Марина Земляниченко, Николай Калинин. В Ливадию, с докладами Николаю II. Премьер-министр Российской империи В.Н. Коковцов

Земляниченко Марина Александровна (р. 1937)
Калинин Николай Николаевич (1938—2000) (Ялта)
Историки, члены Союза российских писателей. Лауреаты Премии Автономной Республики Крым (2004 г.), премии им. А.П. Чехова. Известные исследователи жизни императорской семьи в Крыму. Авторы книг «Романовы и Крым» (М., 1993), «Романовы и Крым: "У всех нас осталась тоска по Крыму..."» (Симферополь, 2002), совместно с А. Кадиевичем — «Архитектор Высочайшего Двора: "Архитектор Краснов — удивительный молодец..."» (Симферополь, 2003); многочисленных публикаций в российских и крымских журналах, альманахе «Крымский альбом» (вып. 1998, 1999, 2001, 2002). Н. Калинин в последние годы работал старшим научным сотрудником Массандровского дворца-музея. М. Земляниченко до 1993 г. занимала должность заместителя директора ЛиваДИЙСКОГО дворца-музея ПО научной работе.

Первого октября вечером я выехал в мою первую поездку в Крым по званию Председателя Совета министров. Мой медовый месяц начинался очень благоприятно, и первые дни пребывания в Крыму окрашивали всё самым благодушным настроением. Мой приезд в Ялту и Ливадию был сплошным триумфом. Не успевшие еще наскучить однообразием ялтинской жизни придворные наперерыв оказывали мне всякое внимание», — так начинается глава воспоминаний В.Н. Коковцова «Из моего прошлого»¹, посвященная первым дням вступления в новую должность. Указ о его назначении Председателем Совета министров Николай II подписал 12 сентября 1911 года — через неделю после трагической гибели выдающегося государственного деятеля Петра Аркадьевича Столыпина².

Встреча В.Н. Коковцова с императором состоялась 4 октября в новом прелестном дворце, построенном в Ливадии по проекту ялтинского архитектора Н.П. Краснова. Николай II «необыкновенно милостиво», «со своей обычной очаровательной улыбкой и простотой» показал премьеру весь дворец, а затем, после более чем двухчасового доклада Коковцова, одобрил и утвердил все его предложения по составу правительства.

В мастерской художника Константина Маковского В.Н. Коковцов позирует для своего известного портрета. Фото нач. 1900-х

На другой день, 5 октября, в день именин цесаревича Алексея, на долю вновь назначенного Председателя Совета министров «выпали новые знаки внимания, заставившие долго говорить о себе всю ливадийскую и ялтинскую публику». За завтраком «Государь демонстративно пил за моё здоровье, поминутно обращался ко мне с разговором», — вспоминает Владимир Николаевич.

За время пребывания на высоком посту главы правительства (октябрь 1911 г. — январь 1914 г.) Коковцов несколько раз приезжал в Крым с докладами Николаю II, находившемуся с семьей на отдыхе в южнобережном имении Ливадия. Об этих встречах премьер довольно подробно рассказывает в своей книге воспоминаний. Его мемуары интересны для нас даже не столько тем, что содержат наблюдения внимательного и непредвзято настроенного человека, сколько описанием созданной в Ливадии обстановки замкнутого семейного отдыха, старательно ограждаемого от кипящих в столице политических страстей. Сравнивая масштабность проблем, содержащихся в «ливадийских докладах» Коковцова и предназначенных для окончательного решения их верховной властью — царем, со спокойно-равнодушной ответной реакцией на них Николая, как-то особенно остро воспринимаешь неотвратимость надвигавшейся на страну катастрофы.

...В большом списке государственных деятелей Российской империи периода правления Николая II выделяются три личности, равные, если можно так выразиться, по своему калибру — Сергей Юльевич Витте, Петр Аркадьевич Столыпин и Владимир Николаевич Коковцов. Хотя в отличие от Витте и Столыпина новый Председатель Совета министров³ не проявил себя как крупный реформатор, его деятельность на ключевых правительственных постах, несомненно, сыграла большую роль в достижении высоких темпов экономического развития России до начала Первой мировой войны.

Да и восхождение к вершинам власти проходило для Коковцова не столь стремительно, как у его знаменитых предшественников — скорее это было постепенное продвижение человека исключительных способностей и эрудиции, самоотверженного трудолюбия и безупречной личной порядочности.

Владимир Николаевич принадлежал к старинному дворянскому роду. По окончании в 1872 году Александровского (бывшего Царскосельского) лицея поступил на службу сначала в Министерство юстиции, а затем — внутренних дел, а с 1890-го занимал разные должности в Государственной канцелярии. Именно там у него появилась возможность близко изучить вопросы бюджета и народного хозяйства, в которых вскоре он приобрел известность как крупнейший специалист России.

В 1896 году по приглашению тогдашнего министра финансов С.Ю. Витте Коковцов становится его заместителем (в дореволюционной России они именовались «товарищ министра»). С 1902 года он переходит на престижную, но не имевшую какой-либо реальной власти должность государственного секретаря⁴, а затем дважды — в 1904—1905 годах и с 1906-го до своей отставки в январе 1914 года был министром финансов Российской империи.

Назначение В.Н. Коковцова на пост главы правительства было встречено весьма враждебно правыми партиями и в придворных кругах, зато приветствовалось в среде крупных и средних предпринимателей, промышленников и банкиров, тем более, что император оставил за новым премьером и ранее занимаемый им пост министра финансов.

