Глава 4. Н.Н. Петрухинцев, Я.В. Вишняков. «Путь к Тавриде. Борьба России за выход к Черному морю и присоединение Крыма к России (1687—1783)»

Столкновение России с Крымским ханством к концу XVII века было неизбежным, более того — давно уже вызревшим. И, пожалуй, слишком просто было бы свести его только к борьбе за выход к Черному морю.

Оно было чем-то большим: конфликтом двух разных цивилизационных миров — полукочевого степного и оседлого земледельческого, конфликтом, разворачивавшимся с незапамятных времен. Правых и виноватых в нем искать было бесполезно. Русский крестьянин искренне не понимал, чем же он мешает степняку, вспахивая небольшой клочок не занятой никем земли; крымский же и ногайский татарин (иногда терявший при этом часть используемой лишь на короткое время территории кочевий) считал своим неотъемлемым правом торговлю этим крестьянином и его женой. В течение четырех веков жители Великой и Малой России платили за опасное соседство со степью дань сотнями тысяч близких, проданных на рынках Азова и Стамбула, и никогда не забывали об этом. Этот «цивилизационный разлом» требовал своего разрешения.

Для преодоления его и овладения Крымом России потребовалось целое столетие и четыре масштабные Русско-турецкие войны — 1687—1700, 1710—1713,1735—1739 и 1768—1774 годов. Как минимум три из них потребовали напряжения сил всей страны и лишь в незначительной степени уступали тут куда более «громким» Северной и Семилетней (а по тяжести, возможно, и превосходили их). Русские войска, постепенно сменявшие стрелецкие кафтаны на европейские мундиры, с завидным упорством раз в два-три десятилетия пускались в путь по знойной девственно-тучной степи — и откатывались назад, оставляя тысячи безвестных могил, до сих пор удобряющих плодородные черноземы современной южной Украины. Целая четверть столетия (в общей сложности 26 лет почти непрерывных военных действий) ушла на то, чтобы это упорство наконец-то увенчалось успехом.

Началось оно почти за век до присоединения Крыма в 1783-м.

Окончательно закрепление за Россией столицы Малороссии — Киева — было невозможно без «вечного мира» с Речью Посполитой. Но этот заключенный в 1686 году мир руководителю русской внешней политики князю Василию Васильевичу Голицыну удалось купить лишь ценой присоединения к антиосманской Священной Лиге европейских стран и обязательства начать войну с турками — с обязательным походом в Крым, сковывающим силы крымских и буджакских татар и не позволяющим туркам перебросить эти вассальные по отношению к ним войска на центральноевропейский театр военных действий.

В боярской верхушке существовала мощная оппозиция заключению мира с Речью Посполитой и началу войны Турцией и Крымом. Активным участником «антипольской» группировки и противником русско-турецкой войны был и малороссийский гетман Иван Самойлович, пользовавшийся при русском дворе большим влиянием. Поэтому, выводя более чем 100-тысячное войско в первый Крымский поход, князь Голицын ставил на карту очень многое... В начале мая 1687 года его армия переправилась через реку Мерло, а две недели спустя двинулась от Полтавы в тяжелый трехмесячный марш к Перекопу¹.

Только первые недели, от Коломака до реки Орель русские шли между буйно разросшихся трав и тянувшихся по берегам Орели лесов, изобиловавших оленями, сернами, медведями и дикими баранами². Уже под степным урочищем Конские воды бесперспективность похода стала вполне очевидной и движение было продолжено скорей по инерции: «Начальники армии, проведя долгое время на совете, где было много прений и мало здравомыслия, положили идти вперед...»³ Но всего лишь недельный (12—17 июня) марш от Конских вод до реки Кара-Чакрак стал губительным для армии. В выжженной степи «была видна лишь черная земля, да ежеминутно закручивающаяся вихрями пыль, в которой невозможно было различить друг друга». А Конские воды с их нездоровой и горькой водой, на которую жадно накинулись страдавшие от жажды и невыносимой жары ратники, дали старт массовой дизентерии с кровавым поносом и многочисленными смертями. Невозможность достичь Перекопа без потери значительной части армии стала очевидной, и 17 июня на военном совете у Кара-Чакрака было принято решение о возвращении армии, отделив от нее 40-тысячный корпус (20 000 русских и 20 000 малороссийских казаков во главе с сыном гетмана Григорием Самойловичем) для операций на Днепре⁴.

Обратный месячный марш был не менее тяжел: по свидетельству генерала Франца Лефорта, отчаявшийся Голицын по временам даже горько плакал⁵. Все это обострило давний антагонизм между Иваном Самойловичем и Голицыным, начавшим подозревать гетмана в намеренном противодействии походу и в сговоре с крымскими татарами, выжегшими степь. Кроме того, князь, вероятно, мог не без оснований предполагать, что после провала похода влиятельный гетман настроит против него группировку его противников при русском дворе и лично усилит ее. Поэтому Голицын помог недовольной Самойловичем казачьей старшине добиться смещение и ареста гетмана. 25 июля 1687 года 2000 находившихся в армии украинских казаков выбрали новым гетманом Ивана Мазепу.

Через несколько дней армия вошла в российские границы. Потери русских в первом Крымском походе точно не известны, и обычно, видимо, преувеличиваются. Насчитывавший перед походом 3784 человека полк генерала Патрика Гордона потерял лишь 11,2% своего состава (при этом умершими — только 6%; остальные бежали)⁶. Но и при такой норме убыли потери более чем 100-тысячной армии, вероятно, составили не менее 10 тысяч человек.

Неудача первого Крымского похода вызвала еще одну трещину в отношениях группировок молодого царя Петра I и правившей от его имени царевны Софьи Алексеевны (ставленником которой был Василий Голицын) и на время приостановила движение в степь. В 1688-м Голицын оставался в Москве, борясь с соперниками⁷, и армия занималась лишь строительством опорной базы для продвижения в степь — крепости Новобогородицк в устье реки Самары⁸.

Однако союзные обязательства участницы Священной лиги требовали от России активных действий — и в 1689 году Василий Васильевич вынужден был повести войска во второй Крымский поход. Учтя прежние ошибки, русские выступили на Крым очень рано — уже в феврале — и уже 10 апреля двинулись от Коломака, держась теперь ближе к восточному берегу Днепра. Тем не менее уже 20 мая армия Голицына, обнаружив, что впереди нет ни воды, ни корма для лошадей, вынуждена была остановиться перед Перекопом, а через день — повернуть обратно, потеряв, по оценке Лефорта, 20 000 погибшими и 15 000 попавшими в плен⁹...

Произошло то, чего еще в 1687-м мог не без оснований опасаться Голицын. «Провал похода и взаимные упреки по его поводу послужили искрой, из-за которой вспыхнул кризис»¹⁰ — и всего через две недели после возвращении Голицына в Москву трещина в отношениях группировок Софьи и Петра превратилась в пропасть. Туда в сентябре в конце концов и рухнула проигравшая борьбу «партия» Софьи и Голицына... Выигравшая группировка изначальных противников русско-турецкой войны, стремясь прежде всего к внутренней стабилизации страны, не была заинтересована в продолжении активных наступательных кампаний.

Трехлетний «первый приступ» к Крыму завершился неудачей. За него (и за юридическое закрепление за Россией Киева) было заплачено, вероятно, как минимум 80 000—40 000 жизней русских солдат...

Россия продолжала оставаться участницей Священной Лиги и все еще находилась в состоянии войны с Турцией. Но на несколько лет война перешла в «вялотекущую» фазу, оживлявшуюся лишь активными рейдами казаков Мазепы на турецкие днепровские городки и в заднепровские владения буджакских татар и ответными татарскими набегами¹¹ — вновь заставлявшими остро чувствовать «крымскую угрозу».

Она вновь активизировалась лишь после того, как к осени 1694 года, после смерти матери Петра I царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной, с ослаблением влияния Нарышкиных и формированием нового окружения царя, резко возросло политическое влияние самого Петра¹². После масштабных Кожуховских маневров неожиданно для всех в начале 1695-го Петр решил возобновить наступательные операции. В феврале этого года «по указу Великих Государей [Петра I и его брата и соправителя Ивана V. — Авт.] стольникам, и стряпчим, и дворянам московским, и жильцам сказана Великих Государей служба в Белгороде, в полк к Борису Петровичу Шереметеву, а пехоте приказано под Азов»¹³.

Началась вторая фаза войны 1686 — 1700 годов, не вполне справедливо названная «Азовскими походами Петра I».

Не вполне справедливо, ибо, видимо, уже первоначальный ее план предусматривал гораздо более значительный размах операций, вводивший в дело почти всю тогдашнюю русскую армию — в которой после военных реформ 1654—1681 годов доминировали полурегулярные полки «нового строя».

План строился, видимо, с учетом негативного опыта начальной, «Голицынской», фазы войны и был гораздо более продуманным и целесообразным. Относительно небольшая, 30-тысячная армия самого Петра наносила удар по Азову, а как минимум втрое большая армия Бориса Петровича Шереметева (сформированная на основе сил Белгородского и Севского разрядов и включавшая в себя основную массу малороссийских казаков гетмана Мазепы) разворачивала операции на Днепре — против цепи турецких крепостей в его нижнем течении. При достижении успеха армии фактически перерезали (или, по крайней мере, очень сильно осложняли) коммуникации между основными татарскими «ордами» — буджакской, крымской и кубанской, — затрудняя объединение их сил и возможность их переброски по требованию турок на центральноевропейский театр военных действий и фактически изолируя Крым (попадавший в своеобразные «клещи»). Эти армии могли открыть дорогу к морям — Азовскому и Черному — что, при условии создания флота, делало возможным и реальным близкое падение Крыма.

Однако в первые два года возобновленной Петром войны этот сценарий был реализован лишь частично.

Поход армии Петра к Азову в 1695 году — ставший первым серьезным военным опытом 22-летнего царя — оказался не слишком удачен. Две части армии двигались разными путями. Авангард под командованием генерала Гордона, предложившего начать операцию с блокады Азова силами его корпуса¹⁴ («гвардейский» Бутырский полк самого Гордона, 7 московских стрелецких полков и 4 солдатских полка «нового строя» Тамбовского разряда¹⁵), должен был идти сухим путем от Тамбова к Черкасску. Гордон выступил из Москвы еще до 8 марта, но только 23—27 апреля его собравшиеся, наконец, в Тамбове войска начали двигаться дальше¹⁶. Надежды на быстрый марш не оправдались: войска были вынуждены преодолевать многочисленные реки и речушки и на левый берег Дона у Раздоров переправились лишь 12—15 июня¹⁷. Уже к 20 мая численность корпуса Гордона сократилась с 11 500 до 9393 человек¹⁸...

Основные силы армии Петра («генеральства» Лефорта и Федора Алексеевича Головина), выступившие из Москвы только 28 апреля, двигалась к Азову по еще более сложному пути — на судах по Оке и Волге до Царицына, и уже оттуда сухим путем на Дон, во владения Войска Донского. Им не всегда хватало судов и продовольствия, а сухопутный участок пути — от Царицына до Паншина на Дону — для армии, почти лишенной лошадей, оказался крайне тяжел (даже пушки и мортиры приходилось тащить на руках)¹⁹. Возможно, именно тогда, 11—13 июня 1695 года, у Петра и родилась идея строительства канала между Волгой и Доном на этом участке — появившаяся, как установил В.М. Важинский, «в 203 [1694/1695] году»²⁰.

К Азову авангард Гордона и армия Петра подошли почти одновременно — 26—29 июня, — не успев блокировать его до прибытия морем турецкого подкрепления. Только 8 июля была начата бомбардировка города.

Не только отсутствие флота и невозможность отрезать снабжение Азова с моря предопределили общий неуспех. Время было упущено; понимание этого и нетерпение молодого царя заставляли спешить со штурмом, который начался 5 августа и не был в достаточной мере подготовлен. Командование армией было разделено между тремя лицами (Головиным, Гордоном и Лефортом), которые к тому же не решались взять на себя смелость отдать приказ о прекращении захлебнувшегося штурма: «Мы долго ждали приказания царя, но не получили никакого. Поэтому я дал приказ к отступлению, твердо решившись лучше подвергнуться немилости, чем жертвовать еще людьми, — писал Патрик Гордон, сообщая о потере в тот день как минимум 1500 человек. — Так это предприятие, несвоевременное и необдуманно начатое ... имело очень неудачный исход»²¹.

