«Todesreif» (дело графа Р.Р. Капниста)

Имя замечательной русской поэтессы и писательницы «серебряного века» Аделаиды Казимировны Герцык (1874—1925), дружбой с которой гордились такие знаменитости, как Николай Бердяев и о. Сергий Булгаков, Максимилиан Волошин и Вячеслав Иванов, Иван Ильин и Марина Цветаева, становится ныне все более широко известным. В Москве, где Аделаида Герцык родилась, в 1993 году издан двухтомник ее произведений «Стихи и проза». В Судаке, где поэтесса продолжительное время жила (этот дом сохранился: ныне ул. Гагарина, 39) и где летом 1925 года она скончалась (кладбище, на котором она похоронена, увы, было снесено), в 1996 году прошла Международная научная конференция «Сестры Аделаида и Евгения Герцык и их окружение». Сестрам Герцык посвятил в 1980—1990-е годы ряд публикаций такой авторитетный журнал, как «Наше наследие».

Революция и Гражданская война застали Аделаиду Герцык в Судаке. В январе 1921 года она была арестована и провела три недели в подвале судакской ЧК. В результате появились «Подвальные очерки» А.К. Герцык, ставшие знаменитыми по причине не только той рвущей сердце пронзительности, с какой они написаны, но и потому, что с них, собственно, и началась ГУЛАГовская литература.

Первый из пяти «Подвальных очерков», озаглавленный «Todesreif» (Готовый к смерти. — нем.), посвящен «графу К.». Удалось установить, что «граф К.» — это граф Ростислав Ростиславович Капнист (1875—1921), а в архиве Главного Управления Службы Безопасности Украины в Крыму удалось отыскать его следственное дело. Материалы этого дела представляют многоплановый интерес, так как, во-первых, позволяют уточнить и дополнить сведения о Р.Р. Капнисте и его семье, приведенные в очерке А.К. Герцык, и, во-вторых, служат новым ценным источником по истории Гражданской войны и красного террора в Крыму.

Предлагаю читателям ознакомиться поначалу с первым из «Подвальных очерков» А.К. Герцык, а затем — с моим послесловием к нему, основанным на материалах следственного дела Р.Р. Капниста. Ко всему публикуемому материалу составлены общие примечания.

Подвальные очерки

Очерк первый

Откуда же и начать как не отсюда, из этого замкнутого в грядах гор уголка земли, где суровая пустынность холмов зовет к подвижничеству, а вечером тает в радужных красках перламутровой бездны, где горечь полыни сменяется сладким запахом винограда, а горечь жизни растворяется в широкой вольной печали?

На бурых склонах гор, как гряды бело-серых валунов недвижны овцы, доносятся влажные вздохи моря, туман завесил дали легким пологом. А в долине зеленые сады, дачи, колючие изгороди — теперь почти все разрушенные — таящая каждая свою скорбную повесть. Это могилы — памятники отошедшего.

Ураган, долетевший из мира, вихрем закружился здесь, не сдерживаемый ничем, сметая все на пути, избороздил землю и души людские и глубокие, неизгладимые руны начертал на всей стране, мученическим венцом увенчал ее... — И ныне, мы, уцелевшие, можем разбирать эти письмена, прозревая в них высший смысл и вечную правду. Не судить и не решать призваны мы, пережившие смутное время, не слагать пророчества, не толковать свершающееся. Если зримо нам то, что умирает, — мы не можем рассмотреть того, что зарождается вновь. Я знаю, что не исчерпаны силы жизни, я чувствую, что зреют и наливаются новые плоды, но мало надеюсь увидеть их и изведать их сладость и смогу лишь собирать цветы на старых могилах.

