в годы расцвета его дарования и в ранний период творчества. Многое хотелось нам навсегда оставить в Феодосии, поэтому галерея обратилась в музейный отдел Главнауки с просьбой разрешить нам обмен картинами по договоренности с музеями. В результате обмена галерея получила с выставки 14 картин, среди которых имелись как раз такие произведения, каких недоставало для полноты экспозиции.

Галерея преобразилась. По значимости своих коллекций, по возросшей посещаемости, по масштабам и характеру популяризаторской работы она стала одной из самых популярных галерей в Крыму.

В 1930 году к юбилейной дате была выпущена в свет монография о жизни и творчестве И.К. Айвазовского. Она явилась первым итогом собирательской и исследовательской деятельности галереи. В ней впервые опубликован список картин Айвазовского, находящихся в музеях Союза.

Особенно ощутимо стало значение галереи в связи с торжествами по поводу ее пятидесятилетия и открытием памятника И.К. Айвазовскому в Феодосии. Это был первый памятник художнику в России, созданный на народные средства, собранные по всероссийской подписке.

Изготовление памятника в результате конкурса, проведенного Академией художеств, поручили скульптору И.Я. Гинцбургу. Первоначально открытие памятника предполагалось приурочить к 1917 году — столетию со дня рождения Айвазовского. Но революционные события отодвинули этот срок. В последующие годы памятник хранился в Ленинграде, в подвале Академии художеств. После наших настойчивых просьб и длительной переписки памятник доставили в Феодосию, на родину художника.

Еще до прибытия памятника были намечены два места для его установки: одно на самом берегу моря, в конце улицы Галерейной, недалеко от железнодорожного переезда, другое — на дальнем краю привокзальной площади.

Памятник И.К. Айвазовскому.

Но когда памятник прибыл, у меня возникло сомнение в правильности выбора места. Композиция памятника, поза художника, бытовой характер одежды — все это требовало другой обстановки, более интимного окружения. Я высказал свои соображения К.Ф. Богаевскому и П.И. Голландскому. Они согласились со мной, и мы выбрали третье место — на проспекте Ленина, у картинной галереи, где он и стоит сейчас. Городская юбилейная комиссия одобрила наше предложение.

Открытие памятника состоялось 2 мая 1930 года. На торжественной церемонии присутствовали А.Н. Айвазовская, гости из Симферополя, представители городской общественности. Затем в большом зале галереи состоялось торжественное собрание, посвященное 50-летию галереи.

Расскажу теперь о любопытных фактах, сопутствовавших открытию памятника, о людях, принимавших участие в этом деле.

Айвазовский изображен на памятнике в момент творчества: он сидит на низком постаменте, взор его устремлен вдаль, в правой руке он держит кисть.

Памятник прибыл в Феодосию без кисти: ее утеряли при погрузке или перевозке. Как выйти из положения?

Решили обратиться к известному в Феодосии кузнецу Николаю Яковлевичу Карпушину.

Николай Яковлевич охотно согласился выполнить заказ и очень легко, в течение 25—30 минут сделал кисть из обрубка железа. Эту кисть и сейчас держит бронзовый Айвазовский в правой руке.

Заинтересовавшись работой кузнецов, я долго наблюдал за ними. У горна трудились двое — один молодой, сильный, плечистый молотобоец, он раздувал мехи, другой — пожилой, сутуловатый Н.Я. Карпушин помешивал шкворнем пылающие уголья, посыпая их каким-то порошком. От этого усиливалось пламя в горне, а искры летели вверх фонтаном. Затем кузнец выхватил щипцами из огня толстый обрубок раскаленного железа, положил его на наковальню и стал постукивать по нему небольшим молотком, а в это время молодой схватил пудовый молот и стал бить им по железу так, что раскаленная окалина брызгами летела во все стороны. Молотобоец постепенно усиливал удары, в то время как кузнец все убыстрял темп ударов своего молоточка по железу, перемежая его с ударами по наковальне. В этом убыстряющемся ритме легких ударов молоточка по звонкой наковальне и в ловких поворотах железа щипцами, крепко зажатыми в левой руке, был ясно ощутим напряженный пульс работы. Весь процесс ее проходил при полном безмолвии работающих. Однако создалось впечатление, что разговор между ними велся непрерывный, очень оживленный и странно выразительный. Но вели они его без слов и не посредством мимических жестов и движений, как глухонемые, а перезвоном молотков, понятным для них, ритмически музыкальным. В том, как в руках кузнеца молоточек, подскакивая и ударяя по наковальне, вызванивал очень мелодичную дробь, а молотобоец ухал кувалдой по раскаленному вязкому железу, чувствовался веками сложившийся четкий трудовой ритм, облегчавший усилия прекрасных умельцев из народа.