Из высказываний самого Владимира Николаевича, а также отзывов о нем как соратников по работе в правительстве и в Госдуме, так и многочисленных оппонентов, вырисовывается облик преданного своему делу крупного специалиста в области финансов и бюджета, политика широкого кругозора, великого патриота России. «Я не принадлежу к разряду людей, которые идут на компромиссы в делах, имеющих для меня принципиальное значение», — говорил о себе премьер.

Однако эта черта характера значительно осложняла Владимиру Николаевичу работу в правительстве. Незадолго до первого назначения его на пост министра финансов в феврале 1904 года Государственный контролер П.Л. Лобко⁵ даже советовал Николаю II не делать этого, так как Коковцов «будет очень тяжел для всех министров»: прекрасно зная бюджет страны, он станет настойчиво проводить свои взгляды в отношении новых расходов. А министр внутренних дел В.К. Плеве⁶ откровенно писал Коковцову: «Конечно, если бы назначение министра финансов зависело от плебисцита среди господ министров, то они подали бы голос за кого угодно, кроме как за Вас. Я хорошо помню, как в бытность Вашу товарищем министра у Витте, они терпеть не могли участвовать в заседаниях Департамента экономии при Вашем участии и предпочитали иметь дело с Витте, который разозлится в начале, а потом уступит в конце, когда ему скажут несколько льстивых слов».

Интересно и мнение постоянного оппонента Коковцова в Госдуме лидера кадетов П.Н. Милюкова⁷. Несмотря на все различия их политических ролей и личностей, он с большим уважением относился к Владимиру Николаевичу: «В характере Коковцова была черта внутреннего самоуважения и требования признания его от других. <...> То обстоятельство, что <он> шел на явный неуспех, оставаясь верен себе и своей роли, не могло не вызывать уважения к нему, особенно в связи с его пониманием этой роли. <...> Этот министр финансов, попавший потом в премьеры за то же свое качество: аккуратность и добросовестность в рамках принятого на себя служения. Там он охранял казенный сундук от посторонних покушений, в том числе и царских. И все мы соглашались с его репутацией «честного бухгалтера»⁸.

Действительно, прекрасно зная бюджет страны, Владимир Николаевич следил за его сбалансированностью, настойчиво проводил жесткую экономию государственных средств и сохранение золотого запаса, активно поощрял рост отечественный монополий. Его осторожная и взвешенная финансовая политика вызывала доверие внешних и внутренних кредиторов, что позволило России сохранить денежное обращение даже в смутное время русско-японской войны и революции 1905—1907 годов.

Николай II прекрасно понимал огромную роль в этом своего министра финансов: «Я никогда не забуду Ваших трудов во время войны и хорошо помню, что Вы оказали России величайшую услугу, сохранивши наше финансовое положение, несмотря на все военные неудачи. Я уверен, что все понимают это так же, как и я, а заграницей все понимают лучше, чем дома, но настанет время, что и у нас поймут так же»⁹.

Имя Владимира Николаевича Коковцова не сходило со страниц газет и журналов того времени. Им восхищались его сторонники, и он же подвергался резкой критике, переходящей зачастую в злобную травлю, со стороны консервативно-монархических сил.

Популярный журнал «Огонек» сообщал: «С утра и до поздней ночи он работает, не зная праздников, не давая себе отдыха, не отрываясь почти ни на минуту для частной жизни». Журнал отмечал также его смелость и решительность в роковой день покушения на П.А. Столыпина в киевском театре: «Один В.Н. Коковцов не растерялся после выстрелов злоумышленника, первый бросился через несколько кресел на помощь к раненому и помог ему снять китель, запачкав в крови П.А. Столыпина свое платье».¹⁰ (Добавим от себя, что Владимир Николаевич сразу же поселился в больнице, где лежал умирающий премьер и был там до приезда в Киев супруги Петра Аркадьевича.)

«Огонек» приводил и некоторые бытовые подробности из жизни министра. Например, о том, что он не курит, любит больше всего простую русскую кухню — щи, битки, телячьи котлеты, вино пьет только красное, а вот минеральных вод не признает.

Открытка сер. 1910-х. Фото И.И. Семенова (Ялта). Изд. и отпеч.: Акц. о-во Гранберг в Стокгольме. Из коллекции Д. Лосева

Воспоминания «Из моего прошлого» В.Н. Коковцова были написаны в эмиграции и содержат исключительно интересный фактологический материал, однако по известности значительно уступают мемуарам С.Ю. Витте. Может быть, потому, что автор сразу ограничил себя определенными рамками: «Я не пишу историю моего времени. Я говорю только о том, что было при мне и при моем непосредственном участии».

Но, видимо, основная причина того, что до недавнего времени книга главного финансиста России довольно редко цитировалась в отечественной исторической литературе, кроется в другом. В отличие от С.Ю. Витте, Коковцов с постоянной симпатией отзывается о Николае II, даже тогда, когда объективно изложенные им факты нередко подводят читателя к закономерному вопросу: был ли монарх, так ревниво оберегавший свою роль руководителя страны, действительно способен выполнять свои функции. У Витте находим прямой ответ — нет, не способен. Коковцов же тактично избегает открытого осуждения императора.

Однако картина кардинальных политических, социальных и экономических сдвигов, происходивших в России за полтора десятилетия, описываемого В.Н. Коковцовым, настолько затрагивает «верховную власть», что, по оценке П.Н. Милюкова, воспоминания «Из моего прошлого» по отношению к царю и его ближайшему окружению могли бы служить настоящим обвинительным актом»¹¹.