В этой ситуации впервые проявился упрямый характер Петра, не хотевшего пасовать перед неудачами. Началась подготовка ко второму штурму. Однако мины, прокладывавшиеся неопытными инженерами и минерами (все сколь-нибудь квалифицированные иностранные специалисты были быстро выбиты), губили своих солдат и стрельцов, причиняя мало вреда стенам; осенние дожди с градом заливали траншеи водой. Даже покровительство Сергия Радонежского, надень памяти которого (25 сентября) был назначен второй штурм, не оправдало надежд — и этот штурм закончился неудачей.

Но главные потери армии были еще впереди... Петр слишком поздно увел ее от Азова — и месячный марш в октябре по пустой степи, где не хватало продовольствия и дерева для костров, где морозы, снег и град чередовались со встречным ветром и дождями, сделал свое дело. Петр не бросал армию, он делил с нею все невзгоды, пока не привел ее в обжитые места близ Валуек — но помочь ей не мог. Результаты похода кратко, но емко обрисовал австрийский посланник Отто Плейер, шедший по тому же маршруту тремя неделями позднее: «По дороге я видел; какие большие потери понесла армия во время своего марша, хотя и не будучи преследуема никаким неприятелем: нельзя было без слез видеть, как по всей степи на протяжении 800 верст лежали трупы людей и лошадей, наполовину объеденные волками»²². Потери элитного Бутырского полка Гордона в этом походе умершими, убитыми и ранеными составили 302 человека; домой вернулись лишь 715 человек из выступивших весной в поход 900²³ — следовательно, безвозвратные потери составили 20,6%. Вероятно, 31-тысячная²⁴ «азовская» армия Петра потеряла не менее 6000 человек.

Действия 120-тысячной²⁵ «днепровской» армии Шереметева и Мазепы оказались гораздо удачнее — уже в ночь на 19 августа в лагере под Азовом были получены известия о взятии ею турецких днепровских крепостей Тавани, Кази-Кермена и Аслан-Кермена. На этом направлении основная цель была достигнута уже в первый год войны, для решения же «азовской» проблемы потребовался еще один...

Уже с дороги из-под Азова посыпались многочисленные распоряжения, положившие начало куда более серьезной организационной работе по подготовке второго Азовского похода. Был избран более простой и короткий маршрут — по Дону. На притоке Дона реке Воронеже (в городах Воронеже, Добром и Сокольске (в черте современного Липецка) началось массовое строительство стругов; на лесопильной мельнице в подмосковном Преображенском по образцу построенной в Голландии и привезенной посуху из Архангельска «каспийской» галеры начали изготавливать корпусные детали судов для Азовского моря; в Вену отправилось посольство Козьмы Никитича Нефимонова — нанять инженеров и подтвердить союз с цесарем²⁶. «Азовская» армия была усилена — из армии Шереметева в нее передали корпус генерал-майора Карла Ригемана (7 солдатских полков «нового строя» Белгородского разряда). В результате ее основное, «регулярное» ядро увеличилось до 46 200 человек (помимо 30 солдатских полков, в числе которых были и новые «гвардейские», в нее входила еще половина полков московских стрельцов); с учетом малороссийских, донских и яицких казаков она выросла до 75 000²⁷. В отличие от предыдущей кампании, армия была объединена под единым командованием боярина Алексея Семеновича Шеина.

Сил этой армии — рано вышедшей в поход и подошедшей к Азову уже 26 мая 1696 года — хватило на то, чтобы взять город — хотя и не блестяще, не по-европейски, а так, как советовали еще в 1695-м стрельцы, — «привалом». 23 июня, после того как была подавлена турецкая артиллерия, «по просьбе всего войска» 60 000 солдат, укрытые земляной насыпью, начали лопатами выбрасывать из-за нее землю, продвигая насыпь к стенам Азова — пока к середине июля она не подошла к ним вплотную и не возвысилась над ними («уж и земля на их вал метанием в город сыпалась»). После того, как авангард из малороссийских и донских казаков перебрался с нее на часть городского вала, комендант Азова решил не искушать судьбу и сдал почти полностью разрушенный русскими бомбами город.

Первоначальный план второй фазы Русско-турецкой войны 1686—1700 годов был осуществлен.

Однако война этим не закончилась. План был выполнен лишь частично.

На трезвый взгляд стратегическая ценность Азова оказывалась относительной, что прекрасно понимал и Петр: «Егда же сия крепость ... благоустроится, тогда сим ли довольствоваться имеем? И аще так, то воистину двух времен прошедших труды, крови и убытки всуе положены ... понеже ниже татарам походы, ниже салтану тягости единым точию взятием сей крепости учинить (не)возможно, потому что пешим людям татар перенять ... а конницы толикое число там держать... невозможно...»²⁸ Царь вполне справедливо считал, что взятая крепость в этом случае будет лишь опасным для русских «раздражителем» османского двора, и катализатором новых и бесполезных для России оборонительных войн с Турцией.

Поэтому он решил сменить стратегию борьбы с могущественной Османской империей: «...Ничто же лучше мню быть, еже воевать морем, понеже дело близко есть и удобно много крат, паче нежели сухим путем...»²⁹ И Россия почти на полтора десятилетия сделала ставку на так никогда и не начавшуюся войну на море: «К сему же потребен есть флот или караван морской, в 40 или более судов состоящий...»³⁰

Строительство его началось немедленно: «Усмотрено место к корабельному строению угодное на реке Воронеже, под городом того же имени. Призываны из Голландии мастера, и в 1696 году началось новое в России дело, строение великим иждивением кораблей, галер и прочих судов»³¹. До начала 1698 года 49 «кумпанствами» и казной должно было быть построено не менее 58 судов четырех различных типов, ни одного из которых не было в европейских флотах. Большинство судов были странным гибридом между средиземноморскими и океанскими.

Историки почти не задумываются над целями этого «великого иждивения» и причинами первой (1697—1699 годы), «кумпанской», горячечно-лихорадочной, отмеченной многочисленными ошибками фазы воронежского кораблестроения³². Ее считают едва ли не «прихотью» молодого и неопытного 28-летнего царя, воодушевленного абстрактной «любовью к морю».

Но нелегкий опыт первых двух лет самостоятельной войны стремительно превращал романтика в «романтического прагматика».

Петр сознавал, что он находится в жестком цейтноте: новый договор о наступательном союзе против турок, заключенный с Австрийской империей и Венецией Козьмой Нефимоновым 29 января 1697 года и обязывавший союзников не заключать сепаратного мира³³, был рассчитан на трехлетний срок. Для того чтобы стоившая уже огромных трудов война принесла реальные плоды, нужны были быстрые и решительные усилия. Они были неосуществимы силами сухопутных армий — так же, как и во времена Крымских походов Василия Голицына, застревавших в сухих степях. Поэтому Петр поставил перед русским обществом трудновыполнимую задачу — фактически в течение всего лишь года построить в Воронеже морской флот, способный к активным действиям против турецкого на Азовском и Черном море. А сам весной 1697-го отправился в Великое посольство — беспрецедентную по характеру и составу дипломатическую миссию, имевшую столь же жестко-прагматические задачи — не праздное любопытство и «знакомство с Европой», а поддержание и укрепление антитурецкого союза, а также обеспечение кадрами и всем необходимым строящегося флота.

Поэтому-то на малонаселенной южной окраине России в условиях тяжелейшего голода 1697—1698 годов и строился лихорадочно корабельный флот, а в окрестностях Азова началось строительство способной принять его гавани.

Реальные действия этого флота — даже если он был бы построен уже в 1698-м — могли начаться не ранее 1699-го. Ведь провести его по Воронежу и Дону в Азовское море можно было только по вешней воде. Вот почему Петр вынужден был торопиться — он понимал, что в условиях, когда в Европе назревает «война за испанское наследство», кампания 1699 года остается единственным шансом на реализацию целей второй фазы «его» турецкой войны.

Эта последняя между тем продолжалась.

Турция тоже понимала невысокую стратегическую ценность Азова, и главные ее усилия в 1697—1698 годах были направлены на то, чтобы разжать другую, более опасную для нее другую половинку «крымских клещей», чтобы выдернуть болезненную «стратегическую занозу» в виде захваченных русскими в 1695 году городков на Нижнем Днепре. Эта «заноза» затрудняла переброску сил крымских татар в Европу, а в перспективе создавала плацдарм для захвата русскими Очакова и выхода их к Черному морю...

В 1697-м эти городки эти укрепляла и защищала армия «нового строя» Белгородского разряда, которой командовал один из поднимавшихся наверх новых фаворитов Петра — князь Яков Федорович Долгорукий. Но в конце августа Долгорукий и Мазепа вынуждены были увести страдавшие от голода войска («толко люди, будучие в обозе, зело оголодали; з две недели ... питались многие терном и лесным плодом, и от того многие заболели и розбежались»³⁴) домой. А 2 сентября к городу, степью и водой, подошли турецкие войска Али-паши. По данным таванского воеводы Василия Бухвостова, гарнизону Тавани и Казыкерменя численностью 6260 человек противостояло почти 41 800 спаги, янычар, волохов и сербов с 23 осадными пушками и 5 мортирами, поддержанных 100 000 крымских и буджакских татар³⁵. Гарнизон, ядро которого составляли два солдатских и два московских стрелецких (Василия Ельчанинова и Алексея Болобанова) полка и 3014 малороссийских (гетманских и запорожских) казаков, потеряв убитыми и ранеными 28,5% состава (1787 человек) героически выстоял в тяжелой, почти трехмесячной, снятой только 14 октября осаде, несмотря на то, что «город Тованск земленой ис пушек и бомвами розбит до половины, а роскаты до пошвы; а у каменного городка две башни по нижней бой»³⁶.

Еще не зная об этом и поздравляя на следующий день, 15 октября 1697 года австрийского императора Леопольда с победой Евгения Савойского в ключевой для той войны битве при Зенте, Петр с полным основанием мог писать о том, что действия русских войск внесли свой вклад в эту победу, оказав «знатную помочь» сковыванием значительных турецких сил³⁷.

Опасения возможного заключения австрийцами сепаратного мира вынуждали Петра к активным действиям и в 1698 году. На днепровский театр снова должна была выступить белгородская армия Долгорукого численностью 59 518 человек (с казаками Мазепы — 84 418³⁸); прикрывать границы по Коломаку и идти «в сход» к Долгорукому должен был курский корпус С.П. Неплюева (из курских и севских полков, 3791 человек)³⁹, а закрыть Белгородскую черту у Валуек — силы Рязанского разряда (4 рейтарских и 8 солдатских полков воеводы А.П. Салтыкова численностью 12 417 человек); на них же ложилось и прикрытие Азова⁴⁰. То есть даже без учета азовской группировки (которая весной-летом 1697-го насчитывала примерно 7700 человек в гарнизонах Азова и Павловска⁴¹), в кампании 1698 года должно было принять участие как минимум 100 600 человек. Но продолжавшиеся четвертый год походы сделали свое дело — собирать поместные и «поселенные» войска становилось все труднее. Еще к 14 июля у Долгорукова имелось (без малороссийских казаков) всего 39 885 человек⁴² — 67% запланированной численности. Тем не менее он вместе с Мазепой снова предпринял тяжелейший марш к Тавани и Казыкерменю — и выдвинулся оттуда почти до Перекопа.

Следствием тяжелой войны стал социальный кризис, вылившийся во второе восстание московских стрельцов. На этот раз, в 1698 году, оно, к счастью, носило локальный характер — в немалой степени, вероятно, и потому, что большинство московских стрелецких полков находились в этот момент вне столицы, на театрах военных действий.