Позднее я написал картину, изобразив феодосийскую кузницу и кузнецов.

Проект постамента памятника мне подсказал хранитель Симферопольской картинной галереи архитектор П.И. Голландский. С ним я часто советовался по многим вопросам музейной работы, а также охраны исторических памятников и археологических раскопок. Он принимал участие в археологических раскопках, проводившихся мною в Отузах в 1927 — 1928 годах. Павел Иванович был намного старше меня, а главное — обладал широкой эрудицией, с ним очень приятно и легко работалось.

Постамент для памятника изготовил превосходный феодосийский мастер-мраморщик Фока Яни. В молодости в поисках заработка он приехал из Константинополя в Феодосию, прижился здесь и работал на строительстве, а когда работы недоставало, изготовлял надгробия.

На проспекте Ленина, у здания лечебного корпуса санатория ВЦСПС, сохранилась каменная ограда, украшенная резными розетками. В ограде есть кованые железные двери, которые ведут в маленький замкнутый дворик, выложенный плотным ракушечным камнем (нуммулитовым известняком). Все это выполнено руками резчика по камню Фокой Яни.

Яни охотно взялся соорудить пьедестал для памятника Айвазовскому. На каменоломне под Лысой горой он вырубил каменные блоки нужных размеров. Обработал их на месте, легко и быстро сложил постамент и установил памятник, пользуясь такими же несложными приемами и техникой, какими, вероятно, строились египетские пирамиды.

Приятно было смотреть, как умело орудует он своими нехитрыми инструментами, как безошибочно точен каждый удар его молотка. Это была артистическая работа.

Фока Яни был прекрасным мастером и немногословным, но приятным собеседником. Его «мастерская» (небольшой навес на Сенной площади) находилась вблизи базара, я любил заходить к нему и наблюдать его за работой. Он был уже стар. Время и тяжелый труд наложили отпечаток на его внешность. Он был небольшого роста, коренаст и сутул из-за постоянного труда над глыбами камня. Фигура его приобрела характерные профессиональные черты: колени были всегда слегка согнуты, а руки висели вдоль туловища, будто он держал в них тяжелые инструменты.

Внешность Яни была очень интересна, живописна и психологически выразительна. Я попросил его уделить мне время для работы над портретом. Он охотно согласился. Когда портрет был закончен, Яни остался им доволен. Ему захотелось оставить свое изображение детям, и он обратился ко мне с просьбой уступить ему портрет. Мы договорились продолжить сеансы, чтобы я смог написать второй портрет. Через неделю он тоже был готов, и это была моя лучшая работа того времени.

Экспозиция галереи Айвазовского так же, как экспозиция всех советских музеев и картинных галерей, первоначально довольно часто менялась. На первом этапе советского музейного строительства необходимость этого диктовалась бурным ростом коллекций, для демонстрации которых требовалось расширение выставочной площади и перегруппировка основных коллекций. В дальнейшем, когда поток пополнений сократился, был разработан твердый план размещения коллекций на длительное время.

Но и в этот период в галерее производились частичные перемещения картин для систематизации материалов и облегчения осмотра при экскурсионном показе, а также в поисках лучшего освещения отдельных картин.

Экспозиция галереи за время ее существования пережила несколько этапов развития.

В 1922 году, после национализации галереи в ней было все так, как в дореволюционные годы. Были выставлены в одном зале все те же 50 картин и почти в том же порядке, в каком их застала смерть И.К. Айвазовского.

