Глава 7. Судьба Кичкине, имения великого князя Дмитрия Константиновича

«Дяденькин дом мне очень понравился...»

Генерал-адмирал в. кн. Константин Николаевич не сомневался, что кто-нибудь из его четырех сыновей обязательно станет моряком и продолжит его дело. Однако младший, Вячеслав, скончался, не дожив до 17 лет, а старший, красавец и неукротимый женолюб Николай, своим поведением настолько запятнал звание великого князя, что по распоряжению Александра II в 1878 году был сослан в Сибирь, а оттуда, уже при Александре III, переведен в Ташкент.

Каково же было огорчение Константина Николаевича, когда выяснилось, что и два других сына — Константин¹ и Дмитрий также не смогут освоить морское дело: первый — по состоянию здоровья, второго же так укачивало в учебных плаваниях, что после них юноша на коленях умолял отца разрешить ему оставить морскую службу².

Великий князь Дмитрий Константинович. 1860—1919

Так русский флот лишился посредственного морского офицера, зато армия приобрела в лице в. кн. Дмитрия Константиновича талантливого организатора отечественной кавалерии.

Он родился 1 июня 1860 года в имении отца «Стрельна» под Петербургом. Счастливый родитель сделал в дневнике по этому случаю следующую запись: «Наконец, ровно в ½ 11-го раздался голос новорожденного ребенка. Эта минута невыразимая!! Невольно мысли обращаются в благодарности к Создателю, и слезы выступают на глаза. [Акушерка] объявила, что это сын, и мы его назвали Дмитрием по Святителю Ростовскому.<...> Он славный, большой мальчишка, с премиленьким ротиком. Тотчас пошло писание телеграфов во все стороны, и поздравления от всех наших. К полудню приехали Низи с женою³. Скоро получил ответный телеграф от Саши⁴. Он назначил его шефом Мингрельского гренадерского полка и записал его в Гвардейский экипаж и Конную гвардию».

И если для большинства юных Романовых Высочайшее назначение их со дня рождения шефами престижных воинских подразделений являлось данью традициям династии и чаще всего не соответствовало их природным способностям и наклонностям, то в случае с Дмитрием Константиновичем можно смело утверждать, что именно в Конной гвардии он нашел счастье полного самовыражения.

Великий князь Дмитрий Константинович, командир Лейб-гвардии Конно-гренадерского полка, Главноуправляющий Государственным коннозаводством

Как и его двоюродный брат, в. кн. Николай Николаевич-младший, командир 2-й гвардейской конной дивизии, это был кавалерист «от Бога», когда в сложнейших аллюрах верховой езды всадник достигает столь высокого совершенства, что нельзя уловить, как он управляет лошадью: оба они становятся как бы единым существом.

Таким Дмитрий Константинович и предстает на фотографиях, публикуемых в последних изданиях, посвященных династии Романовых: на изумительной красоты вороном коне — статный, с гордой осанкой всадник в мундире и характерной каске Лейб-гвардии Конно-гренадерского полка с двумя козырьками — спереди и сзади и густым пышным гребнем-гардом из черного конского волоса⁵.

В послужном списке великого князя после нескольких лет пребывания в Морском училище и участии в учебных плаваниях — в основном записи, связанные со службой в Лейб-гвардии 2-й Кавалерийской дивизии и с его обязанностями флигель-адъютанта (а с 1904 года — генерал-адъютанта) Его Императорского Величества. В ноябре 1892-го он был назначен командиром Лейб-гвардии Конно-гренадерского полка.

Начало же года было отмечено печальным событием в большой семье «Константиновичей»: после тяжелой болезни, не дожив до 65 лет, скончался в. кн. Константин Николаевич. По его духовному завещанию имение Ореанда в Крыму должен был наследовать младший сын Дмитрий.

На первый взгляд кажется странным, почему уже в августе 1894 года Дмитрий Константинович расстается с этим райским уголком Южнобережья: Ореанду приобрел тогда император Александр III для цесаревича Николая Александровича. Вполне логично предположение, что инициатива купли-продажи исходила скорее от самого великого князя, т. к. в то время ему нужны были деньги, и очень большие деньги.

Проявившееся у Дмитрия Константиновича еще с детства увлечение лошадьми превратилось затем в страстную любовь и стало делом всей жизни. В 1888 году он приобрел в Миргородском уезде Полтавской губернии 3000 десятин земли для устройства там собственного конного завода. Задачи, которые поставил перед собой основатель ставшего вскоре знаменитым Дубровского завода, отличались масштабностью и практичностью: создать крупнейший в стране питомник русских пород верховых и рысистых лошадей, а также развести мелких тяжеловозов, обладающих быстрым аллюром. Именно такие лошади, считал великий князь, наиболее подходили для улучшения крестьянских, которые в мирное время работают в поле, а в военное обслуживают обозы и артиллерию.

В. кн. Дмитрий Константинович (стоит), сидят — справа в. кн. Михаил Николаевич, в центре — в. кн. Георгий Михайлович и в. кн. Мария Георгиевна

Кроме того, при заводе были основаны несколько профессиональных школ для подготовки молодых людей, способных впоследствии занимать ответственные должности в земствах и частных конных заводах (например, школа выездки лошадей, в которой наездники обучались по самой передовой тогда системе англичанина Дж. Филлиса, ветеринарно-фельдшерская, кузнечная, шорная). И что особенно ценно — став покровителем ведущих ветеринарных служб России⁶, Дмитрий Константинович сумел поставить на научную основу борьбу со многими болезнями лошадей, в том числе и с самой страшной — сапом.

Все это требовало огромного вложения средств. Вплоть до 1912 года, когда уже стала намечаться рентабельность Дубровского завода, расходы на него из личных средств великого князя превышали 100 тысяч рублей в год⁷, не считая доходов от хлебопашества и продажи лошадей, которые также целиком направлялись на коннозаводство.

Князь Императорской крови Гавриил Константинович, племянник великого князя Дмитрия Константиновича. 1887—1955 гг.

Чтобы довести до конца начатое дело, имевшее государственное значение, надо было чем-то поступиться. Этим «чем-то» и стала Ореанда: Уделы ежегодно начали выплачивать Дмитрию Константиновичу 40 тысяч рублей в счет погашения ее стоимости⁸.

