В.Ж. Цветков. «Эволюция программы реформ в политической деятельности правительства Врангеля в 1920 году»

Как известно, в советской историографии оценка реформ П.Н. Врангеля проводилась с позиций «режима ничем не ограниченной личной диктатуры», «исторически обреченного». Тем не менее политическая деятельность генерала Врангеля и его правительства Юга России (ПЮР) в Крыму привлекает внимание отечественных и зарубежных историков. Среди них выделяются исследования Н. Росса и C.B. Карпенко¹. В результате проведения юбилейных научных конференций в Симферополе (1995 г.) и Севастополе (2000 г.) вышли в свет сборники докладов участников, посвященные различным аспектам внутренней и внешней политики ПЮР, военным действиям². В отечественной историографии период «врангелевского Крыма», как правило, рассматривается в контексте эволюции Белого движения в целом. Оценка политического курса, провозглашенного новым главнокомандующим Вооруженными силами Юга России (ВСЮР) генерал-лейтенантом Врангелем (с августа — правителем Юга России), дается разная. Одним из распространенных является утверждение, что его политика радикально отличалась от политического курса прежнего главкома ВСЮР генерал-лейтенанта А.И. Деникина.

Действительно, в своем интервью представителям крымской печати Врангель четко определил причины военных и политических неудач предшествующего периода Белого движения: «Стратегия была принесена в жертву политике, а политика никуда не годилась. Вместо того чтобы объединить все силы, поставившие себе целью борьбу с большевизмом и коммуной, и проводить одну политику «русскую» вне всяких партий, проводилась политика «добровольческая», какая-то частная политика. В итоге, провозгласив единую, великую и неделимую Россию, пришли к тому, что разъединили все антибольшевистские русские силы и разделяли всю Россию на целый ряд враждующих между собой образований»³. В качестве основных направлений своей политики главкомом выдвигались: создание единого антибольшевистского фронта, ради которого следовало отказаться от партийности в политической системе, а также от безоговорочного следования принципам унитарного государства, земельная и земская реформы.

Схожие позиции декларировались Врангелем еще в 1919 г., в его рапортах («письмах-памфлетах»), адресованных Деникину. Так, например, в рапорте от 9 декабря 1919г. отмечалось «полное неустройство нашего тыла». Набор предлагаемых мер был, в целом, характерен для военных руководителей Белого движения и определялся на разных фронтах примерно одинаково: сокращение тыловых учреждений и отправка их личного состава на фронт, сокращение линии фронта и мобилизация тыловых ресурсов, милитаризация транспорта и военного производства. В рапорте от 25 декабря 1919 г. Врангель, затронув вопрос о создании власти, построенной на федеративных началах, и об отказе от лозунга «великой, единой и неделимой России», считал необходимым признать общеказачью власть, сохранить неизменными имеющиеся структуры управления в казачьих областях (казачьи парламенты и правительства). Но при этом командованию ВСЮР следовало бы отказаться от сотрудничества с казачеством и строить новый антибольшевистский фронт на Западе и Юго-Западе, используя поддержку Польши и координируя действия с Северо-Западным фронтом генерала Юденича. В этом варианте основной базой Белого движения становился район Новороссии (Херсонской, Екатеринославской и Таврической губерний), где белая власть могла «опереться на коренные русские силы»⁴.

Известно, что на политические взгляды генерала большое влияние оказывал лидер консервативного Совета государственного объединения России (СГОР) ближайший помощник П.А. Столыпина — А.В. Кривошеин. СГОР в конце 1919 г. был в оппозиции к Особому совещанию при главкоме ВСЮР, деятельность либерального Национального центра, во главе с кадетами Н.И. Астровым и М.М. Федоровым, признавалась ошибочной. Очень часто поэтому осуждение «деникинской политики» становилось не столько критикой по существу, сколько «критикой ради критики». Недовольство вызывал принцип «непредрешения» основных политических и экономических вопросов до созыва Учредительного собрания. Уже в Крыму, в официальной секретной справке от 19 мая 1920 г., отмечалось, что «основной чертой прежней власти при решении политических вопросов была крайняя неопределенность. Прежнее командование прямо избегало высказать свой взгляд на коренные вопросы внешней и внутренней политической работы. Такая неопределенность, безусловно, явилась одной из серьезных причин той неудовлетворенности, какую питали по отношению к главному командованию самые разнообразные течения русской государственности»⁵.

Но следует помнить, что принцип «непредрешения», провозглашенный всеми без исключения белыми правительствами и санкционированный Верховным правителем России адмиралом А.В. Колчаком, был вызван отсутствием легитимной власти во всероссийском масштабе, необходимостью тщательной юридической разработки основных политико-экономических законопроектов, которые должно утвердить собрание. К тому же военная победа над Красной армией летом-осенью 1919 г. казалась близкой, и с реализацией законов не торопились.