Тем временем опасения Петра начали сбываться. В самый разгар приготовлений царь получил от союзников (вряд ли считавших «московита» полноправным партнером) неожиданный удар: западноевропейские участники коалиции заканчивали войну и начинали переговоры о мире на принципах «uti possidetis» («кто чем владеет»). 26 июня 1698 года царь в Вене безуспешно пытался переломить ситуацию в беседе с австрийским канцлером графом Кинским, заявив, что «он, готовясь к продолжению войны, сделал большие военные приготовления и вошел в убытки, которых можно было бы избежать, если бы знать о предстоящем прекращении войны. Основание "uti possidetis" его не удовлетворяет, так как он не завершил еще своих завоеваний взятием крепости Керчи, необходимой для безопасности со стороны крымских татар, без чего не может быть прочного мира. Без приобретения этой крепости ему мириться нельзя. После этой беседы царь сформулировал два своих желания: 1) он желает прочного мира, а для этой прочности ему необходимо приобретение Керчи, из которой он мог бы сдерживать нападения крымских татар; 2) если турки крепости этой ему не уступят, то он, царь, желает, чтобы цесарь не только вел войну до истечения срока трехлетнего союзного договора, заключенного 8 февраля 1697 г., но и еще два или по меньшей мере один год сверх того, то есть до 1701 г.»⁴³.

Таким образом, цели этой заключительной, «второй фазы» турецкой войны были обозначены достаточно определенно — целью Петра на этом этапе было утверждение в Крыму. Как минимум — взятие Керчи, открывавшее его флоту выход в Черное море и в перспективе обещавшее обеспечить по меньшей мере нейтралитет Крыма и жесткий контроль над нем. А возможно, и быстрое подчинение всего полуострова, что раз и навсегда прекращало татарские набеги и открывало дорогу дальнейшему земледельческому освоению южных степей. Именно ради этого и была затеяна лихорадочная эпопея затратного и тяжкого для населения воронежского «кумпанского» кораблестроения...

Однако 30 июня царь получил на свои предложения однозначно отрицательный ответ. Он означал полное крушение его планов — воевать с Турцией в одиночку Россия не могла.

Уже 19 июля 1698 года Петр отправился назад в Россию. И, скорее всего, вовсе не весть о восстании стрельцов вынудила его неожиданно пуститься в путь. Просто делать в Европе ему было больше нечего...

Но, вернувшись в Россию, царь получил новый удар, ничуть не менее тяжелый, чем первый.

...Из-за «стрелецкого розыска» Петр попал в Воронеж только в октябре — ноябре 1698-го. Возможно, тот, осенний смотр стоявших на стапелях роскошно украшенных судов еще не произвел на Петра неблагоприятного впечатления и оставил неясную надежду на успех. Во всяком случае, в январе 1699-го, несмотря на заключенное накануне с Турцией двухлетнее перемирие, он объявил новый поход 40 тысяч пехоты на украинские границы (именно тогда фактически впервые был объявлен рекрутский набор). Позднее он был отменен — царь, вероятно, все еще колебался между миром и самостоятельной, без европейских союзников, войной с Турцией.

Однако уже весной 1699-го, когда суда начали спускать в воды Воронежа, все недостатки поспешного строительства обнажились вполне. Действительно квалифицированные английские мастера дали «кумпанскому» флоту просто уничтожающую оценку: «Все же сии кумпанские корабли есть зело странною пропорцией ... которой пропорции ни в Англии, ниже в Голландии мы не видели, мню же, что и в протчих государствах таких нет же; но уже тому поправления учинить невозможно»⁴⁴. Из всех спущенных в Воронеже в 1699-м судов пригодными к плаванию оказались всего 4—5. К тому же флот еще и к осени 1699-го был лишь на треть обеспечен артиллерией.

Но летом 1699 года царь еще не вполне остыл от своих первоначальных планов.

Потраченные силы и «великое иждивение» требовали хоть какого-то оправдания. С лета 1698 года в России находился целый полк матросов и иноземных специалистов, щедро оплаченных звонкой монетой, которой всегда так недоставало в стране. Наконец, царь просто хотел продемонстрировать «морские мускулы» России и получить первый опыт плаваний и управления флотом — а заодно разведать и будущий потенциальный театр морских сражений.

Поэтому он все-таки организовал в июле — августе 1699 года первое плавание русской эскадры по Азовскому морю. Ему удалось вывести в море только 9 судов, причем 5 из них были построены не в Воронеже, а на Хопре и на Дону. Чтобы придать эскадре более внушительный вид, к ним был присоединен «Святой Петр» — один из двух «кораблей-скороспелок» времен второго Азовского похода. 7 августа русские корабли разыграли «потешный» морской бой, а 18-го «морской караван» оказался под стенами Керчи.

Но этот знаменитый «керченский поход» — который считают обычно венцом морских успехов царя в «азовский период» — был, скорее всего, пронизан для самого Петра терпкой горечью двойного поражения — дипломатического и военно-стратегического. Глядя на берег с борта выстроенных в спешке из сырого леса, неповоротливых и немилосердно текущих своих судов, 27-летний царь вряд ли мог не думать порой о тщетно потраченных почти трех годах напряженных усилий и крахе казавшихся столь реальными планов. Плавание эскадры к Керчи доказало их реализуемость — керченские власти были растеряны, малочисленная турецкая эскадра вряд ли могла бы противостоять столь же неожиданному появлению флота в полном его составе. Через несколько дней русский корабль «Крепость» с послом Емельяном Украинцевым на борту беспрепятственно ушел в Константинополь, даже не дожидаясь турецкого эскорта.

Спелым яблоком лежала перед царем плохо укрепленная с моря Керчь, но взять ее в тот момент было уже невозможно.

Завоевание Крыма, вполне реальное уже в конце XVII столетия, было отсрочено еще почти на восемь десятилетий.

Во что же обошелся России этот первый «приступ к Крыму», предпринятый в 1687—1699 годах?

Как мы уже видели, потери в Крымских походах составили, вероятно, никак не менее 30 000—40 000 человек.

К сожалению, людская цена четырехлетней «войны Петра», в течение которой в поле ежегодно выводились не менее чем 110—150-тысячные армии, нам также не известна. Двухлетние операции под Азовом явно унесли жизни не менее 6000—7000 человек. Потери днепровских армий Шереметева и Мазепы в 1695—1696 годах неизвестны; героическая оборона Тавани в 1697-м стоила 1787 убитых и раненых. Но основные жертвы степных походов и «дальних маршей» были, как правило, не боевыми, а санитарными, вызванными смертностью от болезней и голода, острый приступ которого Россия пережила в 1697—1698 годах. Иоганн Корб в ноябре 1698-го сообщал, что в армии Якова Долгорукого в кампанию 1698 года «пятнадцать тысяч воинов умерли с голоду»⁴⁵. Пробивавшийся в новые фавориты князь действительно на время попал в опалу у царя, намеревавшегося расследовать причины его неудач и потерь⁴⁶. А были еще потери гражданского населения в татарских набегах, на строительстве Воронежского флота, при переселении в Азов...

Поэтому вряд ли будет преувеличением, что за закрепление за собой Киева и «первый приступ к Крыму» Россия еще до конца XVII столетия заплатила жизнями как минимум 50 000—60 000 человек. И это не считая материальных потерь и финансовых затрат на строительство флота и ежегодные мобилизации армии (в которой при чуть более чем 2-миллионном бюджете страны содержание только полков «нового строя» даже при меньшем их количестве в 1660-е годы обходилось в 770 000 рублей в год⁴⁷).

Огромные жертвы турецких войн XVII века и неудачная Прутская кампания 1711 года надолго остановили движение к Крыму, которое возобновилось лишь в середине 1730-х.

«Цивилизационный барьер» и к этому времени не прекратил своего существования, и «фактор степи» был гораздо более значим в русской истории (а еще более — в сознании и психологии людей), чем мы привыкли себе представлять. «Вышедший из-за рубежа» «уроженец города Танбова, села Куликово» Николай Максимов сын Казачков «сказывал в допросе»: «...Сего-де 730 году июля в первых числах в Азове в неволе прислано из Царьграда в Азов с пашею и с янычарами 10 каторг [т. е. галер. — Авт.] с работными людьми полоненики для подкрепления города, а на которой каторге он полонеником был в неволе, и на той-де каторге имелось невольников 1010 человек, в том числе будет с половину невольников российских людей; а на других каторгах по 700, 600 и 500 человек, и на всех каторгах были каторжники разных земель, а больше российских людей...»⁴⁸ То есть минимум 2000—4000 русских невольников набралось только в одном небольшом отряде галер! С 1713 по 1735 год состоялось не менее 35 набегов крымских татар на южные территории России, жертвами которых только за пять лет, в 1713—1718 годах (когда, кстати сказать, Россия находилась в состоянии мира с Крымом и Турцией) стали не менее 33 414 убитых и уведенных в плен русских и малороссиян и 10 300 подвластных России калмыцких семей, а общая стоимость сожженного и разоренного имущества составила более 1 млн рублей⁴⁹ (не менее 15—20% тогдашнего годового бюджета страны). Да и без набегов простая поездка за солью на пограничье, выезд на рыбную ловлю и даже обычный сенокос, как и прежде, могли обернуться «татарским полоном».

Тысячи лесковских «очарованных странников», бредущих степными дорогами из плена, — горькая реальность, способная предостеречь нас от излишней идеализации Крыма и татарского (да и всего степного) мира. Торговля людьми продолжала оставаться делом выгодным, а русское правительство вынуждено было тратить колоссальные силы и средства на охрану южных рубежей. Около трети 240-тысячной русской армии составляли гарнизонные части, стоявшие по границам; степные кордоны «берегли» кроме этого и регулярные полевые полки (например, Украинский корпус). И это не считая военизированного населения окраин — белгородских и воронежских однодворцев, малороссийских, донских и яицких казаков. С начала 1730-х годов велось дорогостоящее строительство трех новых пограничных линий (Украинской, Закамской и Царицынской), прикрывавших границы в степи. Общие затраты казны составили 1,9 миллиона рублей — на эти деньги Россия смогла бы на две трети построить еще один Балтийский флот!

Поэтому в 1730-е правительство решилось на новую русско-турецкую войну — тем паче, что к этому времени складывалась благоприятная ситуация для преодоления последствий неудачного Прутского похода Петра I. Это понимали не только в России: вокруг назревавшего конфликта плелся сложный клубок дипломатических интриг. Запорожцы, некогда поддержавшие Мазепу, в 1733—1734 годах вернулись в подданство России и основали Новую Сечь. По условиям Рештского (1732) и Гянджинского (1735) договоров Россия наконец-то избавилась от обременительного «персидского наследия» Петра — ушла из Прикаспия и Закавказья («персицкой хомут с шеи сняла», по образному выражению фельдмаршала Василия Владимировича Долгорукого).

Однако в покинутые персидские провинции сразу же устремилась Турция. Летом 1733 года по приказу Порты крымский хан Фети-Гирей попытался прорваться в Прикаспий через русские владения на Кавказе — столкнувшись у деревни Горячей с русскими войсками под командованием принца Гессен-Гомбургского. «Осенний кризис» 1733-го в русско-турецких отношениях чуть было не привел к войне, но в условиях начавшейся тогда войны «за польское наследство» 1733—1735 годов правительство не решилось воевать с турками.

Однако летом 1735-го, когда крымский хан с 70-тысячным войском прошел в оставленное русскими войсками Закавказье (чтобы нанести удар по Персии), кризис в отношениях с Турцией назрел вновь. На этот раз он привел к Русско-турецкой войне 1735—1739 годов, ставшей «третьим приступом» к Крыму.

Идею военной экспедиции в Крым в ответ на действия крымского хана еще во время кризиса 1733 года предложил командующий Украинским корпусом, киевский генерал-губернатор генерал-аншеф Иоганн Бернард Вейсбах, выставлявший на первый план «легкость сего предприятия» и самоуверенно отводя на крымский поход всего 10 суток⁵⁰. Однако накануне своей смерти в августе 1735-го он уже, очевидно, осознал авантюристический характер своего предложения. В донесениях от 15 июля и особенно от 5 августа Вейсбах предлагал перенести поход на апрель 1736-го⁵¹.