Зато успехи радовали, доставляли чувство удовлетворения и гордости, особенно, конечно, за питомцев собственной «призовой конюшни», которые по количеству выигрышей в скачках занимали лучшие места и восхищали ценителей чистопородных орловских рысаков и верховых орлово-растопчинцев красотой и статью⁹. В буквальном смысле это были «царские кони»: «Ездил на новой лошади завода Мити», — записал в дневнике летом 1905 года Николай II.

Огромный личный опыт, накопленный Дмитрием Константиновичем в практическом коннозаводстве, глубокое знание кавалерийского искусства и, наконец, преданность любимому делу позволяли ему успешно справляться с ответственными поручениями своего царствующего племянника. В 1896 году он заслужил особую монаршую благодарность за активное участие в работе Комиссии по пересмотру строевых кавалерийских уставов¹⁰, а в мае следующего года Правительствующий Сенат издал указ о назначении великого князя Главноуправляющим Государственным коннозаводством с оставлением в должности командира Лейб-гвардии Конно-гренадерского полка. Эту должность Дмитрий Константинович занимал вплоть до ноября 1905 года, когда в связи с ухудшением здоровья подал на Высочайшее имя прошение об отставке.

Еще один указ Сената, 1907 года, касался семейных дел «Константиновичей»: великий князь назначался попечителем при двух племянниках, сыновьях своего любимого брата Константина (К. Р.) — князьях императорской крови Иоанне и Гаврииле¹¹. Оба мальчика по воле Государя с юных лет были предназначены для военной службы в кавалерии.

Несмотря на разницу в наклонностях и увлечениях, Константин и Дмитрий Константиновичи были очень дружны между собой. Их объединяло многое: высокая образованность и культура, стремление к постоянному самоусовершенствованию, глубокая религиозность и даже склад ума и характера — оба всю жизнь сторонились политики, а потому не занимали в царской семье того видного места, которое, казалось, предназначалось бы им по способностям и нравственным качествам; оба, при внешней сдержанности и даже суровости, были по натуре добрыми и человечными людьми — недаром К.Р. был так популярен в военных учебных заведениях, которые он инспектировал, а Дмитрия любили и уважали в кавалерии¹².

Единственно, что разительно отличало братьев, — отношение к женщинам. У Константина Константиновича была очень большая семья — любящая и любимая им супруга Елизавета Маврикиевна и 8 детей, Дмитрий же остался холостяком, хотя, как утверждала знавшая все тайны высшего общества А. Богданович, великому князю прочили в жены Анастасию Черногорскую, будущую супругу Главкома русской армии Николая Николаевича-младшего.

«Он был всесторонне образованным человеком и интересным собеседником, — писал о Дмитрии Константиновиче генерал А.А. Мосолов, — но в беседе с ним не следовало касаться ни вопросов современной политики, ни психологии женщин: Дмитрий Константинович был определенный женофоб». Видимо, основной причиной столь резкого неприятия прекрасной половины человеческого рода являлись необычайная застенчивость великого князя и полная увлеченность любимым делом.

В семье брата строгий командир конногренадеров находил тепло и радость общения с близкими и дорогими людьми. В Петербурге он жил в принадлежавшем в. кн. Константину Константиновичу Мраморном дворце, где ему были отведены просторные апартаменты. Племянники обожали своего «дяденьку», как они называли Дмитрия Константиновича в отличие от других многочисленных дядей. «Я нежно любил его, — писал впоследствии, уже в эмиграции, в. кн. Гавриил, — он был прекрасным, добрым человеком и являлся для нас как бы вторым отцом».

Судя по всему, возвращение Дмитрия Константиновича на Южный берег Крыма — приобретение им в марте 1912 года участка земли для постройки небольшого дворца у самого берега моря — было связано в основном с желанием дать возможность племянникам постоянно приезжать на отдых или же подолгу жить в столь любимом ими Крыму¹³, т. е. сделать то, что по материальным соображениям уже не мог позволить себе Константин Константинович.

Для выбора подходящего для этой цели места великий князь лично приехал ненадолго в Крым в феврале 1912 года. Ему были предложены для покупки два прекрасных, удобно расположенных имения — А.А. Журавлева рядом с царскими «Курпатами» и «Селям» графа С.В. Орлова-Давыдова в Магараче. И от одного, и от другого Дмитрий Константинович отказался и поручил своему управляющему делами А.В. Короченцеву¹⁴ приобрести у Общества врачей небольшую дачу «Ай-Никола», расположенную на краю крутого обрыва к морю. Ранее она принадлежала известному артисту Императорских театров Н.Ф. Сазонову, а затем была куплена Обществом для расширения «Климатической колонии для слабых и болезненных детей».

Не захватила ли великого князя, тонкого эстета, идея создания своего собственного «Ласточкина гнезда», прилепившегося к скалистому обрыву на еще более головокружительной высоте, чем знаменитый замок барона Штейнгеля?¹⁵ Во всяком случае, крошечное имение, которому Дмитрий Константинович дал татарское название «Кичкине» — «маленький», «малютка», — из-за своих размеров и расположения не могло иметь хозяйственного значения, а тем более приносить доход. Зато намеченные к строительству дворец и служебные здания должны были полностью отвечать современному комфорту, а небольшой парк умелым подбором растительности давать представление о роскошной природе Южного берега Крыма.

Дворец в имении в. кн. Дмитрия Константиновича «Кичкине». Архитектор Н.Г. Тарасов. 1912 г.

С заказом на обустройство имения великий князь обратился к фирме Н.Г., В. Г. и А.Г. Тарасовых. жителей Ялты, имевших в то же время представительство в Санкт-Петербурге¹⁶.

Уже к концу марта 1912 года архитектор Николай Георгиевич Тарасов составил проект дворца в восточном стиле и смету на строительство и оборудование всех зданий в имении на общую сумму 125,8 тысячи рублей. План предусматривал пожелание Дмитрия Константиновича иметь лично для себя небольшой отдельный домик в едином стиле с основным зданием и соединенным с последним крытой галереей-переходом¹⁷, а также устройство во дворце комнат для всех членов большой семьи его брата Константина.

Руководство строительными работами в Кичкине взял на себя Василий Георгиевич Тарасов. По договору с Управлением делами великого князя, составленному 5 мая 1912 года, он обязался построить дворец и домик Дмитрия Константиновича в соединенном здании, кухню и гараж со службами, подпорные стены, дороги, заборы, ворота, провести водопровод, центральное водяное отопление и канализацию. Ряд изменений предполагалось сделать и в доме бывшего владельца имения Н.Ф. Сазонова.