Первые изменения в экспозиции произошли в 1925 году, когда галерея получила коллекции с «Выставки художественных ценностей», а также пополнения из Симферопольской картинной галереи. Тогда же на балконе галереи впервые были показаны работы всех феодосийских художников: Л.Ф. Лагорио, А.И. Фесслера, М.А. Волошина, К.Ф. Богаевского, М.П. Латри.

В 1927 году экспозиционная площадь галереи расширилась. В бывшей мастерской Айвазовского был открыт отдел живописи заслуженного деятеля искусств К.Ф. Богаевского. Для этого пришлось пробить два дополнительных окна, одно окно давало мало света.

В 1930 году в связи с крупным пополнением галереи картинами Айвазовского была существенно изменена экспозиция главного выставочного зала. Количество картин Айвазовского настолько возросло, что часть из них длительное время экспонировалась на мольбертах, так как на стенах для них уже не хватало места.

В 1931 году служебную пристройку, примыкавшую к главному выставочному залу, мы переоборудовали в экспозиционный зал для временных выставок картин.

В 1938 году для временных выставок был отведен бывший кабинет Айвазовского, а в пристройке развернут небольшой отдел живописи западноевропейских маринистов. В настоящее время в нем помещается мемориальный отдел галереи.

В 1940 году продолжалось дальнейшее расширение галереи. На балконе были размещены только работы М.П. Латри и М.А. Волошина, в бывшем кабинете — картины Л.Ф. Лагорио и А.И. Фесслера, а в бывшей мастерской оставалась значительно расширенная экспозиция картин Богаевского.

Уже в те годы остро стоял вопрос о дальнейшем расширении галереи. Особенно большие затруднения возникали при организации выставок. Так, например, когда было решено показать в Феодосии выставку-передвижку Третьяковской галереи, пришлось, чтобы не упустить этот редкий случай, снять экспозицию трех помещений верхнего этажа (балкон, мастерская, кабинет).

Парадные залы дома Айвазовского, выходившие окнами на проспект, были в 1925 году временно отданы для размещения коллекций краеведческого музея. Три комнаты со стороны двора со служебными помещениями по ходатайству галереи передали в пожизненное пользование вдове художника, персональной пенсионерке Анне Никитичне Айвазовской.

В послереволюционную пору картины в галерею Айвазовского приходили различными путями.

В первые годы случалось, что картины поступали сравнительно большими группами. Так было с коллекцией из ново-светского дворца Голицыных, из собраний Стюрлера и Грамматикова. Среди случайных, малоценных картин были и хорошие вещи. Большое количество картин поступило из мастерской М.П. Латри — из имения Баран-Эли под Старым Крымом: 370 работ маслом и 153 графических. Все творческое наследие М.П. Латри, главным образом этюды и эскизы, накопившиеся за многие годы труда, хранилось в его загородной мастерской. Все это поступило в Феодосийскую картинную галерею, в дом его деда.

Это был единственный случай, когда такое большое количество картин одновременно пришло в галерею. В основном картины поступали понемногу, поодиночке. Их приходилось разыскивать, добывать, используя различные способы.

В Москве был постоянный источник пополнения музеев — Государственный музейный фонд. Он занимал большой особняк (у Красных ворот), в котором хранились национализированные произведения искусства. Многие, и не только периферийные, картинные галереи получали в течение ряда лет из фонда значительные пополнения. Получала их и наша галерея. Процедура эта была не так сложна. Требовалось лишь доказать, что данные картины действительно нужны музею или галерее. Я всегда подавал заявки на картины русских маринистов и в первую очередь на картины Айвазовского.

Заведовал в те годы фондом очень почтенный человек, разбиравшийся в живописи, тов. Тихомиров. Он выдавал далеко не все с одинаковой охотой. Помню такой случай. Увидев картину Айвазовского «Море» (1864 г.), я никак не хотел отступиться от нее, а он, зная высокую художественную ценность картины, не хотел выдавать ее в «глухую провинцию», считая, что ее место в экспозиции одного из центральных музеев. Я долго доказывал ему, что Феодосийской галерее недостает именно этой вещи. В конце концов он согласился, сердито буркнув: «Скоро, товарищ Барсамов, вы повезете в Феодосию морскую воду».