* * *

Было уже темно, когда меня привели к подвалу. Я спотыкалась, не видя канавок и неровностей почвы, и солдат дважды поддержал меня. Где-то внизу тускло мерцал свет. Сопровождаемая стражниками, спустилась по неровному спуску, передо мной раскрыли деревянную решетчатую дверь, и в лицо пахнуло сыростью и застарелым винным духом¹. Озираясь по сторонам, медленно продвигаясь вперед по узкому проходу среди лежащих и сидящих темных фигур, стараясь разглядеть и узнать. Но уже несколько человек поднялось мне навстречу. Меня окружили знакомые, жали руки, — через минуту я сидела на чьем-то дощатом ложе среди близких лиц. Долгое мучительное ожидание в Особом Отделе напрягло нервы и, очутившись среди дружественных людей, хотелось плакать и говорить много и возбужденно. Но мне отвечали кратко, понижая голос, и я поняла неуместность излияний — против нас стоял человек с ружьем на плече. Заговорили о том, где и как мне устроиться на ночь. Кто-то принес свою подушку, две женщины потеснились, чтобы дать мне место рядом. В глубине мерцала жестяная коптилочка и едва-едва освещала длинный, теряющийся во мраке проход.

Скоро все стихло — говорить долго не позволялось. Кое-как пристроясь в неудобной позе, боясь пошевелиться, чтобы не мешать соседкам, я вглядывалась в необычную картину, — низкие, каменные своды, фигура часового, выраставшая то здесь, то там. Было холодно, я не сняла пальто, оно теснило и мешало мне. И ждала, ждала без конца сквозь всю долгую первую ночь, когда рассеется тьма и забрезжит утренний, серый свет.

Это была первая ночь заточения, и у меня была уверенность, что утром придут, вызовут меня, все окажется недоразумением и меня отпустят домой. Но шли ночи и дни и эта уверенность и нетерпеливое ожидание сменились покорностью и тишиной. Другое поднялось, появилось и стало важнее своей личной судьбы. Об этом другом я и буду говорить — беглыми штрихами, вызывая в памяти отдельные образы и впечатления.

Todesreif

Чья-то рука протянулась ко мне и удержала меня, когда я пробиралась между лежащими и сидящими фигурами в глубь подвала.

Вгляделась, узнала графа К., но не сразу узнала. Как мало был похож этот худой бритый человек в желтой узкой фуфайке на того светского хозяина прекрасной виллы с брезгливой усмешкой на выхоленном лице, каким я его встречала там, на земле. Я не любила его, меня смущал скучающий вид, чуждые мне разговоры. На бледном, осунувшемся лице горели черные глаза — не злобно, нет, но страдальчески... Я не поняла тогда о чем горение их, но обрадовалась ему и чувствовала, что и он обрадовался мне, что-то обоим близкое и милое промелькнуло без слов между нами, как если б тени Гектора и Ахиллеса, встретившись в Аиде, — вспомнили обоим близкое бряцанье оружия и ржание коней на милой земле. Но тотчас и забылось. Ничего не было, кроме темных, сырых стен, безумия новой жизни и тьмы неведения впереди. Мы заговорили оба сразу. Я спрашивала, сколько времени он уже здесь, он спрашивал — давно ли я видела его детей и здоровы ли они? Он все не выпускал моей руки, и это было так непохоже на все прежнее, что я и себя вдруг почувствовала совсем иной. Он перешел на французский язык, и я не могла и здесь не обратить внимания на его великолепный парижский говор и мимолетно вспомнила, что он воспитывался в Париже. Он рассказал мне о своих ночах — сна почти не было с тех пор, как он в подвале (полтора месяца)², бывают минуты забвения, но зато весь день он как бы в полудремоте. Он говорил обыкновенные вещи, но глаза странно не соответствовали словам, продолжали блистать. Около нас остановился часовой: граф выпустил мою руку, и я пошла к своему месту, думая про себя, что пойму, должна понять этот странный, незнакомый мне блеск его черных глаз.

По утрам мужской персонал подвала по очереди выносил грязное ведро. Потом нас гнали на работу, оставляя только старых и немощных. На следующее утро мимо меня с ведром в руках прошел граф, сильно хромая и морщась болезненно при каждом шаге. Вернувшись назад, подсел ко мне и сказал, что у него открылась рана на ноге, сделанная два года назад при падении из автомобиля. Теперь из нее все время сочится кровь и он еле ходит.