Третий Тарасов, Александр Георгиевич, подключился к работе уже на стадии убранства помещений дворца. В оформлении интерьеров использовались мотивы нескольких исторических стилей: «арабский» — в вестибюле, Большой и Малой столовых, Людовика XVI — в приемной, ампир — в Большой гостиной. Эти залы отличались богатой отделкой с искусной лепкой, а стены комнат великого князя декорировались деревянными панелями с резьбой.

Интересно, что стиль убранства некоторых из них определялся мебелью и люстрами, спасенными в 1881 году при пожаре Ореандского дворца и хранившимися в Мраморном и Стрельнинском дворцах. По желанию Дмитрия Константиновича их перевезли в Крым для меблировки Кичкине. Так, например, для «ореандской гостиной» предназначался великолепный гарнитур в стиле «рококо» розового дерева с бронзой и фарфоровыми вставками»¹⁸. Нашли применение в Кичкине и несколько дверей, сделанных для Ореанды еще по рисункам Штакеншнейдера.

Учитывая сложность рельефа территории имения, Н.Г. Тарасов в своем проекте особое внимание уделил надежному обеспечению прочности возводимых построек: стены зданий должны были быть толщиной не менее одного аршина (0,711 м) и складываться на растворе определенного состава; все потолочные и половые перекрытия железобетонные, а под полами первого этажа дополнительно устраивалось бетонное основание толщиной в 4 вершка (17,8 см).

Дворец «Кичкине». Бельведер в виде минарета. Архитектор Н.Г. Тарасов

И все же на первой стадии работ, когда закладывались фундаменты и сооружались подпорные стены, ограждающие строительную площадку от обрыва, тревога не покидала ни управляющего делами великого князя, ни В.Г. Тарасова. Первый посылал подрядчику постоянные запросы о качестве кладки, командировал для ее обследования доверенных лиц, либо же приезжал сам. Со своей стороны Тарасов приглашал для консультации губернских инженера и архитектора.

А.В. Короченцев имел все основания для самого тщательного контроля за работой фирмы, которой Дмитрий Константинович доверил обустройство своего имения. В отличие от строителя южнобережных дворцов Романовых Н.П. Краснова, обладавшего чувством высокой ответственности за порученное дело и крайне щепетильного в денежных расчетах, братья Тарасовы, при несомненных таланте и знаниях, в отношениях с заказчиками зачастую проявляли некоторый авантюризм, о чем их ялтинские «жертвы» постарались вовремя оповестить Короченцева.

В Петербург из Кичкине поступали письма и телеграммы с сообщениями, что Василий Георгиевич по несколько дней, а то и недель, отсутствует на стройке¹⁹, а рабочие в это время сидят без дела.

По договору, весь объем работ Тарасовы обязались выполнить к октябрю 1913 года, а домик великого князя даже к октябрю 1912-го. Однако к этому сроку столь многое из запланированного оказалось недоделанным, что фирма вынуждена была заплатить штраф Управлению делами в. кн. Дмитрия Константиновича. «Наконец кончили с Тарасовым, — сообщал Короченцев в частном письме в мае 1914 года. — Он так ныл и приставал (Н. Г.), что пришлось просить великого князя разрешить уменьшение наложенного на него штрафа. Думаю, <... > что на эту сумму мы исправим неисправности».

Для устранения недоделок, с которыми имение было принято от братьев Тарасовых, Управление делами великого князя пригласило сподвижника Н.П. Краснова, известного ялтинского архитектора Л.Н. Шаповалова. Ему, в частности, и принадлежала в основном заслуга в устройстве удобной и красиво оформленной мраморной лестницы — спуска к морю, а совместно с феодосийским скульптором Л.В. Коржиновским архитектор завершил все работы по декорированию парадного входа и фасадов дворца лепными орнаментами в восточном вкусе.

С самого начала строительных работ Дмитрия Константиновича не оставляла мысль возвести в некотором отдалении от дворца маленький храм. Сохранившаяся переписка 1914 года дает представление об архитектурном облике оставшейся только в проектных чертежах церкви в Кичкине. Оригинальность замысла состояла в том, что ее собирались построить не в традиционном для южнобережных имений Романовых кавказско-византийском стиле, а по мотивам древних псковских храмов-примитивов — с главами в форме луковиц и с полным отсутствием в интерьере лепных украшений или росписи стен.

Петербургский архитектор Е.И. Гружевский, которому было предложено составление проекта, с энтузиазмом взялся за работу: его увлекла идея сооружения маленького православного храма не на ровной местности, а на краю скалистого обрыва к морю и как бы парящего над его бесконечным простором. В конце 1914 года архитектору оплатили все его расходы, но строительство церкви пришлось отложить до лучших времен...

Тогда надо было срочно решать главную из оставшихся проблем Кичкине — отвод разрушительных ливневых потоков, низвергавшихся на него в случае непогоды с территории имения «Харакс». Сооружение тщательно продуманной системы ливнестоков завершилось только в 1914—15 гг.

В эти же годы окончательно сформировались небольшой парк и сад с цветочными клумбами, окружавший дворец. Особенно прелестной стала куртина перед окнами покоев Дмитрия Константиновича.

Садовники имения А.С. Аул и П. Палицын работали под руководством приглашенного из Императорского Никитского ботанического сада известного специалиста по субтропическим культурам Ф.К. Калайды²⁰. С учетом его рекомендаций прокладывались дорожки в парке, устраивались площадки и клумбы и подбирались деревья и красивоцветущие растения.

Но вернемся к владельцу Кичкине, в. кн. Дмитрию Константиновичу.

«Митя приехал на жительство в свое маленькое имение Кичкине, рядом с Ориандой-Витт», — записал в дневнике Николай II 5 сентября 1913 года, находясь на отдыхе в Ливадии. А 7 декабря: «С утра пошел снег и продолжал целый день. Отправился пешком в Кичкине. Митя меня водил по саду и по всему дому». Неясно, по какой причине, но новый дом двоюродного дяди Николаю II тогда не понравился. А вот у посетившего Кичкине осенью 1915 года Гавриила Константиновича, племянника великого князя, остались о нем самые приятные воспоминания: «Дяденькин дом мне очень понравился. Лично у дяденьки был как бы особый уголок в доме, и даже маленький отдельный садик, — все было очень уютно и удобно. Сад был тоже прелестный».

В 1913 году в Кичкине уже поселилась и племянница Дмитрия Константиновича Татьяна с мужем, грузинским князем Константином Александровичем Багратион-Мухранским и маленьким сыном Теймуразом.