В этом обвинительном акте одно из главных мест, безусловно, заняла бы императрица Александра Федоровна, сыгравшая столь роковую роль в истории России. Даже те несколько встреч с ней в Ливадии, которые описывает Коковцов, оставляют у читателя тяжелое чувство недоумения и безысходности. Бывшая принцесса маленького немецкого герцогства, волею судьбы вознесенная на трон великой державы, не понимала, да и не желала понять в силу особых свойств своей натуры, глобальных изменений, происходивших в общественном сознании страны.

Именно с таким тяжелым предчувствием грядущих несчастий уезжал из Крыма 6 октября 1911 года В.Н. Коковцов. В начале статьи мы привели выдержку из его воспоминаний, показывающую, с какой подчеркнутой приветливостью принял Николай II в Ливадийском дворце нового Председателя Совета министров. Александра Федоровна также пожелала удостоить Владимира Николаевича длительной беседой, касающейся будущей деятельности правительства и его взаимоотношений с Госдумой. Ее стоит привести в подробном изложении самого Коковцова не только потому, что показала ему «всю странность натуры этой мистически настроенной женщины, сыгравшей такую исключительную роль в судьбах России». Этот разговор с императрицей, как он пишет, «больно кольнул его, а потому глубоко врезался в память».

Высказанная тогда императрицей в парадном вестибюле дворца холодно-презрительная оценка личности П.А. Столыпина, твердо проводившего политику укрепления позиций самодержавия, по сути, предрекала и судьбу Коковцова. Через два года, осенью 1913-го, он вновь появится в Ливадийском дворце с большим отчетным докладом. Но встреча будет уже иной: до премьера доходят упорные слухи о готовящемся смещении его с поста, в чем немалую роль тоже сыграет императрица.

Но тогда, в памятный для Коковцова день 5 октября 1911 года, доверительная беседа с Александрой Федоровной началась с оценки российских политических партий и роли некоторых из них в поддержке правительства, возглавлявшегося П.А. Столыпиным.

«Я долго развивал эту тему. Императрица внимательно слушала меня и затем неожиданно остановила меня прикосновением руки и сказала по-французски: «Слушая Вас, я вижу, что Вы все делаете сравнения между собою и Столыпиным. Мне кажется, что Вы очень чтите его память и придаете слишком много значения его деятельности и его личности. Верьте мне, не надо так жалеть тех, кого не стало... Я уверена, что каждый исполняет свою роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль, и должен был стушеваться, так как ему нечего было больше исполнять. Жизнь всегда получает новые формы, и Вы не должны стараться слепо продолжать то, что делал Ваш предшественник. Оставайтесь самим собою, не ищите поддержки в политических партиях; они у нас так незначительны. Опирайтесь на доверие Государя — Бог Вам поможет. Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить Вам место, и что это — для блага России». Я записал буквально её слова. <...> Мне было ясно одно: о Столыпине, погибшем на своем посту, через месяц после его кончины уже говорили тоном полного спокойствия, мало кто уже и вспоминал о нем, его глубокомысленно критиковали, редко кто молвил слова сострадания о его кончине».

Вернувшись в Петербург, Владимир Николаевич сразу же приступил к текущей работе, однако вскоре столкнулся с проблемой, которую не смог решить ни его предшественник Столыпин, ни ближайшие родственники царской семьи.

С конца 1911 года атмосфера в стране вновь стала постепенно сгущаться. В газетах все чаще и чаще появлялось упоминание имени Распутина, сопровождаемое намеками на его близость ко Двору, и, главное, на его влияние при тех или иных назначениях на различные посты.

Как вспоминает В.Н. Коковцов, первое ясное проявление недовольства Государя на кампанию печати против Распутина проявилось в середине января 1912 года. Тогда министр внутренних дел А.А. Макаров получил от него в резкой форме требование обуздать газеты, печатающие такие материалы: «Я просто не понимаю, неужели нет никакой возможности исполнить мою волю», — заявил Николай II и поручил Макарову обсудить с Коковцовым, что следует предпринять. «Тут я впервые оказался уже открыто пристегнутым к этой печальной истории. <...> Вопрос о Распутине невольно сделался центральным вопросом ближайшего будущего и не сходил со сцены почти за всё время моего председательства в Совете министров, доведя меня до отставки с небольшим через два года.»

Не будем останавливаться на истории Распутина и его влиянии на царскую чету — об этом существует большая литература. Лучше всех, пожалуй, оценила весь трагизм ситуации вдовствующая императрица Мария Федоровна: «Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию, и себя. Она искренно верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастье».

По свидетельству Коковцова, если Государь уезжал на отдых в финские шхеры, он «не любил, чтобы его уединенная жизнь на яхте «Штандарт», среди семьи <...>, была прерываема приездами министров с их обычными докладами». Сам Владимир Николаевич за всё время управления министерством финансов только один раз, в порядке исключения, был приглашен на «Штандарт».

В Ливадию министры допускались. Однако и здесь Коковцов отмечает удивительную черту поведения Николая II: «Государь не любил предупреждать заблаговременно членов правительства о своем отъезде в Крым», ставя их, таким образом, зачастую в весьма сложное положение.

Именно так получилось весной 1912 года с Коковцовым: он, Председатель Совета министров, по слухам, просочившимся из придворных кругов, узнает о скором отъезде царской семьи в Крым. В это время в Думе должны были решаться несколько крупных дел, касающихся финансирования программ развития флота и армии, и необходимо было согласовать с императором линию поведения правительства в думских дебатах.