Кабинет министров согласился с его доводами и 3 и 13 сентября 1735 года предписал в случае серьезных препятствий отменить Крымскую экспедицию⁵², но прибывший на Украину Генерал-фельдмаршал Бурхард Кристоф Миних настоял на немедленном походе, и все-таки отправил в нее генерал-майора Михаила Ивановича Леонтьева, только неделю назад принявшего корпус и еще не оправившегося от болезни⁵³.

«Первая крымская авантюра Миниха», незаслуженно вошедшая в историю как «крымский поход Леонтьева», вскоре закончилась закономерным крахом.

Поход был начат в самое неудачное время, 1 октября; войска, шедшие по выжженной татарами осенней сухой степи, уже через две недели в 10 переходах от Перекопа повернули назад. Дожди и ранние морозы («и ружье в нагалищах замокло и замерзло так, что и вынять было невозможно», «на драгунах и солдатах плащи и платье померзло, в котором ходить и одеться, и согнуть одежды было невозможно») вызвали массовое и бесконтрольное бегство малороссийских казаков, спасавших от падежа своих лошадей. Леонтьев прямо утверждал, что продолжение похода было чревато полной потерей артиллерии и гибелью всей армии (тем более, что провианта было только на месяц)⁵⁴. А так армия Леонтьева потеряла почти четверть состава (9000 человек и столько же лошадей⁵⁵). В 1735 году зима действительно наступила слишком рано и была необычайно жестокой...

Внутренняя обстановка в России была далеко не благоприятной: страна переживала тяжелейший голод 1733—1735 годов, охвативший почти все Нечерноземье. Пытаясь облегчить положение крестьян, в 1735-м Анна Иоанновна отменила полугодовой сбор подушной подати — проделав в армейском бюджете брешь в 2 млн рублей (это почти четверть всего госбюджета России). Прежде чем начинать в этих условиях войну, следовало серьезно подумать. Но итоги похода не позволяли «считать дело небывшим», и Россия все-таки втянулась в «большую» русско-турецкую войну...

Война началась с почти тех же стартовых позиций, что и «крымские походы» Василия Голицына: с потерей в 1711-м Азова и Таганрога баз для русского флота не было; линейный «азовский» флот, построенный Петром в 1700—1709 годах, уже бесполезно сгнил в Воронеже и Таврове. Единственным возможным средством для России вновь оставались лишь сухопутные операции — подкрепленные действием вновь построенных в Брянске и на Дону речных флотилий, почти не способных к серьезным действиям на море.

Война снова превращалась в «войну с пространством». Главным противником России были не турецкие и татарские войска, а пространство — обширный пояс девственных маловодных степей, лежавший между противниками на протяжении 200—300 верст. Здесь русские армии вынуждены были прижиматься к рекам и везти с собой все необходимое: степь была практически не заселена.

Немалую роль сыграла и самонадеянность Миниха, не представлявшего себе толком специфики этого «степного барьера». Все-таки он был в определенной степени «случайным фельдмаршалом». На протяжении большей части своей военной карьеры он был военным инженером; редко командовал большими массами войск; в России появился только в 1721 году и никогда не имел дела со степью. Ему нельзя отказать в решительности и смелости, но наклонность к авантюризму и интриге во время столь сложной войны сослужила ему дурную службу.

Свидетельством тому — пресловутый «план Миниха», изложенный им уже после отъезда к армии в письме к герцогу Эрнсту Бирону в апреле 1736 года. Фельдмаршал манил императрицу Анну Иоанновну четырехлетней победоносной войной, предполагавшей завоевание Крыма, Кубани, Молдавии и Валахии. «Год 1739. Знамена и штандарты Е.И. В. будут водружены... где? В самой первой, древнейшей греко-христианской церкви, в знаменитом восточном храме святой Софии в Константинополе, она будет коронована как императрица греческая и дарует мир... кому? — бесконечной вселенной, нет — бесчисленным народам. Вот — слава! Вот Владычица! И кто тогда спросит, чей по праву императорский титул? Того, кто коронован и помазан во Франкфурте или в Стамбуле?»⁵⁶

Конечно, планы Миниха не стоит считать планами России. Вероятно, конечные цели войны (не до конца ясные ее руководству) были гораздо умереннее, ограничиваясь ревизией итогов Прутского похода, возвращением Азова и территориальными приобретениями в Причерноморье. Тем не менее позиция Миниха оказывала значительное влияние на императрицу, а в стране не было влиятельных военных специалистов, способных умерить полет фантазии фельдмаршала.

Но итоги кампании 1736 года несколько отрезвили Миниха. С начала войны русские войска были разделены на две армии — Днепровскую и Донскую, одна из которых непременно наносила удар по Крыму. В 1736-м экспедицию в Крым предприняла главная, Днепровская армия Миниха, а Донская армия под командованием фельдмаршала Петра Петровича Ласси должна была взять Азов и поспешить на помощь Миниху в Крым.

19 марта русские атаковали первые укрепления Азова, а 20 апреля главная армия Миниха двинулась в поход на Крым — по весенней, не тронутой плугом степи с одуряюще пахнущими травами, достигающими в разгар лета роста человека. Войска медленно двигались вдоль Днепра между «могилами татар» — курганами кочевников с половецкими каменными бабами на вершинах. Степь была полна непуганой дичи, солдаты руками ловили зайцев и перепелов. Ровно через месяц Миних подошел к Перекопу, в течение суток взял его укрепления и 22 мая 1736 года вошел в пределы самого Крыма.

Поход по полуострову сразу же выявил иллюзорность надежд на его покорение — а также малую эффективность неповоротливой регулярной армии в войне с кочевниками. Крымские татары не давали решающего сражения, держась на расстоянии, и пребывание Миниха в Крыму фактически свелось к карательной акции — сожжению, поселений и городов, хлеба на полях, захвату скота и имущества. Лишь у Бахчисарая состоялись две значительные стычки с татарами, в которых русские потеряли около 300 человек. В отместку солдаты и казаки сожгли четверть города; в пламени погиб и роскошный ханский дворец с обширным двусветным залом и беломраморным фонтаном... К этому времени в армии, страдавшей от недостатка воды, начались массовые болезни («гяуры так стали умирать, что невозможно было успевать хоронить их трупов»⁵⁷). Татары выжгли степь по пути к Керчи, армия испытывала недостаток провианта... Надежды на покорение Крыма постепенно испарились. К тому же и осада Азова затянулась: крепость была взята не в середине мая, а лишь месяц спустя; при взрыве пороховых погребов погибли и ее провиантские склады.

9 июля Миних вернулся к Перекопу, разорил укрепления и отправился в обратный путь. Русский двор требовал от него нового вторжения в Крым, однако фельдмаршал, уже ощутивший упругое сопротивление степного пространства, хорошо понимал, что это грозит полной гибелью армии, и возвратился в пределы России.

Война с самого начала вызывала глухое неприятие в России. Итоги же Крымского похода 1736 года вызвали у двора и генералитета настоящий шок. 54-тысячная армия Миниха потеряла около 30 000 человек, то есть более половины состава, причем в боевых действиях погибло лишь менее 2000. Генерал-фельдцейхмейстер Людвиг Вильгельм принц Гессен-Гомбургский и брат фаворита генерал Густав Бирон обрушились на Миниха, виня его во всех грехах — в непродуманном плане похода; в плохом обеспечении провиантом; в том, что войско шло «на авось»; в том, что марши совершались днем, по самой жаре, и солдаты падали мертвыми прямо на ходу... В октябре появилось знаменитое письмо Анны Иоанновны кабинет-министру Андрею Ивановичу Остерману, обнаружившее не только твердый характер императрицы, но и способность ее к трезвому анализу обстановки. Анну отнюдь не соблазнил «крест на святой Софии», она хотела только одного — достойного выхода из войны. Но это требовало как минимум еще одной военной кампании...

Впрочем, не меньший шок испытала и противоположная сторона, не привыкшая к поражениям на собственной территории. Русские впервые за несколько веков с легкостью вторглись в доселе неприступные пределы Крыма! Это требовало хотя бы психологической компенсации, и хан Каплан-Гирей, первым допустивший подобный позор, — уже старый и из-за паралича неспособный ездить верхом, был отправлен в ссылку на остров Хиос. Он умер в 1738 году и был похоронен на материке за Хиосским проливом, в местечке Чешма (Чесма). Вполне возможно, что искры и головни от ярко полыхавшего в тамошней бухте 26 июня 1770 года турецкого флота, сокрушенного моряками Алексея Орлова, долетали и до его скромной могилы...

Однако зимой крымские татары сумели перейти Днепр у Переволочны и прорвались на Украину; пытавшийся остановить их с отрядом всего в 100 человек генерал Лесли был убит на днепровском льду. Итоги этого четырехдневного (12—16 февраля 1737 года) набега были весьма ощутимы: было сожжено 1050 поселков и хуторов, убито и угнано в плен более 5000 человек, отогнано свыше 100 000 голов скота⁵⁸. Недостроенная Украинская линия не могла надежно защитить и южнорусские земли, понесшие не менее ощутимые потери. Миних привлек к охране границ отведенную на зимние квартиры регулярную армию. Но и это не всегда помогало; кроме того, изнуренная летними походами армия осталась без нормального отдыха — тысячи солдат непрерывно рубили лед на Днепре, преграждая татарам путь сплошной полыньей...

После первой неудачи российское руководство вновь вернулось к стратегии «крымских клещей», перенеся центр тяжести на движение в Крым с востока и удар главной армии в низовья Днепра — перерезающие сообщение между кубанскими, крымскими и буджакскими татарами.

Кампанию 1737 года Россия начинала тяжело. Властитель Ирана Надир-шах не выполнил своих обязательств и заключил осенью 1736-го договор с Турцией. Днепровская и Донская армии наполовину состояли из плохо обученных рекрутов. Однако они снова готовились к походу: целью Миниха были Очаков и Бендеры; Ласси должен был разорить Крым.

И кампания 1737 года оказалась, пожалуй, наиболее удачной и славной в той войне. Миних к концу июня вышел к Очакову — крепости, запиравшей Днепро-Бугский лиман (взятие ее делало все течение Днепра русским). Противник здесь был посерьезнее: не плохо вооруженные кочевники-степняки, а 20-тысячный турецкий гарнизон. Миних принял решение атаковать с ходу — степь вокруг Очакова была выжжена, и фуража для армии с огромным обозом, скученной на небольшом пространстве, было не более, чем на неделю. Иностранные дипломаты цитировали позднее письмо Миниха к сыну: «Зной, ветер, пыль невыносимые: нельзя открыть ни рта, ни глаз; пишешь с трудом; потому и тебе придется разбирать только эти немногие строки»⁵⁹.

2 июля 1737 года Миних бросил армию на крепость в лоб; армия «втянулась» в штурм и под жестоким огнем уперлась под стенами крепости в ров, о существовании которого даже не подозревала... Но счастье вновь оказалось на стороне Миниха. Беспрерывные бомбардировки города сделали свое дело: город пылал; еще накануне штурма в воздух взлетели два пороховых склада; сераскир и большая часть гарнизона попытались бежать из этого огненного ада к морю, где стоял на рейде турецкий флот, но были остановлены русскими. Через не закрытые беглецами ворота казаки и гусары по своей инициативе ворвались в крепость со стороны, обращенной к морю (где, собственно, укреплений почти и не было), и Очаков капитулировал. Обе стороны сражались с крайним ожесточением: под Минихом была убита одна лошадь и ранена другая; шляпа и полы мундира фельдмаршала оказались прострелены; в русской армии были ранены пять генералов. «Турок было убито так много, что в улицах ничего не было видно, кроме крови и трупов...» В первые дни после штурма «было похоронено 8000 турок, убитых в улицах, валы же и рвы все еще оставались покрытыми трупами, которые распространяли такое зловоние, что фельдмаршал вынужден был со всей армией отойти верст за 20, оставив в Очакове для охраны города и уборки трупов только полк пехоты и полк кавалерии». Русские потеряли при штурме убитыми и ранеными около 4000 человек — это были самые серьезные боевые потери за всю войну.