История жизни старшей дочери К.Р. — еще один пример нежной и преданной любви, преодолевшей строгие каноны Императорской фамилии. Узнав о том, что их дочь Татьяна и корнет Кавалергардского полка Багратион-Мухранский полюбили друг друга и решили пожениться, родители сразу же потребовали от молодого человека покинуть Петербург: князь считался не равного с семьей Константина Константиновича происхождения, и такой брак был нединастическим. Багратион уехал в Тифлис. Татьяна же от отчаяния серьезно и надолго заболела.

Кончилось тем, что Николай II, после согласования с вдовствующей императрицей Марией Федоровной, разрешил князю вернуться. Встреча влюбленных состоялась в Крыму в Кореизском дворце Юсуповых, где Татьяна была объявлена невестой князя Багратиона. 1 мая 1911 года в Ореандской церкви Покрова Богородицы был отслужен молебен по случаю их помолвки, свадьба же состоялась в Павловском дворце под Петербургом 24 августа в присутствии всей царской семьи²¹.

Счастью молодоженов, казалось, не было предела. После рождения в 1912 году первенца Теймураза, названного именем одного из царей династии Багратидов, в апреле 1914-го в Кичкине появилась на свет дочь Наталья, восприемниками которой стали сам император и великая княжна Ольга Николаевна. В ожидании этого события приехали в Крым к брату родители Татьяны — в. кн. Константин Константинович и в. кн. Елизавета Маврикиевна, которые совсем еще недавно так сопротивлялись первому в их семье неравнородному браку.

В маленьком уютном имении холостяка Дмитрия Константиновича царили оживление и радость²². В дневниковых записях Николая II за март — май 1914 года — постоянные упоминания о семейных встречах в Кичкине, Хараксе, Ливадии...

А в это время сам Дмитрий Константинович переживал глубокую личную трагедию. Несколько лет назад у него резко ухудшилось зрение, и к 1914 году полный энергии генерал-лейтенант стал почти слепым. Он, который еще пятнадцать лет назад предсказал неизбежность войны с Германией, в тяжелую для страны годину испытаний вынужден был оставаться в тылу, занимаясь подготовкой кавалерии.

Начавшаяся мировая война унесла жизни двух дорогих для Дмитрия Константиновича людей: через два месяца после ее объявления от тяжелого ранения скончался юный князь Олег, самый талантливый из сыновей К.Р., многообещавший поэт и литератор, а 19 мая 1915 года в бою под Львовом был убит Константин Багратион-Мухранский²³.

И вслед за этим еще одно потрясение: 2 июня умер в. кн. Константин Константинович, любимый брат и друг Дмитрия Константиновича. К. Р. давно страдал болезнью сердца, теперь оно уже не выдержало обрушившегося на семью горя.

Мы не располагаем пока достоверными сведениями, бывал ли Дмитрий Константинович в Кичкине, хотя бы с краткими визитами, в первые два года войны. Зато известно, что вместе с княгиней Татьяной Багратион-Мухранской и ее двумя детьми великий князь провел там декабрь 1916 и январь 1917 годов, вернувшись в Петроград перед самой Февральской революцией²⁴. Невольно напрашивается мысль, что его дальнейшая судьба сложилась бы не столь трагично, останься он тогда в своем милом и тихом Кичкине еще хотя бы на месяц. Как и всем членам «крымской группы» Романовых, оказавшимся весной 1917 года под домашним арестом в своих южнобережных имениях, ему пришлось бы пережить унижения и лишения, но удалось бы сохранить жизнь.

После отречения от престола Николая II, а вслед за ним и в. кн. Михаила Александровича, Дмитрий Константинович сразу признал Временное правительство. Текст подписки об отказе на право престолонаследия был составлен для всех своих родственников в. кн. Николаем Михайловичем²⁵ и содержал одни и те же фразы: «Относительно прав наших, а в частности и моего на престолонаследие я, горячо любя свою родину, всецело присоединяюсь к тем доводам, которые изложены в Акте отказа Великого Князя Михаила Александровича. Что касается до земель удельных, то, по моему искреннему убеждению, естественным последствием означенного Акта эти земли должны стать общим достоянием государства».

Одним из первых решений Временного правительства было отстранение всех Романовых от военной службы и любой государственной деятельности. В начале мая Дмитрий Константинович получил телеграмму, извещавшую, что приказом по армии и флоту он уволен от службы.

Сначала он продолжал носить генеральскую форму с отставными погонами. Когда же за любые знаки отличия офицеров царской арии стали жестоко преследовать на улицах, великий князь вынужден был одеть штатское платье. А поскольку последнего он терпеть не мог, то «придумал себе костюм вроде того, как носят шоферы, то есть однобортную тужурку со стояче-отложным воротничком, штаны вроде бриджей и обмотки. Он велел отрезать голенища от своих высоких сапог и сделал из них штиблеты. Тужурка, штаны и фуражка с козырьком были коричневого цвета. Получилось оригинально и прилично. Он мог так ходить, не привлекая к себе ничьего внимания».

В это смутное время самые тяжелые переживания Дмитрия Константиновича были связаны с судьбой Дубровского конного завода. Он обращается к премьерам Временного правительства — сначала к князю Г.Е. Львову, затем к А.Ф. Керенскому, с письмами, в которых сквозит неподдельное отчаяние от мысли, что завод, главное дело его жизни, погибнет. Он, практически лишенный всех своих прежних доходов, предлагает передать безвозмездно государству процветающий конный завод с 600 высокопородными лошадьми и налаженным хозяйством, лишь бы сохранить для страны все то, что достигнуто таким огромным трудом и ценой таких материальных затрат. Единственная его просьба — оставить во главе предприятия тех людей, которым оно во многом обязано своим успехом и которые были известны всей России как непревзойденные знатоки лошадей.

Но все было напрасно. Подстрекаемые эсерами и большевиками, служащие завода уволили всех специалистов, а их место заняли люди определенной партийной принадлежности, но ничем не проявившие себя в коннозаводском деле. А вскоре Дубровский завод, как и известный завод князя Владимира Орлова, были разграблены; новые хозяева в своей безумной жестокости не щадили животных, вспарывая жеребым кобылам животы.