Характерен ответ Николая II на прямой вопрос премьера о времени отъезда в Крым: «Я просто задыхаюсь в этой атмосфере сплетен, выдумок и злобы (имеется в виду антираспутинская кампания в прессе. — М.З.). Да, я уезжаю, и притом очень скоро, и постараюсь вернуться как можно позже. <...> Пишите мне в Крым обо всем, и я немедленно отвечу Вам, и если будет нужда видеть меня, я рад буду принять Вас в Ливадии. Сейчас я не могу дать Вам много времени...»

Вторая поездка в Ливадию (21—24 апреля 1912 г.) прошла для Коковцова под впечатлением серьезного скандала в Думе, вызванного полной некомпетентностью военного министра В.А. Сухомлинова¹². Пожалуй, редко о ком из министров или политических деятелей Владимир Николаевич отзывается в воспоминаниях с таким презрением и негодованием, как об этом человеке, которого он вынужден был терпеть в своем правительстве из-за постоянного покровительства министру самого императора.

Впоследствии неудачи русской армии в Первой мировой войне показали, насколько прав был премьер в оценке разрушительной роли этой личности: «Я вижу весь тот вред, который причиняет Сухомлинов Государю и России своим невероятным легкомыслием, своей беспринципностью, отсутствием всякой деловой добросовестности и того повадкою угодничества, которая одна пользуется у него успехом и приводит к тому, что его окружают одни его любимцы, а всё, что есть деловитого, способного и работающего, держится в черном теле или удаляется на незаметные должности».

Об этой грозящей стране опасности Коковцов попытался предупредить императора. Сколько смелости и достоинства в его взволнованных словах, произнесенных в приёмном кабинете Ливадийского дворца в далеком апреле 1912 года: «Если мое отношение к военному министру не одобряется Вашим Величеством, то позвольте мне покинуть мой двойной пост, после всего того, что я сказал Вам, как честный человек, горячо любящий свою Родину и своего Государя, и верьте, что я уйду совершенно спокойно, в сознании свято исполненного долга. Но до того, как Вы примете Ваше решение, не прогневайтесь, Государь, если я скажу Вам, что Ваше Величество можете быть спокойны за судьбу Вашей страны и Вашей династии до тех пор, пока у Вас в порядке финансы и армия. Ваши финансы — хороши, и я могу спокойно передать их моему преемнику, лишь бы только он не испортил того, что приведено в порядок целым рядом Ваших министров и не испорчено мною. Но Ваша армия — не в порядке. Она не устроена и дурно управляется. Вашего докладчика — военного министра не уважает никто из видных военных: одни над ним издеваются, другие его презирают, и с таким начальником подготовить армию к победному бою нельзя¹³. Дай Бог, чтобы я ошибался, но мною владеет страх за будущее, и я вижу в нём грозные признаки, от которых упаси Господь Вас и Вашего Наследника. Я сказал всё, что у меня было на душе, и больше, Ваше Величество, не услышите от меня никогда самого упоминания о моих отношениях к генералу Сухомлинову...»

Император Николай II и императрица Александра Федоровна. Ливадия, 1902 г. Фото Ф. Гана. Фонды Ялтинского историко-литературного музея. Впервые опубликовано в «Крымском альбоме 1998»

Коковцов вспоминает, что, выслушав его, «Государь долго молчал, отвернувшись от меня. Он, видимо, и сам волновался, лицо его было бледно, и он, видимо, боролся среди противоречивых внутренних ощущений. Затем он протянул мне руку и сказал: «Вы меня убедили в том, что Вы поступили здесь совершенно правильно. Уволить Вас я не могу и не вижу в этом никакой надобности. Будьте уверены, что я никогда не забуду того, что Вы мне сейчас сказали с таким достоинством, и что бы ни случилось, буду всегда помнить то, что Вы мне сегодня сказали».

К предостережению Коковцова Николай II тогда не прислушался. Сухомлинов был снят с должности только в 1915 году, а в 1917-м арестован Временным правительством и предстал перед Чрезвычайной следственной комиссией по обвинению в неподготовленности русской армии к войне. На суде Сухомлинов пытался оправдаться, ссылаясь на то, что министр финансов якобы не отпускал кредиты на усиление обороны. Предъявленные Коковцовым сметы расходов буквально шокировали членов комиссии: за два года до начала войны в руках военного министра оставалось свыше 250 миллионов рублей, которые он своевременно не израсходовал из-за своей полной неспособности организовать массовые заказы нового вооружения. Бывший военный министр был приговорен тогда к пожизненному заключению, однако в 1918 году освобожден по старости, после чего ему удалось эмигрировать во Францию.

За эти два апрельских дня 1912 года, проведенных премьером в Ливадии, сам Николай II внешне проявлял к нему неизменную любезность и доброжелательность, спросив даже, не решится ли Владимир Николаевич погостить в Ялте и отдохнуть от «петербургских прелестей»: «Вы бы погуляли как-нибудь со мной, ведь кажется, Вы также хороший пешеход, как и я».

23 апреля в Ливадии состоялось молебствие, а затем прием поздравлений по случаю дня именин императрицы. Во время обхода гостей Александра Федоровна весьма откровенно продемонстрировала свое «неблаговоление» к Председателю Совета министров за его отношение к Распутину. Эта краткая сцена производит удручающее впечатление.