Вряд ли правомерным будет утверждение об оригинальности врангелевского «нового курса», в сравнении с предшествующей политикой южнорусского Белого движения. Говоря о провозглашенных Врангелем «стратегических целях», нужно иметь в виду, что Особым совещанием также разрабатывались проекты областной автономии и создания федеративных государственных образований. Еще осенью 1917 г. в качестве альтернативы советским Петрограду и Москве предполагалось создание «Юго-Восточного Союза» (учредительная конференция о его образовании состоялась 20 октября 1917 г., накануне прихода большевиков к власти). Этот союз был призван объединить на федеративных началах донское, кубанское, терское и астраханское казачьи войска, а также горские народы Северного Кавказа. Несмотря на то что фактически союз так и не был создан, идеи федеративного устройства продолжали разрабатываться и в 1919 г., на Южно-русской конференции, где обсуждались различные модели государственного системы, от областной автономии, до федерации. «Областное устройство», принятое на белом Юге России в 1919 г., означало создание новых административно-территориальных образований — «областей». Они объединяли несколько губерний, близких территориально и сходных по экономическому и национальному укладу. Таврия входила в 1919 г. в состав Новороссийской области, главноначальствующим которой был генерал-лейтенант Н.Н. Шиллинг. «Областное устройство» предполагалось постепенно распространить и на всю территорию России⁶.

Незадолго до «новороссийской катастрофы» 5 февраля 1920 г. Деникин согласился на организацию модели власти, при которой высшая законодательная власть принадлежала бы Верховному кругу Дона, Кубани и Терека, а его собственные полномочия распространялись на вооруженные силы и на назначение главы правительства. По существу, это был отказ от принципа единоличной военной диктатуры и признание разделения полномочий законодательной и исполнительной власти. Круг контролировал деятельность создаваемого Южно-русского правительства, члены которого подбирались по принципу политической коалиции. Правда, новая властная модель так и не успела сформироваться (в марте после отступления белых из Новороссийска). Но сам по себе факт не только провозглашения, но и начала реализации модели «демократической власти» был налицо⁷.

После того как Военный совет (21-22 марта 1920 г.), проходивший в Севастополе, решил вопрос о назначении нового главнокомандующего, 22 марта Деникиным был издан последний приказ, передававший полномочия главкома Врангелю. Вступление в должность сопровождалось соответствующим актом Правительствующего сената. В отличие от Деникина, получившего должность со слов погибшего генерала Корнилова, это должно было подчеркнуть официальный характер принятия командования. Сенат утверждал власть Врангеля, и Врангель мог распоряжаться этой властью. Ожидалось, что генерал будет твердо следовать принципу диктатуры, игнорируя излишние компромиссы.

На практике все оказалось сложнее. Хотя еще в апреле 1920 г., в своей речи перед представителями крымской печати генерал утверждал: «Мы в осажденной крепости, и лишь единая твердая власть может спасти положение. Надо побить врага, прежде всего, сейчас не место партийной борьбе, все партии должны объединиться в одну, делая деловую внепартийную работу. Значительно упрощенный аппарат управления мною строится не из людей какой-либо партии, а из людей дела. Для меня нет ни монархистов, ни республиканцев, а есть лишь люди знания и труда»⁸. Но принцип диктатуры не стал абсолютным. Диктатору выгоднее было бы использовать полномочия «Правил о местностях, объявляемых состоящими на военном положении», согласно которым гражданские власти, во главе с назначаемым губернатором, подчинялись военному командованию⁹. Эти «правила» формально не отменялись и во время гражданской войны. Данная модель устройства тыла применялась, в частности, на Северо-Западном фронте в 1919 г. Да и сам Врангель использовал подобные полномочия в ноябре 1919 г. во время «разгона Кубанской Рады», когда по решению Ставки главкома ВСЮР было арестовано 12 депутатов казачьего парламента. Теоретически эти «правила» можно было ввести и на ограниченной территории Таврической губернии, действуя после этого безо всякой оглядки на гражданскую администрацию. Но Врангель утвердил другую модель управления.

Ее основой стал Совет при главкоме ВСЮР. Приказом № 2925 от 29 марта 1920 г. было объявлено «Положение об управлении областями, занимаемыми Вооруженными Силами Юга России». В нем, в целях повышения эффективности работы, существенно сокращался аппарат управления, создавался Совет, представленный начальниками Военного и Морского управлений, а также начальниками Гражданского (внутренние дела, земледелие и землеустройство, юстиция и народное просвещение) и Хозяйственного (финансы, продовольствие, торговля и промышленность, пути сообщения) управлений. Совет «имел характер органа совещательного», а «правитель и главнокомандующий обнимал всю полноту военной и гражданской власти без всяких ограничений»¹⁰. По своей структуре «Совет при главнокомандующем» был близок к модели «Совета при главноначальствующем области», утвержденном в 1919 г. В его состав также вводились помощники плавноначальствующего по военной и гражданской части, прокурор судебной палаты и по одному чиновнику от каждого из правительственных ведомств¹¹.

Для управления ограниченной территорией Таврии, находившейся под контролем ВСЮР, подобного аппарата вполне хватало. Врангель так определил основную задачу возглавляемой им власти: «Не триумфальным шествием из Крыма к Москве можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа». Тем самым провозглашался отказ от главной цели южнорусского Белого движения — занятия Москвы. Декларировалось намерение создать из Крыма своего рода плацдарм, на котором можно было реализовать новую политическую программу, создать «модель Белой России», альтернативную «России большевистской»¹².