«Зато это освободило меня от работ, — сказал он, — эти хождения на работу под надзором солдат были мучительнее всего».

— Они грубо обходятся или трудная работа?

«Рубить дрова, носить воду — и они там не грубее, чем здесь, но мне тяжело, когда прерывают le courant de mes idées³, — прибавил он, усмехнувшись. — Я здесь живу, как в полусне, весь день под влиянием того, что мне снилось; хотя сплю очень мало, может быть, даже не сон — это помогает жить».

— А вы помните эти сны? Вы могли бы рассказать?

Граф вдруг оживился и, осматриваясь по сторонам, нагнулся ко мне: «Это всегда одно и то же, — заговорил он по-французски, — это ощущение другого мира. Очень трудно передать, но я всегда знаю, que c'est l'au-dela...⁴

— Загробный мир? — спросила я.

«Да! И знаете, никогда, во всю жизнь не испытывал я такой свободы и легкости, как испытываю теперь. Я попробую объяснить вам, как я к этому пришел. Не знаю, сумею ли? Я ни с кем не говорил об этом. Видите ли, я сделал одно открытие» Он заметно волновался, и, заражаясь его волнением, я готовилась слушать. Но вдруг он встал. «В другой раз. Я вам потом скажу. Надо перевязать ногу». Он сделал шаг, поморщился и вдруг с усмешкой обвел рукой окружающее. «Ведь все, что мы здесь терпим, все условия — c'est terrible...⁵ А почему это так мало затрагивает? Как вы объясните?» — И не дожидаясь ответа пошел, прихрамывая, на свое место.

Только вечером удалось мне опять увидеть его. Я вернулась разбитая с первой непривычной работы — мытья полов на большой даче, обращенной в казарму, долго лежала не шевелясь на своем жестком ложе. А когда встала, чтоб расправить ноющие члены, — увидела в глубине подвала склонившееся бледное лицо графа. Он внимательно перелистывал маленькую книжку, и по формату я догадалась, что это Евангелие.

Не сразу открыл он мне свою мысль. Мы сталкивались и говорили отрывочно. И всегда удивляли меня безучастность и равнодушие, с каким он скользил по всему. Но был такой час среди дня, когда в нем пробуждался интерес к земному и тоска по нем — и бывал он тогда трогателен и жалок.

В два часа приносили обед заключенным, и задолго до этого становился он у решетчатых дверей, прильнув лицом к перекладине, и с жадным нетерпением смотрел наверх.

Так звери в клетке тоскливо ждут часа кормления. Но не обеда ждал граф, а тех, кто приносил его. У него было пять детей⁶, и они по очереди, по двое, приводили ежедневно. И был миг недолгий, когда, остановившись над входом в подвал, они передавали котелок и хлеб солдату, и в это время отец видел их, и они встречались с ним глазами, кивали ему и уже должны были отойти, уступая место другим. Старшая дочь его, не по годам вытянувшаяся, пятнадцатилетняя Ксения⁷, с бледным, тревожным лицом и выбивающимися из-под берета волосами, — приходила чаше всего. Она приводила за руку маленького брата или младшую сестру. Иногда являлись два средние мальчика. Лица у них были испуганные; они выросли из своих матросских пальто и тщетно старались запрятать иззябшие руки в карманы. Таким образом отец видел их всех по очереди и знал, что они здоровы.

Однажды я встала рядом с ним.

«Мне кажется, что у них истощенный вид, — сказал он, — я боюсь, что они плохо питаются».

— А на что они живут? — спросила я.

«Продают, что осталось. Этим заведует Frülein. Я знаю, что она сделает все, что можно, но все-таки беспокоюсь, уж четыре дня Гриша не приходит... Вот! Вот они!..» — Он оживился. Нежностью засветились глаза его. Тоненькая, нервная, неестественно высокая девочка с маленькой сестрой.