«Императрица вышла только после завтрака и стала принимать поздравления, — пишет Коковцов. — Приближаясь ко мне после обхода дам, она, видимо, даже не хотела подойти ко мне. Бесконечное время стояла она и разговаривала с последней по очереди женою второстепенного дворцового служащего мадам Яновой, а затем точно поборола в себе какое-то усилие, прошла было мимо меня, как-то боком подала мне руку, спешно отвела ее, так что я едва успел поцеловать ее, и минуя двух моих соседей, опять задержала свое движение и стала было спокойно разговаривать с молодым офицером-моряком, но затем повернулась к Государю и проговорила «I am very tired»¹⁴ и ушла в соседнюю залу. От наблюдательной толпы придворных гостей это движение, конечно, не ускользнуло, мне же было совершенно ясно, что Императрица просто желала мне показать свое невнимание. Фредерикс¹⁵ переглянулся со мною, подошел ко мне и шепнул на ухо: «Не обращайте на это внимания, у нас так часто бывает».»

Фрагмент интерьера рабочего кабинета Николая II на втором этаже Ливадийского дворца («Уголок отдыха»). Фото 1912 г.

И, наконец, три кратковременных визита в Ливадию осенью 1913 года. В главе воспоминаний, посвященных последним встречам премьера с императором, привлекают внимание описания какого-то особого, выработанного царской семьей образа жизни в этом далеком от столицы имении.

14 сентября Коковцов вместе с супругой прибыл в Ялту и, как всегда, остановился в гостинице «Россия». Из Ливадии они, не возвращаясь в Петербург, собирались уехать на четыре недели на отдых в Париж. Владимиру Николаевичу нужно было согласовать с императором пределы своих полномочий в неизбежных при таком путешествии встречах с лидерами западных стран — ведь все они пожелают провести переговоры по политическим вопросам с Председателем Совета министров великой державы¹⁶.

«Я застал там обычное ялтинское настроение, — пишет Коковцов, — прежнюю скуку среди придворных, полнейшую отчужденность их от крупных политических вопросов, жизнь исключительно среди мелких повседневных инцидентов дворцового муравейника, абсолютную праздность и неизвестность, чем занять время и как дождаться дня отъезда в Петербург, на который все смотрели как на великое избавление от непроходимой скуки. Среди этой тоскующей толпы Государь и его семья, казалось, одни наслаждались их любимою обстановкою. Вдали от всех, недокучаемый ежедневными докладами и необходимостью принимать массу представляющихся, Государь вел совершенно свойственный его душе простой образ жизни: утром длинные прогулки пешком, днем или под вечер верховые поездки, часто с дочерьми, регулярное исполнение своего долга в виде прочтения и утверждения присылаемых из Петербурга докладов, встречи по несколько раз на дню всё тех же лиц свиты, конвоя и немногих офицеров обычной охраны, которые не скажут ничего неприятного и не вызовут необходимости тут же решить какой-либо сложный вопрос, — всё это создало кругом самого Государя какую-то атмосферу благодушия, при этом ясно чувствовалось, что всякие крупные деловые вопросы входят в эту среду каким-то досадным клином, и что чем скорее этот клин выйдет из потревоженной им среды, тем это лучше. И, несомненно, вся эта среда и ждет минуты, когда это постороннее тело избавит ее от своего присутствия. Оттого-то каждый раз, когда я приезжал в Ялту, мне всегда казалось, что засиживаться здесь не следует, что дела от этого не выигрывают, и что даже скорее появление здесь министров рассматривается как прибытие гостей, которых провожают особенно ласково в минуту их прощанья. Меня встретила в Ливадии обычная ласка и всё та же внешняя приветливость, которая ничем не отличалась от прежних приемов».

Парадный кабинет Николая II на первом этаже дворца. Фото 1912 г.

Возвратившись из поездки по странам Западной Европы, Коковцов поспешил с отчетным докладом в Ливадию. Особую тревогу у него вызывала беседа с императором Вильгельмом II, подробности которой Председатель Совета министров хотел срочно доложить царю.

И вновь эта встреча в Ливадийском дворце поражает вежливым равнодушием, пассивностью, упованием на Волю Божью в отношении стремительно развивающихся в Европе и стране новых процессов. Пройдет немного более восьми месяцев, и кайзеровская Германия развяжет кровавую бойню — Первую мировую войну, к которой Россия придет неподготовленной.

«День был мрачный и сырой, пахло зимой, и дворец был пуст и без обычного оживления. Государь принял меня в его верхнем кабинете, с его привычною приветливою улыбкой, но мало расспрашивал о моей заграничной поездке, как будто мы виделись совсем недавно, спросил только, совсем ли я оправился от болезни в Риме, и сразу перешел к так называемым очередным делам, сказавши мне, что он успел уже прочитать мой подробный доклад о том, что я делал в Риме, Париже и Берлине, вполне одобряет всё, что я говорил и делал. <...> Привычной для меня благодарности или выражения удовольствия и какой-либо любознательности в отношении подробностей всего, что пришлось пережить, заявлено на этот раз не было. Меня удивило в особенности то, что свидание с германским императором не остановило на себе особенного внимания, и мне пришлось самому просить разрешения представить некоторые разъяснения, так как доклад мой, при всей его подробности, не мог, конечно, передать всех частностей и личных впечатлений, да и многое не должно было быть даже включено в письменное изложение. <...> Я сказал Государю, что мое заключение о положении дел в Германии гораздо более пессимистическое, нежели я думал первоначально. <...> Я не могу, конечно, утверждать, сказал я, что Германия идет прямым и неудержимым шагом к войне с нами в самом близком будущем, но мне очевидно, что отношение к нам самое враждебное и раздраженное, и я выехал из Берлина под самым мрачным впечатлением о неминуемом приближении катастрофы. <Внешняя политика> ведется лично императором и всесильною теперь военною кликою, и нам нужно не только быть сугубо осторожными во всем, но в особенности проверять ежедневно нашу боевую организацию и устранять те недостатки в усилении ее, на которые я много раз обращал внимание и которые вызывают постоянно столь резко враждебное ко мне отношение военного министра. Зная, что этот вопрос всегда оставляет в Государе крайне неприятный осадок и даже прямое неудовольствие ко мне, я сказал Государю, что не имею вовсе в виду беспокоить его какими-либо сетованиями на генерала Сухомлинова, а докладываю только, что при моих отношениях с ним с апреля 1912 года я уже не имею возможности располагать точными сведениями о ходе исполнения наших военных заказов <...> и могу судить только по отрывочным сведениям, попадавшим ко мне по поводу испрашиваемых отдельных кредитов, и эти сведения рисуют мне печальную картину невероятной волокиты и медленности».