Аналогичные соображения были высказаны Врангелем в беседе с В.В. Шульгиным: «Политику завоевания России надо оставить. Я добиваюсь, чтобы в Крыму, хотя на этом клочке, сделать жизнь возможной, чтобы показать остальной России; вот там, у вас коммунизм, голод и чрезвычайка, а здесь идет земельная реформа, заводится порядок и возможная свобода. Тогда можно будет двигаться вперед, медленно, не так, как мы шли при Деникине, медленно, закрепляя за собой захваченное. Тогда отнятые у большевиков губернии будут источником нашей силы, а не слабости, как было раньше»¹³.

Однако в силу ряда причин (прежде всего из-за недостатка продовольствия) ВСЮР должны были перейти от выжидательной к наступательной тактике действий. Начавшееся в конце мая наступление в Северной Таврии закончилось занятием практически всей территории Таврической губернии. В течение лета-осени 1920 г. фронт уже охватывал уезды Екатеринославской губернии, предпринимались попытки расширения территории за счет Дона и Кубани (десанты в июле-августе). В этой ситуации белая власть снова возвращалась к положению если не «всероссийской», то «южнорусской», но отнюдь не «крымской».

Интересно проследить юридическое оформление статуса Врангеля и его правительства. 4 января 1920 г. адмирал Колчак официально утвердил передачу статуса Верховного правителя России своему заместителю Деникину. Последний заявил о передаче Врангелю лишь высшей военной власти. Это вызывало определенное недоумение за рубежом, о чем говорилось, в частности, в переписке российских послов во Франции и США — В.А. Маклакова и Б.А. Бахметева¹⁴. До наступления в Таврии Врангель не торопился делать каких-либо общероссийских заявлений, всячески подчеркивал региональный характер своей власти на ближайшее время. Но идеи «острова Крым», «русского Тайваня» рано или поздно должны были уступить место всероссийским лозунгам. Уже накануне наступления ВСЮР были переименованы в Русскую армию. Полностью сохранялась всероссийская символика. Статус правителя Юга России (а не «правителя Крыма», например) требовал координации с другими антибольшевистскими государственными образованиями, прежде всего с казачеством. В приказе о создании Совета отмечалось, что «земли казачьих войск независимы в отношении самоуправления, однако с полным подчинением казачьих вооруженных сил главнокомандующему». Позднее, накануне десантной операции на Кубань, был подписан приказ № 3504 от 6 августа 1920 г., переименовавший Совет при главнокомандующем в правительство Юга России, с включением в его состав «представителей казачьих государственных образований». Этому предшествовало торжественное подписание 22 июля договора между «правителем и главнокомандующим ВСЮР» и «атаманами и правительствами Дона, Кубани и Терека». Здесь полнее всего был отражен принцип федеративного устройства, предполагавшийся в качестве будущей всероссийской модели. Договор гарантировал казачеству «полную независимость в их внутреннем устройстве и управлении», при этом сохраняя «всероссийскими» финансы, таможенное обложение, косвенные налоги, телеграф и железнодорожное сообщение, а также вооруженные силы¹⁵. Вряд ли следует считать этот договор «подавлением казачьих свобод», поскольку в случае предоставления казачьим войскам еще большей степени свободы утверждалось бы уже конфедеративное устройство, на что Врангель не мог согласиться.

C.B. Карпенко правомерно отмечает, что образование ПЮР, «не меняя ни сути военно-диктаторской власти Врангеля, ни положения правительства как совещательного органа при главкоме, важно было как для обоснования распространения власти главкома на казачьи области, так и для придания этой власти более гражданского и общероссийского облика»¹⁶. С большой долей вероятности можно предположить, что в случае дальнейшего наступления на южнорусские губернии либо в состав ПЮР вошли бы руководители других антибольшевистских структур, на правах, разумеется, совещательного голоса, либо ПЮР трансформировалось бы в некий орган представительной власти. Но модель представительства в существующих структурах исполнительной власти считалась более приемлемой, чем создание специальных выборных органов управления, аналогичных казачьим парламентам.

Как ни парадоксально это может показаться на первый взгляд, но именно через отказ от унитарной модели государственности и переход к федерализму Врангель создавал новую модель «единой России», объединенной не только политическими, но также экономическими, финансовыми, военными (борьба с Красной армией) факторами.

В плане создания «единого антибольшевистского фронта» показательны стратегические перспективы десантов на Дону и Кубани, и особенно октябрьской Заднепровской операции. Многие военные рассматривали ее цель как попытку установления прямого контакта с Польшей и Украинской Народной Республикой. Врангель координировал усилия антибольшевистских структур на территории Польши (Русский политический комитет Б.В. Савинкова и 3-я Русская армия). Показательна телеграмма Врангеля барону К.Г. Маннергейму, в которой отмечалось, что «в целях объединения и координирования действий всех борющихся против большевиков армий я сделал французскому правительству и командованию предложение о совместном плане действий с поляками. Не сомневаюсь, что благодаря Вашему содействию Финляндия также присоединится к общим действиям с целью нанесения большевизму окончательного удара». Таким образом, признание независимости Финляндии для Врангеля, в отличие от многих деятелей Белого движения 1918-1919 гг., было свершившимся фактом¹⁷. Есть сведения (нуждающиеся, правда, в дополнительной проверке) о контактах офицеров Русской армии с тамбовскими повстанцами в августе 1920 г. В сентябре — октябре предпринимались попытки заключения договора с представителями Союза горцев Северного Кавказа, велись переговоры с внуком имама Шамиля, Саид-беком, о признании Горской федерации.