Трагично закончилась жизнь и самого Дмитрия Константиновича. С приходом к власти большевиков в Петрограде появился сначала декрет, обязывавший всех Романовых явиться в комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (небезызвестная ЧК) и дать подписку о невыезде из страны, а затем другим декретом определялся порядок их высылки из столицы. Зимой 1918 года Дмитрия Константиновича отправили в Вологду вместе с великими князьями Николаем и Георгием Михайловичами. Но уже в конце лета все они были арестованы, перевезены вновь в Петроград и посажены в дом предварительного заключения, где уже находился и в. кн. Павел Александрович, младший сын императора Александра II.

Великий князь Дмитрий Константинович

В тюрьме здоровье Дмитрия Константиновича сильно пошатнулось, однако у него хватало мужества и самообладания, чтобы подбадривать и утешать своего племянника Гавриила, оказавшегося в одной из соседних камер. «Не будь на то Господня воля, — говорил он, цитируя «Бородино», — не отдали б Москвы! — а что наша жизнь в сравнении с Россией, нашей Родиной?»

28 января 1919 года четверо заложников — великих князей были расстреляны большевиками в Петропавловской крепости и там же похоронены во дворе. На смерть Дмитрий Константинович шел с молитвой на устах. Присоединимся к словам, сказанным в память о нем его другом, генералом А.А. Мосоловым: «Жаль такого хорошего человека и жаль гибели умело созданного им серьезного государственного начинания».

А в это время маленькое южнобережное имение Дмитрия Константиновича отчаянно пыталось выстоять под натиском новых, непривычных жизненных обстоятельств.

Управляющему «Кичкине» Л.И. Колчеву и его соседу Я.П. Великому, управляющему имением «Харакс» в. кн. Георгия Михайловича, пришлось пережить несколько смен власти в Крыму, каждая из которых издавала свои распоряжения и указы.

Чтобы как-то избегать прямых конфликтов с постоянно наведывающимися в имения комиссарами, им приходилось проявлять немалые дипломатические способности и изворотливость. На примере их усилий спасти вверенное имущество и хозяйство можно проследить печальную историю быстрой деградации большинства еще недавно богатых и ухоженных южнобережных усадеб.

Л.И. Колчев²⁶, настоятель Ореандской Покровской церкви, в начале октября 1915 года получил предложение от Управления делами в. кн. Дмитрия Константиновича совместить свою деятельность протоиерея с надзором за Кичкине. Бесконечно преданный всей царской семье, Колчев охотно взялся за свои новые обязанности. Его переписка с А.В. Короченцевым содержит много любопытных подробностей, дающих представление о жизни Южнобережья после Февральской революции.

Покровская церковь в Ореанде. 1885 г.

Помимо безудержного вздорожания цен на продовольствие, фураж, уголь и дрова, сразу же остро встал вопрос об охране Кичкине. Распоряжением властей все оружие в великокняжеских имениях Крыма было отобрано, охранявшие их городовые отозваны для службы в армии, а поскольку организованные при Управе небольшие отряды милиции не предназначались для использования в охране частных владений, управляющим предложили ограничиться наймом сторожей, вооруженных только дробовиками. Таким образом, для разбоя и воровства были открыты все двери.

В мае 1917 года Колчев сообщает в Петроград: «На днях здесь ожидается комиссар по делам царских и удельных имений. Что-то будет?!» Опасения протоиерея имели серьезное основание — кругом было достаточно примеров самоуправства комиссаров Временного правительства, особенно когда дело касалось изъятия автомобилей.

Так произошло и в Кичкине: приезжающих туда с ревизиями прежде всего интересовали машины в гараже Дмитрия Константиновича. И если для военной комиссии два находящихся там автомобиля не подошли по техническому состоянию, то открытый «Опель» очень приглянулся прапорщику В.М. Жоржолиани, начальнику охраны великих князей, проживавших под домашним арестом в своих имениях «Чаир», «Ай-Тодор» и «Дюльбер». Сначала он забирал его из Кичкине «под честное слово», а затем Колчев получил бумагу следующего содержания: «Смотрителю дворца имения «Кичкине». В виду переживаемого момента Севастопольский исполнительный комитет Совета военных и рабочих депутатов приказал мне взять во временное пользование впредь до выяснения вопроса автомобиль гаража имения «Кичкине» системы «Опель», каковой прошу немедленно вручить подателям сего отношения — матросу охраны Дмитрию Заборскому и шоферу Донату Кроману. Прапорщик Жоржолиани».

По этому поводу Л. Колчев пишет А.В. Короченцеву: «...Власти и законы не действуют и каждый час можно ожидать каких-либо эксцессов. Я не отчаиваюсь, не падаю духом, но боюсь за целость вверенного мне имущества. Поэтому принимаю все зависящие от меня меры к должной сохранности и приумножению всяких запасов».

Чтобы обеспечить имение самым необходимым, настоятелю Покровской церкви пришлось использовать свою природную смекалку и зачастую идти на компромисс со своими нравственными принципами²⁷.

В поисках хотя бы каких-то доходов для имения Колчев старается выгодно продавать молоко от единственной коровы, имевшейся в Кичкине, заводит для продажи цыплят, строит планы о сдаче внаем бывшего дома Сазонова беженцам из Петрограда.

А в это время от Короченцева приходят письма с описанием бедственного положения, в котором оказался Дмитрий Константинович. Оба они — и великий князь, и его управляющий делами, уже вынуждены продавать самые ценные и даже памятные вещи.

Отец Леонид переживает несчастье владельца Кичкине как личную трагедию. У него свой взгляд на суть происходящих событий:

«Беда наша в том, что кругом мало людей, а все больше людишки, которые не только не входят в положение другого, но, злорадствуя, готовы на несчастии его построить свое благополучие. Нам, говорят, что за дело, пусть теперь буржуи поживут в нашей шкуре, а мы требуем свое и нам должны дать. Ни доводы разума, ни убеждения, ничто не действует на этих новоявленных граждан свободы, которую они поняли очень просто: делаю что хочу и моему ндраву не препятствуй. Ты обязан, а потому должон мне дать, все наше — народное. Трудно бороться с такой философией»²⁸.

Вскоре после начала работы комиссии по делам царских и удельных имений над Кичкине также нависла угроза частичной, или даже полной реквизиции.

Колчев пытается успокоить на этот счет А.В. Короченцева, а через него и великого князя: «Само собой разумеется, что теперь возможны всякие правонарушения и никто не может ручаться за будущее, но лично мне кажется, что Кичкине едва ли будут реквизировать главным образом потому, что оно слишком удалено от жизненных центров, а всякий способ передвижения теперь очень дорог. Повторяю, только насильники, чтобы не сказать разбойники и грабители могут занять наше Кичкине, а против них мы все равно ничего не можем сделать. Ну и времена же мы переживаем!»