Восточный фасад Ливадийского дворца. Архитектор Н.П. Краснов. В эркере второго этажа — окна рабочего кабинета Николая II

Ясно, что тема эта была очень неприятна Николаю II. «Мне не было возможности продолжать далее мои настояния, — пишет Коковцов, — они как-то оборвались, потому что Государь замолчал, отвернувшись в сторону моря, потом, точно очнувшись, долго и пристально смотрел мне прямо в глаза, и, наконец, произнёс: «Всё, что Вы мне сказали, я глубоко чувствую, благодарю Вас за прямоту Вашего изложения и никогда не упрекну Вас в том, что Вы скрыли от меня что-либо. На всё — Воля Божия».

На следующий день Владимир Николаевич продолжил доклад уже целиком по текущим внутренним вопросам. Беседа вновь проходила в верхнем рабочем кабинете Ливадийского дворца. «Государь встретил меня гораздо приветливее, чем накануне, да и день был удивительно теплый, солнечный, а море расстилалось такое ровное, неподвижное, синее, что Государь предложил сесть к маленькому столику у окна, сказавши мне: «Каждый раз, что приближается возвращение на север, у меня какое-то тягостное впечатление, что я не увижу более этой поразительной красоты вида, именно из моего окна, и мне не хочется потерять ни одной минуты».

Последняя поездка Коковцова в Ялту была приурочена к 6 декабря 1913 года — дню именин императора. Премьер уже понимал, что, возможно, очень скоро будет снят со своего поста — слишком далеко зашли против него интриги. Но внешне Николай II продолжал сохранять любезность и доброжелательность.

А в конце января 1914 года Владимир Николаевич получил личное письмо императора, уведомляющее его о том, что он освобождается не только от должности премьер-министра, но и министра финансов. Объяснения такого решения были весьма туманны. Николай II благодарил за верную и плодотворную службу и сообщал, что присваивает ему графский титул.

Внезапность этой несправедливой и объективно незаслуженной отставки причинила глубокую душевную боль Владимиру Николаевичу. В воспоминаниях он приводит объяснение истинной причины происшедшего, суть которого совпадает с мнением многих людей, близко наблюдавших последнего российского самодержца: «Интриги создавали атмосферу, крайне неблагоприятную для меня, раздражали Государя, несмотря на его бесспорную доброжелательность по отношению ко мне, и <всё это> не столько подтачивало его доверие ко мне, сколько создавало то настроение досады и докуки, которое рано или поздно должно было довести его до желания расстаться с человеком, про которого так часто многие «приятные» люди говорили ему неприятные вещи. Неприятных вещей Государь не любил, и как те, кто говорил ему открыто о таких вещах, так и те, про которых это говорят, одинаково становились нежелательными в ближайшем антураже и постепенно должны были отойти в сторону и уступить место более «приятным» людям».

С огромными заслугами Владимира Николаевича Коковцова перед Отечеством при этом не посчитались...

Итак, из десятилетия активной государственной деятельности В.Н. Коковцова мы сознательно выбрали только несколько его приездов в Ливадийский дворец. Однако важность проблем, которые затрагивались в «ливадийских отчетах», отношение к ним Николая II и Александры Федоровны, дают представление, в каких сложных условиях приходилось работать этому талантливому человеку, сколько препятствий создавалось ему, как мало он видел в «верховной власти» истинного понимания особенностей политической ситуации в стране.

Тем более достойны уважения то мужество и достоинство, с которыми Владимир Николаевич защищал честь императора на допросах у Председателя Петроградской Чрезвычайной комиссии М.С. Урицкого. В 1918 году бывший премьер-министр Российской империи был арестован большевиками, и над его жизнью нависла серьезная угроза — Урицкий был известен своей ненавистью и жестокостью к «классовым врагам пролетариата». На допросах его более всего интересовали сведения, касающиеся личности Николая II: «Сознавал ли император то зло, которое он делал стране», и не был ли «бывший император просто умалишенным»?