Прямым указанием на утверждение власти Врангеля в общероссийском масштабе стало признание со стороны атамана Забайкальского казачьего войска генерал-лейтенанта Г.М. Семенова 6 октября 1920 г. Этот акт слабо освещен в историографии, между тем он означал подчинение правителю Юга России Верховного руководителя Российской восточной окраины (статус, утвержденный Колчаком одновременно с передачей власти Верховного правителя в январе 1920 г.). На это Семенов прямо указывал в письме Врангелю¹⁸.

Что же касается «международного статуса» ПЮР, то признание его де-факто Францией свидетельствовало не столько о признании белого правительства как центра всероссийской «борьбы с большевизмом» (на что надеялись белые политики и военные), сколько о следовании политике признания и поддержки государств, образовавшихся на западных и южных границах России после 1917 г., в частности государств «Малой Антанты» (в состав которой могло быть включено и врангелевское правительство). В условиях советско-польской войны это означало бы создание «санитарного кордона» против Советской России. Примечательно, что на предполагавшиеся международные конференции в Париже участие ПЮР предполагалось лишь в качестве представителей Крыма¹⁹.

Но, несмотря на это, Врангель к осени 1920 г. был близок к провозглашению своей власти в качестве всероссийской. То, что такая тенденция существовала, подтверждает и образование в Константинополе на основе ПЮР Русского совета (февраль 1921 г.). Именно Русский совет во главе с Врангелем официально провозглашался органом-правопреемником от всероссийских государственных структур²⁰.

Другим важнейшим направлением внутриполитического курса ПЮР стала земельная реформа. Ее подготовка и проведение, несомненно, заслуживает специального исследования. Не отрицая ее значения для аграрно-крестьянской политики Белого движения в целом, нельзя не отметить ее преемственности от политики деникинского правительства.

Особое совещание строило аграрную политику на принципе «непредрешения»: проведение аграрных преобразований предполагалось только после «окончательной победы над большевизмом». Показательны в этом отношении замечания, высказанные в письме бывшего председателя IV Государственной думы М.В. Родзянко Деникину: «Считаю своим гражданским долгом предостеречь Вас от рискованного и опасного шага в виде издания земельного закона Вашей единоличной властью. Закон, выработанный случайно собравшимися людьми, для этой цели не имеющими достаточно народных полномочий, не может быть авторитетным в глазах народа, а может быть не только бесполезным, но даже вредным для страны»²¹. Официальным документом, определявшим курс аграрно-крестьянской политики Особого совещания, стало «предписание Особому совещанию по земельному вопросу», более известное как «декларация генерала Деникина о земле» (ее авторство принадлежало Н.И. Астрову). В ней заявлялось о сохранении права собственности на землю, но в то же время и о наделении мелких и средних крестьянских хозяйств за счет казенных и частновладельческих земель. Сочетание этих двух, казалось бы, взаимоисключающих принципов предполагалось провести посредством добровольных сделок купли-продажи земли между крестьянином и помещиком. А по истечении этого периода (от двух до пяти лет) — через принудительное отчуждение части владельческих земель, но обязательно за выкуп²². Для законодательного воплощения провозглашенных Декларацией принципов создавалась особая комиссия под председательством главы Управления земледелия В.Г. Колокольцева (бывшего министра земледелия в правительстве гетмана П.Г. Скоропадского), а после его отставки (в июле 1919 г.) — профессора Киевского университета А.Д. Билимовича и главы ведомства юстиции В.Н. Челищева.

Деникинское правительство не считало единственно возможным способом путем решения аграрных проблем перераспределение земельной собственности. Во всех официальных выступлениях, в официальной пропаганде подчеркивалось, что только интенсификация земледелия, широкая помощь крестьянству инвентарем, доступным кредитом, семенами, удобрениями поможет разрешить проблемы российского села. «Нужно воспитывать в крестьянине хозяина, настоящего собственника, а не поощрять его стремление все поделить и захватить не принадлежащие ему земли», — так оценивал суть требуемой аграрно-крестьянской политики Билимович²³.

Законопроект комиссии Билимовича-Челищева выигрышно отличался четкостью юридических формулировок, детальной проработкой ряда положений. В частности, им предусматривались два варианта отчуждения владельческих земель, при которых вводилась погубернская дифференциация (в зависимости от плотности населения и средних размеров крестьянских хозяйств). У владельцев отчуждалось большее или меньшее количество земли, сокращались сроки начала реформы (до двух лет после наступления «гражданского мира»)²⁴.