Заявки на выдачу картин из Госфонда утверждались в музейном отделе Главнауки, где А.В. Григорьев, ставший в дальнейшем лучшим нашим другом, без канители подписывал поданный мною список. В музейном отделе Главнауки рассматривался вопрос о профиле Феодосийской галереи и был принят предложенный мною проект о включении в экспозицию галереи работ не только Айвазовского, но и его учеников.

В 1930 году, в связи с 50-летием, галерея получила в дар от Русского музея три первоклассных произведения Айвазовского.

«Буря» (1843 г.) является редким по завершенности живописи произведением молодого Айвазовского. Она написана в лучших традициях старого западного искусства и вместе с тем в ней отражена романтическая направленность замысла, какая была преобладающей в живописи молодого Айвазовского в ранние годы. Вторая картина «Ялта» (1848 г.) написана в том же плане, а третья — «Море» (1853 г.), тонкая по живописи, по колориту очень близка к прославленному «Девятому валу». Все три картины были ценным вкладом в феодосийское собрание, так как позволяли значительно выровнять некоторую односторонность первоначального состава нашей коллекции.

Следует отметить, что Русский музей остается верен хорошим традициям. В 1967 году, в 150-летнюю годовщину со дня рождения Айвазовского, Русский музей принес в дар галерее еще две очень интересные работы Айвазовского.

Одна из жемчужин творчества Айвазовского, прекрасная лунная марина «Венеция» (1849 г.), была получена нами в 1933 году из Новгородского музея в обмен на акварель Богаевского. Произошло это так: чтобы не нарушить нашего, в те годы не очень большого собрания произведений Богаевского, мы специально для этой цели заказали ему акварель, которую он охотно написал, так как ему тоже очень нравилась «Венеция» и он был рад видеть ее в постоянной экспозиции галереи.

Многими путями шли в галерею пополнения. Случалось, что картины дарили их владельцы.

В 1922 году, узнав о том, что в галерее создается новый отдел «Старая Феодосия», в котором будет показан ее родной город, как выглядел он в прошлые времена, принесла и подарила галерее очень редкую картину И.К. Айвазовского, написанную им в 1839 году, изображающую панорамный вид Феодосии, племянница художника Нина Александровна Айвазовская. Нина Александровна была своеобразным человеком. Она обладала удивительно покладистым, как говорится, легким характером. Когда-то была богата и жила, не отказывая себе ни в чем; успешно занималась живописью, бывала в Париже, а в небольшом имении, подаренном ей И.К. Айвазовским, соорудила себе жилье на огромном развесистом дереве и чувствовала себя там великолепно. Под стать ей был и ее супруг. Мы застали их в стесненных обстоятельствах, но Нина Александровна не теряла благодушного настроения, не замечала затруднений и жила легко. Свой весьма ценный подарок галерее она сделала, когда у нее, как говорится, гроша ломаного не было за душой.

Один из бывших жителей Феодосии передал галерее в дар большую картину «Путешествие Нептуна по морю». В этой картине прекрасно написано бурное грозное море. Мы убрали из экспозиции картину тоже на мифологическую тему и такую же по размеру — «Рождение Венеры на Олимпе» и заменили ее «Нептуном», отличающимся высокими живописными достоинствами.

Владелец полотна жил в Ленинграде. Он давно задумал передать нам картину, но не спешил с нею расстаться, так как картина была ему дорога как память о родине. В старости он завещал картину галерее Айвазовского, и мы получили ее в 1938 году от его дочери.

Был и такой случай, когда я, как говорится, «на ходу» приобрел картину Айвазовского.

Зайдя как-то в парикмахерскую, я обратил внимание на небольшую картину, висевшую на стене. Она мне понравилась. Пока меня стригли, я договорился с парикмахером о ее приобретении. Расплатившись с владельцем (это было во времена нэпа), я отправился домой, забрав с собой «Обоз чумаков» (1862 г.).

Этот случай под пером бойкого репортера приобрел неожиданную окраску. В газетной заметке дело выглядело примерно так: сидя в парикмахерской в кресле с намыленным лицом, директор галереи Айвазовского увидел в зеркало, что за его спиной висит очень ценная картина. Он тотчас договорился о ее стоимости, уплатил парикмахеру деньги, сорвался с кресла, снял со стены картину и с недобритой щекой, «весь в мыле», торжествуя, пустился бегом по улицам города...