Другой фельдмаршал — Ласси — в том же 1787 году (задолго до Михаила Фрунзе) впервые вошел в Крым, форсировав Сиваш. Дальнейшее движение по Арабатской косе (узкой 106-верстной полосе сплошного песка, глины и камня) его генералы считали авантюрой, но Ласси предложил офицерам, не желавшим идти с ним, конвой из 200 казаков для возвращения на Украину и все-таки ворвался в Крым этим путем.

Разорив Карасубазар, отогнав 180 000 голов скота, он, однако, так и не дошел до Керчи. Ласси не рискнул втягиваться в горы: «...Понеже и помянутое место Базар в горы на 15 верст лежит, и местами до оного имелся проход с нуждою в 8 человека, и за неимением конских кормов ... возвратился назад»⁶⁰. 15 июля, выйдя на равнину и успешно выдержав неуверенную атаку из-за реки Карасу 70-тысячной армии крымского хана, Ласси вернулся к своему обозу. Здесь он собрал рассыпавшихся по окрестностям казаков и калмыков — посланных разорять Ак-мечеть и Бахчисарай и вернувшихся оттуда с 1000 пленных. Журнал Ласси бесстрастно фиксировал: 18 июля — не хватает воды и травы, лошадей кормили взятым с собой зерном и сеном; 19 июля — кормов для лошадей нет; воды нет, поэтому копали колодцы; 20 июля — воды и конских кормов нет вообще⁶¹... Фельдмаршал спешно двигался к выходу из Крыма.

Итоги крымского похода 1737 года разительно отличались от «миниховского»: с 14 апреля по 1 августа 25-тысячная армия⁶² Ласси потеряла всего 675 человек (2,7% состава) — из них лишь 3 убитыми и 489 умершими⁶³. Причем умершими не столько в Крыму, сколько в начале похода (6 мая Ласси писал, что после тяжелой зимовки в необустроенном и выгоревшем при штурма Азове у него от болезней умирает от 30 до 50 человек в сутки⁶⁴ — так что в походе смертность в армии, очевидно, даже сократилась). Правда, более 10% солдат к 1 августа были больны, но уже в середине месяца, после отдыха и подвоза провианта, положение улучшилось. «Крымский поход» и для армии Ласси не был легкой прогулкой. Потери конского состава после маршей по безводной степи составили 4900 голов (почти 40% состава, а с учетом ставших не годными к службе лошадьми — свыше 50%)⁶⁵. Но жизнь вверенного ему русского солдата командующий армией все-таки сохранил.

Ни Миних, ни Ласси не могли развить успех: степь опять встала на их пути грозным барьером. Отсутствие воды, недостаток провианта и массовые болезни вновь заставили их вернуться назад. К этому времени в войну вступила и Австрия (предъявившая свои условия мира), но действия союзников были плохо скоординированы. В октябре Турции удалось одержать важную дипломатическую победу: она фактически сорвала мирные переговоры на Немировском конгрессе и заодно столкнула лбами Австрию и Россию — одновременно заявивших претензии на Молдавию и Валахию. Тогда же турецкие войска попытались отбить Очаков, но 8-тысячный гарнизон генерал-майора Ф. Штофельна (к началу осады более чем на треть поредевший от болезней) сумел устоять перед 50-тысячной турецкой армией, вписав одну из самых славных страниц в историю этой войны.

Войну надо было продолжать... Последние два ее года русские вынуждены были учитывать тяжелое финансовое положение австрийского союзника и перенести основной театр военных действий поближе к нему — к Южному Бугу и Днестру. Однако кампания 1738 года оказалась самой неудачной: 100-тысячная армия Миниха с огромным обозом (приходилось брать с собой почти полугодовой запас продовольствия) так и не дошла до Ясс или Хотина: перейдя Южный Буг, она уперлась в Днестр. Турки не хотели давать генерального сражения, а атаковать их в лоб, форсируя Днестр с его высокими каменистыми берегами, фельдмаршал не решился — армия, как всегда, потеряла слишком много людей и времени на степном марше... Ласси, во второй раз форсировав Сиваш, прошел к Перекопу, разрушил и разорил его — и тоже вернулся обратно. В то несчастливое лето было утрачено даже завоеванное прежде: русским пришлось оставить Очаков и Перекоп, гарнизоны которых вымирали от дошедшей в 1738 году и до южнорусских пределов чумы.

Ход войны все больше напоминал колебания гигантского маятника. И каждый взмах этого маятника уносил десятки тысяч жизней. Война безжалостно перемалывала русских рекрутов; устилала трупами павших лошадей и быков степные пространства... Резко ухудшилась международная обстановка, к концу 1738 года Швеция постепенно «дозревала» до войны с Россией, австрийские союзники терпели поражения и находились на грани финансового краха. Поэтому к весне 1739-го русское правительство уже готово было заключить (при посредничестве Франции) хотя бы «нулевой» мир.

Но и для этого требовалась по меньшей мере еще одна кампания. Миних опять планировал поход к Днестру и удар Донской армией по Крыму. Но Ласси уже осенью 1738-го решительно возражал против нового крымского похода — прекрасно понимая его бесперспективность и бесцельность, если он не будет направлен на завоевание Керчи и Еникале. А это завоевание требовало по меньшей мере 300-верстного марша по Крыму, по полностью безводной степи. Удержать же и снабжать завоеванные крепости без флота было невозможно... Однако в кампанию 1739 года маятник неожиданно качнулся в нужную сторону.

Днепровская армия Миниха пошла на этот раз более удобным и населенным путем — через Речь Посполитую (ранее на это не решались из опасения антирусского выступления поляков, еще не забывших поражения в войне 1733—1735 годов). Переход армии в пределы Молдавии прошел без особых потерь, и 17 августа 1739 года Миних разгромил турецко-татарскую армию при Ставучанах. Огонь русской артиллерии и обход турецкой позиции с фланга вынудил 70—90-тысячную армию Вели-паши бежать; турецкая артиллерия стреляла крайне плохо, и русские потери составили всего 67 человек. Турки вывели в поле и гарнизон Хотина, который панически бежал вместе со всеми — что позволило Миниху без всякого сопротивления войти в крепость. К 9 сентября армия Миниха, переправившись через Прут, заняла Яссы. Но эта «слишком поздно одержанная победа» оказалась ненужной. 12 сентября, в самый разгар торжественно празднуемого им перехода в российское подданство княжества Молдавского, Миних получил письмо о заключении австрийцами — потерпевшими в июле тяжелейшее поражение у деревни Гроцки — сепаратного мира с Турцией...

Миних был в ярости, Бирон и Остерман рассказывали о мире друзьям «в самых неизысканных выражениях», однако в Петербурге все же решили заключить мир на «нулевых» условиях (это и было сделано 18 сентября 1739 года в Белграде). Самая благополучная для России кампания в этой войне оказалась напрасной. Потери в этой кампании составили 6100 человек (9,2% численности армии Миниха). Почти четверть потерь составили беглые: при прохождении армии через Речь Посполитую бежал без малого пехотный полк (1394 человека)⁶⁶ — солдаты, не видевшие конца войне, не хотели пережить еще один губительный марш в степях...

Плодом пятилетнего перенапряжения сил стал один лишь Азов (который к тому же не разрешалось укреплять) да расширение границ России на несколько верст в степи. Тяжелейшая для России война закончилась ничем.

До сих пор не известна точная цифра потерь в ней. В большинстве случаев ее определяют по оценкам Манштейна или по экспертным оценкам — для каждого похода от четверти до половины армии. Бремя рекрутчины в аннинское царствование оказалось едва ли не самым тяжелым за весь XVIII век (тяжелее елизаветинского и екатерининского и в два раза тяжелее, чем в конце петровской эпохи (в 1718—1724 годах). За четыре года войны (1736—1739) в армию было взято почти 5% учтенного мужского населения — 160 100 человек⁶⁷. Поэтому наиболее часто называемая итоговая цифра потерь (100 000 человек), вероятно, все же занижена. Одни только походы Леонтьева и Днепровской армии Миниха должны были унести, по оценкам, не менее 99 000 жизней, а с учетом Донской армии Ласси потери должны были составить не менее 113 000 человек⁶⁸, т. е. почти половину армии России.

Только 8—9% этих потерь были боевыми. Девять десятых погибших поглотила степь...

К минимальной цифре армейских потерь в 113 000 человек должны быть добавлены потери украинского населения за годы войны (34 200 человек)⁶⁹ и известные (только для 64 населенных мест Воронежской и Белгородской губерний и Слобожанщины, но не для Гетманщины!) потери населения от эпидемии чумы в 1738-м (9994 человека)⁷⁰ — что составит в общем итоге 157 200 человек. И это без учета потерь части нерегулярных войск (помимо малороссийских казаков), потерь населения от татарских набегов (возможно, частично учтенных в данных по Украине) и потерь гражданского населения южнорусских губерний в ходе выполнения строительной (по укреплению границ и постройке Донской флотилии) и транспортной (служба ездовыми в армейском обозе) повинностей.

Таким образом, людские потери России в Русско-турецкой войне можно, вероятно, без существенного преувеличения оценить минимальной цифрой в 150 000—160 000 человек — то есть приблизительно в 1% всего населения России.

Следовательно, одно только «приближение к Крыму» в 1680-е — 1730-е годы стоило примерно 15-миллионной России не менее 200 000—230 000 жизней. И это без учета жертв «межвоенных» крымских набегов и потерь в русско-турецкой войне 1710—1713 годов (с ними потери, вероятно, достигали четверти миллиона человек).

После аннинского, «третьего приступа» в борьбе за Крым наступил 30-летний перерыв. Россия на время оставила обходившиеся столь дорогой ценой попытки преодолеть «степной барьер». За это время выросло новое поколение, не испытавшее горечи поражений и получившее победный боевой опыт на полях Семилетней войны.

Истончился и сам «степной барьер» — с обустройством и заселением построенной в аннинские времена Украинской линии и основанием при Елизавете Новой Сербии границы России придвинулись к Крыму; формирующаяся Новороссия становилась все более надежной и удобной тыловой базой для действия войск в степях. Россия была готова вновь начать движение к Черному морю, однако горький опыт предыдущих степных походов удерживал ее от поспешных решений.

Поэтому «четвертый приступ к Крыму» в какой-то степени оказался вынужденным.

Новая война с Турцией — 1768—1774 годов, — приведшая, наконец, к желанному результату, — вспыхнула по инициативе Турции (вмешавшейся в «польский вопрос») и шла параллельно с войной с польскими конфедератами. 18 ноября 1768 года Турция объявила войну России. «Не знаю, есть ли у Мустафы [турецкого султана Мустафы III. — Авт.] ум, — писала 6 декабря Вольтеру Екатерина II, — но у меня есть повод думать, что он говорит: "Магомет, закрой глаза!", когда он хочет предпринимать против соседей несправедливые войны и без всякого повода. Если эта война будет успешна для нас, то я буду много обязана Мустафе и его приверженцам, потому что они мне доставят славу, о которой я и не помышляла»⁷¹.

Поскольку война была объявлена поздней осенью, боевые действия фактически начались лишь со следующего, 1769 года.

Турция, используя смуту в Польше, рассчитывала в союзе с конфедератами изменить постепенно меняющееся положение дел в свою пользу — отодвинуть от своих границ подступающую к ним зону русского заселения, снова расширить «степной барьер». Однако было уже слишком поздно — соотношение сил изменилось необратимо, и, вступая в эту войну, Турция просчиталась...

«Польская проблема» в чем-то даже облегчила положение России — русские войска теперь могли действовать с территории Речи Посполитой, т. е. с более удобных операционных баз, преимущество которых выявилось уже в ходе миниховской кампании 1739 года.