Законопроект, по мнению Деникина сопоставимый с реформой Столыпина, был почти готов к реализации. В сентябре 1919 г., накануне ожидавшегося «освобождения Москвы и Петрограда» был даже составлен текст манифеста-обращения о начале реформы. Однако в ноябре 1919 г. Верховный правитель России адмирал Колчак указал на недопустимость издания деникинским правительством каких-либо законодательных актов по земельной политике вне координации с омским Российским советом министров²⁵. Этим заявлением Колчак вновь подтверждал как свои полномочия всероссийского главы, так и принцип «непредрешения».

Положение на фронтах, изменившееся к началу 1920 г. не в пользу Белого движения, убедило Врангеля в необходимости приступить к осуществлению реформы в условиях ограниченной Таврии. Первоначально он не отказывался от пути разрешения «аграрного вопроса», предначертанного «декларацией» Деникина. Как и в 1919 г., была создана особая комиссия по земельному вопросу, работавшая в апреле в Ялте. В своей итоговой резолюции комиссия, под председательством нового главы Управления земледелия Г.В. Глинки, осталась на принципе «непредрешения», отметив недопустимость «огульного узаконения разбойных захватов и кровавых приобретений» и указав лишь на возможность «продления пользования захваченными землями для трудящихся земледельцев впредь до установления порядка и законности» (то есть на перевод «захваченных» земель в категорию арендованных, с выплатой владельцам (или государству при их отсутствии) определенной платы)²⁶.

Данный вариант временного разрешения аграрных проблем, приемлемый для Колчака и Деникина, не устраивал Врангеля. По его указанию комиссия была распущена и разработка проекта поручалась фактически единолично ее председателю. Законодательство, выработанное к концу мая 1920 г., было утверждено главкомом к началу наступления Русской армии из Крыма²⁷. Перед врангелевским правительством стояла трудноразрешимая задача. Нужно было привлечь на сторону Белого движения зажиточное и среднее крестьянство, создать новую социальную базу из тех, кто сможет кормить фронт и тыл, поддерживать Белую власть. Причем сделать это нужно было быстро и эффективно, действуя в условиях разрушенной экономики, нарушенных связей между городом и деревней, тяжелого финансового кризиса и, самое главное, отсутствия доверия к власти. В данной ситуации главным средством привлечения крестьянства признавалось наделение крестьян землей. Но в этом случае белые правительства, провозглашавшие «восстановление законности и порядка», неизбежно сталкивались с проблемой легализации произошедшего «черного передела» («декрета о земле») или, наоборот, с необходимостью его отрицания, «восстановления нарушенных прав собственников», проведения своеобразной реституции.

Развитие единоличных крестьянских хозяйств, закрепление за ними земли на правах собственности составляло основу реформ Столыпина. Но восстановить нарушенные революционными событиями 1917 г. поземельные отношения было невозможно. И белые правительства оказывались перед единственно возможным путем — направления стихии земельных разделов в русло организованной земельной реформы. Соединялось, казалось бы, несоединимое — революция и реформа. Об этом еще осенью 1919 г. говорил П.Б. Струве (будущий министр иностранных дел ПЮР): «Сейчас земельный вопрос сводится к тому, чтобы утвердить крестьянскую собственность. Русская революция должна осуществить столыпинскую аграрную реформу. Я сказал когда-то, что нужно лозунг социалистов-революционеров "в борьбе обретешь ты право свое" окончательно превратить в лозунг "в борьбе обретешь ты право собственности"»²⁸.

Как расчетливый политик, Врангель использовал земельную политику и для укрепления своего авторитета. В 1920 г. провозглашалось, что «армия должна нести крестьянам землю на штыках». Образ «реакционной военщины», «генерала-душителя», активно обыгрывавшийся в большевистской и эсеровской пропаганде периода гражданской войны, должен был смениться образом «твердой власти, обеспечивающей свободу и порядок», «просвещенного правителя», «честного воина-патриота, близкого к народным нуждам». Не случайно поэтому «приказ о земле» был обнародован накануне летнего наступления. А самой доступной формой пропаганды стали листовки с кратким изложением основных положений земельного законодательства. Аграрная реформа осуществлялась в Таврии незамедлительно, по мере занятия уездов и волостей Русской армией. Тем самым в аграрно-крестьянской политике произошел полный отказ от позиции «непредрешения».