Беззащитно было имение и перед «новоявленными гражданами свободы», внезапно появлявшимися там с какими-либо абсурдными требованиями.

Похоже, только молитвы отца Леонида, обращенные к Всевышнему, помогли, например, спасти Кичкине от некоего ротмистра, пожелавшего поселиться во дворце и организовать при нем, по его словам, «рассадник мулов, утилизируя безлюдную местность Курпаты и преследуя этим общественную пользу предоставлением незаменимой рабочей силы для обезлошадившейся массы землеробов». При этом он ссылался на поддержку своей идеи Советом солдатских и рабочих депутатов и даже, якобы С.С. Крыма, бывшего тогда уполномоченным Министерства земледелия Временного правительства по таврическим угодьям.

В письмах Л.И. Колчева, датированных декабрем 1917 — январем 1918-го²⁹, т. е. когда ему стало известно, что над головой Дмитрия Константиновича окончательно сгустились черные тучи, сквозит уже неуверенность в возможность спасти имение. Ясно, что Кичкине не будет получать из Петрограда даже тех скудных средств, которые раньше пересылал сюда Короченцев, и Колчев видит теперь только два выхода из положения: либо отдать имение в аренду, либо, что еще лучше, вообще продать его.

Период с конца 1917 и до окончательного установления в Крыму советской власти, таит еще много неясностей в судьбе не только Кичкине, но и других усадеб Южнобережья.

В «Акте приемки имения Кичкине», составленном в начале 1921 года комиссией из представителей только что созданных советских учреждений с участием заведующего имением, некоего В. Прудникова, перечисляются все прежние владельцы, последним стоит имя в. кн. Николая Николаевича-младшего. В то же время кн. Л.Л. Васильчикова, проживавшая с семьей в 1917—19 гг. в свитском доме соседнего Харакса и впоследствии живо описавшая все происходившие тогда события, упоминает о том, что Николай Николаевич и Анастасия Николаевна перед самым приходом в Ялту большевиков продали дворец «Чаир». Видимо, сразу после освобождения из-под ареста «крымских Романовых» экспедиционным отрядом немецкого генерала Коша³⁰ и было приобретено Кичкине — меньшее размером и более дешевое имение.

Великий князь Николай Николаевич. 1856—1928

Вплоть до эмиграции в апреле 1919 года прелестный дворец на самом краю скалистого обрыва к морю оставался собственностью одного из самых ярких представителей династии, бывшего Верховного Главнокомандующего русской армией в первую мировую войну в. кн. Николая Николаевича³¹.

И в заключение несколько слов о том, как сложилась судьба княгини императорской крови Татьяны Константиновны после того, как она с в. кн. Дмитрием Константиновичем и двумя детьми покинула дорогой ее сердцу Кичкине перед самой Февральской революцией.

Не будучи сама арестованной, княгиня сопровождала своего дядю в ссылку в Вологду, а когда великого князя вновь перевезли в Петроград и поместили в дом предварительного заключения, поселилась на частной квартире и, пока режим содержания Романовых под стражей не был ужесточен до предела, навещала его в тюрьме.

Осенью 1918 года с детьми и в сопровождении управляющего делами в. кн. Дмитрия Константиновича — полковника А.В. Короченцева она переехала в Киев, а затем в Одессу. Когда стало ясно, что французские экспедиционные войска не собираются защищать город от приближающихся к нему отрядов Петлюры, Татьяна Константиновна по приглашению румынского короля выехала в Бухарест на пароходе «Адмирал Кашерининов», последним выходившим из Одессы в Галац. Пробыв некоторое время в Румынии, княгиня отправилась в Швейцарию, где жила в Женеве до 1946 года.

Игуменья Тамара, княгиня императорской крови Татьяна Константиновна. 1890—1970

В 1920 году она вышла замуж за Короченцева, который все эти смутные годы, пережитые в России и в начале эмиграции, был для нее верной опорой. Но брак их был непродолжительным: он умер от дифтерита в 1921 году.

Вырастив детей, Татьяна Багратион-Мухранская приняла твердое решение уйти в монастырь.

Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви митрополит Анастасий (Грибановский) в 1946 году совершил ее постриг в монахини с наречением имени Тамара в честь святой правительницы Грузии, которую княгиня почитала своею небесной покровительницей.

Весь остаток жизни, вплоть до кончины в 1970 году, игуменья Тамара провела в монастыре в Иерусалиме, молясь за свою многострадальную родину...

Примечания

1. О нем уже упоминалось в гл. I «Рай земной, имя коему Ореанда...».

2. Не осуществилось и другое желание Константина Николаевича — чтобы Константин и Дмитрий поступили учиться в Московский университет: в то время жесткие правила семьи Романовых допускали только домашнее воспитание юных великий князей.

3. В. кн. Николай Николаевич-старший и в. кн. Александра Петровна.

4. Император Александр II, брат в. кн. Константина Николаевича.

5. Интересно, что раньше гвардейские конные полки отличались друг от друга не только своим назначением, вооружением и формой одежды, но и внешностью солдат и мастью лошадей. Так, в кавалергарды брали рослых, не менее 180 см, голубоглазых и сероглазых блондинов без бород, в Лейб-гвардии Конный — людей такого же роста, но жгучих брюнетов с усиками, в 4-м эскадроне — с бородами, в Лейб-гвардии Кирасирский Его Величества — рослых, рыжеволосых и длинноносых. Лейб-казаки должны были быть брюнетами или шатенами, но обязательно с бородами, атаманцы — блондинами с бородами. Соответственно строго подходили к подбору лошадей. Например, во 2-й дивизии, в которой служили великие князья Николай Николаевич и Дмитрий Константинович, кони были высотой в холке не менее 160 см, а их масть зависела от названия полка, в частности, для лейб-гвардии Конно-гренадерского использовали только вороных.

6. Трудно перечислить все многочисленные общества и комитеты страны, связанные с коннозаводством и конным спортом, которые Дмитрий Константинович возглавлял или же был их почетным членом. В отличие от большинства Романовых, он не любил охоту и сам никогда не охотился, зато тратил большие деньги на поощрение служб, занимавшихся охраной животных.