Поэтому основным театром военных действий вскоре стал дунайский, и главные события происходили в Дунайских княжествах — Молдавии и Валахии — первоначально очень далеко от Крыма. Именно здесь развернулись основные операции первых двух лет войны — 1769 и 1770 годов.

Война, как обычно, началась с набега крымского хана, предпринятого в январе 1769-го по приказу из Константинополя. Главные силы он бросил на зарождающуюся Новороссию, основной целью набега был Екатеринослав. Серый от пепла снег вновь покрыл поля Новой Сербии — он особенно поразил очевидца набега, французского резидента при крымском хане барона Тотта: «Воздух, наполненный пеплом и парами растаявшего снега, затемнил солнце на время; а потом эта смесь превратилась в какой-то сероватый снег, хрустевший на зубах. Полтораста деревень были сожжены таким образом; огромное дымное облако распространилось на двадцать миль в пределы Польши...» Образованный крымский хан Крым-Гирей, не скрывавший своего раздражения развязавшими войну турками (и вскоре, вероятно, отравленный ими), развлекался реакцией сопровождавших его иностранцев, послав им в подарок отрезанную человеческую голову⁷²... Жертвами этого набега стали как минимум 2143 человека и 32 200 голов скота⁷³.

К весне — как и в предыдущих крымских кампаниях — в поле были выведены две армии общей численностью свыше ста тысяч человек. В главной, «днестровской», армии генерал-аншефа князя Александра Михайловича Голицына и второй, «днепровской», армии генерал-аншефа Петра Александровича Румянцева насчитывалось в общей сложности 115 258 человека. Война снова потребовала крайнего напряжения всех сил России — в частности, именно в связи с ней Россия 29 декабря 1768 года впервые «включила печатный станок» — начала печатать бумажные ассигнации⁷⁴.

Кампания 1769 года вновь возродила былые опасения. Главные события, словно по опробованному ровно за 30 лет до того сценарию, опять развернулись вокруг Хотина — который пыталась взять главная армия Голицына и к которому двигалась 200-тысячная армия турецкого визиря Мегмет-паши. Маневрирование днепровской армии Румянцева — угрожавшее флангу визиря, который не решался поэтому выступить против Голицына, — и неудачные действия крымского хана по деблокаде Хотина обеспечили к августу 1769-го взятие крепости Хотин. Но в войне уже произошла знаковая перемена — 13 августа, недовольная оборонительной тактикой Голицына, Екатерина назначила командующим главной армией Румянцева: «...Я надеюсь от вашего искусства и военной поворотливости, что вы недолго дозволите неприятелю пользоваться ... пустым тщеславием...»⁷⁵

С прибытием в середине сентября Петра Александровича к главной армии началась полководческая «эра Румянцева». К концу сентября 1769-го русские заняли Молдавию, а затем и Валахию.

Кампания 1770 года оказалась в этой войне самой блистательной. Русский флот, вошедший в Эгейское море, разгромил турецкий при Чесме. Румянцев, талантливый тактик, перешел к более мобильному построению армии в несколько колонн или каре вместо одной (одного) и благодаря этому добился перелома в войне. Несмотря на появившуюся в конце апреля между Рымником и Фокшанами чуму, он с 38-тысячной армией перешел Днестр и дождливой весной 1770 года двинулся в Молдавию. Жесткие санитарные меры ограничили эпидемию в армии.

Все решилось в «блестящем июле» 1770-го. Разгромив соответственно 7 и 21 июля главные силы турок в сражениях при Ларге и Кагуле, Румянцев обеспечил победу не только в кампании, но и во всей войне. Разгром основных сил деморализовал турок, и Румянцев не замедлил развить свой успех. В течение короткого времени после Кагула были захвачены основные турецкие крепости на левобережье Дуная. Корпус генерал-поручика князя Николая Васильевича Репнина оттеснил турок от Измаила, и уже к вечеру 26 июля генерал-майор Григорий Александрович Потемкин с тремя батальонами взял Измаил⁷⁶; 13 августа Репнин атаковал Килию и 19 августа, после недельной осады, заставил ее капитулировать. 28 сентября, после двухнедельной осады, бригадиру Осипу Андреевичу Игельстрому сдался Аккерман; 10 ноября, со второй попытки, генерал-майор Федор Иванович Глебов взял Браилов, а 14 ноября бригадир Иван Васильевич Гудович овладел Бухарестом... Россия установила прочный контроль над Дунайскими княжествами — Молдавией и Валахией, — и разделительной линией между враждующими сторонами стал Дунай.

Однако и в этой кампании напомнили о себе трудности «степного барьера». 2-я, «днепровская», армия, командование которой принял генерал-аншеф граф Петр Иванович Панин, увеличенная почти до 100 000 человек, оставив корпус генерал-поручика Максима Васильевича Берга для прикрытия украинских границ, переправилась основными силами через Днепр у Кременчуга и почти «миниховским» маршрутом двинулась к Днестру, имея главной целью взятие крепости Бендеры.

Марш от Днепра до Днестра занял почти два месяца (11 мая — 2 июля) и был тяжек... Только 15 июля почти 34-тысячная армия подошла к Бендерам. Отбив вылазку турецкого гарнизона, русские ворвались на его плечах в форштадт, но Панин, убоявшись, возможно, напрасно, чумы, не рискнул захватывать сразу и крепость.

Начавшаяся после этого осада Бендер оказалась затяжной и чрезвычайно трудной. Несмотря на интенсивные бомбардировки, крепость упорно не хотела сдаваться и была взята 16 сентября 1770 года штурмом. Русские потеряли под Бендерами 1672 человека убитыми и 4564 ранеными, а всего 6236 человек, «т.е. более одной пятой всей армии гр. Панина»⁷⁷.

С падением Бендер и взятием турецких крепостей в низовьях Дуная коренным образом изменилась ситуация и для крымско-татарского мира.

Крым в первые две кампании этой войны оставался в тени. Против него действовал отдельный корпус генерал-поручика Берга, который в большей степени был занят прикрытием южнорусских и украинских границ и лишь периодически выдвигался к Крыму. 7 июля 1769 года, следуя по пути Ласси, Берг подошел к Сивашу в районе, но в Крым вступить не решился: там свирепствовала эпизоотия, степь была выжжена, а хлеб свезен в города. Дело ограничилось лишь диверсией, но и она отвлекла часть сил врага от главных армий, удержав остатки татар в Крыму⁷⁸. В дни побед при Ларге и Кагуле, 14—18 июля 1770 года, Берг подходил к Перекопу, а в конце сентября по приказу Панина приблизился к нему, чтобы атаковать войска калги-султана, посланные навстречу крымскому хану, возвращавшемуся с Дуная. Но войти в Крым он опять не решился. «Степной барьер» все еще давал себя знать, русские подступали к Крыму с крайне ограниченными запасами продовольствия при недостатке фуража.

Однако и на крымском театре многое решительным образом изменилось. Стоивший в предыдущие кампании стольких сил и жертв Азов был фактически брошен турками на произвол судьбы, и его еще 6 марта 1769 года без выстрела занял с тысячей донских казаков генерал-поручик Фридрих Вернес, а спустя две недели бригадир Жедерс (Жедрас) с 500 казаками точно так же занял Таганрог. Оба города вновь могли стать базами для Азовской флотилии, которая с января 1769 года подлинным контролем самой императрицы⁷⁹ опять строилась в Воронеже и Павловске. Екатерина II придавала этим базам особое значение и 3 июля 1769 года писала Вольтеру: «Со времени войны я совершила два предприятия: выстроила Азов и Таганрог, где был порт, начатой и разоренный Петром Великим. Вот две драгоценности, которые я велела обделать и которые могут быть не по вкусу Мустафе»⁸⁰. Восточная половина «крымских клещей» уже в 1769-м почти сомкнулась над Крымом...

После блистательной кампании 1770 года замкнулась и их западная половина — только не на Днепре, а на нижнем Дунае. Получение русскими контроля над низовьями Дуная и Днестром, стеснив и ограничив территорию буджакской орды, поставило вопрос о судьбе этой последней. Еще до взятия Бендер в августе — сентябре 1770-го, командующий 2-й армией Петр Панин начал переговоры с этими татарами о переходе их под российский протекторат и добился раскола татарского сообщества: уже 3 сентября старшие мурзы буджакской и едичанской орд принесли перед генерал-майором князем Александром Александровичем Прозоровским присягу России и объявили ханом обеих орд Мамбет-Бея⁸¹. Подобные же переговоры Панин вел и с крымским ханом, и в октябре 1770-го предлагал ему создать своего рода буферную татарскую державу под протекторатом России. Однако хан Каплан-Гирей, не уклоняясь от контактов, не давал решительного ответа. Не получив прямого согласия на переход под российский протекторат, Панин перешел от пряника к кнуту и стал грозить хану прямым вторжением и разорением Крыма.

Однако завершить процесс вхождения Крыма довелось не ему: вскоре его сменил генерал-аншеф князь Василий Михайлович Долгоруков — с самого начала войны бывший в ней вторым лицом. Переговоры с татарами были поручены генерал-майору Евдокиму Алексеевичу Щербинину, после чего четыре татарские орды, склонявшиеся на сторону России (буджакская, едичанская, едичкульская и джамбулакская), стали ощутимо давить на крымских татар и вызвали колебания у Каплан-Гирея, вскоре замененного турками на не пользовавшегося уважением в Крыму Селим-Гирея. Татары союзных теперь России орд заняли степное пространство меж русских границ и Крыма, сократив тем опасность крымских набегов и все еще действенный степной барьер.

Приближалась решающая в судьбе Крыма кампания 1771 года.

В эту кампанию дунайский театр уже почти исчерпал свой потенциал. Румянцев не мог вести активные наступательные операции за Дунаем. Его утомленные предыдущими кампаниями войска с их растянутыми коммуникационными линиями вряд ли могли растягивать эти последние еще больше; людских сил при обширности занимаемых территорий и наличия турецких угроз Валахии и Молдавии сразу с нескольких направлений не хватало; продовольственные ресурсы Валахии и Молдавии были почти исчерпаны, новые поставки могли вызвать недовольство местного населения, а подвоз из России был крайне труден... Серьезным барьером для русских был и сам Дунай: тамошние флотилии турок имели явное преимущество над только становящейся на ноги русской и могли серьезно осложнить переправу. Правобережные турецкие крепости — Рущук, Туртукай, Систов, Силистрия,

Никополь, Мачин и Виддин — нависали над флангами и тылом Румянцева; служа надежными тыловыми базами для операций турок в Молдавии и Валахии, они угрожали Бухаресту и сообщению с Яссами. Поэтому Румянцев фактически перешел к стратегии активной обороны. К тому же лето 1771 года выдалось чрезвычайно дождливым, и паводки на притоках Дуная в июне — июле практически парализовали действия обоих противников.

Но Россия вряд ли всерьез надеялась закрепить тогда за собой дунайские княжества.

Настала пора решать более земную задачу, чтобы добиться реальных плодов от этой войны.

Подобной задачей и было покорение Крыма, которое, без сомнения, как и во времена Петра I, открывало доступ к Черному морю.

Решать ее предстояло 2-й, «днепровской», армии генерал-аншефа Василия Михайловича Долгорукова — сына опального «верховника»; 14-летним унтер-офицером вынесшим все тяготы «крымского марша» 1736 года, произведенным Минихом в прапорщики за взятие Перекопа, участвовавшим и в штурме Очакова в 1737-м, и во взятии Хотина в 1739-м... С самого начала вторжение в Крым находилось под пристальным контролем самой императрицы, еще 7 марта 1771 года подписавшей подробные инструкции Долгорукову и командующему Азовской флотилией вице-адмиралу Алексею Наумовичу Сенявину⁸².

Армия Долгорукова была разделена на три отряда. Первый, под началом самого Долгорукова, после взятия Перекопа должен был направиться к Кафе; второй (генерал-майора князя Федора Федоровича Щербатова) — перейти Сиваш, овладеть, двигаясь по Арабатской косе, Арабатом, а затем маршировать для взятия Керчи и Еникале; третий (генерал-майора Брауна) — овладеть Козловом (Гезлёвом — ныне Евпатория). К этому времени была готова к действию и Азовская флотилия, которая, как и в аннинские времена, должна была поддержать корпус Щербатова подвозом продовольствия, нейтрализацией возможного прихода турецкого флота, а в случае необходимости — и высадкой десантов в Керчи и Еникале.