Реформа ПЮР отличалась своей краткостью, сосредоточенностью на земельных проблемах того времени. Вся земля, в том числе и «захваченная» у помещиков в ходе «черного передела» 1917— 1918 гг., оставались в «распоряжении обрабатывающих их хозяев», независимо от того, на каком праве это распоряжение основано (тем самым фактически признавался законным «захват» частновладельческих земель после 1917 г.). «Захваченные земли» закреплялись в собственность после уплаты государству за них ежегодно в течение 25 лет (деньгами или натурой) «пятикратного среднего за последние 10 лет урожая зерновых» данного района. Приказом главкома от 26 июня 1920 г., учитывая бедственное положение многих крестьянских хозяйств в результате войны, размер выкупа определялся как «пятикратное среднее от урожая текущего года», а не за последние 10 лет (гораздо более урожайных, чем засушливый 1920-й). Бывшие владельцы полностью исключались из расчета с крестьянами — «захватчиками». Более того, специальным распоряжением Врангель запретил помещикам возвращаться в свои имения и занимать любые административные должности там, где они проживали. Расчет с ними (передачу выкупа) государство брало на себя. Все дифференцированные шкалы «отчуждаемых максимумов», юридические тонкости проектов Билимовича 1919 г. отвергались. Ни о какой реституции речи не было. Так, например, когда один из крупнейших таврических землевладельцев Шатилов-Фелибер (имение которого «Атманай» Мелитопольского уезда было в числе первых, разделенных по установленным реформой нормам) просил в августе 1920 г. разрешения проживать в имении, ему это было запрещено по причине «нежелательности возвращения крупных землевладельцев... при настоящих условиях, когда в крестьянстве еще не окрепла уверенность, что закон о земле будет действительно осуществлен и когда вся сила агитации большевиков направлена к тому, чтобы вызвать сомнения в этом и внушить убеждение, что Русская армия возвращает землю помещикам». Правда, начальник Гражданского управления С.Д. Тверской рекомендовал Глинке предоставить возможность проживать в доме сторожа экономии²⁹.

Отчуждение было максимально возможным. Примечательно, что сам Кривошеин, в 1919 г. критиковавший Астрова за его стремление сократить площадь экономически эффективных частновладельческих хозяйств, в 1920 г. встал на противоположные позиции³⁰. Из списка отчуждаемых земель (среди которых на первом месте были земли длительное время сдаваемые в аренду) исключались хуторские, отрубные земли (т.е. земли тех же крестьян-собственников), а также земли церкви и имеющие «культурное, общественно-полезное значение» (тем самым государство защищало от ликвидации многие ценные хозяйства, например, известное имение баронов Фальц-Фейнов «Аскания-Нова» было передано Таврическому университету; не подлежали разделу и бывшие «удельные имения» представителей императорской фамилии в Крыму).

Принципиально новым для южнорусского Белого движения стало проведение реформы при участии самих крестьян (через посредство земельных советов), хотя и под контролем со стороны местной администрации. Схожие принципы реализации земельных преобразований были разработаны правительством Колчака в 1919 г., с учреждением специально подготовленных земельных советов. Но на белом юге, до Врангеля, крестьянство от участия в земельной реформе устранялось, аграрная политика проводилась только уездными и губернскими структурами Управления земледелия и землеустройства. В 1920 г. управление играло лишь консультативную, а не руководящую роль: «Главнейшим условием успешного хода дела является доверие и авторитет, коим уездный посредник и его сотрудники должны пользоваться с первых же шагов своей деятельности среди местного населения. Уездный посредник по земельным делам ни с какой стороны не должен быть начальством, а лишь желанным гостем в селе, способным разъяснить закон и помочь разобраться населению в действительно сложных вопросах»³¹. Основная задача врангелевского управления заключалась в своевременном обеспечении крестьянских земельных советов необходимой статистической информацией, предоставлении им помощи землемеров, агрономов, техников.

В соответствии с утвержденным 25 мая 1920 г. «Временным положением о земельных учреждениях» выборы в земельные советы должны были производиться на специально созываемых волостных сходах. Право участия в них получали волостные старосты и по одному выборному из каждых 10 дворов в волости. Они составляли основную категорию выборщиков. Кроме них право «избирать и быть избранным» получали выборщики, имеющие земельные участки в пределах волости (то есть представители церкви, учебных заведений, земств и городов, а также бывшие помещики). От участия в выборах отстранялись дезертиры, бывшие члены советских хозяйств и коммун, лица, состоявшие под судом. Тем самым в состав советов должны были войти люди, связанные исключительно с трудом на земле. После выборов волостных советов предполагались выборы уездных земельных советов³².

Нередко сразу же после выборов и распределения должностей, земельные советы приступали к работе по распределению земельного фонда между «обрабатывающими его хозяевами». Преимущественное право на закрепление земли в собственность получали военнослужащие Русской армии, земледельцы, имеющие «ценз оседлости» в волости (от 3 до 15 лет), «инвентарный ценз» (наличие сельскохозяйственных орудий, рабочего скота и др.), арендаторы частновладельческих земель и, главное, «лица, имеющие землевладельческие знания и навыки». «Землю тем, кто ее обрабатывает» — этот лозунг четко прослеживался во всех конкретных действиях советов. Им также передавалось право полного контроля над земельным рынком в пределах волостей и уездов³³. Вообще земельный рынок, как способ разрешения аграрных проблем посредством добровольных сделок по купле-продаже земли между помещиками и крестьянами, не поощрялся в Таврии в 1920 г. Помимо землеустроительных работ в условиях войны и хозяйственного разорения земельные советы неоднократно обращались к правительству с ходатайствами о снижении платежей за закрепляемую землю, о выдаче кредитов, о снабжении сельскохозяйственной техникой.