«Опять нет Гриши!»

Она передавала солдату кастрюльку и глазами тревожно впилась в нашу тьму.

«Что Гриша? Не болен?» — крикнул отец.

Она вздрогнула и, волнуясь, начала говорить, но кто-то уже оттолкнул ее в сторону. А на графа прикрикнул часовой в дверях. За этот вопрос мы все поплатились. Запретили родственникам приближаться к дверям. Должны были сдавать еду в сторожке, не доходя до подвала, и мы перестали видеть своих.

Граф не говорил почти ни с кем, часами сидел он, или полулежал на своем месте. И только по вечерам подсаживался к лампочке с Евангелием в руках. Я уже не удивлялась этому. Я забыла, потеряла прежний облик его, с которым так не вязалось то, что он делал теперь. Не видя его в течение двух дней, я пробралась вечером к его углу и застала его лежащим под пледом; у него был озноб.

«Думаю, что это лихорадочное состояние от ноги, — сказал он. — У меня образовалось нагноение».

— Уйти?

«Нет, посидите. Мне хочется говорить, я ждал вас».

Он подвинулся, и я присела рядом.

— Теперь вы мне скажете? — спросила я.

Он приподнялся на локте и приблизил лицо ко мне. «Вы понимаете, что это очень трудно сказать? Боюсь, вы не поймете. Вы что хотите знать?»

— Все, что можно. Каким вам представляется загробный мир во сне? Какое открытие вы сделали?

«Да, открытие... Знаете, я вчера прочел в Евангелии — мне здесь один знакомый дал. Прежде я никогда его в руки не брал. Так мне попалось у Иоанна: «Познаете истину и истина сделает вас свободными». И вот, мне кажется иногда, что я познал истину». Он говорил как бы шутя и усмехнулся на этом слове. Но я знала, как важно для него то, что он собирался сказать. Голос его изменился и перешел в нервный и взволнованный шепот.

«Раз во сне я ощутил, что от меня отпало время, или я сам выпал из него Ну, и это было такое блаженное состояние, что проснувшись, я попробовал опять его вызвать. И мне удалось. И теперь иногда я часами забываю решительно все».

Граф переменил положение и опять зашептал оживленно: «Я, как беглый, не помнящий родства... От всего свободен! Ведь все страдания и желания наши и унижения, какие мы здесь терпим — все в рамках времени. Откиньте его — и все отпадет. И видишь другое, то, что время заслоняло собой...» Голос его пресекся:

— Бога? — шепнула я.

«Да... Мне кажутся дикими разговоры о Боге среди обыденной жизни. Там Его нет. И Евангелие непонятно и бессмысленно, если его читать и стараться понять среди нашей жизни. Это сумасшедшая книга. И потому так трудно ее понять. Христос дает ответы вне времени, а спрашивают Его люди, которые не могут перейти эту черту. И потому кажется, что они говорят о разных вещах и не понимают друг друга».

Все больше волновался он, повторяя часто уже сказанное, силясь уяснить свое чувство для него самого чудесное. Не ново было то, что он говорил, важно, что он сам в себе открыл это, и что это было спасительным окном, открывшимся на волю. И мысли, неопытные в этой области, медлили и колебались перед каждым шагом вперед, как бы ощупывая друг друга во тьме. И именно в нем, так уверенно судившем раньше о своих земных делах, эта робость и изумление были трогательны и мучительны до слез.

«Я верю, что это и есть то, что люди называют раем, — сказал он, — если этот выход длителен, без возвратов к жизни...»

Почему мне вспомнилось прочтенное где-то слово todesreif — для смерти созревший? Почему так отрешенно стало в душе, так скорбно и строго, как перед открытой могилой?..

И свершилось.

Среди ночи разбудил нас шум и резкие голоса. Открывали дверь — пахнуло холодом. Темные фигуры в рогатых шапках теснились у входа, кто-то читал приказ.