Вот ответы В.Н. Коковцова на эти вопросы:

«Десять лет я был докладчиком у Государя, я хорошо знаю его характер и могу сказать по совести, что сознательно он никому не причинил зла, а своему народу, своей стране он желал одного — величия, счастья, спокойствия и преуспевания. Как всякий, он мог ошибаться в средствах, по мнению тех, кто его теперь так жестоко судит. Он мог ошибаться в выборе людей, окружавших его, но за все десять лет моей службы при нем, в самых разнообразных условиях и в самую трудную пору последнего десятилетия я не знал ни одного случая, когда бы он не откликнулся самым искренним порывом на все доброе и светлое, что бы ни встречалось на его пути. Он верил в Россию, верил, в особенности, в русского человека, в его преданность себе, и не было тех слов этой веры, которых бы он ни произносил с самым горячим убеждением. Я уверен, что нет той жертвы, которую бы он не принес в пользу своей страны, если бы только он знал, что она ей нужна. Быть может, он не всегда был хорошо окружен, его выбор людей мог быть не всегда удачен, но в большинстве ошибок, если они и были, виноват был не он, а его окружающие... До самого моего ухода, в начале 1914 года, я видел Государя постоянно. Он был совершенно здоров. Быстро схватывал всякое дело, обладал прекрасной памятью, хотя несколько внешнего свойства, он обладал бодрым и быстрым умом, и никогда я не замечал в нем ни малейших отклонений от этого состояния. Потом я его видел всего два раза после увольнения в начале 1914 года. В последний раз я видел императора 19 января 1917 года. Я пробыл у него в кабинете всего несколько минут и, притом, по личному его вызову, и, не видавши его перед тем целый год, я был поражен происшедшей с ним переменой. Он похудел до неузнаваемости, лицо его осунулось и было изборождено морщинами. Глаза совершенно выцвели, а белки имели мутно-желтый оттенок, и все выражение лица с болезненно-принужденной улыбкой и его прерывистая речь оставили во мне впечатление глубокого душевного страдания и тревоги. Все это было, несомненно, последствием выпавших на его долю переживаний того времени...»

Удивительно, но Владимира Николаевича по распоряжению Урицкого тогда выпустили на свободу, правда, ненадолго. А осведомленные люди предупреждали, что вновь готовится его арест, и настоятельно уговаривали бежать за границу. Из двух вариантов — попытаться укрыться на Украине или же с помощью проводника пересечь финскую границу, Коковцов выбрал последний, хотя и понимал, что он будет значительно сложнее: «От Украины я давно отказался по соображениям чисто политическим, не желая участвовать в ее сепаратизме».

Страницы его воспоминаний, посвященные ночному переходу границы двумя пожилыми супругами, отнюдь не приспособленными к такого рода «путешествиям», — напоминают приключенческие романы. (Владимир Николаевич категорически отказался временно оставить жену в Петрограде на попечении родственников, заявив, что предпочитает погибнуть в большевистских застенках, чем ежеминутно испытывать тревогу за ее судьбу.)

Из Финляндии через Швецию и Англию супруги прибыли в Париж, где и обосновались. Прочные, деловые и дружеские связи, которые приобрел граф Коковцов за границей в годы работы на самых высоких постах в российском правительстве, очень помогли ему пережить этот страшный удар судьбы — потерю Родины. Всюду его встречали с большим уважением и вниманием. Известно, что в Париже бывший русский премьер-министр возглавил Международный коммерческий банк.

К сожалению, пока нам не удалось найти в литературе достоверных сведений о последних годах жизни нашего выдающегося соотечественника. Мы можем только предположить, что он, как и все русские патриоты, волею судьбы оказавшиеся за границей, тяжело переживал поражения Красной Армии в первые годы Великой Отечественной войны, а дожив до победы под Сталинградом, так же, как и эмигрант П.Н. Милюков, «простил непростимое» советской власти...

Примечания

1. Мемуары графа Владимира Николаевича Коковцова (1853—1943) были написаны и в 1933 г. впервые изданы во Франции (автор жил в эмиграции с 1918 г.). Все цитаты из этих воспоминаний в наст, статье приводятся по изд.: Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903—1919. В 2-х книгах. — М.: Наука, 1992.

2. В конце августа — начале сентября 1911 г. в Киеве проходили торжества по случаю открытия там памятника Александру II. В программу празднеств, на которых присутствовал Николай II с семьей, входило и представление в городском театре спектакля «Жизнь за царя». В антракте Председатель Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин (1862—1911) был смертельно ранен анархистом Д. Богровым. На похоронах своего премьера в Киево-Печерской лавре Николай II не присутствовал: 6 сентября царская семья поездом отправилась в Севастополь, а оттуда на яхте «Штандарт» на отдых в Ливадию. Убийца Столыпина — Дмитрий (Мордко) Григорьевич Богров (1887—1911), юрист по образованию, по полит. убеждениям эсер-фанатик левого направления. Был казнен в Киеве 12 сентября.

3. При Александре III все министерства России входили в состав так называемого Комитета министров, выполнявшего совещательную функцию при императоре и заседавшего 1—2 раза в год. С появлением в 1905 г. законодательной Думы этот правительственный орган стал вновь, как и при Александре II, называться Советом министров, и его роль заметно возросла. Таким образом, Председатель Комитета министров С.Ю. Витте (1849—1915), назначенный на этот пост в 1903 г., с 1905 г. стал первым Председателем Совета министров (премьер-министром) в правительстве Николая II. В апреле 1906 г. император заменил Витте более удобным для себя Иваном Логгиновичем Горемыкиным (1839—1917), что привело к еще большему противостоянию Думы и правительства. Решающую роль в стабилизации внутренней обстановки в стране, несомненно, сыграл третий Председатель Совета министров, П.А. Столыпин, назначенный 8 июля 1906 г., в разгар революционных событий; новый премьер-министр придерживался политики умиротворения и коренного обновления: «сначала успокоение, потом реформы».

4. Основной задачей госсекретаря была подготовка документов для заседаний Государственного Совета, причем первичные документы готовили подчиненные ему сотрудники. В свою очередь Гос. Совет играл лишь совещательную роль при императоре. Т. о. госсекретарь фактически никак не влиял на политич. ситуацию. Однако это был чиновник, допущенный к обсуждению стратегических вопросов. (Сокольский Ю.М. Цари и министры. — СПб.: Полигон, 1998.)