5 мая 1771 года Долгоруков выступил от Цариченки (где Миних когда-то писал свое знаменитое письмо Анне Иоанновне, обещая ей едва ли не «крест на св. Софии») и двинулся почти «миниховским» маршрутом. Учтя печальный опыт Миниха, войска выступали в 2—3 часа ночи, чтобы не идти по жаре. Подойдя 12 июня к Перекопу, Долгоруков коротким ударом прорвал укрепленную линию, 14 июня 1771 года ввел половину армии в Крым и двинулся форсированными маршами (чтобы скорее пройти безводные места) к Салгиру. Одновременно 12—13 июня в Крым от Геническа, наведя при помощи моряков Сенявина мост через Генический пролив, вступил Щербатов. 14-го он двинулся «лассиевским» маршрутом по Арабатской косе и 18 июня взял штурмом Арабат — открыв путь на Керчь и Еникале. Отряд Брауна 22 июня взял Гезлёв и двинулся к Кафе на соединение с Долгоруковым. Фактически в течение одной недели был достигнут успех на всех решающих направлениях.

Две первые кампании войны, когда Россия, прикованная к Днестру и Дунаю, не проявляла серьезной активности на крымском направлении, усыпили бдительность татар и турок, и летний удар 1771-го оказался для них неожиданным. Крым почти не готовился к обороне, его крепости, в которых стояли турецкие гарнизоны, были слабы и плохо вооружены. Хан Селим-Гирей всю зиму находился на Дунае, а вернувшись весной 1771-го в Крым, почти ничего не предпринял для его защиты, даже не выступил с татарами к Перекопу. После получения известия о занятии Щербатовым Арабата татарские войска почти рассеялись, и хан отступил к Бахчисараю с очень небольшими силами. Оттуда он фактически бежал на Карадаг, куда последовало и множество татарских семейств. Вскоре хан отправился морем в Константинополь, бросив все на произвол судьбы; знатнейшие мурзы тоже бежали в Румелию и Анатолию. Последние свои надежды крымцы возлагали на отправленного к ним морем с войсками Абазу-Пашу. Но тот, узнав о происшедшем на полуострове, не решился на высадку, и повернул к Синопу (за что позднее был казнен: он мог бы оказать большую поддержку турецким войскам в Крыму).

Взяв Арабат, Щербатов двинулся к Керчи. Каменные сооружения тамошней крепости были очень ветхи, и Керчь пала 21 июня 1771 года практически без сопротивления. Щербатов тут же устроил батарею, перекрывающую вход в Керченский пролив; почти одновременно был занят Еникале, в 12 верстах от Керчи — укрепленный город с каменной стеной и башнями из плитняка, о котором планировавшая кампанию Екатерина писала, что он, «как ключ прохода из Черного моря в Азовское, требует особливого уважения...»⁸³

2-тысячный отряд Брауна татары все же попытались (на мааре от Гезлёва к Кафе) атаковать всей 60-тысячной массой своей конницы. Но войска Брауна построились в каре и, почти неделю маршируя так под непрерывными атаками, заставили, наконец, татар отступить в горы.

Долгоруков 29 июня подошел к Кафе, куда стянул все оставшиеся у него силы и командовавший турецкими войсками в Крыму Ибрагим-паша. Русские быстро выбили турок из ретраншемента, отрезали часть их сил от крепости, отогнали артиллерийским огнем от берега турецкие суда и начали обстрел еще генуэзских стен, после чего гарнизон сдался на капитуляцию.

Наконец, 11 июля 1771 года войска Щербатова, переправившись на мелких судах Азовской флотилии через 18-верстный пролив, без сопротивления заняли Тамань, сделав оба берега Керченского пролива русскими...

Таким образом, завоевание Крыма, с которым в 1730-е не удалось справиться и в три кампании, завершилось в течение одного лишь месяца (12 июня — 11 июля 1771 года). «Крымский марш» Василия Михайловича Долгорукова, ставшего после этого Долгоруковым-Крымским, оказался поистине триумфальным.

Отпраздновав 18 июля 1771 года известие о крымских победах коленопреклоненным молебном в Петропавловском соборе столицы над прахом столько сделавшего для начала движения к Крыму Петра Великого, Екатерина II собственноручно написала победителю: «Усердие и искусство ваше увенчаны; вы достигли своего предмета: отечеству сделали пользу приобретением почти целого Крымского полуострова»⁸⁴.

Результаты крымских побед Долгорукова были упрочены действиями дунайской армии Румянцева. Турки здесь неожиданно поздно перешли к активным действиям, попытавшись в конце октября атаковать Бухарест. Но «осеннее обострение» обернулось против них — командующий валашской группировкой генерал-поручик Эссен разгромил их под Бухарестом, а лихой кавалерист полковник князь Д.К. Кантемир стремительной атакой занял стратегически важную крепость Журжу. «Нижнедунайская» дивизия генерал-поручика О. барона фон Вейсмана практически в те же дни провела серию блестящих рейдов на правобережье Дуная, захватывая и сжигая вместе со складами провианта и военного имущества турецкие крепости Тульчу, Исакчу, Мачин и Гирсово (последние взял генерал-майор А.С. Милорадович). Вейсман 21 октября решился даже атаковать основную базу главной турецкой армии — лагерь турецкого визиря в Бабадаге — и обратил в бегство 25-тысячную армию, захватив и обратив в пепел ставку визиря. Эта «октябрьская неделя» поставила точку в кампании — правобережные турецкие базы были разорены и требовали длительного восстановления, поставив под вопрос активные операции турок в следующем году.

После этого настал черед дипломатов. Две фазы сложных переговоров, начавшихся в 1772 году, привели в конце концов к заключению 10 июля 1774 года Кючук-Кайнарджийского мира, по которому Крым перешел под протекторат России.

Цену последней фазы борьбы за Крым определить не так уж легко. Косвенные данные показывают, что и победная война 1768—1774 годов отнюдь не была легкой прогулкой. Остатки «степного барьера» по-прежнему делали свое вредоносное дело; тяжелые марши по размокшим дорогам Молдавии и Валахии (когда солдаты, чтобы передохнуть, ложились в жидкую грязь, доходившую им до колен); трудности снабжения; тяготы маневренной войны со стремительными и длинными переходами; антисанитария и плохое состояние госпиталей; недостаток продовольствия; чрезвычайная длительность кампаний; периодически вспыхивавшая на театре военных действий чума — все это сделало эту войну не менее губительной, чем другие.

Показателем больших потерь являются рекрутские наборы. Именно за эти шесть лет (с 1768-го, когда страна уже готовилась к войне, по 1773-й, когда в основном завершились военные операции) тяжесть их оказалась максимальной за все предшествующие годы XVIII века — в рекруты ежегодно бралось по 0,69% населения России (против 0,48% в царствование ведшей предыдущую турецкую войну Анны Иоанновны). За эти шесть лет в армию были взяты 347 183 рекрута — больше (или лишь немногим меньше, по другому подсчету), чем за все царствование Петра I, ведшего тяжелую 21-летнюю Северную войну, и на четверть больше, чем за все почти 11-летнее царствование Анны Иоанновны (275 483 рекрута)⁸⁵. Очевидно, и совокупные потери России в эту войну были не меньше аннинских, и уж во всяком случае вряд ли менее 100 000 человек.

Таким образом, Россия только в период «борьбы за Крым» в 1680-х — 1770-х годах заплатила за Крым (по самым скромным подсчетам) как минимум 300 000—350 000 жизней. А была еще Русско-турецкая война 1787—1791 годов, ставшая реакцией на формальное присоединение Крыма к России в 1783-м...

Центральное место в Кючук-Кайнарджийском договоре занимала 3-я статья, в которой говорилось об отделении Крымского ханства от Османской империи и об объявлении «всех татарских народов» «вольными и совершенно независимыми всякой посторонней власти». С этого времени началась последняя, короткая глава истории крымской государственности, наполненная яркими и драматическими событиями.

Согласно Кючук-Кайнарджийскому договору на территории Крымского ханства Россия получила три крепости — Керчь, Еникале и Кинбурн. Вместе с Кинбурном к России отошла и территория между Днепром и Южным Бугом; были восстановлены и права России на так называемый Азовский уезд, объявленный Белградским договором 1739 года нейтральной зоной. Южные границы империи упрочились, что создавало благоприятные возможности для дальнейшего, в том числе и хозяйственного, освоения территорий к югу от Полтавы. Русские торговые суда получили возможность плавать по Черному морю и проходить через Босфор и Дарданеллы. Началось создание русского Черноморского флота: в 1778 году под руководством генерал-поручика Ивана Абрамовича Ганнибала, деда А.С. Пушкина, основали Херсонскую верфь, а в 1779-м заложили на ней первый 60-пушечный линейный корабль.

Очень скоро стало понятно, что заключенный мир не может быть прочным. Но если для Османской империи было важно вернуться к довоенному статус-кво, то для России Кючук-Кайнарджийский мир стал промежуточным этапом в деле осуществления более глобальных замыслов — присоединения всего Северного Причерноморья и возможного уничтожения своего давнего внешнеполитического врага. В составленном в 1780 году Александром Андреевичем Безбородко документе под названием «Мемориал по делам политическим» доверенный секретарь императрицы рассматривал различные варианты решения Восточного вопроса, причем особо подчеркивал идею «греческого проекта» — восстановления «древней греческой империи в пользу младшего Великого князя, внука Вашего Императорского Величества», т. е. появившегося на свет в 1779-м великого князя Константина Павловича. При этом Безбородко ставил вопрос о территориальных компенсациях, в первую очередь союзнику России Австрии, в обмен на благожелательный нейтралитет в осуществлении русских планов.

Между тем в Крыму шла упорная борьба «партий». Преемником хана Сагиб-Гирея, придерживавшегося прорусской ориентации, стал Девлет-Гирей, которого поддерживала Турция. Еще в июле 1774-го он высадился с турецким десантом в Алуште, но 3-тысячный русский отряд не позволил туркам пройти вглубь полуострова, разбив их у деревни Шума. (Именно в этом бою потерял глаз молодой подполковник Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов — командир гренадерского батальона Московского легиона)...

В 1776 году Екатерина предписала Румянцеву придвинуть к границам Крыма 30-тысячную армию. Было решено сделать правителем ханства Шахин-Гирея. Еще в 1771-м, будучи калгой, т. е. наследником ханского трона и находясь в Петербурге с дипломатической миссией, он сумел добиться расположения Екатерины, которая так отзывалась о нем: «Это, я думаю, самый любезный татарин, какого можно найти: он красив, умен, образован более, чем эти люди вообще бывают; пишет стихи; ему только 25 лет; он хочет все видеть и знать; все полюбили его»⁸⁶. И уже тогда, в 1776 году, Безбородко в записке на имя императрицы предложил присоединить полуостров: «Остался только один Крым и подвластные ему татары, от которых Россия уже двести тому лет как страдает и разные разорения претерпевает». Поэтому нужно «принять добрые меры против сих наших вечных неприятелей, дабы единожды навсегда привести себя от них в безопасность и чрез то доставить отечеству нашему надежное навсегда спокойствие»⁸⁷...

В октябре 1776-го корпус генерал-поручика князя Прозоровского вступил в Крым. Хан Девлет-Гирей был разбит, покинул престол и бежал в Турцию. Жители полуострова единодушно присягнули Шагин-Гирею, причем как самодержавному правителю с неограниченными правами. Однако внешняя политика ханства должна была согласовываться с российским посланником. По просьбе нового хана русские войска остались в Крыму, расположившись у Ак Мечети.

Помимо обустройства новой столицы — Кафы, Шагин-Гирей начал проводить радикальные реформы. Он стремился преобразовать Крым в большую черноморскую державу с наследственной ханской властью — взяв за образец Российскую империю.