7. Из 225 тысяч рублей, получаемых ежегодно каждым великим князем от Управления Уделами Министерства Императорского Двора, у Дмитрия Константиновича самыми значительными расходными статьями постоянно оставались содержание Дубровского завода, Стрельнинского дворца под Петербургом и та, которую, пользуясь современной терминологией, можно назвать социальным обеспечением собственных служащих и многочисленных просителей (пенсии, пособия, содержание лазаретов и пр.). На личные расходы от удельных денег оставалось немного — порядка 13—20 тысяч рублей.

8. По условиям купчей за Ореанду единовременно было выплачено 300 тыс. рублей из капитала наследника, а оставшуюся сумму Уделы обязались погашать в рассрочку.

9. Сохранились фотопортреты нескольких выдающихся лошадей Дубровского завода, неоднократно завоевывавших самые престижные призы Санкт-Петербургского общества поощрения рысистого коннозаводства: особенно хороши были жеребцы Хваленый и Арапник. У Хваленого, например, было столько медалей, что, когда его выводили, надевали на него целую цепь из наград.

10. Период с 1895 по 1905 годы был примечательным в истории русской конницы. «Время больших перемен», — так отзывались о нем современники. В новом Уставе 1896 года был осмыслен и обобщен опыт применения кавалерии на полях сражений во второй половине XIX века при усовершенствованном скорострельном оружии, полученном пехотой.

11. Впоследствии, уже в эмиграции, Гавриил Константинович получил от Главы Российского Императорского Дома Владимира Кирилловича титул великого князя.

12. Современники особо отмечали «джентльменское», дружелюбное отношение великих князей Константина и Дмитрия Константиновичей, Петра Николаевича и Георгия Михайловича к офицерам, их благовоспитанность.

13. Многие страницы своих воспоминаний в. кн. Гавриил Константинович посвятил счастливым дням, проведенным им, его братьями и сестрами сначала в царской Ливадии, а затем в Кичкине Дмитрия Константиновича.

14. Даже штат своей Придворной конторы, или Управления, заведывавшего делами всех его имений, Дмитрий Константинович старался в основном комплектовать из своих друзей-кавалеристов. Особенно преданы ему были ротмистр (впоследствии полковник) Александр Васильевич Короченцев и заместитель последнего Александр Петрович фон Лайминг.

15. Продажа великому князю маленького, всего 2¼ десятины, и очень неудобного для строительства участка земли оказалась для колонии очень выгодной и решила все ее денежные затруднения. Со стороны Дмитрия Константиновича эта сделка в некоторой степени имела благотворительный характер: он уплатил правлению 125 тысяч рублей, сумму, во много раз превышавшую ту, за которую дача «Ай-Никола» была приобретена Обществом врачей. Имея такой наличный капитал, «Климатическая колония для слабых и болезненных детей» в 1912 году построила на земле, бесплатно выделенной ей Удельным ведомством в Ай-Даниле, на границе с Гурзуфом, один из лучших в то время детских санаториев. Николай II Всемилостивейше соизволил присвоить ему имя цесаревича Алексея Николаевича, а в начале декабря следующего года лично присутствовал на его освящении.

16. Братья Тарасовы, окончившие Петербургский институт инженеров путей сообщения, в основном специализировались на строительстве железнодорожных сооружений, однако брались и за частные заказы на постройку вилл и дач (в частности, в 1903 году ими был возведен дворец Эмира Бухарского в Ялте), а Николай Георгиевич с 1900 по 1912 был ялтинским городским архитектором.

17. Этот переход и терраса второго этажа сейчас обезображены уродливыми пристройками, искажающими первоначальный вид дворца. Потеряла свою декоративность и большая часть подпорных стен.

18. Некоторое время у А.В. Короченцева вызывала сомнение целесообразность оформления Большой столовой в «арабском» стиле, т. к. для нее не имелось подходящей мебели. Поэтому в переписке с В.Г. Тарасовым он предлагал выполнить этот зал также в «рококо». Однако первоначальный проект оставили после того, как великий князь распорядился заказать обстановку в восточном стиле у известного петербургского фабриканта мебели, поставщика Двора Его Императорского Величества Ф.Ф. Тарасова.

19. Такое поведение понятно, если учесть, что одновременно со строительством в Кичкине братья взялись за возведение железобетонных сооружений на Токмакской железной дороге, торговых корпусов в Керчи, железобетонного моста в Симферополе и постройку набережных в Мариупольском порту.

Кроме того, сказалась, видимо, и характерная для многих жителей Ялты, даже солидных деловых людей, черта, на которую обращали внимание прибывавшие из Петербурга с инспекцией в Кичкине сотрудники Управления делами великого князя. Вот любопытный отрывок из одного такого письма-отчета: «Работы все время систематически задерживаются. Причины: рассчитываешь сдать какое-либо дело в тот или другой срок, ждешь нужных лиц в Кичкине, а в результате в точно назначенный срок люди не приезжают, и дело откладывается.<...> Ялтинские обыватели все так. Они не имеют представления о том, что «время — деньги» и борьба с ними в этом направлении совершенно бесполезна».

20. Калайда Феофил Климентьевич (1864—1942), начал работать в Никитском ботаническом саду с 1893 г. и вскоре приобрел авторитет среди ученых-ботаников своими исследованиями по введению в культуру новых видов и сортов растений. В 1903 г. за достигнутые успехи в этой области ему была присуждена золотая медаль Первой выставки растениеводства в Гаграх. В 1912—14 гг. по плану и при непосредственном участии Ф.К. Калайды закладывался Приморский парк Никитского сада. Во время гражданской войны стал директором сада и оставался в этой должности до 1928 г.

21. Однако, даже став мужем княгини Татьяны Константиновны, Багратион все равно не пользовался правами, предоставленными исключительно членам царской фамилии. В. кн. Дмитрию Константиновичу приходилось сопровождать свою племянницу на придворные торжества, потому что Константин Александрович, не будучи Высочайшей Особой, не мог, например, сидеть в царской ложе театра или участвовать в Высочайших выходах вместе со своей женой. Приверженность Российского Императорского Дома старым традициям оставалась незыблемой!

22. Из всех южнобережных имений Романовых Кичкине должно быть самым «родным» для в. кн. Леониды Георгиевны, вдовы скончавшегося в апреле 1992 года Главы Российского Императорского Дома в. кн. Владимира Кирилловича, и ее дочери, в. кн. Марии Владимировны, унаследовавшей от отца его достоинство, обязанности и права. Отец Леониды Георгиевны, урожденной княжны Багратион-Мухранской, князь Георгий Александрович, и муж Татьяны, Константин, были троюродными братьями.