5. Лобко Павел Львович (1838—1905), генерал, участник Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., профессор Академии Генштаба, Государственный контролер (в 1899—1905 гг.).

6. Плеве Вячеслав Константинович (1846—1904), Государственный секретарь (с 1894 г.), министр внутренних дел (с 1902 г.), убит эсерами в июле 1904 г.

7. Милюков Павел Николаевич (1859—1943), крупнейший общественный деятель предреволюционной России, лидер кадетской партии, ученый-историк, публицист. Во Временном правительстве в течение нескольких месяцев занимал пост министра иностранных дел. Эмигрировал во Францию.

8. Милюков П.Н. Воспоминания. — М.: Политиздат. 1991. С. 250,344.

9. См. прим. 1.

10. Данцев А.А. Правители России. XX век. — Ростов-на Дону: Феникс, 2000. С. 271,272.

11. Справедливости ради следует сказать, что одновременно таким же по значимости обвинительным актом книга Коковцова могла бы служить и по отношению к незрелой и беспомощной, но зато амбициозной российской демократии. Владимиру Николаевичу пришлось работать со всеми четырьмя составами Госдумы. Сам он подчеркивает, что старался всегда быть вне всяких партий, отстаивая взгляды правительства, и старался работать с Думой как необходимым фактором новой государственной жизни России. Иные задачи ставила себе думская оппозиция, ядро которой в основном составляли кадеты. С горькой иронией описывает Коковцов бесконечные антиправительственные речи, наполненные «безудержной демагогией и неприкрашенным извращением истины». Причем, при встречах в кулуарах оппонент от кадетов не стеснялся признаваться, что не является специалистом по сметным и финансовым вопросам и выступал только потому, что «ему было предложено покуражиться над правительством». Выработанная привычка к такого рода демонстративной критике дорого стоила российской буржуазной и мелкобуржуазной оппозиции: придя в 1917 г. к власти, её лидеры продолжали произносить речи, когда требовалось принимать решения. См. также прим. 8.

12. Сухомлинов Владимир Александрович (1848—1926), генерал-адъютант, генерал от кавалерии, член Государственного Совета. В 1905—1908 гг. — киевский генерал-губернатор, в 1908—1909 гг. — начальник Генерального штаба, в 1909—1915 гг. — Военный министр. Скончался в эмиграции в Берлине.

13. Такое отношение к Сухомлинову было не только в русской армии. Морис Палеолог (1859—1944), посол Франции в России во время Первой мировой войны, с возмущением писал в своем дневнике о преступном поведении военного министра, приводившем к поражениям на Восточном фронте и бессмысленной гибели тысяч русских солдат и офицеров. Вот одна из его записей о Сухомлинове от 25 июня 1915 г.: «Генерал Сухомлинов несет тяжелую ответственность. Его роль в деле недостатка снарядов была столь же зловеща, как и таинственна. 28 сентября минувшего года, отвечая на мой вопрос, поставленный ему официально от имени генерала Жоффра (главнокомандующий французской армией. — М.З.), он заверил меня письменно, что приняты все меры, дабы обеспечить русскую армию полным количеством снарядов, какое требуется для долгой войны. Неделю назад я говорил об этом Сазонову (министр иностр. дел России. — М.З.), который попросил меня передать ее ему, чтобы показать императору; император был поражен. Не только не было принято никаких мер для того, чтобы удовлетворить всё возрастающим потребностям русской артиллерии, но с тех пор генерал Сухомлинов предательским образом старался проваливать нововведения, которые ему предлагались для развития производства снарядов. Поведение странное, загадочное, объяснения которому нужно искать, может быть, в жестокой ненависти, которую военный министр питает к великому князю Николаю Николаевичу. Сухомлинов не может ему простить назначения его Верховным главнокомандующим, тогда как он наверняка рассчитывал получить эту должность». (Палеолог М. Царская Россия накануне революции. — М.: Новости, 1991. С. 184, 185.)

14. «Я очень утомилась» (англ.).

15. Фредерикс Владимир Борисович (1838—1927), барон, с 1913 г. граф, генерал-адъютант, чл. Госсовета, в 1897—1917 гг. — Министр Императорского Двора и Уделов. Пользовался полным доверием царской семьи. Коковцов характеризовал Фредерикса как недалекого, но благородного и безупречно честного человека. Именно Фредерикс как Министр Двора скрепил своей подписью 2 марта 1917 г. акт отречения Николая II от престола. Умер в эмиграции.

16. Вспоминая о своей деятельности на постах министра финансов и Председателя Совета министров, Коковцов приводит многочисл. примеры того, насколько зачастую эфемерна была его реальная власть. С горечью говорил он об этом явившейся к нему в Киеве депутации, когда там умирал Столыпин: «Прочной всеобъемлющей власти сейчас в России никто, кроме Государя, не имеет и иметь не будет. Она дается только в минуту катастрофы и кризиса, когда приходится даже проявлять готовность поступиться многими существенными прерогативами. Но как только гроза проходит, все полномочия существенно видоизменяются, и чем больше пользовался носитель власти своими полномочиями, тем скорее наступает его падение. За примером ходить не далеко — тот же Петр Аркадьевич, который теперь умирает. <...> Разве он при всей своей кажущейся силе был вполне самостоятельным и в особенности прочен на своем посту? <...> Если бы пуля Богрова не пресекла его дней, то он всё равно очень скоро сошел бы с политической арены <...>. Он сознавал это лучше всякого и еще почти накануне постигшей нас катастрофы прямо говорил мне об этом».