Очень значительное пополнение получила галерея в 1940 году из Эрмитажа, по договоренности с его директором академиком Иосифом Абгаровичем Орбели. Нам прислали целую коллекцию (одиннадцать картин) марин западных мастеров XVII—XIX веков. Среди них была картина Ф. Таннера «Буря», о которой в 1837 году Н.В. Кукольник в обзоре академической выставки сообщил очень меткие и верные наблюдения, сопоставляя ее с картинами академиста Айвазовского, здесь же выставленными. Среди одиннадцати картин находилась первоклассная работа Схотеля и очень хорошие работы других мастеров. Здесь были и Бакхейзен и Бавр, В. и А. Мельби, старинная копия с Жозефа Берне и прекрасная марина Дуббельса.

Эрмитаж тогда же передал нам две большие батальные марины Айвазовского «Морской бой днем» и «Морской бой ночью». Их выдали из реставрационной мастерской Эрмитажа, куда они поступили в сильно поврежденном виде. Даже после дублировки холстов и тщательной их реставрации при внимательном рассмотрении виднелись следы серьезных повреждений, которые нанес кто-то картинам, снимая их с подрамников и неумело сворачивая. Картины были сложены так, как складывают в магазинах отрезанный кусок материи — «на излом», причем красочным слоем внутрь. В результате произошли значительные осыпи красочного слоя вместе с грунтом.

Ко времени моего разговора с Иосифом Абгаровичем картина «Дневной бой», как менее пострадавшая, была уже полностью реставрирована, а картина «Ночной бой» находилась «в сыром виде». Там, где была утрачена живопись, выступали многочисленные места восстановленного белого грунта.

Позднее нам удалось определить содержание этих батальных картин. Это были парные вещи — «Битва у о. Хиос» и «Чесменский бой», написанные Айвазовским в 1848 году.

Запомнился и такой случай. В галерею пришло письмо из финотдела Севастопольского горисполкома с просьбой приехать ознакомиться с поступившей картиной и оценить ее. Приехал, предъявил документы. Мне принесли свернутую картину. С первого взгляда видна подлинная работа Айвазовского. Мы, говорят, вызвали директора Севастопольской галереи А.В. Коренева, он тоже определил картину как подлинник Айвазовского и просил передать ее в Севастопольскую картинную галерею. Но мы-де не можем этого сделать: она числится в акте изъятия, и мы должны ее реализовать, только не знаем, сколько она стоит.

После разговора с заведующим горфо и председателем горисполкома вопрос уладили. Авторитет имени Айвазовского и Феодосийской галереи взял верх, и обратным теплоходом я вернулся в Феодосию с картиной Айвазовского.

В дальнейшем было установлено, что эта картина, написанная в 1871 году, изображает первый приход русского флота в Феодосию, именовавшуюся в те годы по-турецки Кефе. На картине изображен момент, предшествовавший капитуляции турецких войск и крепости. Написана она была к столетию этого события и называлась «Старая Феодосия».

В галерее продолжали работать копиисты. На моей памяти много лет писал очень хорошие копии с картин И.К. Айвазовского старый художник-самоучка Василий Адамович Бржевский. Он прекрасно усвоил мудрую простоту «ограниченной палитры» Айвазовского, и его копии отличались большой близостью к оригиналу. Во время врангелевщины нашлись дельцы, которые скупали копии, написанные В.А. Бржевским, и сплавляли их за границу, выдавая за подлинные произведения Айвазовского.

Занятно, что спустя много лет в Министерство культуры СССР стали поступать из-за рубежа предложения от частных лиц приобрести картины Айвазовского, которые в действительности являлись копиями, сделанными в Феодосийской галерее.

Копии В.А. Бржевского отличались не только верно переданным колоритом подлинника, но и очень хорошо усвоенными приемами кладки красочного слоя. А иногда ему удавалось довольно точно передавать даже «почерк» Айвазовского, и это легко вводило в заблуждение не очень опытных коллекционеров.