23. Известие о смерти мужа застало Татьяну Константиновну в Павловске. Она приняла постигший ее тяжелый удар с христианским смирением, но надела не традиционное черное платье, а все белое, что особенно подчеркивало ее несчастье. Вместе с братом Игорем княгиня уехала на Кавказ, где в старинном соборе Грузии в Мцхете в ее присутствии был похоронен К.А. Багратион-Мухранский.

24. В Петрограде Дмитрий Константинович проживал тогда в небольшом особняке на Аптекарском острове (Песочная наб., 24), приобретенном им в 1915 году.

25. Поведение некоторых великих князей в первые дни Февральской революции выглядит более чем странным. В. кн. Николай Михайлович проявлял, пожалуй, наибольшую активность в выражении горячей симпатии новому режиму, совершенно не сознавая, к каким роковым последствиям приведет эта, по выражению П.Н. Милюкова, дружная «самоликвидация старой власти». В письме к А.Ф. Керенскому от 9 марта 1917 года он опускается даже до прямого доноса на своего двоюродного брата Дмитрия Константиновича: «Многоуважаемый Александр Федорович! За сегодняшний день я получил согласие на отказ от Престола, на отдачу Удельных земель от великих князей Кирилла Владимировича (легко), от в. кн. Дмитрия Константиновича (туго) и от князей Гавриила и Игоря Константиновича (оч. легко). Телеграмма, которую я сварганил для брата Александра, Вам известна <...>, по ее содержанию остается убедить Павла Александровича, брата Георгия, живущего у М.А. (в. кн. Михаила Александровича. — Н. К.., М.З.) в Гатчине, и брата Сергея, находящегося в Могилеве...».

26. Колчев Леонид Иванович (1871—?), священник церкви Покрова Богородицы в имении Его Величества «Ореанда» с 30.8.1894. Окончил Тамбовскую духовную семинарию. Был женат, имел дочь и сына, который в момент описываемых событий поступил в Харьковский Технологический институт. С 1 января 1918 года, т. е. с первым кратковременным установлением в Ялте власти большевиков, Ореандская церковь вместе с прихожанами была приписана к Ливадии, а Л. Колчев по желаний последних стал настоятелем и Ореандской, и Ливадийских церквей, однако еще некоторое время после этого оставался и смотрителем имения Кичкине. О дальнейшей судьбе Колчева известно, что он эмигрировал и несколько лет состоял духовником вдовствующей императрицы Марии Федоровны, обосновавшейся в Дании, и настоятелем русского храма Св. Александра Невского в Копенгагене.

27. Вот отрывок из одного из его писем-отчетов, посвященных проблеме добывания продовольствия, и дающий представление о том, что происходило тогда в Ялте: «...Цена молока в Алупке и Ялте поднялась до 80 коп. и даже до рубля. Многих продуктов в Ялте теперь совсем нет. Согласно Вашему предложению от 3 июля я сделал небольшие запасы: белой и черной муки, гороху, фасоли, манной крупы, рису, сахару и сахарного песку, чаю, шоколаду и какао. Все эти припасы я храню частью в Кичкине, частью в Ореанде, а частью и в Ялте, но страшно боюсь всяких обысков, между тем деньги затрачены большие. Своевременно достал я и картофеля <...>, сейчас в Ялте картофель продается не более одного фунта на семью в день по 35 коп. и ждать очередь приходится целыми часами. В надежде на Ваш приезд я на днях достану пуда два, конечно, контрабандой. Теперь все так делается. Это нехорошо, но ведь и голод не тетка».

То же с углем для котельной: «Антрациту в Ялте нет с прошлого года. Правда, иногда доставляют небольшие партии, но выдают не более 10—15 пудов на двор, да и то городским жителям. Соседние имения и учреждения страшно бедствуют. Дрова теперь стоят с доставкой до 370 руб. за куб., да и тех нет в достаточном количестве...». А через месяц: «Большая незадача вышла у меня с антрацитом: закупил я через одного комиссионера целое судно 8000 пудов, но у нас его реквизировали, т. к. с 1 июля уголь частным лицам от торговцев не отпускается и тем более в таком количестве. Правда, убытку я не потерпел, но хлопот было много. Ищу другой выход, что из этого получится — не знаю. Даже Юсупов и тот сидит без угля...».

28. Удивительно, насколько наблюдения провинциального священника совпадают с анализом ситуации в стране, данным находящимся тогда в гуще петроградских событий в. кн. Сергеем Михайловичем. В письме к старшему брату, Николаю Михайловичу, впоследствии расстрелянному вместе с Дмитрием Константиновичем в Петропавловской крепости, он пытался убедить «революционного» великого князя в невозможности создать в тогдашней России республиканское правление: «<Я> не сомневался, что ты будешь голосовать за республиканский образ правления. Конечно, это идеал, к которому всякая страна должна стремиться. Но — и тут большое «Но». Русский человек до того некультурен, до того дик, что он в настоящее время способен только на две жизни: или под палкой твердой власти в страхе наказаний, или же в полной анархии под девизом: бери и хватай все, что не твое. <...> Как они поняли свободу? «Моему ндраву не препятствуй». <...> Затем в их понятии свобода означает, что разрешается делать все, что пожелаешь. Всякое понятие о приличии испарилось. Вот, насмотревшись и наслышавшись всего того, что творится, я сильно сомневаюсь, чтобы народ понял бы, что такое республика. Конечно, на Учредительном собрании будет постановлено учредить Республику. Но если республиканское правительство начнет вводить порядок, она рухнет через очень короткое время. Я совершенно не понимаю идею главарей с.-д. — иллюзия ли у них или неразвитость. Ведь они же люди с образованием, как же они не понимают, что творится. Одними словами без насилия не усмирить дикарей».

29. Это пока последние найденные нами письма настоятеля Ореандского храма.

30. Подробнее об этом в гл. 9 «Прощание Романовых с Россией».

31. Интересно, что во время Великой Отечественной войны еще один выдающийся военный деятель, тоже очень ненадолго, стал хозяином Кичкине: дворец был подарен Гитлером Э. фон Манштейну, «покорителю Крыма», как его называли тогда в Германии. По общему признанию историков Второй мировой войны, это был теоретик и практик военного искусства, чьему стратегическому таланту не было равных в германском рейхе.