Реформа 1920 г. стала, несомненно, не только этапом в развитии аграрно-крестьянской политики белых правительств Юга России, но и этапом во всей аграрной истории России начала века. Признание совершившихся революционных перемен в деревне, введение их в русло организованного реформирования было большой заслугой правительства Врангеля — Кривошеина. Вместе с тем отказ от принципов «непредрешения» и всеобщей реституции прав собственности, нарушенной в 1917 г., определенный радикализм реформы, выразившийся в передаче крестьянам «захваченной» помещичьей земли и организации крестьянских земельных советов, вызывал нередко непонимание и осуждение. Примером подобного рода может быть оценка со стороны правых кругов: «Чтобы облегчить движение армии на север, Врангель издал... приказ о земле, которым все частновладельческие земли отдаются крестьянам. С момента этого приказа армия Врангеля не двинулась ни на шаг вперед. Этим приказом он оттолкнул от себя элементы, которые сражались за восстановление порядка и законности. Крестьяне этим приказом куплены не были. Большевики им обещали больше, чем Врангель, и в мужицкие головы не укладывалось, чтобы генерал мог отдавать чужие земли на более прочных основаниях, чем большевики. Этот приказ вселил в умы представление о власти, как о власти ненастоящей, которая сама сомневается, власть она или нет»³⁴. О несвоевременности, конъюнктурности реформы говорили также лидер кадетов П.Н. Милюков, идеолог национал-большевизма Н.В. Устрялов, бывший член Северо-Западного правительства М.С. Маргулиес. Оригинальная точка зрения о сути аграрно-крестьянской политики ПЮР была высказана членом этого правительства, государственным контролером Н.В. Савичем: «Закон был попыткой приобрести доверие крестьянских масс, которую надо было сделать хотя бы для того, чтобы впоследствии нельзя было сказать, что Белое движение провалилось потому, что не смогло ответить на требования крестьянства в земельном вопросе. Врангель сделал опыт привлечь мужика землицей, и в результате этого опыта получилось лишнее разочарование. То, что этот закон был издан, есть доказательство перед судом истории, что правое течение готово было пожертвовать насущными интересами класса, ему наиболее близкого, ради спасения Родины, и не его вина, если масса пошла за элементами антигосударственными. Недаром Кривошеин, умирая через год в Германии, сказал: «Моя политическая совесть чиста»³⁵.

С земельной реформой была тесно связана реформа земского самоуправления. Предполагалось, что после окончания основных землеустроительных работ в уездах и волостях земельные советы передадут свои полномочия волостным земствам, также избранным самими крестьянами. В этой реформе ПЮР оказалось наиболее самостоятельным, опыт земской политики предшественников не использовался. Восторженное отношение к земствам, как к центрам «демократизации масс», характерное для 1917 г. и земской реформы Временного правительства, сменилось настороженностью периода 1918-1919 гг., когда руководство белого Юга упрекало земства в «излишней политической активности» и нередко полностью подчиняло земства военной власти, в лице уездных и волостных комендантов. Волостное земство, избранное на основе всеобщего избирательного права, при отсутствии «ценза оседлости» упразднялось Деникиным. Но в 1920 г. земское самоуправление предстало в новом качестве — основы системы государственного управления. В приказе № 94 от 28 июля 1920 г. так объяснялась необходимость реформы: «Переход земли в собственность обрабатывающих ее хозяев и раздробление крупных имений на мелкие участки предрешают изменение прежнего строя земского самоуправления. К трудной и ответственной работе по восстановлению разрушенной земской жизни необходимо привлечь новый многочисленный класс мелких земельных собственников, из числа трудящегося на земле населения. Кому земля, тому и распоряжение земским делом, на том и ответ за это дело и за порядок его ведения»³⁶. По проекту реформы губернское земство упразднялось, а уездное и волостное становились «крестьянскими», избранными на основании цензов оседлости и земельного (владение собственностью в волости)³⁷. Вопросы развития и финансирования местного хозяйства, строительства школ, больниц, распоряжения землей — все это входило в компетенцию новообразованных волостных земств.

В отличие от земельной земская реформа начала осуществляться в Таврии только осенью 1920 г. Ее результаты были гораздо менее заметными. Критика реформы сводилась к тому, что из земства исключались представители «интеллигентного класса». Об этом, в частности писал председатель Таврической губернской земской управы князь В.А. Оболенский³⁸. Но принцип сословного самоуправления, фактически провозглашенный ПЮР, считался более важным, прежде всего в целях преодоления «гражданской пассивности» крестьянского большинства населения России.

Подводя итоги реформаторской деятельности ПЮР, можно отметить общую для нее основу. Это была, по выражению П.Б. Струве и П.И. Новгородцева, «левая политика правыми руками». Реформы Врангеля ломали сложившийся в России начала XX в. стереотип идентичности партий и партийных идеологий, согласно которому «правыми» считались только «монархисты», мечтавшие о полной реставрации «дофевральской России», а «левыми» — сторонники социализма. Князь Б.В. Гагарин очень точно отметил ошибочность подобного стандарта: «Реставрация в смысле возвращения к прежней петербургской системе централизации и бюрократии немыслима. О ней могут мечтать только легкомысленные люди, а не трезвые политики, несущие на себе все бремя ответственности в такое трагическое время, как наше». «Правительство Врангеля... ведет политику, которая диктуется обстоятельствами, намечена твердою волею генерала Врангеля и вся проникнута чувством патриотизма»³⁹.