Все поднялись, зашевелились испуганно. Смятение и жуть стояли в воздухе. И хотя был окрик: «Не вставать с мест!» — большинство не послушались его. Караульный назвал шесть человек, требуя, чтобы они немедленно следовали за ним. Среди них был граф.

Почему ночью? Почему как на подбор вызывались самые состоятельные в нашем краю?

Почему на вопрос: «Взять ли с собой вещи? — был ответ: «Не нужно. Идите в чем есть». — И хотя нельзя было расспрашивать — один из вызванных стал допытываться: «Куда нас отправляют? На чем?» «Нам неизвестно! — был ответ. — Подвода ждет». Это последнее чуть-чуть успокоило. Значит повезут? Может быть, в город? Или это неправда? Город представлялся спасением, там был суд, законы, там были люди... Торопили... Наскоро натягивали пальто, надевали шапки, прощались с остающимися. Бредовые минуты.

Обняла графа, перекрестила его — был просто брат мне в Боге, вечности. Он казался бледней обыкновенного и как всегда, когда его отрывали от созерцания, лицо стало страдальческим. Но, кажется, он надеялся.

«Может быть, мне разрешат заехать домой за шубой⁸, — сказал он, — а вы обещаете, когда вас: выпустят, навещать детей моих...»

— Обещаю. Господи. Все, все обещаю. Но может быть, ничего? «Времени нет, все, что во времени — неверно!..»

Увели их, и настала могильная, нестерпимая тишина. Никто не спал до утра. Чувства напрягались до боли, глаза сверлили темноту, слух мучительно ловил звуки: казалось, сквозь стены проникали мы... И все молчали. Ни одного слова не было сказано.

Не слишком ли мы полагаемся на себя? Не слишком ли редко обращаемся мыслями к незримой вневременной власти? А для кого она не облекается во имя Христово — для тех — к тому неведомому Богу, которому стоял жертвенник в Афинах?

Через два дня от новых заключенных, пришедших с воли, узнали, что всех шестерых прямо из подвала повели под усиленным конвоем к одинокой скале, выдающейся в море, далеко от жилья — и там они были расстреляны⁹. Там же, в песке, вырыли яму, куда свалили тела, и сравняли почву над ней. И когда родственники пытались приблизиться к родной могиле, их разгоняли с угрозой арестовать. Так — смываемое волнами, ничем не отмеченное, сокрыто близ моря место успокоения их.

А наверху, на горе, вскоре вырос свежий холмик — тоже могила. Тоненькая девочка Ксения с прозрачными глазами подвижницы не вынесла павшего на нее бремени. Не знал граф, что Frülein, на которую он полагался, умирает от чахотки и не может поднять головы, что большой дом их занят солдатами и лишь в одной задней комнате ютятся дети близ умирающей, не знал, что и добывание денег и забота о нем легла на нее, на этого подростка, не знал, что подавляя безумный страх, она ходила одна в Чрезвычайку (Особый Отдел) наивно просить помиловать и отпустить отца. И когда разнеслась весть о его гибели — ужас охватил ее, ужас, что она не смогла спасти его, не сумела сделать того, что нужно. И странный недуг — нервный, внезапный паралич — в два дня унес ее¹⁰.

Следственное дело графа Р.Р. Капниста

Следственное дело графа Ростислава Ростиславовича Капниста (Д. 021924) насчитывает всего-навсего 17 листов. Оно начинается с «Анкеты для регистрации лиц, прибывших в Крым после 1917 года». Документ этот представляет двоякий интерес: с одной стороны, как дающий наиболее полное представление о биографии Р.Р. Капниста, с другой — как дающий представление о том, какие вопросы биографии «бывших» (как известно, после 1917 года в Крым, спасаясь от большевиков, бежали тысячи представителей социальных верхов российского общества) особо интересовали новую власть. А посему публикую эту анкету полностью.