Прежде всего был преобразован Диван (ханский совет). В новый состав этого законосовещательного органа вошли 12 сановников. Более четкое назначение получили и другие органы центрального управления, а областная реформа разделила Крым на 6 округов во главе с особыми начальниками — каймаканами. Особое внимание уделили улучшению финансовой сферы: была введена строгая отчетность по расходам, а почти все доходы ханства были отданы на откуп (что вызвало их значительное увеличение). Наконец, хан решил создать регулярную армию и ввел воинскую повинность по образцу рекрутской. Было приказано брать в новую армию по одному человеку от 5 дворов — для чего провели перепись населения полуострова. Главной заботой Шагин-Гирея стало формирование полка сайменов — его личной гвардии.

Однако хану не хватило ни сил, ни средств, ни личной твердости в проведении «европеизации» Крыма по русскому образцу. Европейские привычки хана вызывали удивление и недоумение у крымской знати: большая часть прислуги в его дворце европейцы, ездит не верхом, а в карете, ест, сидя за по-европейски сервированным столом, бороду хоть и носит, но прячет ее концы под широкий галстук... Методы нового правления — строгого и требовательного — вызывали открытое недовольство населения. Оно с ужасом взирало на ханских чиновников, занимавшихся неслыханным, ассоциировавшимся с попранием основ веры делом — переписью жителей. Родовая крымская знать, которую оказалось невозможно одним махом низвести до положения служилого сословия, видела в деятельности Шагин-Гирея лишь желание угодить России. Наконец, хан конфисковал церковные вакуфы!

Таким образом, опереться при проведении реформ Шагин-Гирею оказалось не на кого. Уже осенью 1777-го против него вспыхнуло восстание, опрометчиво названное в Петербурге «крымским замешательством». Масштабы «замешательства» стали неприятной неожиданностью, пришлось привести в боевую готовность войска на юге. Командующим Кубанским корпусом, а в марте 1778 года и всеми войсками,

расположенными в Крыму и на Кубани, был назначен генерал-поручик Александр Васильевич Суворов.

Турки тоже не теряли времени зря: султан назначил крымским ханом Селим-Гирея, после высадки которого в декабре 1777 года в Крыму восстание охватило весь полуостров. Только в феврале 1778-го Селим-Гирей оказался окруженным русскими войсками и, не видя спасения, вынужден был сдаться. Но в июле у крымских берегов появился турецкий флот по командованием Гассан-Газы-паши... 10 марта 1779 года Россия и Турция подписали Анайлы-Кавказскую конвенцию, по которой Петербург обязывался вывести свои войска из Крыма и не вмешиваться во внутренние дела ханства. Турция, в свою очередь, подтвердила независимость Крыма и ханский статус Шагин-Гирея (а также право прохода русских торговых судов через Босфор и Дарданеллы). К середине 1779 года, оставив 6-тысячный гарнизон в Керчи и Еникале, русские ушли из Крыма.

Казнив предводителей восстания, вновь утвержденный на престоле Шагин-Гирей стал действовать чересчур крутыми мерами. И в начале 1782 года случилось событие, которое изменило судьбу и его, и Крыма. Недовольная правлением Шагин-Гирея крымская элита решила воздействовать на него через муфтия. Последний просил хана более бережно относиться к традициям и законам ислама — а на следующий день Шагин-Гирей совершил страшнейшее, с точки зрения мусульман, преступление: муфтий был повешен! Весной 1782-го на Таманском полуострове вспыхнуло восстание, возглавленное братьями хана — Батыр-Гиреем и Арслан-Гиреем, — и очень скоро у Шагин-Гирея не осталось защитников. Братья чуть было не захватили его в собственной резиденции, и с небольшой свитой он бежал к русской границе. При поддержке Турции в Кафе провозгласили ханом Махмут-Гирея.

Вмешались русские войска, и корпус генерал-поручика Антона Богдановича де Бальмена взял Карасубазар, разбил войско нового хана, возглавлявшееся его братом Алим-Гиреем, и пленил самого Махмут-Гирея. Однако вернувшийся в Крым Шагин-Гирей вновь начал казни, провоцируя очередной мятеж...

Разрубить все туже завязывавшийся в Крыму узел можно было только путем присоединения полуострова к России, и Екатерина II настоятельно порекомендовала Шагин-Гирею отказаться от трона и передать Крым России. В феврале 1783 года последний крымский хан заявил об отречении от престола, а 19 апреля того же года вышел манифест о присоединении Крыма к России. Немедленно после его подписания ведомые генерал-поручиком де Бальменом русские войска вошли в Крым, чтобы уже никогда не покидать его. Полуостров оказался под скипетром России...

Петрухинцев Николай Николаевич,
доктор исторических наук,
профессор Российской Государственной академии
народного хозяйства и государственной службы
(РАНХиГС) (г. Липецк)

Вишняков Ярослав Валерианович,
кандидат исторических наук, доцент МГИМО (У) (г. Москва)

Примечания

1. Гордон П. Дневник. 1684—1689. М., 2009. С. 137—138.

2. Письмо Ф.Я. Лефорта брату Ами от 1 октября 1687 г. // Лефорт Ф. Сборник материалов и документов. М., 2006. С. 89.

3. Гордон П. Дневник. 1684—1689. С. 139.

4. Там же. С. 140—141.

5. Письмо Ф.Я. Лефорта брату Ами... С. 90.

6. Подсчитано по: Гордон П. Дневник. 1684—1689. С. 151.

7. Бушкович П. Петр Великий. Борьба за власть. (1671—1725). СПб., 2008. С. 158—159.

8. Гордон П. Дневник. 1684—1689. С. 166—167, 173.

9. Там же. С. 191—197; Бушкович П. Указ. соч. С. 162.

10. Бушкович П. Указ. соч. С. 165.

11. Бантыш-Каменский Д.Н. История Малороссии. Ч. III. М., 1830. С. 12—18.

12. Буткевич П. Указ. соч. С. 175—178, 184—185.

13. Желябужский И. Дневные записки // Рождение империи. М., 1997. С. 276.

14. Гордон П. Дневник. 1690—1694. М., 2014. С. 322—323.

15. Там же. С. 347.

16. Там же. С. 340.

17. Там же. С. 355—356.

18. Там же. С. 434, 347.

19. Богословский М.М. Петр Великий. Материалы для биографии Т. 1. М., 2005. С. 217.

20. Важинский В.М. Корни Липецка (к 300-летию основания города). Липецк, 2003. С. 104.

21. Богословский М.М. Указ. соч Т. 1. С. 238.

22. Там же. С. 260.

23. Гордон П. Дневник. 1690—1694. С. 434.

24. Устрялов Н.А. История царствования Петра Великого. Т. 2. СПб., 1856. С. 224.

25. Там же.

26. Богословский М.М. Указ. соч Т. 1. С. 265—279.

27. Там же. С. 278—279; Устрялов Н.А. Указ. соч. Т. 2. С. 261—262.

28. «Статьи удобные, которые принадлежат к взятой крепости или фартецыи от турок Азова» // Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. I. СПб., 1887. С. 111—113; Елагин С.И. История русского флота. Период Азовский. СПб., 1864. Прилож. Ч. 1. С. 162—163.

29. Там же.

30. Там же.

31. Там же.

32. Характеристику ее см. в: Петрухинцев Н.Н. Два флота Петра I: технологические возможности России // Вопросы истории. 2003. № 4. С. 117—124; Он же. Дорога к Петербургу // Родина. 2007. № 11. С. 7—14.

33. Полное собрание законов Российской империи. Собр. 1-е. Т. III. СПб., 1830. № 1569. С. 274—276.

34. РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Д. 1644. Л. 929.

35. Подсчитано по: Там же. Л. 1073—1074.

36. Там же. Л. 1076—1077, 1074.

37. Письма и бумаги императора Петра Великого Т. 1. С. 204—207.

38. РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стб. 1645. Л. 617—620.

39. Там же. Л. 121—122, 285—287.

40. Там же. Ф. 199. Портф. 130. Ч. 15. Д. 2. Л. 5 об.-б, 44.

41. Подсчитано по: Андрющенко О.В. Население и администрация города Азова в 1696—1711 гг. Воронеж, 2008. С. 30—31, 50, 55.

42. РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стб. 1645.

43. Богословский М.М. Указ. соч. Т. 3. М., 1946. С. 342.

44. Елагин С.И. Указ. соч. Прилож. Ч. 1. С. 312.

45. Корб И. Дневник путешествия в Московское государство // Рождение империи. С. 106.

46. Бушкович П. Указ. соч. С. 209, 212.

47. Веселовский С.Б. Сметы военных дел Московского государства 1661—1663 гг. // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1911. Кн. 3. № 238. С. 26—27.

48. РГАДА. Ф. 248. Кн. 472. Л. 23.

49. Подсчитано по: Нелипович С.Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в. М., 2010. С. 177; Бабич М.В. Государственные учреждения XVIII в.: комиссии петровского времени. М., 2003. С. 116. Прим. 400.

50. РГАДА. Ф. 177. Оп. 1. 1733 г. Д. 4. Л. 87.

51. Там же. Л. 104—107, 124об. — 127.

52. Там же. Оп. 1. 1735 г. Д. 13. Л. 197 об.

53. Там же. Л. 205.

54. Там же. Л. 342, 344, 343 об.

55. Баиов А.К. Русская армия в царствование Анны Иоанновны. Война России с Турцией. 1735—1739 гг Т. 1. СПб., 1906. С. 171.

56. Анисимов Е.В. Россия без Петра. СПб., 1994. С. 411.

57. Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты в XVIII столетии. Одесса, 1889. С. 60.

58. Подсчитано по: Баиов А.К. Указ. соч. Прилож Т. 1. С. 129.

59. Сборник Императорского Русского исторического общества (далее — Сборник РИО). Вып. 80. СПб., 1892. С. 181.

60. Там же. С. 342.

61. Там же. С. 384—391.

62. Там же. С. 219—220, 398 об. — 400.

63. Там же. С. 398 об. — 400.

64. Там же. С. 180 об. — 181.

65. Подсчитано по: Там же. С. 401 об. — 402.

66. РГАДА. Ф. 248. Кн. 1092. Л. 566—587.

67. Подсчитано по: Там же. Ф. 1261. Оп. 12. Д. 4. Л. 1—12.

68. Подробнее см. в: Петрухинцев Н.Н. Царствование Анны Иоанновны: проблема формирования внутриполитического курса. 1730 — 1740. Дисс. ... доктора ист. наук. М., 2001.

69. Дорошенко Д.І. Нарис історіі Украіни. Львів, 1991. С. 422.

70. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 177. Оп. 1. 1739 г. Д. 17. Л. 10—14.

71. Сборник РИО. Вып. 10. СПб., 1872. С. 309.

72. Записки барона Тотта о татарском набеге 1769 г. на Ново-Сербию // Киевская старина. Т. VII. Киев, 1883. С. 170, 167—168.

73. Подсчитано по: Петров А.Н. Война России с Турцией и польскими конфедератами. С 1769—1774 год. Т. I. СПб., 1866. С. 137—138.

74. Сборник РИО. Вып. 10. С. 313—317.

75. Там же. С. 354.

76. Петров А.Н. Указ. соч. Т. II. СПб., 1866. С. 147.

77. Там же. С. 335.

78. Там же. Т. I. С. 306—307.

79. Сборник РИО. Вып. 10. С. 325—326, 335—336.

80. Там же. С. 346.

81. Петров А.Н. Указ. соч. Т. II. С. 326—327.

82. Сборник РИО. Вып. 10. С. 449—454.

83. Там же. С. 448.

84. Там же. Вып. 13. СПб., 1874. С. 129.

85. Подсчитано по: Петрухинцев Н.Н. Царствование Анны Иоанновны: формирование внутриполитической программы и судьбы армии и флота. СПб., 2001. С. 314—315.

86. Сборник РИО. Вып. 13. С. 201.

87. Там же. Вып. 26. СПб., 1879. С. 93.