Перефразируя известные слова Врангеля, можно определить, что в его деятельности в Крыму 1920 г. «стратегия была принесена в жертву тактике». «Тактические» по сути своей союзы с другими антибольшевиками (вплоть до Махно), радикальные уступки крестьянству в области земельной и земской политики — все это диктовалось необходимостью не только «победы над большевизмом», но строительством новой российской государственности, «Белой России»⁴⁰. «Годилась» ли такая политика или «никуда не годилась»? Однозначно ответить на этот вопрос нельзя хотя бы по причине краткости существования белой Таврии (с апреля по октябрь 1920 г.). А, как известно, любая реформа требует большого времени. Вывод о том, что крестьянство не поддержало его реформу, неправомерен. Однако очевидно, что в случае дальнейших военных успехов и овладения значительной территорией юга России реализация намеченных реформ потребовала их существенной корректировки. ПЮР столкнулось бы с проблемами не меньшими чем у деникинского правительства. Кризисное состояние России, разоренной гражданской войной, не позволяло предложить универсальных программ по ее «спасению». Белой власти требовалось учитывать множество региональных, социальных, психологических факторов. Но потенциал реформаторской деятельности, созданный в 1920 г., открывал перспективу успешного решения российских проблем. И, возможно, с большим эффектом, чем это было сделано большевиками.

Примечания

1. Росс Н. Врангель в Крыму. Франкфурт-на-Майне, 1982; Карпенко C.B. Очерки Белого движения на Юге России (1917-1920 гг.). М., 2003.

2. Революция и Гражданская война 1917-1920 годов: новое осмысление // Материалы научной конференции, Симферополь, 1995; Белая Россия. Опыт исторической ретроспекции // Материалы научной конференции, СПб. — М., 2002.

3. Врангель П.Н. Записки // Белое дело. Летопись белой борьбы. T. VI. Берлин, 1928. С. 43.

4. Там же. С. 257-261,280-281.

5. Росс Н. Указ. соч. С. 47.

6. Билимович А.Д. Деление Южной России на области. Ростов н/Д., 1919. С. 2-10.

7. Соколов КН. Правление генерала Деникина. София, 1921. С. 247.

8. Врангель П.Н. Указ. соч. С. 44.

9. Свод законов Российской Империи. Т. 2. СПб., 1892. С. 254-259.

10. Врангель П.Н. Указ. соч. С. 30.

11. Временное Положение о гражданском управлении в местностях, находящихся под Верховным управлением Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Ставрополь, 1919. С. 29-30.

12. Врангель П.Н. Указ. соч. С. 44.

13. Шульгин В.В. 1920. М., 1990. С. 738.

14. См. например, письмо В.А. Маклакова от 6 мая 1920 г. // «Совершенно лично и доверительно!» Б.А. Бахметев-В.А. Маклаков, переписка 1919-1951. T. 1. М., 2001.С. 206.

15. Врангель П.Н. Указ. соч. С. 131-133.

16. Карпенко C.B. Указ. соч. С. 280.

17. ГАРФ. Ф. 6094. On. 1. Д. 2. Л. 1.

18. Врангель П.Н. Указ. соч. С. 210-211.

19. Маргулиес М.С. Год интервенции. Кн. 3 (сентябрь 1919 — декабрь 1920). Берлин, 1923.

20. Русский Совет. Париж. 1921. С. 1, 9.

21. ГАРФ. Ф. 5827. Оп. 1. Д. 105. Л. 21-21 об.

22. Там же. Ф. 439. Оп. 1. Д. 51. Л. 23-23об.

23. Билимович А.Д. Революция, большевики и хозяйство России. Ростов н/Д., 1919. С. 14-15.

24. ГАРФ. Ф. 5827. Оп. 1.Д. 105. Л. 11-15, 19-20.

25. Там же. Л. 23-24; Деникин А.И. Очерки русской смуты. T. IV. Берлин, 1925. С. 223-224.

26. Росс Н. Указ. соч. С. 149-150.

27. Врангель П.Н. Указ. соч. С. 243-250.

28. Великая Россия. 1919. 21 ноября.

29. ГАРФ. Ф. 355. Оп.1. Д. 27. Л. 71.

30. Савич Н.В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 362-363.

31. ГАРФ. Ф. 355. Оп.1. Д. 5. Л. 12-12 об., 19.

32. Там же. Д. За Л. 155-159 об.

33. Крестьянский путь. 1920. 27 августа

34. Илларионов Д. К земельному вопросу //Двуглавый орел. 1921. Вып. 6. С. 18-19.

35. i>Савич Н.В. Указ. соч. С. 363.

36. Врангель П.Н. Указ. соч. С. 256.

37. Великая Россия. 1920. 19 июля.

38. Оболенский В.А. Земства в Крыму во время гражданской войны // Местное самоуправление. Вып. 1. Прага. 1925. С. 280-287.

39. Гагарин Б.В. Политика генерала Врангеля // Российская газета. 1990. 14 декабря.

40. Пушкарев B.C. Врангель в Крыму // Белая Россия: Опыт исторической ретроспекции. М., 2002. С. 18-25.