1. Имя, отчество и фамилия Ростислав Ростиславович Капнист

2. Возраст родился в 1875 г. 20 февраля

3. Место постоянного жительства с 1904 года Крым, м. Судак

4. Национальность русский

5. Бывшее сословие дворянин

6. Занятие родителей земледелие

7. Семейное положение и адрес семьи жена Анастасия Дмитриевна, пять детей, теща, м. Судак, дача Байдак

8. Образование (общее и специальное) средняя школа, агрономическое

9. Профессия агроном

10. Чем занимался до революции земледелием

11. Последняя должность и чин перед революцией по выборам от земства был уполномоченным Земского Союза

12. Имущественное положение (движимое и недвижимое, земля, вклады в банках, наличный капитал, акции и т. д.) а) имел около 1000 десятин в Полтавской губ. с инвентарем и постройками; б) текущий счет в Феодосийском отд. Русского для внешней торговли банке 30 т. рублей

13. Имеет ли родственников в белой армии, кого и где именно имею племянника Петра Капниста, служил в Ялте; местонахождение его теперь мне неизвестно

14. Не был ли когда-либо арестован, кем, по какому делу и чем оно кончилось нет

15. Когда прибыл в Крым последний раз в сентябре 1919 года

16. Откуда прибыл из Ростова

17. По какой причине прибыл в Крым вернулся к семье и имел поручение от Земского Союза устроить склад в Феодосии для госпиталей

18. Чем занимался до прибытия в Крым был уполномоченным Земского Союза

19. Чем занимался со времени прибытия в Крым до занятия его советскими войсками (подробно указать занятия, место службы и должность) до апреля 1920 года устраивал указанный склад в Феодосии и, закончивши эту работу, вернулся в Судак к семье

20. Не состоял ли на службе в судебных учреждениях (время, место и должность) нет

21. Не служил ли в полиции или жандармерии (время, место и должность) нет

22. Не служил ли в государственной страже (время, место и должность) нет

23. Не служил ли в охранных отделениях или контрразведке (время, место и должность) нет

24. Почему не уехал с остатками армии Врангеля не имел желания

25. Состоял ли членом какой-либо политической партии, где и когда нет

26. Принимал ли какое-либо участие в общественном движении, где, когда и в чем оно выразилось нет

27. Ваш взгляд на октябрьскую революцию сочувственный

28. Ваш взгляд на коммунистическую партию сочувствую идейным коммунистам

29. Ваш взгляд на Врангеля отрицательный

30. Чем можете оказать помощь РСФСР службой

31. Точный адрес дача Байдак по Капсельской дороге

32. Приложить и перечислить все имеющиеся документы паспорт Феодосийскою уездною управления № 1817

Анкета была подписана Р.Р. Капнистом 23 декабря 1920 года. В тот же день он, вероятно, был арестован, так как состоявшийся на следующий день, 24 декабря 1920 года, обыск на даче Байдак проводился уже в его отсутствие. Примечательно, что при обыске присутствовал лишь один человек — дочь Р.Р. Капниста Елизавета (та самая, старшая, которой было всего лишь 15 лет и которая, как мы знаем, только на 2 дня пережила отца), детская подпись которой в протоколе обыска стоит против всех четырех граф: «При обыске присутствовали», «Подпись обыскиваемого», «Подпись присутствовавших», «Копию протокола получил». Зная, что протокол обыска был подписан ребенком, особенно цинично выглядит следующее примечание к протоколу: «После подписи протокола никакие претензии не принимаются».

Какая же антисоветчина была изъята чекистами на даче Р.Р. Капниста при обыске? В протоколе зафиксировано, что «для доставления в Особый Отдел взято одиннадцать пачек папирос, две коробки табаку, восемь книжек курительной бумаги, пять штук свечей, один пояс, военную шубу». И это — все...

31 декабря 1920 года, т. е. в самый канун Нового года, р. Р. Капнист был первый и единственный раз допрошен. Протокол допроса уместился в 9 строк. Из него явствует, что р. Р. Капнист приехал в Крым из Полтавской губернии в 1917 году на лечение в связи с переломом ноги (о травме ноги у графа мы уже знаем из очерка А.К. Герцык), что в Крыму он занимался виноградарством и виноделием, что в Комитете помощи беженцам он не состоял.

Неделю спустя, 7 января 1921 года в качестве свидетелей были допрошены двое молодых чернорабочих (23-х и 25-ти лет), которые показали, что граф Капнист принимал, якобы, активное участие в «восстании татар против Советской власти в 1918 году»¹¹. И хотя никаких доказательств в подтверждение этого обвинения приведено не было, следователь им поверил. Да и как не поверить, ведь свидетели — чернорабочие, стало быть, стопроцентные пролетарии и, значит, свои...

На следующий день, 8 января 1921 года, военным следователем Особого Отдела при Реввоенсовете 4-й Армии было составлено заключение по делу Р.Р. Капниста (изобилующее, кстати сказать, грубейшими орфографическими ошибками: «вырозившись», «востание», «тотары», «неправельное», «отказоваеться», «обвенение», «беженцов»; вместо «Советской России» — «совета росии» Нетрудно представить, сколь лютую «классовую ненависть» испытывал этот безграмотный чекист по отношению к высокообразованному графу). Согласно заключению, граф Р.Р. Капнист обвинялся в следующем: 1) в помощи Добровольческой армии, выразившейся в устройстве склада медикаментов; 2) в активном участии в татарском восстании 1918 года; 3) в помощи беженцам из Советской России, выразившейся в устройстве столовой для них; 4) в «неправильных показаниях в деле» (вероятно, военследователь имел в виду отсутствие в заполненной Р.Р. Капнистом анкете и в протоколе допроса сведений по трем первым пунктам обвинения). Дело Р.Р. Капниста передавалось на рассмотрение Тройки.

Постановление Тройки в качестве отдельного документа в деле отсутствует. Лишь в левом верхнем углу уже известной нам «Анкеты для регистрации лиц, прибывших в Крым после 1917 года», заполненной Р.Р. Капнистом 23 декабря 1920 года, карандашом начертано: «Расстрелять». Ниже — неразборчивые подписи председателя и членов Тройки. Не указана даже дата приговора... Впрочем из других, косвенных источников извести но, что графа Р.Р. Капниста расстреляли 13 января 1921 года.

В 1995 году, т. е. 74 года спустя, Р.Р. Капнист был реабилитирован.

Примечания

1. Под тюрьму судакской ЧК был приспособлен бывший винный подвал, сохранившийся и поныне; он находится на территории нынешнего санатория Министерства обороны Украины.

2. Ошибка; Р.Р. Капнист был арестован 23 декабря 1920 года, а расстрелян 13 января 1921 года, т. е. провел в подвале ЧК ровно три недели.

3. Течение моих мыслей (фр.).

4. Потусторонний мир (фр.).

5. Это ужасно (фр.).

6. Эту информацию подтверждает и дополняет сохранившийся в следственном деле Р.Р. Капниста его паспорт, куда внесены следующие члены семьи: жена Анастасия Дмитриевна 35 лет, дети Елизавета 13 лет, Василий 12 лет, Григорий 10 лет, Андрей 8 лет, Мария 5 лет. Поскольку паспорт был выдан Р.Р. Капнисту в марте 1919 года, ко времени, о котором идет речь в очерке А.К. Герцык (январь 1921 года) вышеперечисленные лица стали старше, соответственно, почти на 2 года.

7. Ошибка; как мы видели выше, старшую дочь Р.Р. Капниста звали Елизаветой.

8. Увы, граф не знал, что его шуба еще 24 декабря 1920 года была изъята чекистами при обыске.

9. Речь идет, скорее всего, о мысе Алчак.

10. Наши попытки найти на мысе Алчак могилу Елизаветы Капнист, увы, положительных результатов не дали.

11. Подробно о восстании см.: Зарубин В.Г. К вопросу о восстании крымских татар в горном Крыму (1918 г.) // Проблемы истории и археологии Крыма: Сб. науч. трудов. — Симферополь, 1994. — С. 225—235.